Под луной, в старом заброшенном складе. 5 страница

она упала дальше монеты Сачка. Потом Фитиль кинул свою, и она оказалась

между монетами Сачка и Педро Пули. Сачок следил за игрой, сидя на корточках.

Он вынул изо рта сигарету:

- Так даже лучше. Хорошая примета - начинать с проигрыша.

И игра продолжалась. Но Сачок и Фитиль все время проигрывали, и монеты,

одна за одной, попадали в карман Педро Пули:

- В этом деле я мастак, - заметил он.

Перед ними стояли на якоре многочисленные парусники. С рынка выходили

мужчины и женщины. Ребята ждали, когда появиться парусник Божьего Любимчика.

Капоэйрист ушел в море, ведь он зарабатывал на жизнь рыбной ловлей. Игра в

" крузаду" продолжалась до тех пор, пока Педро Пуля не обчистил обоих до

нитки. Шрам на лице Педро блестел. Ему нравилось побеждать в честной игре,

особенно с такими сильными соперниками, как Фитиль (который долгое время был

чемпионом среди капитанов) и Сачок. Тогда Сачок вывернул карман наружу:

- Одолжи мне хотя бы крузаду. А то я совсем на мели. - Потом поглядел

на море, на парусники у причала:

- Что-то Божий Любимчик запаздывает. Пошли в порт?

Фитиль, сказал, что останется ждать Божьего Любимчика, а Педро Пуля и

Сачок пошли в порт. Они пересекли набережную, ноги увязли в прибрежном

песке. Какой-то корабль отошел от причала пятого пакгауза. Там взад и вперед

сновали люди.

Педро Пуля спросил Сачка:

- Ты хотел бы стать моряком?

- Не знаю... Мне и здесь хорошо. Нет, я отсюда ни ногой.

- А я бы хотел. Взобраться на мачту. Да еще в шторм. Здорово, а?

Помнишь ту историю, что читал нам Профессор, ну, ту, про бурю? Красотища...

- Да, здорово было.

Педро Пуля стал вспоминать историю, а Сачок подумал, какая ужасная

глупость - уплыть из Баии, если здесь можно вести легкую и красивую жизнь

бродяги и бездельника: нож за поясом, гитара в руках, смуглянка для забав на

песке. Вот о чем он мечтал.

Они подошли к воротам седьмого пакгауза. Жоан де Адам, портовый

грузчик, необычайно сильный негр, старый забастовщик, которого любили и

боялись все в порту, сидел на ящике и курил трубку. Видно было, как под

рубашкой играют его мускулы. Увидев ребят, он радостно их приветствовал:

- Гляди-ка! Дружище Сачок. И капитан Педро.

Он всегда называл Пулю только " капитан Педро" и любил разговаривать с

ним. Жоан де Адам подвинулся, чтобы дать место Пуле. Сачок присел перед ними

на корточки. В углу продавала апельсины и кокарду¹ пожилая

негритянка, одетая в национальный костюм байянки: цветастую ситцевую юбку и

белую кофту, не скрывавшую крепкую для ее возраста грудь. Недолго думая,

Сачок взял с лотка апельсин и стал чистить, разглядывая пышный бюст

негритянки:

- Грудь-то у тебя еще вполне, а, тетушка?

Негритянка улыбнулась:

Эти нынешние мальчишки совсем не уважают старших,

¹кокада - десерт из кокосового ореха

кум Жоан. Где это видано, чтобы такой постреленок обсуждал грудь такой

старой карги, как я?

- Брось, тетушка. Ты еще хоть куда...

Негритянка задорно рассмеялась.

- Я уже свое отгуляла, Сачок. Прошли те времена. Спроси вон его, - она

указывала на Жоана де Адама. - Помню, как он, почти совсем мальчишка,

немногим старше тебя, устроил первую забастовку здесь в порту. В ту пору

никто и не знал, что это за чертовщина такая - забастовка. Ты помнишь, кум?

Жоан де Адам утвердительно кивнул и закрыл глаза, вспоминая давние

времена первой забастовки. Он был одним из самых старых докеров, хотя никто

не давал ему его лет.

- Если негр не седой, он до ста лет молодой, - заметил Педро Пуля. Тут

негритянка сняла с головы косынку, и все увидели, что шевелюра у нее

совершенно белая.

