Судьба гуманизма в XXI столетии - 19

Круг замкнулся. Но для того, чтобы рискованные гипотезы превратились хотя бы в гипотезы с высокой правдоподобностью, надо, чтобы у многих таких кругов оказался один и тот же центр

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 18 июня 2014 г.

опубликовано в №82 от 18 июня 2014 г.

Никола Пуссен. Триумф Пана (1635)

Я уже несколько раз обращал внимание читателей на то, что пушкинский Евгений Онегин очень поверхностно знаком с интересующим нас Вергилием («Да помнил, хоть не без греха, из Энеиды два стиха»). При этом я привел кое-какие доказательства того, что сам Пушкин был знаком с Вергилием иначе. И что совсем иначе с ним были знакомы такие кумиры Пушкина, как Карамзин. Да и многие другие представители духовной, подлинной элиты досоветской России.

Но и пушкинский Евгений Онегин, утверждал я, не так прост, как кажется. Уже обратив внимание читателя на обширную библиотеку Онегина, где Татьяна Ларина знакомилась с ходом мыслей и культурными пристрастиями своего Евгения, покинувшего завещанное ему дядей поместье, я теперь хочу обратить внимание на другое. Пушкин не сообщает нам полного каталога книг в библиотеке Евгения Онегина. Зато он вкладывает в уста своего героя слова, которые обычно не привлекают пристального внимания читателя.

Наблюдая за тем, как его приятель и будущая жертва Владимир Ленский раз за разом устремляется в гости к каким-то Лариным, Евгений, наконец, решается порасспросить приятеля.

«Куда? — спрашивает он Ленского. — Уж эти мне поэты!»

«Прощай, Онегин, мне пора», — отвечает влюбленный поэт своему приятелю-скептику. И далее между ними завязывается разговор, заслуживающий нашего внимания.

«Я не держу тебя; но где ты

Свои проводишь вечера?»

– У Лариных. — «Вот это чудно!

Помилуй! и тебе не трудно

Там каждый вечер убивать?»

– Нимало. — «Не могу понять.

Отселе вижу, что такое:

Во-первых (слушай, прав ли я?)

Простая, русская семья,

К гостям усердие большое,

Варенье, вечный разговор

Про дождь, про лен, про скотный двор...»

— Я тут еще беды не вижу.

«Да скука, вот беда, мой друг».

– Я модный свет ваш ненавижу;

Милее мне домашний круг,

Где я могу... — «Опять эклога!

Да полно, милый, ради бога...»

Итак, Онегин, который якобы мало сведущ в античной поэзии, употребляет слово «эклога», причем достаточно точно. Потому что эклогами называются произведения античного сентиментализма. Берусь доказать, что таковой существует. Но для начала просто оговорю, что и греческие, и латинские поэты сочиняли стихотворения, в которых воспевались некие идиллии, они же — более или менее аллегорические сцены из пастушьей жизни. Дело в том, что и жизнь в греческих античных городах, и, тем более, жизнь в великом Риме воспринималась тогдашним городским населением как аномалия. И это было естественно. Потому что от жизни, в которой городов вообще не было, это городское население отделяли вовсе не тысячелетия. А значит, городская жизнь была для них гораздо более аномальной, чем для современных москвичей или лондонцев.

Но разве москвичи или лондонцы не рвутся, так сказать, на пленэр, то бишь на дачки и дачищи, где они могут и цветочки понюхать, и на травке полежать, и так далее? Конечно, такие дачки и дачищи, очень похожие на римские виллы и виллочки — это еще не дикая природа, соединения с которой порою так алчет душа горожанина. Но разве наши современники (из числа тех же москвичей или лондонцев) не пытаются слиться с дикой природой, уезжая в те или иные туристические походы? Еще как пытаются! А есть еще всякие «Фонды дикой природы», провозглашающие, что только возврат к оной может спасти человечество (крайний вариант — Землю, освобожденную от человечества).

И всё это, конечно, является оформлением колоссального конфликта между природой и культурой. Под культурой я здесь понимаю нечто, создаваемое человеком в ответ на беспощадное господство над ним этой самой «Матушки-Природы». Это «нечто» сродни «цивилизованности», понимаемой именно как освобождение от природного фатума. Параллельно с этим существует еще и противостояние цивилизации как квинтэссенции технического начала — культуре как квинтэссенции начала иного, гуманитарного. Но здесь я говорю именно о конфликте природы и культуры, в широком смысле слова совпадающей или почти совпадающей с цивилизацией, понимаемой как вся искусственная среда человеческого обитания.

