В медсанчасти города Припяти

Первая группа пострадавших, как мы уже знаем, была доставлена в

медсанчасть через тридцать-сорок минут после взрыва. Особая тяжесть ядерной

катастрофы в Чернобыле была в том, что воздействие излучений на организм

людей оказалось комплексным: мощное внешнее и внутреннее облучение,

осложненное термическими ожогами и увлажнением кожных покровов. Картина

реальных поражений и доз не могла быть оперативно установлена из-за

отсутствия у врачей данных об истинных радиационных полях. И только

первичные реакции облученных: мощная эритема (ядерный загар), отеки, ожоги,

тошнота, рвота, слабость, у некоторых шоковые состояния, - говорили о тяжести

поражений. Кроме того, медсанчасть, обслуживавшая Чернобыльскую АЭС, не была

оснащена необходимой радиометрической аппаратурой, врачи не были

подготовлены организационно к приему подобных больных. Не была проведена

необходимая срочная классификация пострадавших по типу течения болезни. В

качестве основного критерия в таких случаях выбирается вероятный исход:

1) выздоровление невозможно или маловероятно,

2) выздоровление возможно при использовании современных терапевтических

средств и методов,

3) выздоровление вероятно,

4) выздоровление гарантировано.

Такая классификация особенно важна, когда облучено большое количество

людей и возникает необходимость скорее определить тех, кому своевременно

оказанная помощь может спасти жизнь. Здесь особенно важно знать, когда

началось облучение, сколько оно длилось, сухая или мокрая была кожа (через

влажную кожу интенсивнее диффундируют внутрь радионуклиды, особенно через

кожу, пораженную ожогами и ранениями).

Пострадавшие не были классифицированы по типу течения острой лучевой

болезни, свободно общались друг с другом. Не была обеспечена достаточная

дезактивация кожных покровов (только обмыв под душем, который бь1л

неэффективен или малоэффективен из-за диффузии радионуклидов с накоплением в

зернистом слое под эпидермисом). Основное внимание было обращено на терапию

больных первой группы с тяжелыми первичными реакциями, которых сразу

положили под капельницу, и больных с тяжелыми термическими ожогами

(пожарники, Шашенок, Кургуз).

Только через четырнадцать часов после аварии из Москвы самолетом

прибыла специализированная бригада в составе физиков, терапевтов-радиологов,

врачей-гематологов. Были проведены одно-трех-кратные анализы крови,

заполнены амбулаторные карты-выписки с указанием клинических проявлений

после аварии, жалоб пострадавших, числа лейкоцитов и лейкоцитарной

формулы...

Свидетельствует В. Г. Смагин (принимал смену у Акимова):

" Нас, человек пять, посадили в " скорую" и отвезли в медсанчасть

Припяти. РУПом (прибор для замера активности) замерили активность каждого.

Помылись еще раз. Все равно радиоактивные. Было в ординаторской несколько

терапевтов, меня сразу взяла к себе Людмила Ивановна Прилепская, у нее муж

тоже начальник смены блока, и мы дружили семьями. Но тут у меня и других

ребят началась рвота. Мы увидели ведро, или урну, схватили его и втроем

начали рвать в это ведро.

Прилепская выясняла, где я был на блоке и какие там радиационные поля.

Никак не могла взять в толк, что там везде поля, везде грязь. Вся атомная

станция-сплошное радиационное поле. В промежутках между рвотой рассказывал

как мог. Сказал, что поля из нас никто точно не знает. Зашкал на тысяче

микрорентген в секунду- и все.

Поставили капельницу в вену. Часа через два в теле стала ощущаться

бодрость. Когда кончилась капельница, я встал и начал искать курево. В

палате были еще двое. На одной койке прапорщик из охраны. Все говорил:

" Сбегу домой. Жена, дети волнуются. Не знают, где я. И я не знаю, что с

ними". " Лежи, -сказал ему.-Хватанул бэры, теперь лечись..."

На другой койке лежал молодой наладчик из чернобыльского

пус-коналадочного предприятия. Когда он узнал, что Володя Шашенок умер

утром, кажется, в шесть утра, то начал кричать, почему скрыли, что он умер,

почему ему не сказали. Это была истерика. И, похоже, он перепугался. Раз

умер Шашенок, значит, и он может умереть. Он здорово кричал: " Все скрывают,

скрывают!.. Почему мне не сказали?! " Потом он успокоился, но v него началась

изнурительная икота.

В медсанчасти было грязно. Прибор показывал радиоактивность.

Мобилизовали женщин из Южатомзнергомонтажа. Они все время мыли полы в

коридоре и в палатах Ходил дозиметрисч и все измерял. Бормотал при этом:

" Моют, моют, а все грязно..."

В открытое окно услышал, что меня зовут. Выглянул, а внизу Сережа

Камышный из моей смены. Спрашивает: " Ну как дела? " А я ему

в ответ: " Закурить есть? " Спустили шпагат и на шпагате подняли

сигареты. Я ему сказал: " А ты, Серега, что бродишь? Ты тоже нахватался. Иди

к нам". " Да я нормально себя чувствую. Вот дезактивировался.- Он достал из

кармана бутылку водки.- Тебе не надо? " " Не-ет! Мне уже влили..."

Заглянул в палату к Лене Топтунову. Он лежал. Весь буро-коричневый. У

него был сильно отекший рот, губы. Распух язык. Ему было трудно говорить.

Всех мучило одно: почему взрыв? Я спросил его о запасе реактивности. Он с

трудом сказал, что " Скала" показывала восемнадцать стержней. Но, может,

врала. Машина иногда врет...

Володя Шашенок умер от ожогов и радиации в шесть утра. Его, кажется,

уже похоронили на деревенском кладбище. А заместитель начальника электроцеха

Александр Лелеченко после капельницы почувствовал себя настолько хорошо, что

сбежал из медсанчасти и снова пошел на блок. Второй раз его уже повезли в

Киев в очень тяжелом состоянии. Там он и скончался в страшных муках. Общая

доза, им полученная, составила 2, 5 тысячи рентген. Не помогли ни интенсивная

терапия, ни пересадка костного мозга...

После капельницы многим стало лучше. Я встретил в коридоре Проскурякова

и Кудрявцева. Они оба держали руки прижатыми к груди. Как закрывались ими от

излучения реактора в центральном зале, так и остались руки в согнутом

положении, не могли разогнуть, страшная боль.

Валера Перевозченко после капельницы не встал. Лежал молча,

отвернувшись к стене. Толя Кургуз был весь в ожоговых пузырях. В иных местах

кожа лопнула и висела лохмотьями. Лицо и руки сильно отекли и покрь1лись

корками. При каждом мимическом движении корки лопались. И изнурительная

боль. Он жаловался, что все тело превратилось в сплошную боль. В таком же

состоянии был Петя Пала-марчук, вынесший Володю Шашенка из атомного ада.

Врачи, конечно, и сами облучились. Атмосфера, воздух в медсанчасти были

радиоактивные. Сильно излучали и тяжелые больные, они ведь вобрали

радионуклиды внутрь и впитали в кожу.

Нигде в мире подобного не было. Мы были первыми после Хиросимы и

Нагасаки. Но гордиться здесь нечем...

Все, кому полегчало, собрались в курилке. Думали только об одном:

почему взрыв? Был тут и Саша Акимов печальный и страшно загорелый. Вошел

Анатолий Степанович Дятлов. Курит, думает. Привычное его состояние. Кто-то

спросил: " Сколько хватанул, Степа-ныч? " " Д-да, думаю, р-рентген сорок...

Жить будем..."

Он ошибся ровно в десять раз. В 6-й клинике Москвы у него определили

400 рентген. Третья степень острой лучевой болезни. И ноги он себе подпалил

здорово, когда ходил по топливу и графиту вокруг блока.

