Рассуждения о женщинах, мужчинах и чудесах

Шанталь плакала.

Вообще-то она была очень тихим ребенком, никогда не беспокоила Тиссу без веской на то причины, но сегодня словно задалась целью плачем отвлечь Тиссу от невеселых мыслей.

Урфин вернется.

Он ведь даже не ушел, точнее, ушел, но недалеко. Что случится в запертой башне? В той, в которой живет древняя магия? Все, что угодно. И время идет так медленно… Тисса смотрит на часы, а стрелки будто прилипли к циферблату. И Шанталь хнычет, возится, норовя сбросить пеленки.

Она сухая. И не голодная. И не заболела. И для зубов слишком рано…

– Что не так, маленькая? – Тисса ходит по комнате, потому что так ей легче, и Шанталь на руках замолкает хоть ненадолго.

Все не так. Неправильно.

Ласточкино гнездо тоже волнуется. Оно дрожит, пусть бы глазам это незаметно. Замок тоже слышал о том, что вот-вот наступит темнота? Но в Гнезде есть свечи, масляные лампы и факелы.

Темнота – это не так и страшно.

Даже хорошо, если верить Урфину, а не верить ему Тисса не может.

– Все обойдется. Обязательно… сейчас мы пойдем и… и соберем всех женщин в большом зале. Детей тоже… скажем… а ничего мы говорить не будем. Зачем нам кому-то что-то объяснять? Или сами увидят…

…или сочтут, что Тисса обезумела. С женщинами после родов такое случается, ей рассказывали.

– Но лучше пусть обо мне шепчутся, чем искать кого-то. Да и мало ли что может произойти в темноте? Правильно?

Надо одеться, но старые наряды тесны в груди, а единственное новое платье, сшитое специально, чтобы Урфина встретить, испачкалось. Это из-за молока, которое льется и льется, как у простолюдинки. Шарлотта так сказала и предложила грудь бинтовать, она сама так делала.

Все так делают.

А Тисса снова придумала что-то несуразное… ведет себя неподобающим образом. И одевается ужасно. Носит крестьянские блузы с глубоким вырезом и шнуровкой. Что сделаешь, если ей в таких удобней? И даже если испачкаются – а пачкаются постоянно, – то и не жаль.

Но в этих нарядах она и вправду на леди не похожа. Долэг и та высказалась…

– Она стала совершенно невозможной. – Тисса накинула на плечи шаль. Конечно, на блузке очень скоро появятся пятна, но шаль прикроет. – Я ей говорю, а она не слушает… Вот что делать?

Но привычные мелкие проблемы, которые прежде, случалось, доводили до исступления невозможностью их решить раз и навсегда, теперь вдруг поблекли.

Какая разница Тиссе, что о ней скажут и уж тем более подумают?

Главное, чтобы Урфин живым остался.

– А с замком мы как-нибудь управимся, верно? – Тисса прижала к себе Шанталь, которая все никак не могла успокоиться. Серебряную пустышку выплевывает. Раскраснелась от натуги. Лишь бы до жара не доплакалась…

Долэг ворвалась в комнату без стука – еще одна дурная привычка из числа многих, появившихся в последние полгода. И Тиссе стыдно признать, но она не справляется с сестрой.

– Мне нужно с ним поговорить. – На Долэг была алая амазонка с укороченным, по новой моде, подолом, который открывал ноги едва ли не до середины голени. Впрочем, Долэг утверждала, что если ноги в сапогах, то ничего страшного.

Все так носят.

Кроме Тиссы, конечно.

– С кем?

Шанталь, прижавшись к груди, замолчала. Только пальчиками крохотными шевелила, то сжимая в кулачок, то разжимая.

– С Урфином. Где он?

Когда все успело измениться? Долэг ведь другой была. А теперь… В руке стек. На голове – шляпка точь-в-точь как у Шарлотты, только с вуалькой, которая крепится сбоку. Тисса и себе такую хотела, с высокой тульей и кокетливо загнутыми полями, но как-то все в очередной раз закрутилось и стало не до нарядов.

– Ушел.

Долэг ведь не нарочно. Она не злая, просто маленькая, а считает себя очень взрослой и умной. Ей скоро двенадцать, всего-то через полгода. И она выйдет замуж за Гавина.