В разные эпохи человек восхищается цивилизацией и начинает ее проклинать. И проклиная — стремится снова слиться с природой. В античные времена были свои певцы такого слияния. Эти певцы, конечно же, выражали собственные умонастроения. Но ведь одновременно с этим они выступали в качестве выразителей неких коллективных умонастроений. А значит, они в поэтической форме оформляли те или иные масштабные конфликты. Разве Толстой, проповедуя возврат к природе, не оформлял в своих художественных и философских проповедях коллективные умонастроения? Ведь Ленин не зря назвал Толстого зеркалом русской революции.

А «Горе от ума», в котором Чацкий говорит семейству Платона Михайловича: «Деревня летом — рай!» А супруга Платона Михайловича резко противостоит этому буколическому подходу: «Платон Михайлыч город любит, Москву; за что в глуши он дни свои погубит!»

Да, одни оформляли умонастроения представителей господствующего класса — отодвинутых от власти или мечтавших слиться с природой на насквозь искусственных лужках и поляночках какого-нибудь Версаля. А другие оформляли умонастроения низов. Но одновременно с этим следует говорить и о чем-то большем. О некоей большой цикличности, в рамках которой те или иные большие общности то тоскуют по природному началу, то проклинают его.

Ну вот, я уже и доказал читателю, что сентиментализм, в широком смысле слова, не является культурным явлением, свойственным какой-то одной эпохе. Что сентиментализм, в широком смысле слова, может быть и античным, и средневековым, и ренессансным, и просвещенческим. И так далее.

Но давайте вернемся к античным эклогам, которые Евгению Онегину, несомненно, знакомы, коль скоро он вполне толково именует эклогой тираду Ленского, проклинающего модный свет и восхваляющего те радости, которые, следуя античной традиции, авторы эклог во все времена называли пастушескими.

Вергилий начал свою поэтическую деятельность в 42 г. до н. э. И начал он эту деятельность с написания эклог. При этом он очевидным образом подражал Феокриту — древнегреческому поэту, жившему в III веке до н. э. Феокрит прославился своими эклогами.

Древнеримский писатель-эрудит Плиний-старший (настоящее имя — Гай Плиний Секунд) считается большим авторитетом во многих вопросах. В том числе и в вопросах о жанре художественных произведений, написанных столетиями ранее (сам Плиний Старший жил в I столетии н. э., то есть примерно через сто лет после Вергилия и через триста с лишним лет после Феокрита). По поводу стихов Феокрита Плиний Старший пишет: «Ты можешь называть их либо эпиграммами, либо идиллиями, либо эклогами, либо, как многие, поэмами, либо как-нибудь иначе, как тебе больше нравится». В византийском словаре, написанном через 800 лет после этого разъяснения Плиния Старшего, сказано: «Феокрит написал так называемые буколические поэмы дорическим диалектом».

Как бы то ни было, буколики Феокрита — это канон, которому следует Вергилий. Согласно канону, в буколике всё должно начаться прологом, в котором два пастуха либо соперничают в любви к пастушке, либо как-то иначе определяют свои отношения. За прологом следует агон, то есть состязание в пении между этими пастухами. А за агоном — эпилог, в котором решается вопрос о том, кто именно победил в агоне.

Но Феокрит определяет канон не только в построении буколик. Он определяет всё то, что связано с пастухом Дафнисом — важным для нас героем тех буколик, в которых Вергилий копирует и развивает Феокрита.

Поскольку мифов о Дафнисе много, а Вергилий предполагает, что всё, связанное с Дафнисом, понятно его читателю, то феокритовская трактовка образа Дафниса как гордеца, умершего вследствие своего нежелания подчиниться роковой любви, насланной на него Афродитой в наказание за гордое целомудрие, — должна быть признана заслуживающей особого внимания, коль скоро мы исследуем «Буколики» Вергилия.

Еще несколько слов о Феокрите, которому Вергилий явным образом подражал, хотя и развивая созданное предшественником. Феокрит либо родился на острове Кос, как считают одни, либо переселился на этот остров, как считают другие. В любом случае важно, что такое остров Кос. Это один из тех островов, куда афинская интеллигенция перебиралась после краха афинского величия, организованного деятельностью македонских завоевателей (Филиппа и его сына Александра Великого). Кос был при Феокрите очень посещаемым курортом и одним из ключевых прибежищ афинской интеллигенции.

