Юрий Нагибин

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Юрий Нагибин

Рассказ о судьбе военного поколения. О том, как на их жизненном пути встала война, которая не позволила реализовать планы, заняться любимым делом и оставила чувство сожаления о судьбах погибших сверстников

Вот и кончился последний урок последнего дня нашей школьной жизни! Впереди еще долгие и трудные экзамены, но уроков у нас больше никогда не будет.

Будут лекции, семинары, коллоквиумы - всё такие взрослые слова! - будут вузовские аудитории и лаборатории, но не будет ни классов, ни парт. Десять школьных лет завершились по знакомой хрипловатой трели звонка, что возникает внизу, в недрах учительской, и, наливаясь звуком, поднимается с некоторым опозданием к нам на шестой этаж, где расположены десятые классы. Все мы, растроганные, взволнованные, радостные и о чем-то жалеющие, растерянные и смущенные своим мгновенным превращением из школяров во взрослых, людей, которым даже можно жениться, слонялись по классам и коридору, словно страшась выйти из школьных стен в мир, ставший бесконечным. И было такое чувство, будто что-то недоговорено, недожито, не исчерпано за прошедшие десять лет, будто этот день застал нас врасплох.

В распахнутые окна изливалась густая небесная синь, грубыми от страсти голосами ворковали голуби на подоконниках, крепко пахло распустившимися деревьями и политым асфальтом.
В класс заглянула Женя Румянцева:

- Сережа, можно тебя на минутку? Я вышел в коридор, В этот необычный день и Женя показалась мне не совсем обычной. Одета она была, как всегда, несуразно: короткое, выше колен, платье, из которого она выросла еще в прошлом году, шерстяная кофточка, не сходящаяся на груди, а под ней белая, с просинью от бесконечных стирок шелковая блузка, тупоносые детские туфли без каблуков. Казалось, Женя носит вещи младшей сестры. Огромные пепельные волосы Жени были кое-как собраны заколками, шпильками, гребенками вокруг маленького лица и все-таки закрывали ей лоб и щеки, а одна прядь все время падала на ее короткий нос, и она раздраженно отмахивала ее прочь. Новым в ней был ровный, тонкий румянец, окрасивший ее лицо, да живой, близкий блеск больших серых глаз, то серьезно-деловитых, то рассеянно-невидящих.

- Сережа, я хотела тебе сказать: давай встретимся через десять лет.

Шутливость совсем не была свойственна Жене, и я спросил серьезно:

- Мне интересно, каким ты станешь, - Женя отбросила назойливую прядь. - Ты ведь очень нравился мне все эти годы.

Я думал, что Жене Румянцевой неведомы ни эти слова, ни эти чувства. Вся ее жизнь протекала в двух сферах: в напряженной комсомольской работе - она была нашим комсоргом - и в мечтаниях о звездных мирах. Я никогда не слышал, чтобы в свободное от деловых забот время Женя говорила о чем-нибудь другом, кроме звезд, планет, орбит, протуберанцев, космических полетов. Не многие из нас твердо определили свой дальнейший жизненный путь, а Женя с шестого класса знала, что будет астрономом и ничем другим. Между нами никогда не было дружеской близости, учились мы в параллельных классах и сталкивались лишь по комсомольской работе. Несколько лет назад меня за один проступок чуть не выгнали из пионерского отряда. Ребята встали за меня горой, и я сохранил красный галстук. Лишь одна Женя, новенькая в нашей школе, до конца настаивала на моем исключении. Это наложило отпечаток на всё мое отношение, к ней. Позднее я понял, что Женина беспощадность шла от повышенной требовательности к себе и к людям, а вовсе не от злого сердца. Человек до дна прозрачный, стойкий и верный, она хотела, чтобы и все вокруг были такими. Я не был < рыцарем без страха и упрека>, и сейчас неожиданное ее признание удивило и смутило меня. В поисках разгадки я мысленно пробегал прошлое, но ничего; не нашел в нем, кроме одной встречи на Чистых прудах...

