Кромешная осень

Тогда окончательно утвердилась во всём мире тьма, а после и холод. Вместо Солнца теперь светил негреющий Месяц, и голодные волки приветствовали его воем, сбиваясь в хищные стаи. Вместо прежних тёплых ветров засновали в полях и лугах холодные вихри… Счастье, что у Людей остался Огонь! Пропали бы без него.

Лесное зверьё обрастало пышными шубами, пряталось по берлогам, норам и дуплам. Лешие бесновались в отчаянии, не понимая, что происходит. Крушили сухие деревья, плакали на разные голоса.

Потом и их начал одолевать сон. Собрали своих лисунок, созвали маленьких лешачат – и залегли то ли спать, то ли умирать. Никто более не морочил забредшего в лес, не уводил в сторону от тропы – и будто не хватало чего-то…

Стали собираться гуси и журавли, пёстрые утки и ещё множество других птиц. Вожаки выстраивали их длинными клиньями и уводили в небесную высь, – видели Люди, как печальный Ярила замыкал за ними серебряными ключами золотые врата. Смолкли соловьиные трели, пропали куда-то звонкие жаворонки. Лишь белые совы неслышно носились над пустошами, ловили зайцев и неосторожных мышей.

Не играла рыба на плёсах, не мчалась упрямо на нерест, одолевая пороги. Ушла в глубокие ямы, в морские тёмные бездны и затаилась там. А с нею и Водяные. И начал затягивать, пеленать озёра и реки сначала тонкий, хрупкий ледок, потом всё толще и толще…

А тучи, бродившие без призора хозяйского, проливались бесконечным недоуменным дождём, и он шёл и шёл, пока холод не превратил его в снег. Снег кутал Землю скорбными белыми покрывалами, заносил широкие речные русла и узенькие лесные тропинки. Порою из вихрей метели слышался хохот:

– Забудете скоро Ладу, не придёт она больше! Меня, Морану, зимы и Смерти владычицу, начнёте Матерью звать!

Кузнец Кий однажды плюнул в сердцах:

– Какая ты Мать! Ты – недобрая мачеха!

Хотела Морана без промедления наказать его за дерзкие речи, за то, что когда-то давно не выковал ей ледяного гвоздя. Обрушилась так, что растрескались от мороза добротные брёвна стены… Но изнутри в ободверину был крепко всажен топор, да со знаками Грома и Солнца, выбитыми у острия.

И померещилось злобной колдунье, будто скользнули по лезвию знакомые золотые искры. Откуда знать, может, это Огонь очага отразился в блестящем железе, – но Моране хватило, чтобы убежать без оглядки.

Попробовала она подучить Змея, натравить его на кузнеца, но Волос упрямо замотал головой:

– Ну его! Он из камня воду выдавливает, выше облака ходячего железо кидает. Не полечу!

Так и не полетел, и Морана сорвала злобу на пленнике. Схватила его маленького сынишку, подтащила к заваленной двери и ущипнула, чтобы погромче заплакал:

– Твоя жёнка сама к Змею ушла, тебя позабыла! Думаешь, зря твои кони на всём скаку распряглись? Леля со Змеем давно сговорилась, ещё до свадьбы твоей! И этот сын – от него!

Перун ей ничего не ответил, лишь вздрогнул, заслышав младенческий плач, – цепи звякнули, облетел иней со стен. Он не мог видеть, как вырывалось дитя и хваталось за каменные валуны, сокрывшие дверь. Знать, Богиня Весны всё-таки успела шепнуть сыну, кто его настоящий отец.

Смекнула коварная ведьма – мальчонка непременно раскроет обман, как только научится говорить. Больше она его с собой не брала. Одна приходила рассказывать погребённому в стылой норе, как веселится со Змеем забывчивая изменница, как тешит Скотьего Бога. И потирала ладони, чувствуя бессилие узника, его молчаливую муку.

Дань

Змей в самом деле нередко ходил посмотреть на упокоенную во льду Богиню Весны. А потом являлся в пещеру, где колдовала Морана, и принимался канючить:

– Ну сделай, чтобы она ожила! И чтобы меня полюбила! Ну что тебе стоит?

Но Владычица Смерти совсем не хотела снова тепла и цветущей зелени на Земле. И не могла сказать Волосу – мол, уже пробовала преклонить верное сердце, да не сумела. И не было ей дано оживлять мёртвое, умела лишь убивать. Долго отмахивалась Морана:

– Вот ведь приворожило тебя! Сколько девок на свете, хоть каждую обнимай!

Но Волос не унимался, и, верно, туго пришлось бы ей с упрямцем, но посоветовал Чернобог:

– А ты сотвори ему в образ точно такую, да и оженим. Небось, сразу повеселеет.

Обрадовалась Морана и приступила к делу не медля. Вынула у Змея шерстинку, выдернула чешуйку – Волос всё вытерпел, даже не взвизгнул.