Одним из ключевых косских интеллектуалов интересующего нас времени был Филит Косский — греческий ученый, грамматик и поэт, известный, в том числе, и своей фантастической худобой, обсуждаемой разными античными авторами. Одни, сетуя по поводу этой худобы, говорили, что наука выпила из Филита все соки. Другие — что, изучая труды мегарской философской школы, уделявшей огромное внимание разного рода парадоксам (в том числе знаменитому парадоксу лжеца), Филит был так поглощен размышлениями, что умер от недоедания и бессонницы. Третьи — что Филиту было необходимо подкладывать в ботинки свинцовые грузы, чтобы его не унесло порывом ветра. Все эти повествования о Филите показывают, что он уж никак не был гедонистом, любителем хорошо поесть и так далее.

После смерти Александра Великого начался раздел его империи между наследниками-диадохами. Один из диадохов, Птолемей, отвоевал остров Кос у своего соперника Антигона. На Косе родился сын этого Птолемея — Птолемей II. И его наставником был назначен именно Филит. Это потребовало переезда Филита в Александрию, где он обучал и старшую сестру наследника Арсинию II, на которой Птолемей II позже женился. Будучи наставником столь высоких персон, Филит, скорее всего, занимал должность руководителя знаменитой Александрийской библиотеки. Точных сведений по поводу этого нет, но чаще всего руководителями Александрийской библиотеки были именно наставники, обучавшие наследников. И у нас нет никаких оснований предполагать, что в случае Филита это было не так.

Позже Филит вернулся обратно на остров Кос. И у нас есть самые веские основания предполагать, что его влияние на Феокрита было очень серьезным. И что Вергилий в своих эклогах в каком-то смысле ориентируется на эклоги Феокрита, а Феокрит — на Филита. А Филит — на Элейскую школу.

Такая цепочка, как мы понимаем, очень условна. И потому, что каждый, кто в нее входил, — творческая личность высочайшего уровня, совершенно не желавшая сводить свое творчество к тупому воспроизводству творчества предшественника. И потому, что те, кого мы в эту цепочку включаем, — живые люди, далеко не чуждые политике. Ну как, например, может быть чужд ей тот же Филит, воспитывавший александрийских властителей? Или Вергилий, исполнявший особые стратегические идентификационные поручения императора Августа? И так далее. А когда живые люди, не чуждые политике, являются еще и творческими людьми высочайшего уровня, то они: а) повторяют предшественников, б) развивают в своих трудах то, что получили от предшественников, в) в этом развитии могут ориентироваться, в том числе, и на политические веления своего времени.

Поэтому у нас совсем немного шансов что-нибудь извлечь из таких цепочек. Но поскольку никто не может превратить поиск корней западной идентичности в исследование, имеющее много шансов на успех, то нельзя пренебрегать ничем. И потому давайте проследим всю цепочку, ведущую от эклог Вергилия к Феокриту, от Феокрита — к Филиту, от Филита — к Элейской школе и далее — в бездонную глубину истории человечества, как любил говаривать Томас Манн.

Итак, мы знаем, что Филит, сильно повлиявший на Феокрита, в свою очередь находился под самым серьезным влиянием так называемой Элейской школы. А что такое Элейская школа? Это одна из интереснейших школ внутри загадочного и малоизученного философского направления, которое, с одной стороны, породило современную философию. А с другой стороны — находится в сложных отношениях со своим детищем. Я имею в виду школу так называемых досократиков.

Досократики — на то и до -сократики, чтобы, с одной стороны, стать источником творческого вдохновения для Сократа, этого подлинного отца классической философии. А с другой стороны — оказаться еще не вовлеченными в то, что, сделав Сократа отцом философов, одновременно оторвало этого гиганта мысли от предшествующей традиции. Ибо для того, чтобы стать отцом философов, Сократу пришлось отказаться от ведó мости духом музыки, поклониться Аполлону как светлому и разумному началу, распроститься с Дионисом как альтернативным началом. И так далее.

А досократики в какой-то степени чужды этой травме логоса, породившей Сократа и, одновременно, повредившей его. В какой степени чужды? Это отдельный вопрос. Во многом он еще зависит от того, о какой досократической школе идет речь. Нас в данном случае интересует Элейская школа. Ну так и будем ею заниматься, приняв во внимание то, что чем дальше мы забредаем в досократическое философское прошлое, тем ближе к мифу находится это прошлое. Ведь в том-то и героизм Сократа, что он в каком-то смысле разорвал пуповину между мифом и рождаемым им содержанием, в котором истинное (то есть научное) отделено от всего остального.

Итак, Элейская школа. Это школа досократиков, расцвет которой относится к концу VI — началу V века до н. э., обязана своим названием городу Элея.