Однажды мы собрались в выходной день на Химкинское водохранилище - покататься на лодках. Сбор назначили на Чистых прудах, у большой беседки. Но с утра заморосил дождь, и на сборный пункт пришли только мы с Павликом Аршанским, Нина Барышева и Женя Румянцева. Нина пришла потому, что в выходной день не могла усидеть дома, я пришел из-за Нины, Павлик - из-за меня, а почему пришла Женя, было нам непонятно. Женя никогда не появлялась на скромных наших пирушках, не ходила с нами в кино, в Парк культуры, в < Эрмитаж>. Никто не подозревал Женю в ханжестве, просто у нее не хватало времени: она занималась в астрономическом кружке при МГУ и еще что-то делала в Планетарии. Мы уважали эту Женину устремленность и не хотели ей мешать. И вот мы сошлись в большом сквозном павильоне, под этим гигантским деревянным зонтиком посреди бульвара. Дождь то крупно и шумно, остёгивал землю, то утончался в почти невидимые и неслышные нити, но не переставал ни на минуту. Серые обложные тучи без единого просвета уходили за крыши домов. Нечего было и думать о Химках. Но Женя настойчиво уговаривала нас ехать. Впервые позволила она себе маленькое отступление от обычного строгого распорядка, и надо же, чтобы так не повезло! На пуговице плюшевой жакетки висел у нее сверточек с бутербродами. Было что-то очень трогательное в этом сверточке. Жене, видимо, и в голову не приходило, что можно позавтракать в закусочной, в кафе или даже в ресторане, как мы это делали во время наших походов. Из жалости к этому сверточку я предложил:
- Давайте покатаемся на пруду. - Я показал на старую, рассохшуюся плоскодонку, торчащую носом из-под свай теплушки. - И будем воображать, что мы в Химках.

- Или в Индийском океане! - восторженно подхватила Женя. -Или у берегов Гренландии!..
- А мы не потонем? - спросила Нина. - Это было бы обидно: я приглашена на премьеру во МХАТ. Вёсел не было, мы подобрали на берегу две дощечки, вычерпали из лодки воду и отправились в кругосветное плавание. Едва ли кому-нибудь из нас, кроме Жени, это доставляло удовольствие. Пока мы с Павликом вяло шлепали дощечками по воде, Женя придумывала трассу нашего путешествия. Вот мы проходим Босфор, через Суэцкий канал попадаем в Красное море, оттуда в Аравийское, оплываем Большие Зондские острова, Филиппины и входим в Тихий океан. Запоздалая ребячливость Жени была мила и трогательна, но было в ней и что-то жалкое.

- Смотрите! - говорила Женя, указывая туда, где за глянцевыми от дождя ветвями деревьев уныло темнели мокрые колонны кинотеатра < Колизей>. - Вон пальмы, лианы, слоны: нас отнесло к берегам Индии!..

Мы переглядывались. Как это бывает в семнадцать лет, мы защищали свою внутреннюю жизнь, еще хрупкую, легко ранимую, броней нарочитой насмешливости, легкого цинизма, и нам непонятно было, как можно так наивно обнаруживать себя.

- Мы приближаемся к страшным Соломоновым островам! - зловещим голосом объявила Женя.
- Правильно! - подтвердил Павлик, самый добрый из нас. - А вон и туземцы-людоеды. - он указал на группу Чистопрудных ребят, остановившихся прикурить у ограды водоема. Наше скучное плаванье сквозь дождь продолжалось.

Женя неутомимо командовала: < Право руля! >, < Лево руля! >, < Поднять паруса! >, < Убрать паруса! >, отыскивала путь по звездам - наш компас разбился во время бури. Это дало ей возможность угостить нас лекцией по астрономии, из которой я запомнил лишь, что за экватором звездное небо как бы перевернуто. Потом мы потерпели бедствие, и Женя раздала нам < последние галеты> - свои намокшие бутерброды. Мы понуро жевали их, а Женя говорила о том, как ей нравится жизнь Робинзона.

Я промок, устал, занозил руку о щепку-весло, это сделало меня безжалостным, и я сказал, что не знаю более обывательской книги, чем < Робинзон Крузо>.

- Вся книга наполнена мелочной заботой о жратве, одежде и утвари. Бесконечные прейскуранты харчей и барахла. Гимн торжествующему быту!..

-А я не знаю ничего более волнующего, чем эти, как ты их назвал, прейскуранты! - говорила Женя со слезами на глазах. - И сколько в книге простора, стихий, мечты... Наш спор прекратила Нина Барышева, Она вдруг закричала:

- Да вон, у теплушки, - будничным голосом сказала Нина. - Всё, приехали! Мальчики, я замерзла, без чашки кофе не обойтись.

Женя оторопело поглядела на нас, щеки ее порозовели.

- А что? - мужественно сказала она. - Кутить так кутить!..

Мы загнали лодку под сваи, выбрались на берег и тут сразу столкнулись со старым моим знакомцем и недругом Ляликом. За последние годы хулиганствующий подросток побывал в тюрьме и в исправительно-трудовой колонии. Он очень окреп, раздался в плечах, глядел исподлобья и строил из себя матерого бандита. Поравнявшись с нами, Лялик одним плечом толкнул меня, другим - Павлика и грязно выругался. Сейчас, в ореоле своей уголовной славы, он знал, что ничем не рискует. Страх нам внушал не он сам, а его репутация. Он подавлял нас мрачным величием своей судьбы, мы чувствовали себя рядом с ним жалкими чистоплюями, маменькими сынками. Куда нам было тягаться с этим отчаянным человеком!..