- Понятно, почему ты носишь платок. Тщеславная негритянка...- пошутил

Сачок.

Жоан де Адам спросил:

- Ты помнишь Раймундо, кума Луиза?

- " Блондина", что погиб в забастовке? Как не помнить! Ведь он почти

каждый день останавливался чуток поболтать со мной, любил пошутить...

- Его убили как раз в этом самом месте в тот день, когда на нас напала

конная полиция, - он глянул на Педро Пулю. - Ты никогда не слышал о нем,

капитан?

- Нет.

Тебе было тогда года четыре. После этого, примерно с год, ты переходил

из одного дома в другой, пока не сбежал. А потом мы услышали о тебе, когда

ты стал главным у капитанов песка. Но мы знали, что ты сумеешь за себя

постоять. Сколько тебе сейчас лет?

Педро принялся высчитывать, но сам же Жоан де Адам остановил его:

- Тебе пятнадцать, правильно, кума?

Та кивнула. Жоан де Адам продолжил:

- Как только пожелаешь, ты получишь место здесь, в порту. Мы храним его

для тебя.

- Почему? - спросил Сачок, поскольку сам Педро растерялся и только

вопросительно смотрел на грузчика.

- Потому что его отец - тот самый Раймундо, и он погиб здесь, борясь за

нас, за наши права. Настоящий был человек, стоил десяти нынешних.

- Мой отец? - Переспросил Педро Пуля, до которого доходили об этом

какие-то смутные слухи.

- Да, твой отец. Все звали его Блондином. Когда на демонстрации он

произносил речь, ни за что не подумаешь, что он простой грузчик. Его

настигла пуля, но для тебя всегда найдется место здесь, в порту.

Педро Пуля, опустив голову, водил веткой по асфальту, потом вдруг

взглянул на Жоана де Адама:

- Почему ты никогда не рассказывал мне об этом?

- Ты был слишком мал, чтобы понять. Теперь ты становишься взрослым, -

он одобрительно рассмеялся. Педро Пуля тоже засмеялся, довольный, что узнал

о своем отце, и что тот был храбрым человеком. А потом с заминкой спросил:

- А мою мать ты знал?

Жоан де Адам задумался:

- Нет. Когда я познакомился с Блондином, у него не было жены. Но ты жил

с ним.

- Я ее знала, - вмешалась негритянка. - Красивая была женщина. Ходили

слухи, что твой отец выкрал ее из родительского дома, что она была из

богатой семьи вон оттуда, - она указала на Верхний город. - Она умерла,

когда тебе не было и шести месяцев. В то время Раймундо работал на

табачной фабрике в Итапажипи. Это потом он перешел в порт.

- Ты всегда найдешь здесь работу, если пожелаешь, - повторил Жоан де

Адам. Педро кивнул. А потом спросил:

- Хорошее было дело - забастовка, верно?

И Жоан де Адам стал рассказывать про забастовку. Когда закончил, Педро

Пуля сказал:

- Да, хотел бы я устроить какую-нибудь забастовку. Вот было бы здорово!

К причалу подошел иностранный корабль, и Жоан де Адам поднялся:

- Сейчас будем грузить этого голландца.

Пароход гудел, маневрируя у причала. Со всех сторон собирались к

пакгаузу грузчики. Педро Пуля смотрел на них, и в сердце его рождалась

нежность. Его отец был одним из этих людей, он погиб, защищая их. Здесь были

белые, мулаты, но большинство - негры. Они идут грузить трюмы судна мешками

с какао, табаком, сахаром - всеми дарами байянской земли, которые отправятся

потом в дальние страны, где другие докеры, может быть высокие и белокурые,

разгрузят корабль, и опустеют его трюмы. Его отец был один из этих сильных

людей. Только теперь Педро узнал об этом. Для них он произносил речи,

взобравшись на какой-нибудь ящик, боролся за них и получил пулю в грудь,

когда против бастующих бросили конную полицию. Может быть, именно здесь, где

сидит он сейчас, пролилась кровь его отца. Педро Пуля внимательно

рассматривал асфальт под ногами. Под ним должна быть кровь, бежавшая из

груди его отца. Поэтому для него всегда найдется место в порту, среди этих

людей, место его отца. И ему тоже придется тогда таскать шестидесяти-

килограммовые мешки на спине. Это тяжелый труд. Но он тоже может устроить

забастовку, как отец и Жоан де Адам, и сражаться с полицией и погибнуть. Так

он отомстил бы за своего отца, помог бы этим людям отстаивать свои права

(Педро смутно представлял себе, что это такое). Он уже видел себя на

баррикадах, сражающимся с полицией. Его мечтательный взгляд был устремлен

вдаль, на губах блуждала задумчивая улыбка.