Элея — город на юге Италии. Точнее — в провинции Лукания, на берегу Тирренского моря, чуть южнее Неаполя.

Кем же создан этот город? Опять-таки греками! Нас ведь не могут не интересовать созданные греками итальянские города, не правда ли? Ну так вот. Элея была создана греками в 585 году до н. э.

И создана она была не просто греками, а фокейцами, то есть выходцами из Малой Азии. А от кого бежали фокейцы? Они бежали от персов, которые, начав свое наступление на греческую цивилизацию, прежде всего расправились с ее малоазийским форпостом. В который и входила эта самая Фокея. Изгнанные из Малой Азии фокейцы долго блуждали, как и Эней. Сначала, если верить Геродоту, они перебрались на остров Хиос, потом — на остров Кирн. Потом их оттуда вытеснили карфагеняне и этруски. Тогда они, изгнав неких аборигенов с побережья Тирренского моря, подчинили себе некую Энотрию — область, находящуюся на примыкающем к Сицилии юго-западе Италии. Эту область позже назвали Великая Греция.

Древние, кстати, считали, что Энотрия — древнее название Италии, потому что Итал — это царь энотров. Подробнее излагать всё, что известно по поводу энотров и Энотрии, я не имею возможности. Поэтому только лишь укажу, что бежавшие фокейцы расчистили себе в Энотрии некую территорию и, возведя на этой территории город Элею, стали заниматься и торговлей, и ремеслами, и всем тем, что породило интересующую нас Элейскую школу.

Но чем была малоазиатская Фокея, эта обитель фокейцев, перебравшихся в Энотрию и создавших Элейскую школу? Она была самым северным из городов ионического Двенадцатиградия. (Иония — это узкая полоска Малой Азии, примыкающая к Средиземному и Черному морям.)

Именно Ионию, этот форпост Греции в Малой Азии, в первую очередь снесли персы, начав наступление на греческую цивилизацию. И если фокейцы ушли от персов в Италию, то другие ионийцы перекочевали в Афины. Афинский научный и культурный подъем V века до н. э. в немалой степени обусловлен ионийским подъемом VI века до н. э.

Еще один шаг в исторические глубины — и мы узнаем, что ионическая Фокея, в свою очередь, является результатом перемещения в Малую Азию некоего антропопотока. Когда, зачем и откуда он переместился?

Американец Уильям Джеймс Дюрант и его супруга Ариель Дюрант являются создателями вполне капитального 11-томного труда «История цивилизации». Опубликовано это 11-томное сочинение было в период между 1935 и 1975 годами. Это сочинение считается вполне достойным и респектабельным. Никоим образом не ориентируясь на него в целом, я хотел бы процитировать один небольшой отрывок из этого сочинения.

Указывая на то, что ионийское Двенадцатиградье не смогло дать отпор персам в том числе и потому, что было слишком рыхлым и «торговоцентричным», автор сетует на то, что «во время персидского нашествия (546–545 гг. до н. э.) импровизированный защитный альянс оказался неустойчивым и слабым, и ионийские города попали под власть Великого царя». А далее автор, весьма небезусловным, типично американским образом восхваляя ионийский дух независимости и соперничества, который якобы спаял воедино стимул конкуренции и жажду свободы (собственно говоря, почему они так легко эту свободу отдали?) дает безусловно верную, на мой взгляд, оценку ионийскому вкладу в человеческую цивилизацию. Утверждая, что «Иония открыла науку, философию, историю и ионийскую капитель, и в то же время она произвела на свет столько поэтов, что шестой век в Элладе оказался не менее плодотворным, чем пятый. Когда Иония пала, ее города завещали ионийскую культуру Афинам, которые сражались ради их спасения и приняли от них интеллектуальное лидерство в Греции».

Итак, Иония вообще и ее северная оконечность Фокея, обитатели которой странствовали-странствовали после персидского погрома и в итоге породили Элейскую школу.

Когда сформировалась Иония?

Кто ее сформировал?

Давайте начнем с когда.

Утверждается, что Иония сформировалась уже по прошествии эгейского периода. Что известно об этом периоде? То, что в окрестности 1600 года до н. э. в материковую Грецию вторглись новые племена — скорее всего, ахейцы. То, что около 1460 года до н. э. происходит извержение вулкана на острове Санторин, в результате которого резко ослабевает крито-минойская цивилизация. То, что сразу после этого ослабления ахейцы добивают крито-минойскую цивилизацию. И, наконец, то, что сами ахейцы переживают глубочайший кризис где-то в районе 1200 года до н. э. И что примерно в этот же период ахейцы воюют с троянцами.

