Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!
|
|
Глава 104
| Весной в Суздальскую землю прибыл из Киева митрополит Максим, во Владимире рукоположил нового епископа Владимиру и Суздалю - Симеона. А летом великий князь Андрей, благословясь у митрополита, отбыл с молодою княгиней в Орду. В Орду собирался и Иван Дмитрич Переяславский, утверждать у хана Тохты отцов удел. Иван медлил. Надо было собрать серебро и подарки, разведать, что и как. Тохта очень мог припомнить ему союз отца с Ногаем. Меж тем разоренная земля подымалась медленно, и он решил не ехать теперь, дождаться осени и нового урожая, а пока продолжал отстраивать город, принимал купцов, давая им льготы, приглашал на опустевшие земли беглых владимирских и рязанских смердов, освобождая переселенцев от даней на несколько лет. Дважды у него побывал Данила, которого с годами все больше тянуло к родной стороне. Озеро и Клещин-городок аж снились порой! Привозил детей, ездил верхом с мальчиками, показывая и объясняя, где что, и притихшие сорванцы удивленно оглядывали незнакомые поля, овраги и склоны, которые были, оказывается, родиной их отца... Племяннику Данила советовал мириться с Тохтой. Обещал похлопотать за него у хана. - Митрий, покойник, ошибся тута. А и не ошибиться как было? В Орде невесть что творили в те поры. Один на одного. А теперича, кажись, порядок у их настанет. Ногаю, тому, слыхать, вовсе мало веку осталось. Бегут от его. Ну и нам приходит за хана держаться... Оно-то и вернее так! Тохта своей, мунгальской веры. Бесермен не любит, стойно Менгу-Темерю. Ему нашу руку держать волею-неволею, как Менгу-Темерь держал, когда с Абагой персидским ратился. Кто ему, нехристю, окроме Руси поможет? А Ногай, вишь, бесерменин. Тому уж приятели те и будут, кто Мехмету кланяется... Смекай! Он батю твово обидел, а ты того в сердце не бери, о земле думай! Пущай земля в спокое побудет. Все лучше, чем, стойко Андрею, наводить ворогов на Русь! - помолчав, прибавил Данил. Федор нынче служил самому князю и тоже собирался по зиме с Иваном Дмитричем в Орду. В Сарае для него была последняя бледная надежда найти следы пропавшей сестры. Он уже не верил ни в какие поиски, но это надо было сделать для матери. Вера упорно надеялась, что дочь где ни то да отыщется. Нынче у нее и разговоров и толков было все только об Орде да об Орде. В доме, что Федор поднял с помощью серебра, подаренного покойным князем, - хоть и более скромном, чем прежние Федоровы хоромы, - вновь собирались гости. Приходила вековечная подруга материна, Олена, еще одна старушка, перебравшаяся в Княжево с Городища, двое женок помоложе и совсем молоденькая Никанорова внучка. Бабы сумерничали, пряли, пели хором стройными голосами, толковали, и все об одном: о русичах, угнанных в полон. - Ты, Веруха, не горюй! - сказывала Акимиха, щурясь на огонек лучины и изредка смачивая слюной пальцы. - Быват, и через тридцать лет ворочаютце! Быват, и там хорошо живут. Смотри, Фроси, покойной, сын через сколь годов воротился! А еще, сказывают, вот какой случай был. Тоже вот, как и у тебя, во Владимире где-то, не то в Муроме, где ни то там, не знай! - Ты уж хошь и ври, да складнее! - вмешалась вторая женка. - Где Володимер-ти, а где Муром? - Ну, бабы, каки-то вы поперечны, не буду баять! - Сказывай, сказывай! Мы хоть послухам! Хошь и у нас, скажем, в Переяславли! - А хошь и у нас! Словом, на Руси. Так же вот угнали в полон девку семи лет. А там она подросла, и татарин ее в жены взял. И татарин богатой, князь ли ихний, или как их там зовут, али купец... - Может, и купец! Оны к женам-то, бают, добры, татары-ти, - поддержала городищенская старуха. - Ну, ты не мешай! Значит, проходит там сколь ни то годов, ну, хоть там двадцеть. - Это