Долэг и в голову не приходит, что ее желание может быть не исполнено. В Ласточкином гнезде, в отличие от замка, ее желания всегда исполнялись. Тиссе хотелось, чтобы сестра была счастлива.

– Куда ушел? – Долэг нахмурилась. – И когда вернется? Мне надо с ним поговорить.

Этот разговор неизбежен, и, пожалуй, Тисса будет рада, если он состоится. Возможно, Урфин сумеет объяснить Долэг, что она ведет себя непозволительно свободно.

Сумеет. Вернется и сумеет. Все уладит, как обычно.

– Хорошо. – Долэг потрогала шляпку, убеждаясь, что та прочно держится благодаря паре дюжин шпилек и новомодному воску, что придавал волосам блеск, а укладке – нерушимую прочность. – Тогда ты скажи Седрику, чтобы нас выпустили.

– Куда?

– Кататься.

И эти прогулки Тисса не одобряла, но терпела, пожалуй, чересчур долго терпела. Ну да, что плохого в том, что девочка немного развеется? Так ей казалось прежде.

– Вот только не начинай опять! – Долэг скрестила руки на груди.

И поза знакомая. Чужая. Слова во многом тоже чужие. И привычки эти… давно было пора вмешаться. А Тисса все откладывала неприятный разговор. Не хотелось сестру ранить. Или Шарлотту, которая ведь не со зла.

– Ты не имеешь права меня удерживать!

– Имею. И буду. Сегодня никто никуда не поедет.

Тисса подозревала, что, даже случись ей приказать открыть ворота, что было бы полнейшим безумием, Седрик не подчинится. Вероятно, он уже отказал и Долэг, и Шарлотте – этот отказ переродится в очередную ссору, которые в последнее время случались все чаще – поэтому Долэг и явилась.

– Сейчас ты отправишься в большой зал и найдешь себе там занятие.

– Какое? – Стек постукивает по голенищу сапога, и этот мерный звук вновь беспокоит Шанталь.

– Любое. – Тисса пытается говорить ровно, но еще немного, и она расплачется. – Шитье. Вышивание. Книгу. Лото… что угодно.

– И сколько мне там сидеть?

– Столько, сколько понадобится.

Возможно, ничего страшного не произойдет, но лучше подготовиться к худшему. В старых легендах темнота рождает чудовищ.

– Долэг, пожалуйста, не спорь со мной. Только не сегодня! Я умоляю.

Потому что у Тиссы почти не осталось сил, а сделать надо многое.

– Пожалуйста, хоть раз сделай так, как я прошу.

– Иначе что?

– Иначе мне придется посадить тебя под замок.

Почему-то вспомнилась та холодная комната в замке, книга, слова которой казались несправедливыми, обидными, замерзшие пальцы и перо, из них выскальзывающее.

Нельзя так поступать с Долэг…

Но если ее не остановить, она навредит себе же. Сделает что-то, о чем будет жалеть, потом, позже, когда убедится, что вовсе не так взросла, как сама себе думает.

– Ты совсем сбрендила. – Долэг смотрела с какой-то жалостью, от которой в горле появился ком. – Правильно Шарлотта говорит, что ты в клушу превратилась.

– В кого?

– В клушу. Только и делаешь, что мечешься, квохчешь… вот Урфин от тебя и сбежал.

Он не сбежал. Ушел. И не по собственному желанию, а потому что должен был.

– А если еще не совсем сбежал, то скоро.

– Ты слишком много общаешься с Шарлоттой.

А Шарлотта слишком много говорит. И раньше болтовня ее казалась Тиссе милой, легкой, а внимание к Долэг – дружеской услугой, потому что у самой Тиссы совершенно не оставалось времени.

Конечно, Долэг не со зла…

– Ну не с тобой же. – Долэг скорчила рожицу. – Тебе же вечно некогда…

Она просто не понимает, что у Тиссы бездна дел. Есть Ласточкино гнездо и люди, в нем обитающие, есть тысяча мелких проблем, которые возникают ежедневно и ежечасно. Есть Шанталь, и ее не оставишь надолго…

…и Урфин вот ушел.

– Это не только Шарлотта. Все так думают.

– Хорошо. – Тисса заставила себя улыбнуться. – Все могут думать, что им заблагорассудится. Лучше, если в большом зале. Передай, что у них есть полчаса.

Долэг выбежала, громко хлопнув дверью.