- Не смей.ругаться, хулиган! - крикнула Женя: она не знала, кто такой Лялик. Лялик молча повернулся и пошел на нас. Но Женя перехватила его на полдороге. Она нахлобучила ему на нос его старую кепку со сломанным козырьком и сильно толкнула в грудь. Лялик отлетел к огороженному проволокой газону и через проволоку кувырнулся в траву. И тут выяснилось, что Лялик просто мальчишка, такой же, как мы с Павликом, и всему его зловещему виду грош цена.

- Ты что толкаешься? - пробормотал он жалобно, пытаясь стянуть кепку, налезшую ему на глаза.

А потом мы сидели в летнем кафе под мокрым полосатым тентом, пили горячий черный кофе и холодное пиво. Женя выпила бокал пива, заколки и шпильки как-то разом выпали из ее огромных, густых волос, она раскраснелась и стала громко обзывать себя кутилой и пропащей душой. Нам было немного стыдно за нее, мы боялись, что подавальщица не даст нам больше пива, потому что Женя никогда еще не напоминала так девочку-переростка, как в этом кафе, со своими растрепанными волосами, в платье, все время задиравшемся на ее круглых коленях. И еще Женя говорила, что ей хотелось бы погибнуть в первом космическом полете, потому что космосом нельзя овладеть без жертв и лучше погибнуть ей, чем другим, более достойным. Мы знали, что она говорит искренне, не подозревая о своем душевном превосходстве, и это унижало нас.

Мы не были такими даже под воздействием пива, нам нужен был хоть какой-то шанс уцелеть..

Больше Женя не бывала с нами. Мы не раз приглашали ее на наши сборища, но она отказывалась за недосугом, Может, у нее и действительно не хватало времени, ей столько нужно было успеть! А что, если в тот единственный раз она пришла из-за меня, и из-за меня отступилась, сказав с гордой честностью: < Не.вышло>...

- Почему же ты раньше молчала. Женя? - спросил я.

- К чему было говорить? Тебе так нравилась Нина!

С ощущением какой-то досадной и грустной утраты я сказал:

- Через десять лет, двадцать пятого мая, в восемь часов вечера, в среднем пролете между колонн Большого театра.

- Там восемь колонн, Сережа... К тому времени я буду знаменитым астрономом, - добавила она важно, мечтательно и убежденно. - Если я очень изменюсь, ты узнаешь меня по портретам.

- Что же, к тому времени и я буду знаменитым, - сказал я и осекся: я совсем не представлял себе, в какой области суждено мне прославиться, и еще не решил даже, на какой факультет подавать документы. - Во всяком случае, я приеду на собственной машине...это было глупо, но я не нашелся что сказать.

- Вот и хорошо, - засмеялась Женя, - ты покатаешь меня по городу...

Минули годы. Женя училась в Ленинграде, я ничего не слышал о ней. Зимой 1941 года, жадно ловя известия о судьбе моих друзей, я узнал, что Женя в первый же день войны бросила институт и пошла в лётную школу. Летом 1944 года, находясь в госпитале, я услышал по радио указ о присвоении майору авиации Румянцевой звания Героя Советского Союза. Когда я вернулся с войны, то узнал, что звание Героя было присвоено Жене посмертно.

Жизнь шла дальше, порой я вдруг вспоминал о нашем уговоре, а за несколько дней до срока почувствовал такое острое, щемящее беспокойство, будто все прошедшие годы только и готовился к этой встрече. Я не стал знаменитым, как обещал Жене, но в одном не обманул ее: у меня был старенький < оппель>, купленный за бесценок на свалке трофейных машин. Я надел новый костюм, оседлал своего бензинового конька и поехал к Большому театру. Если бы я встретил там Женю, я бы сказал ей, что после всех шатаний нашел все же свой путь: у меня вышла книга рассказов, сейчас
я пишу другую. Это не те книги, которые мне хотелось бы написать, но я верю, что еще напишу их. Я поставил машину возле сквера, купил у цветочницы ландыши и пошел к среднему пролету между колонн Большого театра. Их в самом деле было восемь. Я постоял там немного, затем отдал ландыши худенькой сероглазой девушке в спортивных тапочках и поехал домой...

Мне хотелось на миг остановить время, оглянуться на себя, на прожитые годы, вспомнить девочку в коротком платье и узкой кофточке, тяжелую, неповоротливую плоскодонку, дождик, усеявший желтоватую поверхность пруда колючими отростками, взволнованный крик: «Нас отнесло к Индии!», вспомнить слепоту своей юношеской души, так легко прошедшей мимо того, что могло бы стать судьбой...