Энгельберт Клингхольц

(БАЛЛАДА)

С своею выдумкой прекрасной

Прошедшие ушли века,

С огнем, сиявшим прежде ясно,

Вздымавшим пламя в облака.

Лишь к одному явило время милость,

Его не унеся, остановилось.

Блестит он в царстве этом бедном,

Гнилых развалин образец,

На черепе холодном, бледном,

Златой зари горит багрец,

Но только вся игра лучей напрасна,

Она пробить тот череп все ж не властна.

Один из рыцарей немецких,

Саксонец Энгельберт —

он был Герой ста схваток молодецких,

И предков он не посрамил.

Он в миньятюру превратился,

В сюртук берлинский облачился.

Лицо его перекосило,

Исчезло взоров волшебство,

Его согнуло, искривило,

Смотреть нам страшно на него.

С Медузой он бы мог вполне сравниться,

И Парка на него глядеть страшится.

Лепечет что-то он; однако

Тот лепет с гоготаньем схож,

Такой бывает в царстве мрака,

Таких при свете не найдешь.

Теперь позвольте рассказать, откуда

Явилось к нам, сюда, вот это чудо.

В лесу — рассказ так начинался —

Стояло дерево в густых кустах,

И там случайно оказался

Из темной Индии монах —

Пройдя по многим странам отдаленным,

Решил прилечь под древом, утомленный.

Но это дерево без тени,

На нем пет листьев, нет плодов,

Кругом деревья все в цветенье, —

Здесь не увидишь ты цветов.

О, как монах усталый рассердился,

Он к дереву свирепо обратился:

«Чурбан тупой и бесполезный,

Не дал прилечь ты старику,

И я тебя, мой друг любезный,

Уничтоженью обреку.

Ты в человека должен превратиться,

Но только будут все тебя страшиться».

Он посохом ударил с силой

О ствол, раздался звук глухой,

И вышел, словно из могилы,

Немецкий рыцарь наш живой.

Хоть был монах настроен нешутливо,

Все ж улыбнулся он на это диво.

Таким казался необычным

Тот, что явился вновь на свет.

Казался он себе приличным,

Но неуклюж, спасенья нет.

Он говорит: «Прекрасны вы, вы чудо,

Вас никогда, поверьте, не забуду».

Монах напутствие для жизни

Ему отечески дает:

«В другой ты будешь жить отчизне,

Ты встретишь там другой народ.

И дать тебе хочу я наставленье,

Каким твое должно быть поведенье.

Пускай тебе не будет странно,

Что неуклюжим будешь ты —

Какой художник из чурбана

Мог сделать чудо красоты?

Такому, кем ты был, дано немало —

И мускулы, и жабьих дней начало.

Прикрыть твой череп не могу я, —

Совсем без листьев был ты, брат,

Но толстых ниток подарю я,

Пускай они себе торчат.

Вот так и мозг и череп ты откроешь,

И этим все сомненья успокоишь.

Лишен навек глубокой думы,

Ты пуст, как тот чурбан лесной,

В котором волк, медведь угрюмый

И гусеницы спят зимой.

Тебе во лбу я сделал яму, чтобы

Ты признак глубины имел особый,

Тебя и речью одарил я,

В ней тоже неба благодать,

Но чтоб всегда мог без усилья

Ты ветер с бурей вспоминать,

То чаще издавай ты хриплый шепот,

Как голых веток глуховатый ропот.

От этого большая прибыль —

Пусть молвишь чепуху порой,

С тобой не станут спорить, ибо

Ты всех пугаешь хрипотой.

Коль нету слов и мыслей нету тоже —

Волшебной силы той, что есть дороже?

Тебя спасти искусство в силах —

Ведь жизнь тебе дало оно —

Как мумии, что спят в могилах,

Так и тебя — то все одно —

Порою умащать елеем нужно,

Иль жизнь твоя пред смертью безоружна.

Тебя никто толкать не будет,

Зато ты сам других толкай,

Суди, хотя тебя не судят,

Плоды от всех цветов хватай.

Пусть ничего ты этим не добудешь,

Зато ты стойким, твердым прозван будешь.

Тебя причислит к черни всякий,

Кто в желтый дом не кандидат,

Ты всем наперекор, однако,

Кричи: «Я, мол, аристократ,

С кронпринцем вечно одного я мненья,

Как он, люблю большие я именья».

Улитке подражай — без скока

Ходи, без явной быстроты...

Считают все, что ты далеко,

А ты подполз, уж рядом ты...

Теперь кидайся ты остервенело,

Скривятся все, но стерпят — действуй смело.

Пускай лишен ты обаянья,

И силы духа нет в тебе,

Людей пугать — и то призванье,

Подарок в жизненной борьбе.

Любовный взор к тебе не обратится,

Но будет всяк тебя зато страшиться.

Теперь иди, спеши за гадким,

За мерзким гением своим,

Любви ты не узнаешь сладкой,

Мечтой не будешь ты томим.

И свыше тысячи ты талеров получишь,

Год проживешь в Берлине ты всех лучше».

Итак, героя путь означен,

Волшебный старец прочь ушел,

Но страстным пламенем охвачен

Теперь, мы видим, бывший ствол.

А то, что в промежутке с ним случилось,

Для песни бы и вовсе не годилось.

Амур раз на земле увидел

Уродливое существо.

Весь мир был на него в обиде,

Кипела зависть вкруг него.

И рассмеялся бог любви: забавно!

Звенящее бревно*! Вот это славно!

Я вижу, что он смотрит гордо,

И в жизни новой преуспел,

Но кости, как они ни тверды,

Спасенья не дадут от стрел.

И в бедняка стрелу он посылает

И в нем огонь могучий зажигает.

Девица с кротостью во взгляде,

Эфирнейшее существо,

Волос каштаповые пряди —

Она к себе влекла его.

Она горела некой силой властной,

Влекла душой живою и прекрасной.

Она парит в зефирном танце,

И женственность в чертах горит,

И все цвета в ее убранстве,

Что бог по одному дарит.

Земля и небо в ней соединились,

В гармонии чудесной воплотились.

В отчаянье он пал на землю,

Волшебной силой поражен,

Лишь страху и боязни внемля,

Он мрачной ночью окружен.

И вдруг вдали он слышит звук чудесный:

Старик-индус подходит, нам известный.

«Иль мне послать тебя в пустыни,

Где я тебя бревном узнал?

Иль жизнь твою пресечь отныне

Чтоб ты, как прежде, мирно спал?

Нет стал ты лучше, в ангела влюбленный,

То первый плод, тобою принесенный».

* Игра слов; по-немецки фамилия Клингхольц означает «звенящее брев­но». Ред.

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Издание 2-е. Т. 40. М., 1975. С. 576-580