– Она просто злится, потому что раньше я принадлежала только ей. – Тисса поцеловала дочку в лоб: жара нет. – Твой папа думает иначе. Он сам сказал.

И не только словами.

Слова способны лгать, но разве подделаешь нежность?

Седрика она обнаружила на стене. К слову, небо было ясным, чистым, но… не таким, каким должно было бы. Причем Тисса не могла бы со всей определенностью объяснить, в чем именно заключалось отличие, просто вот не таким, и все тут.

Появлению Тиссы Седрик не слишком обрадовался.

– Вам лучше вернуться в замок. – Он смотрел на море, которое, пусть и по безветренной погоде, но явно собиралось штормить. Потемнело, складками пошло. И пена на камнях не тает… – Полагаю, моя жена опять на меня жаловалась?

Раньше. До той неприятной истории с ее братом… Шарлотта пыталась заступиться за него, просила разрешения вернуться, но Тисса отказала. Может быть, в этом дело?

– Нет. Я просто хотела убедиться, что вы готовы.

Холодно. Ветра нет, но все равно холод жуткий, словно на улице не лето – осень.

Что же такого сотворил ее беспокойный муж? И почему он до сих пор не появился. Двенадцать часов? Да за это время Тисса действительно с ума сойдет.

– Готовы. Смотрите. – Седрик указал на стену.

Факелы! Как только Тисса внимания не обратила, наверное, потому что день и огонь не виден. Но это – хорошая мысль. Надо приказать, чтобы в Ласточкином гнезде зажгли свечи.

И попросить замок закрыть окна ставнями.

На всякий случай.

– На стене есть запасы. И костры готовы вспыхнуть, как только… – Седрик поежился, ему тоже было неуютно. – Наступит ночь. Возвращайтесь, леди.

– Я думаю, что женщин и детей имеет смысл собрать в парадном зале. Просто на всякий случай…

Седрик всегда внимательно относился к ее пожеланиям. И сейчас кивнул, что придало Тиссе смелости.

– И если вдруг кому-то понадобится отлучиться, то лучше, если его… ее будут сопровождать. И сам вид людей с оружием подействует успокаивающе.

– Конечно. Буду рад помочь вам. – Седрик взял факел. – Идемте, леди.

– Но мне еще надо проверить…

– Вам надо в ближайшее время оказаться в безопасном месте. И полагаю, что ваш вид подействует на дам куда более успокаивающе, нежели вся охрана вместе взятая.

Но есть ведь конюшни, и амбары, и кузницы… кухня… нижние помещения, где тоже работают люди, которые совсем не готовы к наступлению ночи посреди дня.

– Поверьте, я прослежу за порядком.

Поверила. А Ласточкино гнездо, не дожидаясь просьбы, закрывало окна тяжелыми ставнями. И Шанталь опять раскричалась.

– Скоро все закончится. – Тисса старалась говорить ровно, но голос дрожал. – Уже совсем скоро…

Часов десять. Это ведь немного, особенно, если занять себя делом. Не так-то просто уговорить две дюжины леди собраться вместе, причем с камеристками, горничными, детьми, нянями и гувернантками.

Еще сложнее объяснить, почему двери Ласточкина гнезда вдруг оказались заперты, как и окна. Зачем устраивать ночь, когда на улице день? И что за радость сидеть при свечах…

Но неужели никто не слышит? Там, снаружи, происходит что-то неладное.

Или все-таки… смех смолкает. И разговоры тоже. Дети плачут. Или прячутся за широкие юбки гувернанток, а те вдруг начинают озираться. И тени в углах зала оживают. Нет сквозняка, но штандарты шевелятся. И холодно. Как же холодно!

– Ваша светлость, – леди Нэндэг пугает Тиссу своей неуловимой схожестью с леди Льял, – могу я узнать, что происходит?

Она единственная решилась подойти: прочие дамы держатся в стороне от Тиссы, будто она заразная. А раньше, напротив, искали ее общества, но Тиссе было не до них.

На леди Нэндэг серое платье, которое скорее подобает гувернантке, вот только манжеты и воротник сделаны из дорогого кружева и пуговицы агатовые, такие пристало носить вдове, но леди не выходила замуж.

– Затмение, – спокойно ответила Тисса. – Снаружи некоторое время будет очень темно, и… мне бы не хотелось, чтобы кто-то потерялся.

– И как долго продлится это… затмение?

– Возможно, несколько дней.

Или гораздо дольше.