Считается, что Троянская война длилась с 1194 по 1184 год до н. э. И что Одиссей вернулся на Итаку в 1174–1173 гг. до н. э. Впрочем, все эти датировки, иногда называемые классическими, достаточно условны. Одни специалисты настаивают на их справедливости. Другие датируют Троянскую войну 1200-м или даже 1260 годом до н. э.

В любом случае конец Эгейской цивилизации находится вблизи от конца Троянской войны. И иногда считается, что Троянская война и породила этот конец. Дорийское нашествие... Нашествие так называемых «народов моря»... Всё это исследовано, что называется, вдоль и поперек. Но результаты исследований, увы, оставляют желать лучшего.

Итак, на вопрос, когда возникло ионийское Двенадцатиградие, мы отвечаем: оно возникло после конца Эгейской цивилизации, то есть в XII или ХI веке до н. э.

Следом за его возникновением на территории Греции начались так называемые Темные века.

Темные века охватывают период с XI по IX век до н. э. Этот период начинается закатом микенской цивилизации. Той самой цивилизации, которая организовала поход на Трою. Следом за этим закатом, порожденным или сопровождавшимся вторжением в Грецию дорийских племен, происходит утрата культуры и письменности, окончательное разрушение остатков микенской цивилизации, возрождение господства родоплеменных отношений. Иногда этот период именуют гомеровским. Мол, Гомер жил в Темные века и тосковал о предшествующем этим векам ахейском величии.

Итак, в момент, когда над материковой Грецией сгущаются тучи Темных веков, в Малую Азию перебираются с материка некие носители высокой цивилизации. И понятно, почему высокой.

И потому, что предшествующая Темным векам цивилизация, по определению, является высокой по отношению к этим Темным векам. Иначе Темные века не были бы темными.

И потому, что цивилизация ионийского Двенадцатиградия действительно была высокой по своему уровню.

Но кто сформировал Двенадцатиградие в Малой Азии? И откуда этот кто-то перебрался в Малую Азию?

По общегреческой легенде, города малоазийской Ионии основали выходцы с противоположного западного берега Эгейского моря. Легенда гласит, что эти выходцы принадлежали к ионийскому племени Аттики. Что руководили переселением из Аттики в Малую Азию Нелей и Андрокл — сыновья последнего афинского царя Кодра. Подчеркну еще раз, что мы опустились уже на ту историческую глубину, где основным материалом являются именно легенды.

Ну так вот. Ионийское переселение, по легенде, произошло через 140 лет после окончания Троянской войны. Руководивший этим переселением последний царь Аттики Кодр, поверив предсказанию, согласно которому Аттика не будет завоевана, если погибнет ее царь, переоделся в обычного дровосека, заявился в лагерь дорийцев, завязал там драку и принял смерть. Узнав про это, дорийцы якобы отступили. И потому Аттику можно считать территорией, на которую не ступала нога дорийцев. В действительности это всё, разумеется, не так. Если бы нога дорийцев и впрямь не ступила на аттическую землю, то не было бы малоазийского Двенадцатиградия. Но с точки зрения идентификации легенды иногда значат больше, чем реальность. Аттическая идентичность строится на том, что не было ни подчинения аттического населения дорийским властителям, ни смешения этого населения с дорийцами. И уж тем более с дорийцами не смешивались те, кто удалился из Аттики в малоазийское двенадцатиградие.

Что же касается легендарного Кодра, то он крайне важен для аттической идентичности. А также для греческой античной идентичности в целом. Этого Кодра восхваляют Платон и Аристотель. Он является предком афинского законодателя Солона и великого античного философа Платона.

Повторю еще раз, что всё это — сведения, почерпнутые из легенд. И что именно из них же мы узнаем, что потомки Кодра правили в малоазийском ионическом Двенадцатиградии. Тем самым мы получаем хотя бы примерный ответ на вопрос о том, кто и откуда переселился в малоазийское ионическое Двенадцатиградие. Переселилось туда некое племя ионян, гордившееся тем, что благодаря Кодру оно никогда не подвергалось завоеваниям. Легенда гласит, что сначала в Аттике было свое Двенадцатиградие, которое потом получило в качестве своего центра Афины. И что тем самым малоазийское Двенадцатиградие является эмигрантской калькой с Двенадцатиградия аттического.

Итак, теснимые дорийцами ионяне бежали из своего аттического Двенадцатиградия, которое впоследствии было спаяно воедино Афинами, в Двенадцатиградие малоазийское. Оттуда их согнали персы. И тогда одна часть ионян вернулась назад на свою аттическую родину, а другая часть бежала в южную Италию.