Сачок, приканчивающий уже третий апельсин, вернул Педро на грешную

землю:

- Хватит витать в облаках, приятель.

Старая негритянка посмотрела на Педро Пулю с нежностью:

- Ну, просто одно лицо с отцом. Только волосы волнистые, от матери.

Если бы не этот шрам на лице, не отличить от Раймундо. Красивый мужчина...

Сачок хмыкнул. Спросил, сколько он должен, заплатил двести рейсов.

Потом еще раз поглядел на грудь негритянки:

- Нет ли у тебя дочери, тетушка?

- А тебе на что, проклятущий?

Сачок засмеялся:

- Уж я бы нашел, о чем с ней потолковать.

- Если и есть, то не про твою честь, пройдоха, - негритянка запустила в

него шлепанцем, но Сачок увернулся. Потом вдруг вспомнила:

- Ты не идешь сегодня на Гантуар¹? Очень весело будет. И

танцы тоже. Сегодня праздник Омулу.

- Много еды? И алуар ²?

- Еще бы, - она посмотрела на Педро Пулю. - Почему бы тебе тоже не

пойти, белый? Омулу - богиня не только негров, она

¹ На Алто ду Гантуа, 33 находится еще одно кондомблэ племени

жеже-наго

² алуа - слабоалкогольныцй напиток

богиня всех бедняков. (Услышав имя богини черной оспы, Сачок поднял

руку в ритуальном приветствии).

Наступил вечер. Какой-то мужчина купил кокады. Внезапно зажглись огни.

Негритянка поднялась, Сачок помог ей поставить на голову лоток. Вдали

появился Фитиль с Божьим Любимчиком. Педро Пуля еще раз поглядел на докеров,

таскавших тюки на голландское судно. На широких черных и смуглых спинах

блестели капли пота. Мускулистые торсы сгибались под тяжестью мешков. С

шумом и скрежетом вращались подъемные краны. Когда-нибудь, как отец, он

устроит забастовку, будет бороться за правое дело... И тогда какой-нибудь

старый докер, такой как Жоан де Адам, расскажет другим мальчишкам о его

подвигах, как сейчас рассказывают об отце. И глаза Педро сверкали в

наступивших сумерках.

Ребята помогли Божьему Любимчику разгрузить лодку. Богатый улов. Верно,

ему помогала сама Йеманжа. Хозяин рыбной лавки на базаре купил все оптом.

Потом они поели в ближайшем ресторанчике, и Фитиль отправился к падре Жозе

Педро, учившему его читать и писать. По пути он завернул в склад за коробкой

с перьями, которую стащил утром в писчебумажном магазине. А Педро Пуля,

Сачок и Божий Любимчик пошли на кандоблэ на Гантуа (Любимчик был

оганом¹), где в красных одеждах появилась Омулу и исполнила свою

лучшую песнь. Она оповестила своих бедных сынов, что нищета скоро кончится,

потому что она нашлет оспу в дома богачей, а бедные будут сыты и счастливы.

В ночи, посвященной Омулу, гремят атабаке². Богиня возвестила,

что бедняки скоро отомстят богатым за все. Негритянки танцевали, все

радовались. День отмщения грядет.

---------------------------------------------------------------------

¹ оган - жрец

² атабаке - африканский барабан

С праздника Педро Пуля возвращался в одиночестве: Сачок и Божий

Любимчик пошли на какую-то вечеринку. Педро спускался по улицам, ведущим в

Нижний город. Он шел медленно, сутулясь и низко опустив голову, словно

невыносимая тяжесть вдруг навалилась ему на плечи. Педро вспомнил разговор с

Жоаном де Адамом. Конечно, он был рад узнать, что его отец - настоящий

герой, что о нем до сих пор помнят в порту и рассказывают легенды. Жоан де

Адам сказал, что его отец боролся за справедливость, за права рабочих. За

это он отдал свою жизнь, но разве что-нибудь изменилось? Разве жизнь

бедняков стала лучше? А потом на макумбе¹ Омулу, облаченная в

красные одежды, возвестила о грядущем возмездии. Неужели отец погиб

напрасно? Неужели надежда только на богов? Эти мысли давили на сердце Пули,

как шестидесятикилограммовые мешки на спины грузчиков.