– А теперь раздобудь живое яйцо!

Сломя голову кинулся Скотий Бог промышлять и принёс крапчатое, кукушачье, чуть не на снег брошенное беззаботной кукушкой в чьё-то пустое гнездо. И скоро в колдовском подземелье запищала новорожденная Змеиха. Волос всё прибегал на неё посмотреть, хорошо ли растёт, скоро ли заневестится.

Что ж, Змеиха Волосыня удалась как раз под стать жениху. Злая Морана выучила её превращаться в озеро и колодезь, даже в шатёр с пуховой постелью внутри. Потом показала ей запертую в ледяном гробу Богиню Весны:

– Хочешь угодить суженому – сделайся, как она.

Но юная Змеиха уже увидала Даждьбога:

– Какой красивый! Весь золотой, прямо светится…

Морана оттащила её прочь с подзатыльником:

– Ишь, загляделась! Ладно, будешь знать, что случается с теми, кто мне не покорствует!

Присмиревшая Волосыня послушно отвернулась от прозрачной могилы и прекрасного ликом Сварожича, принялась твердить заклинание.

Скотий Бог через голову перевернулся от радости, когда Морана вывела к нему невесту, точь-в-точь похожую на Богиню Весны. Лишь глаза были, как у самого Змея, радужные и пустые. Приглядевшись, Волос смутно почувствовал разницу, но в чём дело, так и не понял. А вскоре вовсе забыл.

Стали они вместе вылетать на добычу, кружить над заваленными снегом лесами. А минуло время, родились у них дети, маленькие Змеёныши. Впрочем, Волосыня о них не очень заботилась. Наверное, оттого, что родилась из кукушачьего яйца.

– Повелеть надо Людям, чтобы приводили да оставляли в твоих святилищах девок, – рассудил Чернобог. – Будет кому сопли твоим сынкам утирать!

И повели Люди одну за другой плачущих девок в дань лютому Змею… Иначе грозился немилостивый разметать очаги, выкорчевать леса. Сказывают, иные девки тотчас умирали от ужаса, едва попав ему в когти. Иных он, ярый, сам до дому не доволок. Но и тех, которых донёс, собрался целый полон. Хватило мамок-нянек малым Змеёнышам, хватило чернавок Волосыне в прислужницы. Было, было отчего потом жаловаться Людям – стал народ, мол, не так, как прежде, пригож. То ли злая Морана своим колдовством подталкивала жребий, то ли само получалось, а только попадали к Змею в пещеру все самые милые, да притом работницы, рукодельницы, тонкопряхи, стряпухи… И вот прибежала в кузницу Кия горемычная женщина, та самая, чью дочку он когда-то вывел из лесу: её девчоночка выросла умницей и красавицей, уже сваты заглядывали во двор.

– Ой, головушка моя многобедная!.. – упала Кию в ноги сокрушённая мать. – С дитятком единственным попрощаться велят…

– Погоди, не реви, – отмолвил молодой кузнец. – Попробую твоему горю помочь. А не сумею, тогда будешь дочку оплакивать. Да и меня заодно.

Кий не искал одолеть хищного Змея силой: какое там, если уж двое старших Сварожичей за Железными Горами пропали. Нет, если и оставалась надежда, так разве что на смекалку. Было дело, однажды она его выручила. Поможет ли вдругорядь?

На всякий случай кузнец отправился в дом невесты и поклонился её отцу с матерью низким земным поклоном:

– Иду сироту от Змея оборонять… не поминайте лихом, если вдруг что. А жив возвращусь – поведу вашу доченьку кругом печного Огня… коли отдадите.

Вон как оно вышло! С младенческих лет называли их женихом и невестой, ещё с Киевым батюшкой уговаривались сродниться – а в самом деле помолвить детей пришлось только теперь, на краю жестокой погибели, под накрепко замкнувшимся Небом…

Сказывают, красавица-дочка расцеловала пропахшего копотью кузнеца, потом вынесла печальную, белую с красным фату – подарок к будущей свадьбе от самой Богини Весны, – и низко склонилась перед отцом:

– Покрой, батюшка! Я ведь за другого своей волей не выйду…

И закрыли невесту. Если не Кию – никому больше не зреть её девичьей красоты. Еле ушёл оттуда кузнец… Но всё же ушёл и отправился на лыжах прямо в низину, к Волосову святилищу. Таких святилищ теперь много было повсюду. Давно уже не стало любимых прежних Богов, но ведь жертвовать и молиться можно и без любви – достанет боязни. Быстро бежал Кий, а сам думал дорогой, как бы чудище вернее отвадить.

Разнаряженная, точно на выданье, девчонка уже опухла от слёз – глаз не видно. Первым долгом Кий отогнал от неё мать:

– Да погоди ж ты реветь! Уморишь дочку до времени! Иди-ка лучше домой да затевай пироги, вернёмся голодные, есть станем просить!

Хотя вполне могли те пироги пригодиться и для поминок. Ушла бедная женщина, так и не сведавшая, что из её волоска зародился когда-то Змей-погубитель. А кузнец заставил девушку вытереть слёзы, умыть лицо снегом. Дал в руки ножик и чурочку, велел строгать помаленьку. Да вразумил:

– Как налетит Змей, держись погрознее. Гляди на него, как будто примериваешься. И поддакивай знай, о чём ни спрошу!

…Вот испуганно схоронился серебряный Месяц, не желая зреть непотребства, и издалёка послышался тяжёлый свист перепончатых крыл: это Скотий Бог летел за добычей. Снова затрясло несчастную девку, ножик вывалился из руки. Но кузнец успел ей шепнуть:

– Сказано, грознее гляди!

Змей опустился наземь, взвихрив снежную тучу. Завертел головой, высматривая красавицу. Кий окликнул его:

– По здорову ли, Горыныч? Ну как, выучился выжимать из камня водицу?

Горыныч – так называли Волоса по Железным Горам и ещё оттого, что падал он из-за туч, похожих на горы.

– И ты гой еси, кузнец, – отмолвил он удивлённо. – Нет, не выучился ещё…

– Ну, это беда поправимая, – сказал ему Кий и кивнул на сидевшую девушку: – Я тут сестру к тебе снарядил, она посильней меня будет. Она тебе живо всю премудрость покажет. И тебе, и жене твоей Волосыне, и малым Змеёнышам…

Сирота наконец осилила страх, подняла голову и посмотрела на Змея – как на проказливого кота, подобравшегося к сметане. Опешило чудище: никогда прежде на него так не смотрели! Только и нашёлся Волос спросить:

– А что это она там такое строгает?

Кий ответил:

– Примеривается, хочет вас всех свежевать, да боится шкуры испортить…

Не в шутку перепуганный Змей начал пятиться, заморгал… А смышлёная девушка оглядела кольчужную чешую, оглядела когтистые лапы – и поддакнула, как сговорились:

– Пожалуй что на подмётки сгодится…

Тут уж у Змея от страха в животе заурчало. Ударил могучими крыльями, взвился и дал дёру, как будто гнались за ним. Такой поднял ветер, что Кия и девушку сбило с ног, замело снегом, едва откопались. Хорошо, Скотий Бог того не видал.

– Эх, жаль, больно быстро удрал, – сокрушался кузнец, пока шли назад. – Не выспросил я у него, что они над Сварожичами учинили, живы ли славные!

Злая Морана долго Волоса укоряла:

– Девки побоялся, негодный! Ты вспомни-ка, с кем силами мерялся! А ледяной зуб на что? Или со страху всё позабыл?

– Да-а! – обижался Змей. – Одного я в спину ударил, с другим и втроём едва совладали, до сих пор хребтина болит! Ты от кузнеца сама бегала, а сестра-то ещё посильнее его, он сам мне сказал…

Говорят, с той поры он летал за данью всё неохотнее, потом совсем перестал. Очень боялся опять наскочить на столь же грозную девку, – не одна она на свете такая! Не соберёшь ведь ни косточек, ни чешуи!

Зато меж Людьми завелись дерзкие и смешливые, начали ходить от деревни к деревне, распевать задорные песни про смелого кузнеца и глупого Змея, на все лады издеваться над Кромешным Миром, над мраком и Смертью. Скоморохи – вот как прозывали этих Людей, и у Чернобога с Мораной не стало худших врагов, разве что кузнецы, подобные Кию.

А маленький сын Перуна и Лели подрастал среди Змеевичей. Играл с ними, потом почтительно и внимательно слушал, чему учила Морана. Он был очень неразговорчив и не расспрашивал о матери, не рвался больше к отцу. Злая волшебница долго пыталась прочесть его мысли, выведать, что сохранилось в его памяти, что поистёрлось. Но так и не сумела. Ведь он был внуком Земли и Неба, внуком Любви и сыном Богов. Стали Морана и Чернобог призадумываться, не вырос бы этот мальчонка им на погибель, – а и вырастет ведь, если недоглядеть… Долго советовались и наконец порешили:

– Оженим их с младшенькой Змеевной, когда подрастут!

Сын Перуна выслушал с низким поклоном и опять ничего не сказал. Вот и поди разбери, что там у него на уме. А ходили за ним всё няньки-чернавушки, те самые, избравшиеся Змею в дань ради своих племён. Только они, хоть и редко, слыхали, как смеётся сын Грозы и Весны. Зато часто случалось им прятаться за его неширокой спиной то от ярого Змея, то от гневливой Змеихи Волосыни. Почему-то те не могли вытерпеть его взгляда: пошипят, пошипят, да и отползут…