У многих в голове торчало слово " диверсия". Потому что когда не можешь

объяснить, то на самого черта подумаешь. Акимов на мой вопрос ответил одно:

" Мы все делали правильно... Не понимаю, почему так произошло..." Дятлов тоже

был уверен в правильности своих действий.

К вечеру прибыла команда врачей из 6-й клиники Москвы. Ходили по

палатам. Осматривали нас. Бородатый доктор, Георгий Дмитриевич Селидовкин,

отобрал первую партию-двадцать восемь человек - для срочной отправки в

Москву. Отбор делал по ядерному загару. Было не до анализов. Почти все

двадцать восемь умрут...

Из окна хорошо был виден аварийный блок. К ночи загорелся графит.

Гигантское пламя вилось вокруг венттрубы. Страшно было смотреть. Двадцать

шесть человек посадили в красный " икарус". Кургуза и Паламарчука повезли в

" скорой". Улетели из Борисполя часа

в три ночи. Остальных, которым было полегче, в том числе и меня,

отправили в 6-ю клинику Москвы 27 апреля. Выехали тремя " икарусами". Крики и

слезы провожающих. Ехали все не переодеваясь, в полосатых больничных

одеждах.

В 6-й клинике определили, что я схватил 280 рад..."

Около девяти вечера 26 апреля 1986 года прибыл в Припять заместитель

Председателя Совета Министров СССР Борис Евдокимович Щербина. Он стал первым

председателем правительственной комиссии по ликвидации последствий ядерной

катастрофы в Чернобыле. Больше обычного бледный, с плотно сжатым ртом и

властными тяжелыми складками худых щек, он был спокоен, собран и

сосредоточен.

Не понимал он пока еще, что кругом, и на улице и в помещении, воздух

насыщен радиоактивностью, излучает гамма- и бета-лучи, которым абсолютно все

равно, кого облучать-черта-дьявола, министров или простых смертных.

Колоссальная власть доверена ему, но он человек, и все у него

произойдет как у человека: вначале подспудно на фоне внешнего спокойствия

будет зреть буря, потом, когда он кое-что поймет и наметит пути, разразится

буря реальная, злая буря торопливости и нетерпения: скорей, скорей!

давай, давай!

Но в Чернобыле разыгралась космическая трагедия. А космос надо давить

не только космической силой, но и глубиной разума, который тоже космос, но

только живой и, стало быть, более могущественный.

Майорец вынужден был признать, что четвертый блок разрушен, разрушен и

реактор. Блок надо укрывать (захоранивать). Надо уложить в разрушенное

взрывом тело блока более 200 тысяч кубометров бетона. Видимо, надо делать

металлические короба, обкладывать ими блок и уж их бетонировать. Непонятно,

что делать с реактором. Он раскален. Надо думать об эвакуации.

" Не торопитесь с эвакуацией", -спокойно, но было видно, это деланное

спокойствие, сказал Щербина. Ах. Как хотелось всем, чтобы не было эвакуации!

Ведь так все хорошо началось в новом министерстве. И коэффициент

установленной мощности повысили, и частота в энергосистемах

стабилизировалась.. И вот тебе на...

Выслушав всех, Щербина пригласил присутствующих к коллективному

размышлению: " Думайте, товарищи, предлагайте Сейчас нужен мозговой штурм. Не

поверю, чтобы нельзя было погасить реактор. Газовые скважины гасили, не

такой огонь был - огненная буря. Но гасили же! "

И началось. Каждый нес что в голову взбредет. В этом и заключается

способ мозгового штурма: даже какая-нибудь ерунда, околесица, ересь может

неожиданно натолкнуть на дельную мысль. Чего только не предлагалось: и

поднять на вертолете огромный бак с водой и плюхнуть этот бак на реактор, и

сделать своего рода атомного троянского коня в виде огромного полого

бетонного куба. Натолкать туда людей и двинуть этот куб на реактор, а уж

подобравшись близко, забросать этот самый реактор чем-нибудь... Кто-то

дельно спросил: " А как же эту махину, то бишь троянского коня, двигать?

Колеса нужны и мотор..." Идея сразу отпала.

Высказал мысль и сам Щербина. Он предложил нагнать в подводящий канал,

что рядом с блоком, водометные пожарные катера и оттуда залить водой горящий

реактор. Кто-то из физиков объяснил, что ядерный огонь водой не загасишь,

активность еще больше попрет. Вода будет испаряться, и пар с топливом

накроет все кругом. Идея катеров тоже отпала.

Наконец кто-то вспомнил, что огонь, в том числе ядерный, без-

вредно гасить песком. Запечатать наглухо. Сверху. Ниоткуда больше к

реактору не подступиться.

И тут стало ясно, что без авиации не обойтись. Срочно запросили | из

Киева вертолетчиков.

; Заместитель командующего ВВС Киевского военного округа генерал-майор

Н. Т. Антошкин был уже на пути к Чернобылю. А пока правительственная

комиссия решала вопрос об эвакуации. Особенно настаивали на ней гражданская

оборона и медики из Минздрава СССР.

" Эвакуация необходима немедленно! -горячо доказывал заместитель министра

здравоохранения Воробьев.-В воздухе плутоний, цезий, стронций... Состояние

пострадавших в медсанчасти говорит об очень высоких радиационных полях.

Щитовидки людей, детей в том числе, нашпигованы радиоактивным йодом.

Профилактику йодистым калием никто не делает... Поразительно!.."

Щербина подвел итог: " Эвакуируем город утром 27 апреля. Всю тысячу сто

автобусов подтянуть ночью на шоссе между Чернобылем и Припятью. Вас, генерал

Бердов, прошу выставить посты к каждому дому. Никого не выпускать на улицу.

Гражданской обороне утром объявить по радио необходимые сведения населению.

А также уточненное время эвакуации. Разнести по квартирам таблетки йодистого

калия. Привлеките для этой цели комсомольцев".

Щербина, Шашарин и Легасов на вертолете гражданской обороны поднялись в

ночное радиоактивное небо Припяти и зависли над аварийным блоком. Щербина в

бинокль рассматривал раскаленный до ярко-желтого цвета реактор, на фоне

которого хорошо бь1ли видны темноватый дым и языки пламени. А в расщелинах

справа и слева, в недрах разрушенной активной зоны просвечивала мерцающая

звездная голубизна. Казалось, будто кто-то всемогущий накачивал огромные

невидимые мехи, раздувая этот гигантский, двадцатиметрового диаметра,

ядерный горн. Он с уважением смотрел на это огненное атомное чудище,

несомненно обладавшее большей, чем сам зампред Совмина СССР, властью. " Ишь

как разгорелся! И сколько же в этот кратер, -букву " е" в слове " кратер"

Щербина произносил очень мягко, - надо песку кинуть? " " Полностью собранный и

загруженный топливом реактор весит десять тысяч тонн, -объяснял Шашарин.-Если

выбросило половину графита и топлива, это около тысячи тонн, образовалась

яма глубиной до четырех метров и в диаметре метров двадцать. У песка больший

удельный вес, чем у графита. Думаю, три-четыре тысячи тонн песка надо будет

бросить". " Вертолетчикам придется поработать. Какая активность на высоте

двести пятьдесят метров? " -" Триста рентген в час. Но когда в реактор полетит

груз, поднимется ядерная пыль и активность на этой высоте резко возрастет. А

бомбить придется с меньшей высоты..."

Вертолет сошел с кратера.

Щербина был сравнительно спокоен. Спокойствие объяснялось не только

выдержкой зампреда, но в значительной степени неполной его осведомленностью

в атомной специфике, а также неопределенностью ситуации. Уже через несколько

часов, когда будут приняты первые решения, он станет давить на подчиненных,

торопить, обвиняя в медлительности и во всех смертных грехах...