Некая аналогия со странствиями Энея вполне ощутима, не правда ли?

Сначала тебя сгоняют из афинской Аттики в Малую Азию... Потом из Малой Азии — в другие места, включая древнюю родину... Ну чем не кочующий очаг высокой цивилизации?

Раз так, то стоит присмотреться к легендам о тех Афинах, из которых ионяне перебрались в Малую Азию, с тем, чтобы потом... и так далее.

Тут, конечно, уже приходится иметь дело в мифологией.

Якобы уже при основании города Афины возник спор между одноименной богиней и богом морей Посейдоном. Спор был о том, чье имя получит город. Якобы Посейдон, дабы город получил его имя, ударил трезубцем по скале, и из нее забила вода. А Афина создала оливковое дерево, плоды которого дают масло, оказывающееся источником благосостояния тех, кому они дарованы.

По причине важности оливкового дерева город был назван не Посейдонием, а Афинами. Само по себе это не было бы существенно. Но поскольку настоящий, классический афинский герой — это Тесей, убивший Минотавра, и поскольку Минотавр — это талассократический Крит эпохи крито-минойской цивилизации, то налицо идентификация Афин как места, отвергшего бога моря Посейдона (талассократиями называют морские цивилизации). И тут одинаково важны и миф о создании Афин, и миф о Тесее. Поскольку эти мифы переплетаются вполне очевидным образом («не признаем Посейдона и воюем с талассократической цивилизацией»).

Ну, а теперь о том, что может нам очень пригодиться в дальнейшем. Самой главной из всех аттических легенд является легенда о Кекропсе.

Кекропс — это культурный герой греческой мифологии. Согласно этой мифологии, он является основателем и первым царем Аттики. И кем же рожден этот царь? Он рожден самой хтонической из всех древнегреческих богинь — богиней земли Геей. Вся хтоника (а она в последовательности возникающих религий является в общем-то изначальной, то есть наидревнейшей) так или иначе связана со змеями. Являясь в высшей степени хтоническим героем (куда уж выше — сын Геи!), рожденный из земли Кекропс имеет вместо ног два змеиных туловища. Зачастую он изображается просто в виде змея. Именно Кекропс, согласно легенде, построил афинский Акрополь, названный им Кекропией. А еще Кекропс, спасая население Аттики от нашествия иных племен, построил те самые 12 аттических городов, которые потом обрели новую ипостась в виде малоазийского ионического Двенадцатиградия. В числе этих городов, кроме Афин, именуемых первоначально Кекропией, — город Элевсин.

Элевсин был культовым центром, в котором отправлялся культ Деметры и Персефоны. Деметра — это древнегреческая богиня плодородия. Очень древняя богиня. В олимпийском пантеоне она является одной из богинь. Но ее имя означает буквально «земля-мать» или «богиня-мать». Культ богини-матери и культ Геи очень тесно связаны. Великая мать или Мать — Сыра земля порождает всё живое и принимает в себя умерших. Она является одновременно и богиней, содействующей успеху аграрного труда, и покровительницей чародеев. В качестве таковой она часто отождествляется с великой богиней Гекатой — богиней лунного света, преисподней и всего таинственного, богиней ведьм, ядов и ворожбы.

Дочь Деметры Персефона является царицей подземного царства мертвых. Итак, хтонический Кекропс, сын матери-земли Геи, этого, подчеркну еще раз, наидревнейшего божества, всего лишь интегрированного впоследствии в олимпийский пантеон, создает Элевсин для исполнения тайных культов Деметры и Персефоны, то есть опять-таки культов богини-матери.

Культ богини-матери уходит, как считают все специалисты, своими корнями в доиндоевропейскую эпоху. Туда же, куда и племя пеласгов, которое упоминает отец Энея Анхиз, говоря о происхождении их рода и вытекающей из этого происхождения необходимости двинуться в Италию. Может быть, аналогичная необходимость породила для скитальцев из малоазийского Двенадцатиградия необходимость двинуться всё в ту же Италию? Это, конечно, рискованная гипотеза. Но безрисковые гипотезы в исследованиях, посвященных идентичностям весьма масштабным и уходящим в бездны времен, контрпродуктивны. Что вовсе не означает того, что рискованные гипотезы принесут гарантированные плоды. На то они и рискованные, чтобы ни о какой гарантированности не могло быть и речи.

Итак, Деметра... Она же Кибела, родившая Корибанта от Иасиона.