Спустившись с холма, Педро направился прямо на берег, чтобы поскорее

вернуться в склад и попытаться уснуть. Его облаял какой-то пес, опасаясь,

что человек может покуситься на его кость. В конце улицы Педро Пуля заметил

силуэт. Кажется, это женщина. Он вздрогнул, как молодой зверь при виде

самки, и быстрым шагом устремился за женщиной, уже ступившей на песчаный

берег. Песок заскрипел у него под ногами, и женщина заметила, что ее

преследуют. Педро Пуля успел хорошо рассмотреть женщину, когда та проходила

под фонарями: это была совсем юная негритяночка, лет, наверное, пятнадцати,

его ровесница. Но ее острые груди прыгали под блузкой, а ягодицы двигались

из стороны в сторону, как в танце. (Такова особенность негров: даже когда

они спокойно идут, кажется, что они пляшут). Педро Пуля почувствовал, как

внутри него растет желание, рожденное стремлением сбросить давящую на сердце

тоску. Ведь думая о танцующих бедрах

¹ макумба - то же, что и канломблэ

негритянки, он забыл о погибшем отце, об Омулу, требующей возмездия в

ночь макумбы. Он думал о том, как повалит негритянку на мягкий песок, как

будет ласкать ее крепкую юную грудь, как овладеет ее горячим черным телом.

Педро ускорил шаги, потому что негритяночка, свернув на пляж, уходила

все дальше от освещенных улиц. Но, заметив преследователя, она пошла

быстрее, почти побежала. Педро понял, что каброша¹ направляется к

одной из улочек, затерявшихся за пакгаузами между морем и склоном холма.

Вероятно, она пошла через пески, чтобы сократить путь, а сейчас надеется

спастись бегством, но с каждым шагом Педро все ближе. На берегу не было ни

души. Только скрип песка у них под ногами заставлял трепетать сердце

негритяночки от страха, а сердце Педро Пули - от нетерпения. Педро шел

гораздо быстрее негритянки, он настигнет ее через какой-нибудь десяток

шагов. А ей еще долго нужно бежать по берегу, чтобы достичь спасительных

пакгаузов и улиц за ними. Педро оскалил зубы. Он был похож на хищного зверя,

преследующего в пустыне жертву. Когда он уже протянул руку, чтобы схватить

ее за плечо и заставить повернуться, негритянка побежала. Педро Пуля

бросился за ней и скоро настиг. Не рассчитав, он со всей скоростью налетел

на девушку, и оба покатились по песку. Педро вскочил на ноги и, улыбаясь,

подошел к пытавшейся подняться негритяночке:

- Не нужно, красотка. Так даже лучше.

На лице негритянки был написан ужас. Но, увидев, что ее преследователь

- мальчишка лет шестнадцати, она немного пришла в себя и спросила со злостью

:

- Что тебе от меня надо?

¹каброша - очень темная мулатка

- Не горячись, смуглянка. Давай поболтаем немножко.

Он схватил девчонку за руку, опять повалил на песок. Девушка почти

обезумела от страха. Она возвращалась от бабушки домой, где ее ждали мать и

сестра. Почему она вышла так поздно, почему рискнула идти через пески? Разве

не знала она, что прибрежные пески - это любовное ложе для бродяг и

матросов, для босяков, и капитанов песка - всех тех, кто не может заплатить

женщине и томится любовным голодом в священном городе Баия? Она не знала

этого, ей едва исполнилось пятнадцать, и совсем недавно она стала девушкой.

Педро Пуле тоже только пятнадцать лет, но он давно знает не только побережье

гавани и его тайны, но и тайны любви. Потому что мужчины постигают эти тайны

гораздо раньше женщин, а капитаны песка узнают их гораздо раньше любого

мужчины. Педро желал негритянку, потому что ему давно знакомы мужское

желание и любовные ласки. Она не желала его, потому что совсем недавно стала

девушкой и хотела сохранить себя для любимого... Она не собиралась отдавать

свою невинность первому встречному. Глаза девушки были полны страха. Педро

Пуля провел рукой по курчавой голове негритянки:

- Ты чертовски хорошенькая, смуглянка. Представляешь, какой сыночек у

нас получится? Она вырывалась, отталкивала его:

- Пусти. Пусти меня, проклятый.