Леди Нэндэг кивает и протягивает руки к Шанталь.

– Вы позволите? Мне кажется, вы несколько устали держать ее… а затмения, сколь знаю, не представляют угрозы. Верно? – Леди Нэндэг говорила много громче, чем это требовала необходимость и дозволяли приличия.

– Совершенно с вами согласна.

Как ни странно, но Шанталь приняла эту женщину. А она ведь так не любила нянек…

– Скоро подадут обед. – Тисса расправила юбки, понимая, что выглядит она совсем не так, как должна бы по статусу. И блузка вновь промокла, хоть под шалью и не заметно. – Кроме того, раз уж дамы были столь любезны откликнуться на мое приглашение…

…о котором будут сплетничать еще долго.

– …то я думаю, что это удобный случай обсудить некоторые… новости.

Ее голосу не хватает уверенности, потому что Тисса не знает, какие именно новости отвлекут этих женщин от происходящего вовне. Но нельзя допустить слез.

Или паники.

Долг Тиссы – собственным примером показать, что опасности нет.

– Лорд-протектор объявил, что в первый день осени начнет войну…

Тисса не умеет говорить красиво, но молчать нельзя. И пусть дамы думают о войне, о той, которая начнется в первый день осени, нежели гадают, чем вызвано странное затмение.

– …мне кажется, что на юг, за вал, отправятся многие из ваших мужей… братьев…

Леди Нэндэг присела рядом на свободное кресло, и Тисса была благодарна ей за такую поддержку.

– …это будет вынужденное расставание. Но в наших силах сделать его таким, чтобы они помнили о вас и о доме…

И о том, что время все-таки идет…

Осталось девять часов и даже меньше…

– Бал? – предложила Шарлотта, раскладывая на коленях рубашку. Она третий месяц расшивала ворот бисером и все время волновалась, что Седрик неудержимо толстеет. Нет, она ничего не имеет против, ему пора набраться солидности, но ведь рубашку приходится перешивать!

Впрочем, спешить она особо не спешила. Да и появилось в ее тоне что-то такое, пренебрежительное. Нет, Шарлотта и раньше ссорилась с мужем, но ссоры заканчивались, а теперь вот… Тисса вздохнула: ей бы со своими проблемами разобраться.

Но слово, сказанное Шарлоттой, подхватили…

Что ж, пусть будет бал.

– Я представляла вас иной, – заметила леди Нэндэг, а Тисса воздержалась уточнять, какой именно. Наверняка более похожей на леди. – Она уснула.

Корзину Шанталь принесли заблаговременно и тряпичного барашка в ошейнике, на котором написано «Мальчик». Следовало бы постирать игрушку, но у Тиссы руки не доходили, а доверить кому-то дело столь ответственное она не могла.

– Чудо, настоящее чудо… надеюсь, ваш супруг не слишком сердится, что вы родили девочку.

– Ничуть. Он… замечательный.

Но постоянно во что-то ввязывается, и поэтому ходит весь в шрамах, и мучается на смену погоды, пусть бы и прячет это, думая, будто кости болят лишь у стариков.

Только бы обошлось…

Из-под лавки выбрался Йен, а за ним показался Брайан, который приближался к корзине с Шанталь боком, спрятав руки за спину. По полу за ним волочилась толстая веревка, облепленная пылью и паутиной.

– Мальчишки. Неугомонные. Неуправляемые. Не поддающиеся воспитанию.

Йен замер у корзины надолго.

Он хорошенький… Тисса бы хотела себе такого мальчика. Ну или светлого, чтобы как Урфин. И леди Нэндэг права – неугомонного и не поддающегося воспитанию.

– Если купить для нее костяной гребень и каждый вечер расчесывать волосы, а потом класть на подоконник…

– …и молоко ставить, в блюдце, – Тисса поправила одеяльце, – то волосы будут длинными.

– И цвет не поменяют. Я всегда хотела исключительно девочку…

Но тот, кого она ждала, умер. И леди Нэндэг осталась одна.

Брайан, вытащив из кармана соколиное перо, помахал перед носом Йена и, убедившись, что тот видит, побежал, впрочем, не слишком быстро.

Темнота проникла сквозь заслоны окон, просочилась в щель меж дверными створками, поползла, укрывая плиты бархатным ковром.

И голоса смолкли.

А свечи вдруг показались такими ненадежными. Что эти робкие огоньки? Неловкое прикосновение, и погаснут. Слишком мало света. Слишком много темноты.

И люди Седрика тянутся к оружию.

С младенчества оставшись сиротой,

Она росла, прекрасна и мила…

Голос леди Нэндэг был громок и силен. Он наполнил чашу зала и заставил свечи поклониться. Но пламя разгорелась ярче.

Тисса знала эту песню.

Но вот отец, женившись на другой,

В свой дом привел исчадье зла.

И не только она. Шарлотта подхватила оборвавшуюся нить мелодии.

Слово за слово, бусины на нити. И злая ведьма обманом увлекает несчастную девушку, за которую некому заступиться, на скалу. Взмахом руки превращает сироту в чудовище…

Тьма любит подобные истории.

И кто-то принес флейту, а кто-то звенит серебряными браслетами.

Йен выполз из-под стола и устроился рядом с корзиной, Брайан – по другую ее сторону. Рыжий и черный… а беленького все-таки не хватает.

Баллада длинная, а за ней – и другая начнется… третья… пятая… пока не отступит либо страх, либо темнота. Впрочем, за себя Тисса не боялась.

Осталось всего-то восемь часов…

Тисса видела время. Секунду за секундой, капли воды в пустеющей клепсидре.

Но медленно. Как же невыносимо медленно!

В большом зале больше не поют – устали. Но и не боятся – привыкли. Тьма отступила перед сотнями свечей, и проще думать, будто бы ее не существует вовсе. Дамы занимаются рукоделием, сплетничают, обсуждают грядущий бал и войну, которая, быть может, и случится еще. До осени далеко.

А если случится, то, вне всяких сомнений, не будет долгой.

По ту сторону вала не осталось воинов, так, мятежный сброд, ошалевший от голода и вседозволенности. Достаточно одного удара и…

…пусть говорят.

Дети бегают по залу с визгом и криками, нянечки издали следят за ними, переговариваясь о чем-то своем, наверняка о той же войне.

…или о том, что за валом остались родичи. Тисса знает, что у многих остались.

Появление Седрика нарушает то подобие гармонии, которое воцарилось в зале. Он ищет взглядом жену, и Шарлотта не отворачивается, как обычно, когда таит обиду. Она улыбается и прижимает к груди рубаху. Вышивка еще не закончена, но это не имеет значения.

– Ваша светлость, – Седрик держится с обычной почтительностью, и за это Тисса ему благодарна, – затмение действительно случилось и, вероятно, продлится несколько дней. Но порядок наведен, и… иной опасности нет.

Это значит, что можно уходить.

– Благодарю. – Время все-таки вышло, почти уже… несколько минут – это ведь ерунда. – Но не могли бы вы оказать мне еще одну услугу?

Тисса почти уверена, что не справится сама.

Если бы Урфин мог идти, он бы вышел из башни. А раз так, то… она помнит, до чего он тяжелый.

– Я присмотрю за девочкой. – Леди Нэндэг расчесывает пуховые волосики Шанталь резным гребешком. – Мы поладили. Правда, моя красавица? Ты не то что эти несносные мальчишки…

Мальчишки уснули под скамьей, обняв друг друга. Йен опять где-то ботинки потерял.

Коридоры Ласточкиного гнезда освещались факелами. Тисса надеялась, что запас их будет достаточен, чтобы переждать затмение. В конце концов, в подвалах замка хватает свечей, воска и свиного жира, который тоже можно использовать при необходимости, конечно, если необходимость возникнет.

Чем ближе Тисса подходила к запертой башне, тем сильнее колотилось сердце. Не надо думать о плохом… просто не надо, и все.

Урфин жив.

Он не может взять и умереть, бросить Тиссу и Шанталь тоже… и Ласточкино гнездо. И лорда-протектора, которому нужен… и вообще, у него не такой характер, чтобы просто умереть.

Дверь открылась. И оставив Седрика за порогом – он был против, но Тисса настояла, – она шагнула в полумрак башни.

Комната. Просто комната. Глухая – серые стены и серый же потолок. Пол гладкий, темный.

Урфин сидит в углу, подвернув одну ногу под вторую. Он упал, если бы не стены. Из уха кровь идет. Из носа тоже. Но жив.