Мы уже обсуждали этих самых корибантов, мифических предшественников жрецов богини Кибелы (или богини Реи) во Фригии. Этих сыновей Аполлона и Персефоны, которые в диком воодушевлении отправляют служение великой матери богов. Этих существ, тождественных кабирам. Существ, то ли подаренных титанами великой богине, то ли зачатых богом неба Ураном и богиней земли Геей. На Крите этих корибантов называли куретами, они танцевали обнаженными, в руках держали щиты. На головах у них были шлемы. Порой они в своих обрядах доходили до такого же неистовства, как жрицы, вакханцы, менады. Согласно мифу, два брата-корибанта, убив своего третьего брата, взяли корзину с фаллосом Диониса и доставили ее в Этрурию и поселились там.

Корибанты и Кибела.

Вначале вчитаемся в орфический гимн, посвященный этой самой Кибеле (она же Рея и так далее).

Матерь бессмертных богов, о Кормилица, Чтимая всеми,

Я призываю Тебя неустанно в горячих молитвах.

Ты устрашающих львов запрягаешь в свою колесницу;

Жезл Твой — могучая ось, вкруг которой вращается Космос.

Ты — и Владычица крепкого трона, что в центре Вселенной,

И плодородной Земли, что дает пропитание смертным.

Горних богов и людей от Тебя происходят колена.

Отданы реки Тебе и любая стихия морская.

Гестия имя Твое, но еще и Всеобщая Радость,

Ибо при виде даров Ты ликуешь, рождая веселье.

Так осени же обряд, наслаждаясь ударами бубна,

Рея, Урана Дитя, всемогущего Крона Супруга.

Матерь, Защитница всех и Кормилица жизни цветущей,

Будь благосклонна к мольбам исступленным, к Тебе вознесенным;

С ликом веселым приди, о древнейшая Рея-Кибела!

Вчитавшись в это, вспомним всё, что уже говорилось о значении Кибелы в Риме. Вспомним о фригийском происхождении Кибелы. О том, что фригийцы волнами переселялись с Балкан в Малую Азию вообще и в Трою в частности. О том, что воевали фригийцы на стороне троянцев против ахейцев.

О том, что из Малой Азии Кибела была перенесена в Грецию. Кем? Не вернувшимся ли в Аттику малоазийским Двенадцатиградием?

Вспомним и о том, что греки, встретившись с малоазийской Кибелой, сразу же отождествили ее с Реей, супругой Кроноса и матерью Зевса. А заодно, конечно же, с Геей, а также с Деметрой.

И, наконец, вспомним о том, как в Рим — не мифический, а вполне уже исторический — был торжественно перевезен особым посольством древний символ культа богини Кибелы — темноцветный камень (вероятно, метеорит). О том, что этот камень был перенесен из храма Кибелы, расположенного во фригийском городе Пессинунте. Малоазийском, между прочим, городе — одном из главных центров поклонения Кибеле.

Перенесен был этот камень, если верить древним источникам, в 204 г. до н. э. С момента перенесения камня в Рим возник государственный римский культ богини Кибелы, которую в Риме называли Mater magna (Великая мать). Была установлена специальная особая коллегия жрецов Кибелы. Самим же римлянам вначале было запрещено принимать участие в обрядах культа Кибелы. И это несмотря на то, что культ был именно государственным. Позже, уже во времена римской империи, этот запрет был снят.

А теперь вспомним о том, что Анхиз называет предком троянцев Иасия, рожденного в Италии, как и Дардан. Кто такой этот Иасий, он же Иасион, он же Эетион? Он сын Корифа, который, согласно Вергилию, является мифическим основателем города в Этрурии (города Кориф в Тускии). Он сын Зевса, он царь Италии. И он же отец Дардана и Иасиона.

Итак, Иасий — мифический предок троянцев вообще и Энея в частности. И он же — возлюбленный Деметры. Мифы об Иасии связывают с Самофракии и Критом. Якобы этот возлюбленный Деметры совокуплялся с нею на трижды вспаханном критском поле, и за это Зевс поразил его молнией. Но Деметра (она же, как мы помним, Кибела) так скорбела от смерти Иасия, что отказалась давать урожай. И тогда боги позволили Иасию ежегодно покидать Аид — царство мертвых. Вот мы и приближаемся к смыслу элевсинских мистерий. Некто, ставший возлюбленным Деметры, то бишь Кибелы, может быть взят из царства мертвых и воскрешен. И этот некто — предок Энея Иасий. Тот самый предок, который, как и его брат Дардан, родился в Италии, где его отец основал этрусский город Кориф.