Она искала глазами, не появится ли кто-нибудь, чтобы прийти ей на

помощь и спасти ее невинность, которая, как ее учили, была главным

сокровищем. Но по ночам, на песчаных байянских пляжах не видно никого, кроме

слившихся в объятиях теней, не слышно ничего, кроме любовных стонов.

Педро Пуля ласкал ее грудь, и она почувствовала, что из глубины ее

страха пробивается желание, как слабый ручеек, что бежит между гор, набирая

силу, пока не превратится в полноводную бушующую реку. И поняв это, девушка

испугалась еще больше. Если она уступит этому желанию,

если позволит овладеть своим телом, она будет обесчещена, она оставит

на песке пятно крови, над которым будут смеяться на следующее утро грузчики.

Осознание своей слабости придало ей мужества и новые силы. Она наклонилась и

укусила руку Педро, сжимавшую ее грудь. Педро вскрикнул, отдернул руку, она

вырвалась и побежала. Но Педро снова поймал ее. Теперь к его желанию

примешивалась злость:

- Хватит резину тянуть, - крикнул Педро и попытался снова повалить ее

на песок.

- Пусти меня, проклятый. Ты хочешь моего бесчестья, негодяй? Пусти,

пусти меня, я здесь случайно...

Педро не отвечал. Он знал других, которые поначалу тоже строил из себя.

В основном потому, что боялись, как бы об этом не узнал любовник. Ему и в

голову не приходило, что эта негритяночка может быть невинной. Но она

сопротивлялась, кричала, кусалась, колотила своими слабыми руками в грудь

Педро Пули:

- Ты что же думаешь, я отпущу тебя просто так? Брось ломаться. Твой

парень ничего не узнает. Никто ничего не узнает. А ты поймешь, что значит

настоящий мужчина.

Теперь он пытался ласками победить в ней ненависть, пробудить

чувственность. Его руки скользили вдоль тела девушки, он с силой прижимал ее

к себе. А она все повторяла одно и то же:

Пусти меня, негодяй... Пусти меня...

Педро задрал подол ситцевой юбки, заголив крепкие бедра негритянки.

Однако ее ноги были крепко сжаты, и, когда Педро попытался раздвинуть их,

негритянка стала вырываться. Но, поскольку парень не переставал ласкать ее,

девушка вдруг почувствовала, как на нее обрушивается желание, и потому не

проклинала его больше, а только умоляла:

- Пожалуйста, отпусти меня, ведь я девственница. Пожалей меня, дай мне

уйти. А ты можешь встретить другую... Я девушка, ты лишишь меня невинности.

Она плакала от страха еще и потому, что воля ее ослабевала под натиском

растущего в груди желания.

Педро был озадачен:

- Ты в самом деле девушка?

- Клянусь Господом Богом и Пресвятой Богородицей, - негритянка

поцеловала сложенные крестом пальцы.

Педро Пуля заколебался. Но он чувствовал, как расцветают под его

пальцами груди негритянки, ощущал ее гладкие бедра и волосы в низу живота.

- Ты говоришь правду? - переспросил Педро, не переставая, однако,

ласкать ее.

- Да, клянусь. Позволь мне уйти, меня ждут дома.

Она плакала, и Педро почувствовал жалость. Но желание не затухало, и он

прошептал, щекоча языком ухо негритянки:

- Я знаю, как сделать, чтобы ты осталась невинной.

- Нет! Нет!

- Ты по-прежнему останешься девушкой. Ничего с тобой не случится.

- Нет, нет, будет больно.

Но он все ласкал негритяночку, и она почувствовала, как ее захлестывает

волна страсти. Она начинала понимать, что, отказываясь таким образом

удовлетворить его желание, она потеряет свою невинность здесь, на берегу.

Поэтому, когда он пообещал (и при этом возбуждал ее, лаская языком ее ухо):

- Если будет больно, я перестану... - она согласилась.

- Поклянись, что ты не лишишь меня невинности.

- Клянусь.

Но, испытав наслаждение (негритяночка при этом кричала и кусала руки),

он увидел, что она еще охвачена желанием, и попытался овладеть ею

по-настоящему. Она почувствовала и, вскочив на ноги, закричала, как

сумасшедшая:

- Тебе мало того, что ты со мной сделал, негодяй? Ты хочешь погубить

меня?