когда ж тогды? - Ну, хоть при князь Олександре! И опеть татары Русь зорят, и ету, значит, женку, старуху-то, и забрали, и тому же татарину досталась, который на ейной дочке женат. И привел к себе, в степь. Вот - бает, - жена, работница тебе, с Руси русская полоняночка. И посадили кужель прясть и дите обихаживать. Да. - И не признала дочка-то? - А где признать? Семи лет, да двадцать летов прошло, может, тридцать там... А она смотрит, мать-то, а у дочери ейной пальчик был поврежденной с издетства и такая пометочка на груди, и у той так же, у татарки. Вот она и стала говорить, и та признала ее, старушку ту. - Вот беда! - Дочка ейная и оказалась. Та уж матери поклонилась в ноги: прости, мол, в моей вины. Дала ей коня, и всего, и казны насыпала, серебра там, золота - у татарина всего уж было! И шубу, и коня самолучшего. Итак та и воротилась на Русь! - Ну уж, поди, и не так сказывашь! - строго перебила до сих пор молчавшая Вера. - Куды ей воротице, коли ни кола, ни двора, ни семьи, поди уж и с дочерью осталась со своей, в татарах, в проклятой Орды! Сама-то посуди: жалко дочерь, коли уж одна у нее! Вера, поджав губы, покачала головой и прибавила убежденно: - Конечно, дочка-то ей и давала всего, а только она ничего не приняла: не поеду я, говорит, на Святую Русь, я с тобой, дитя, не расстануся! Бабы смолкли, поглядывая на хозяйку. - Ето ить на песню сложить можно, - задумчиво прибавила доныне молчавшая Олена. - Твой-то что бает? - спросила Акимиха. - На зиму поедут, говорят, с князем в Сарай, в прокляту Орду! Олена, что все шевелила губами, тут вдруг, откачнувшись и полузакрыв глаза, пропела тихонько, неуверенно нащупывая напев: |
| Не поеду я на Святую Русь, Я с тобой, дитя, не расстануся... |
| - Не так вытягивашь! - отозвалась Вера и, отложив кужель, повторила на иной голос и громче: |
| Не поеду я на Святу-у-ю Русь, Я с тобой, дитя, не расста-а-нуся-а! |
| Она умолкла и смахнула слезу. - Вот так. Ежели уж песню складывать... |
| То не шум шумит, то не гам гамит, Злы татарове полон делят. На полонице доставалася, Доставалася теща зятю. Как повез тещу зять во дикую степь, Во дикую степь, к молодой жене: - Уж и вот те, жена, те работница, С Руси русская полоняночка. Ты заставь ее три дел делати: Уж как первое дело - бел кужель прясти, А второе-то дело - лебедей пасти, А уж третье-то дело - дитю колыхать. Уж я ручками бел кужель пряду, Уж я глазками лебедей стерегу, Уж я ножками дите колышу, Качаю дите, прибаюкиваю: - Ты, баю, баю, мое дитятко, Ты, баю, баю, мое милое! Ты по батюшке зол татарчоночек, А по матушке ты русеночек, А и мне, старой, ты внучоночек, Как твоя-то мать мне родная дочь, Семи лет она во полон взята. Как у ней-то есть приметочка: На белой груди что копеечка. Мне и бить-то тебя, так в грех будет, А дитей назвать мне - вера не та! - Услыхали ее девки сенные, Прибежали они ко боярыне: - Государыня, наша матушка! С Руси русская полоняночка, Она ручками бел кужель прядет, Она глазками лебедей стережет, Она ножками колыбель колыхат, Качает дитя, прибаюкивает: - Ты, баю, баю, мое дитятко, Ты, баю, баю, мое милое! Ты по батюшке зол татарчоночек, А по матушке ты русеночек, А и мне, старой, ты внучоночек. Как твоя-то мать мне родная дочь, Семи лет она во полон взята. Как у ней-то есть приметочка: На белой груди что копеечка. - И бежит, шумит, по сеням гремит, Дочка к матери повалилася, Повалилася во резвы ноги: - Государыня, моя матушка! Уж и что ж ты мне не сказалася, Ты прости меня во первой вины, Ты бери, бери злата-серебра, Ты бери, бери шубу куньюю, Ты бери коня самолучшего, Ты беги, беги на Святую Русь! - Не поеду я на Святую Русь! Я с тобой, дитя, не расстануся... |
Данная страница нарушает авторские права?