Тот самый предок, который, женившись на Кибеле, стал отцом корибанта. Тот самый предок, которого сам Зевс посвятил в мистерии Деметры-Кибелы — сначала самофракийские, потом элевсинские, а потом и римские. Выходит, не зря спускались вниз по ступеням истории? Не зря мы от «Энеиды» Вергилия перешли к его «Буколикам», от них — к буколикам Феокрита, затем — к Филиту, от него — к Элее, от Элеи — к Двенадцатиградию Малой Азии, от этого Двенадцатиградия — к аттическому Двенадцатиградию, построенному Кекропсом и объединенному Тесеем вокруг Афин... А от Кекропса-строителя Афин (и одновременно сына Геи) — к Кекропсу, построившему Элевсин как центр мистерий Деметры-Кибелы. Той самой Кибелы, которая зачала корибанта от Иасия. От Иасия, являющегося предком Энея. Иасия, родившегося в Италии, по Вергилию. Иасия, который может быть взят Деметрой из царства мертвых и возвращен на землю. То есть воскрешен.

Круг замкнулся. Но для того, чтобы рискованные гипотезы превратились хотя бы в гипотезы с высокой правдоподобностью (а на большее в таких исследованиях рассчитывать не приходится), надо, чтобы у многих таких кругов оказался один и тот же центр.

Начиная еще один круг, я возвращаюсь в Аркадию. Надеясь после этого снова вернуться туда, откуда сейчас временно ухожу.

Эпоним (буквально — «давший имя») — это божество или герой, в честь которого получил свое имя какой-нибудь географический объект. Ну так вот, географический объект Аркадия якобы получил свое имя в честь древнего героя Аркада (он же Аркас). Этот Аркад считается сыном бога Пана и нимфы Каллисто. Каллисто — это дочь Ликаона, аркадского царя, сына Пеласга. Ну вот, опять Пеласг...

Начинаем новый круг и обнаруживаем, что у него тот же центр, что и у предыдущего.

Аркад, по одной версии, сын Каллисто и Зевса. В этом случае Пан является его братом.

По другой версии, Аркад — сын Каллисто и Пана. В этом случае Пан является его отцом. Так или иначе, Аркад и Пан прочнейшим образом связаны. А значит, Аркадия имеет прочнейшую связь не только с Аркадом, но и с Паном. Кто же такой этот самый Пан?

Во всем, что касается мифологии, безусловно, действует правило, согласно которому наидревнейший источник является наиболее авторитетным. В этом смысле Дурис Самосский, греческий историк, живший в III веке до н. э. (родился около 350 г. до н. э., умер около 281 г. до н. э.), — это очень авторитетный источник. Тем более, что на него ссылаются и Диодор Сицилийский, и Плутарх, и Афеней, и многие другие. Так вот, по версии Дуриса Самосского, Пан — это сын жены Одиссея Пенелопы, родившийся от ее сожительства со всеми женихами. Есть и другие версии. Например, что он сын Гермеса и Пенелопы. Что родили его Гермес и Пенелопа в Аркадии, в Мантинее. Версий этих много. По одной из них, он сын Геи (это, кстати, версия Феокрита).

Если от мифов переходить к исследованиям, то обнаруживается, что Пан — это древнейшее божество Аркадии. А поскольку Аркадия — как опять-таки считают исследователи — это своего рода пеласгический реликт, то Пан — это древнейшее пеласгическое, то есть доиндоевропейское божество. Будучи ардкадским по месту рождения и генезису, это божество облюбовало себе в качестве зоны владычества всё ту же Аркадию. В роскошных долинах и рощах Аркадии, этом царстве Пана, обитают веселые нимфы, которые танцуют под дудочку Пана и водят шумные хороводы. В полдень, утомившись от своих развлечений, Пан засыпает. Вместе с ним засыпает под знойными лучами солнца вся природа. И воцаряется особая тишина. Эта тишина считалась священной. Все пастухи, обитающие в Аркадии, не играют в это время на свирели из боязни потревожить сон бога-покровителя. Только сам Пан при желании может нарушить эту тишину. И тогда люди, устрашенные внезапным нарушением тишины, впадают в страх, который называется паническим.

Защищая Афины от персов, Пан поверг их в панику и благодарные афиняне посвятили ему грот на Акрополе. В Аркадии находился оракул Пана. Жрицей Пана была Эрато, муза любовных песен, упоминаемая Вергилием в «Энеиде». Он очень коварен, этот бог, приковывающий к себе внимание многочисленных почитателей Аркадии, неизбежно поклоняющихся не только ей самой, но и божеству, облюбовавшему себе данную территорию.

Продолжение следует.