Тисса прижала ладони к груди: сердце билось. И дышал. Это ведь главное, что сердце работает…

Его надо перенести. И доктора позвать. Тисса, конечно, не видит открытых ран, но она слишком мало знает об искусстве врачевания, поэтому пусть доктор скажет, когда ее муж поправится.

– Боюсь, ваша светлость, что никогда. – Он был хорошим доктором, степенным и терпеливым, где-то снисходительным, но в то же время, несомненно, обладающим многими способностями.

Он зашивал раны так, что они срастались, почти не оставляя шрамов.

Он останавливал кровь.

И вправлял кости.

Умел лечить кожные язвы и желудочные колики, зубную боль и подагру, водяницу, рожу и многие иные заболевания, коих было множество. А теперь он говорил, что Урфин никогда не поправится.

– Посмотрите, леди. – Доктор приподнял веки. – В его глазах – кровь.

Они и вправду были красны, но…

– И они утратили способность различать свет. – Он поднес свечу. – Зрачки неподвижны. Кровь из ушей. Неспособность испытывать боль…

Длинная игла вонзается в ладонь.

– Я видел подобное прежде. Удар или же сильнейшее волнение приводит к тому, что кровеносный сосуд в голове лопается, и мозг переполняется кровью. Чаще всего такие люди умирают сразу же…

Урфин был жив.

Доктор достал из кофра склянку и серебряную чарку.

– …однако если этого не происходит…

Он отсчитывал каплю за каплей.

– …самое большее, что можно сделать – облегчить их участь.

– Вы ему поможете?

У зелья был характерный запах. Тисса знает его… надо вспомнить.

– Конечно, ваша светлость.

– Стойте!

Она вспомнила. Резкий пряный аромат. Невзрачная травка с белыми цветами и толстым корневищем, которое мылилось в руках и сушило кожу. Мама запрещала Тиссе и близко подходить к вдовьему цвету.

– Вы собираетесь его отравить?

– Ваша светлость, – доктор отставил пузырек и чарку, – он уже мертв. То, что вы видите, лишь иллюзия жизни, которую можно поддерживать до бесконечности. Но ваш супруг никогда сам не откроет глаза, не заговорит, не пошевелит хотя бы пальцем… и разве не лучше будет отпустить его?

Как он может говорить подобное?

– Вы к нему привязались, но… – Доктор потянулся к чарке.

– Уходите.

Тисса не позволит убить мужа.

– Ваша светлость, я понимаю ваше негодование, но, поверьте, так будет лучше.

Для кого? Для Урфина, который не способен защитить себя? Или для Тиссы? От нее и вправду ждут, что она просто отвернется?

– Уходите, – повторила она жестче и встала между доктором и кроватью. – Только попробуйте к нему прикоснуться, и я… я прикажу повесить вас на воротах этого замка.

Не боится. Тисса мягкая. И слабая.

Клуша.

– Ваша светлость, вы мягкосердечны, но сейчас это во вред. За ним нужно будет ухаживать, как за маленьким ребенком, а он отнюдь не дитя. И тело начнет гнить живьем, пока не сгниет вовсе. Это куда более мучительная смерть…

– Я больше не собираюсь повторять.

Доктор повернулся к Седрику и с явным неудовольствием в голосе произнес:

– Надеюсь, вы осознаете, что ее светлость не в том состоянии, чтобы решать что-либо. После родов разум женщины ослабевает.

Он говорит так, будто Тиссы вовсе нет в комнате! А если Седрик поверит? У Тиссы не хватит сил справиться с ними. Она, конечно, попробует. И не отступит, пока есть хоть капля сил.

– У меня нет причин сомневаться в ясности мышления ее светлости, – спокойно ответил Седрик. – Равно как и в праве ее распоряжаться на землях Дохерти. И я настоятельно рекомендую вам уйти.

Широкая ладонь Урфина была теплой. От иглы остался след, и Тисса поцеловала руку.

Как можно говорить, что он умер?

Живой.

И вернется. Он ведь не совсем человек, а драконы – сильные.

– Вы тоже считаете, что я не права? – спросила она у Седрика, когда за доктором закрылась дверь.

– Я считаю, что вам следует написать лорду-протектору.

Это было разумным советом.

– Я пришлю Гавина, чтобы помогал вам. И стража у дверей будет не лишней.

Нет, он не думал, что доктор вернется, но с охраной Тиссе будет спокойней.

– И… в подобной ситуации я бы предпочел, чтобы моя жена дала мне шанс…