Она громко рыдала и заламывала руки - была и впрямь, как сумасшедшая.

Эти слезы, крики и проклятия были единственной защитой негритяночки от

вожака капитанов песка. Но лучшей защитой были ее полные ужаса глаза, глаза

затравленного животного, у которого нет сил для сопротивления. Поскольку

желание в основном было удовлетворено, и вернулась прежняя тоска, Педро

проговорил:

- Если я тебя отпущу, ты придешь завтра?

- Да, приду.

- Я сделаю то же, что и сегодня. Ты останешься девушкой.

Она молча кивнула. Глаза у нее были совсем безумные. В этот момент

девушка чувствовала только боль и страх, ей хотелось скорее убежать. Теперь,

когда руки, губы, плоть Педро не прикасались больше к ее телу, желание

исчезло, и она думала только о том, чтобы спасти свою девственность. Поэтому

она вздохнула с облегчением, когда Педро сказал:

- Ладно, иди. Но если не вернешься завтра... Я тебя все равно найду.

Узнаешь тогда, почем фунт лиха.

Она словно не слышала. Но парень не отставал:

- Я провожу тебя. А то еще привяжется какая-нибудь сволочь.

Они шли рядом, негритянка плакала. Педро хотел взять ее за руку, но она

отпрянула. Он сделал еще одну попытку, и снова она вырвала руку.

- Какого черта? - возмутился Педро, и дальше они пошли, взявшись за

руки.

Каброша громко рыдала, и ее плач тревожил душу, нагоняя неизбывную

тоску, заставляя вспомнить о погибшем отце, о пророчествах Омулу. Теперь он

уже проклинал в душе встречу с этой девчонкой и думал только о том, чтобы

поскорее выбраться на освещенную улицу. Она все время всхлипывала, и,

наконец, не выдержав, он сказал со злостью:

- Ну, чего ты ревешь? Что я тебе сделал?

В ответ она только глянула на него, и в ее глазах Педро прочел

ненависть и презрение. Он опустил голову, не найдя подходящих слов. Теперь в

его сердце не было ни желания, ни злости - только печаль. До них долетела

мелодия самбы. Девчонка зарыдала еще громче. Педро еле волочил ноги, теперь

он чувствовал себя гораздо слабее этой негритянки, ее рука казалась ему

свинцовой. Педро разжал пальцы. Каброша тут же отдернула руку, но Педро не

воспротивился. Сейчас он больше всего на свете хотел, чтобы не было в его

жизни ни встречи с этой негритянкой, ни разговора с Жоаном де Адамом, ни

праздника в Гантуа. Когда они вышли на освещенное место, Педро Пуля сказал:

- Дальше пойдешь одна. Теперь никто тебя не тронет.

Она снова обожгла его ненавидящим взглядом и бросилась бежать. Но на

ближайшем углу остановилась, повернулась к Педро (который смотрел ей вслед)

и бросила ему в лицо страшное проклятие:

- Чтоб ты всю жизнь знал только бедность и болезни! Чтоб ты никогда не

снял с себя эти лохмотья! Грязный подонок! Будь ты проклят!

Ее одинокий голос пронзил тишину пустынной улицы, ранив Педро Пулю в

самое сердце. И, прежде чем исчезнуть за углом, негритянка сплюнула с

величайшим презрением и еще раз повторила:

- Будь ты проклят, подонок.

Несколько минут Педро стоял оглушенный, не в силах пошевелиться. Потом

повернулся и бросился бежать по берегу, спасаясь от проклятий негритянки, а

ветер хлестал его в лицо. Ему хотелось броситься в море, чтобы смыть с себя

эту тоску, в которой смешались и желание отомстить за погибшего отца, и

ненависть к городу богачей, что раскинулся на другой стороне залива - в

Барре, Витории, Грасе; и ощущение безысходности, которое он так рано испытал

в своей жизни, жизни беспризорного и преследуемого мальчишки, и чувство вины

перед этой негритяночкой, тоже по сути дела, ребенком.

" Тоже ребенок" - слышал он в свисте ветра, в мелодии самбы, в голосе

своего сердца.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ОГУНА

Однажды ночью, ненастной зимней ночью, когда затянутое свинцовыми

тучами небо освещали вспышки молний и ни один парусник не рискнул выйти в

море, ночью гнева Шангу и Йеманжи, Педро Пуля, Хромой и Жоан Длинный

провожали мать святого дону Анинью до ее далекого дома. Она пришла к ним за

помощью, и пока рассказывала, в чем дело, на город опустилась ночь, грозная

и ужасная.

- Это Огун¹ разгневался, - объяснила дон'Анинья.

Дело, связанное с Огуном, и привело ее к капитанам. Во время облавы на

одном кандомблэ, которое хотя и не принадлежало ей (потому что полиция не

осмелится устраивать обыск на кандомблэ Аниньи), но находилось под ее

покровительством, полицейские унесли из алтаря статуэтку

----------------------------------------------------------------------

¹ Огун - бог войны

Огуна. Дон'Анинья использовала все свое влияние на одного полицейского,

чтобы добиться возвращения божества. Она даже просила помощи у профессора

медицинского факультета, который приходил на кандомблэ для изучения религии

негров и считался другом Аниньи, но безрезультатно. Этот профессор и в самом

деле пытался вызволить Огуна. Но совсем не для того, чтобы вернуть его в

алтарь на далеком кандомблэ. На самом деле он хотел пополнить свою коллекцию

африканских идолов. А теперь из-за того, что Огун до сих пор находился в

полиции, Шангу мечет громы и молнии.

В конце концов, дон'Анинья пришла к капитанам песка, своим давним

друзьям, потому что ее друзья - все негры, все бедняки Баии. Для каждого

находит она дружеское, теплое слово. Она лечит болезни, соединяет

влюбленных, ее чары убивают злых людей. Дон'Анинья рассказала обо всем Педро

Пуле. Вожак капитанов песка редко ходил на кандомблэ, не чаще чем слушал

проповеди падре Жозе Педро. Но и падре, и жрица были его друзьями, а у

капитанов песка закон: если друг в беде - помоги ему.

Теперь они провожали Анинью домой. Ночь была штормовая, грозная.

Спасаясь от яростного ливня, мальчишки жались друг к другу под большим белым

зонтом матери святого. На всех кандомблэ сейчас гремят барабаны, чтобы

умилостивить Огуна. И, возможно, на одном или нескольких Омулу возвестила о

грядущей мести бедняков. Дон'Анинья сказала ребятам:

- Не дают беднякам жить... Даже богов их не оставляют в покое. Бедняк

не имеет права танцевать и петь в честь своего бога, не может просить у него

милости. - И столько горечи было в ее обычно ласковом голосе, что он казался

каким-то чужим. - Они морят бедняков голодом, но им этого мало. Теперь они

забирают их святых... - дон'Анинья воздела к небу сжатые кулаки.

Педро Пуля почувствовал, как его захлестывает волна гнева. У бедняков

ничего нет. Падре Жозе Педро говорит, что бедняки попадут в царствие

небесное, где нет ни бедных, ни богатых: перед лицом Господа все равны. Но

пытливый молодой ум не находит в этом справедливости. Пусть на небе они

будут все равны. Но на земле-то они не были равны, и чаша весов все равно

склоняется в сторону богачей. Проклятия жрицы наполняют грозовую ночь, они

звучат громче агого и атабаке¹, прославляющих Огуна. Дон'Анинья,

худая и высокая, держалась с необыкновенным достоинством и благородством

(настоящая африканская аристократка) и умела, как ни какая другая негритянка

в городе, носить национальный костюм байянки. Лицо у Аниньи веселое, хотя

достаточно было одного ее взгляда, чтобы внушить абсолютное уважение. Этим

она похожа на падре Жозе Педро. Но сейчас гнев ее был ужасен, и проклятия в

адрес полиции и богачей заполняют байянскую ночь и сердце Педро Пули.

Прощаясь с дон'Аниньей, окруженной младшими жрицами, которые целовали

ее руки, Педро Пуля пообещал:

- Не волнуйся, мать Анинья, завтра я принесу тебе Огуна.

Она не могла сдержать улыбки и легонечко хлопнула его по белокурой

голове. Жоан Длинный и Хромой поцеловали руку негритянке. Ребята спускались

с холма под звуки агого и атабаке, взывающих к милости Огуна. Хромой ни во

что не верил, но многим был обязан дон'Анинье. Он спросил: