Дождь и торт

Наутро меня разбудил колокольный звон. «Се-го-дня… сегодня… се-го-дня…» – настойчиво вызванивал слышимый только мне одной колокол. Декабрьские сумерки пробрались и в мою душу; я чувствовала себя смертельно усталой. Мой день рождения. Мой день смерти.

Джудит вместе с завтраком принесла конверт от отца. Все как обычно: открытка с цветами, поздравление и небольшая приписка. Он надеется, что у меня все хорошо. Сам он в полном порядке. Приготовил мне в подарок несколько книг. Если я пожелаю, он может выслать их почтой. Мама свою руку к посланию не приложила; отец подписался за них обоих. С любовью, папа и мама. Все не так. Я это знала, и он это знал, но что тут поделаешь?

Вошла Джудит.

– Мисс Винтер спрашивает, не могли бы вы сейчас…

Я успела сунуть открытку под подушку прежде, чем она могла ее разглядеть.

– Конечно, – сказала я и потянулась за карандашом и блокнотом. – Сейчас приду.

– Вы хорошо спали? – спросила мисс Винтер. – Вид у вас бледный. И вы слишком мало едите.

– Со мной все в порядке, – соврала я.

Весь этот день я провела под знаком борьбы двух миров, один из которых упорно просачивался в сферу влияния другого. Это можно было сравнить с чувством, возникающим, когда вы беретесь за новую книгу сразу же после прочтения предыдущей, которая между тем не спешит вас отпускать, – идеи, темы и даже отдельные персонажи той книги еще какое-то время находятся с вами, хотя вы уже начали погружаться в совсем другой мир. В этот день я не могла ни на чем сосредоточиться, выбиваемая из колеи налетавшими невесть откуда разрозненными мыслями, неуместными эмоциями и бессвязными обрывками воспоминаний.

Мисс Винтер вдруг прервала изложение своей истории и спросила:

– Вы меня слушаете, мисс Ли?

Я вынырнула из водоворота мыслей и не нашлась с ответом. Слушала ли я мисс Винтер? Я и сама этого не знала. В тот момент я не смогла бы повторить ее последние фразы, однако я была уверена, что какая-то часть моего сознания четко фиксировала ход повествования. Когда она задала мне вопрос, я находилась в своего рода нейтральной зоне между разными мирами. Бывает так, что ваш мозг активно работает, строит смелые предположения и неожиданные комбинации, пускается во все тяжкие, но внешне это никак не проявляется, и окружающим кажется, что вы пребываете в спячке. Вот и теперь я безуспешно пыталась подыскать нужные слова, видя, как нарастает раздражение мисс Винтер. В конце концов я наугад выбрала фразу из числа вертевшихся у меня в голове:

– У вас были дети, мисс Винтер?

– О боже, ну и вопрос! Конечно же, не было. Вы что, спятили?

– А у Эммелины?

– Не забывайте о нашей договоренности. Никаких вопросов.

Она наклонилась вперед, вглядываясь в мое лицо, и спросила уже другим тоном:

– Вам нехорошо?

– Нет, я чувствую себя нормально.

– И тем не менее вы сегодня явно не в форме. На этом наша встреча завершилась.

***

Следующий час я провела в своей комнате, никак не находя себе места. Я села за стол и взяла карандаш, но не смогла писать; замерзая, отвернула до отказа регулятор отопления, но вскоре мне стало душно, и я сняла джемпер. Я собралась принять ванну, но в этот час не было горячей воды. Я приготовила какао, положив в него лишний кусочек сахара, но после двух-трех глотков его приторная сладость вызвала у меня отвращение. Книги? Может, они мне помогут? Полки в библиотеке прогибались под тяжестью мертвых слов. Нет, от них помощи не дождешься.

Подсказка пришла с дробью дождевых капель, брошенных порывом ветра в оконное стекло. Выйти наружу – вот что мне сейчас было нужно. Причем выйти не в сад, а за его пределы, подальше отсюда. Прогулка по окрестным болотам.

Я знала, что главные ворота усадьбы сейчас заперты, и не хотела обращаться к Морису с просьбой их открыть. Вместо этого я направилась в дальний конец сада, где в стене имелась калитка. Ею уже очень давно не пользовались, и дверца заросла плющом, просунув руку меж плетями которого, я нащупала засов. Дверь подалась очень неохотно, после чего мне пришлось преодолеть еще более густые заросли с внешней стороны стены, так что, когда я выбралась на открытое место, вид у меня был порядком растрепанный.

До той поры как-то само собой подразумевалось, что я люблю дождь, однако я и представить не могла, что дожди бывают такими. То, что я любила, было городским дождиком, от которого при желании всегда можно укрыться в складках урбанистического ландшафта, в тепле и сухости окружающих зданий. Но на болотах дождь – вкупе с резким ветром и холодом – был яростен и беспощаден. Его ледяные иглы секли мое лицо; потоки замерзающей на лету воды обрушивались на мои плечи.

С днем рождения.

Если бы я сейчас находилась в нашем магазине, отец рано утром выложил бы на стол подарок в ожидании, когда я спущусь сверху. Это была бы, конечно же, книга или несколько книг, приобретенных им в течение года и отложенных на сей торжественный случай. А в придачу – грампластинка, флакон духов или картина. Все это он красиво упаковывал, перевязывал ленточкой и прятал в ящике своего стола несколькими днями ранее, выбрав время, когда я отлучалась на почту или в библиотеку. Также заранее – скорее всего, во время обеденного перерыва – он покупал открытку и писал поздравление. «С любовью, папа и мама». Разумеется, все это делалось без ее участия. Как и покупка торта. Где-то в нашем магазине (я так и не знаю, где именно, и это является одним из немногих не раскрытых мною секретов) отец хранил особую свечу, которая зажигалась лишь раз в году, на мой день рождения, и я задувала ее, изо всех сил притворяясь довольной и счастливой. А после чаепития с тортом мы возвращались к обычным делам: книжным полкам и каталогам.

Я знала, каким мучительным был для него этот день. Впрочем, по мере моего взросления ему становилось полегче, если сравнивать с детским периодом, когда дни рождения отмечались в доме родителей. Подарки хранились в сарайчике за домом, спрятанные там не от меня, а от мамы, которая не выносила их вида. На такие дни у нее был зарезервирован неизбежный приступ мигрени, что исключало возможность приглашения в гости соседских детей, а равно поход в зоопарк или пикник на свежем воздухе. Игрушки, которые мне дарили в день рождения, всегда были неяркими и унылыми. Торты были не домашними, а покупными; недоеденные куски, прежде чем быть убранными в холодильник, освобождались от свечей и остатков кремовых поздравительных надписей.

С днем рождения? Эти слова отец обычно произносил шепотом, приблизив губы к моему уху. Мы с ним сидели в гостиной и тихо играли в карты; после каждой партии победитель беззвучно изображал ликование, а проигравший корчил печальные гримасы. И ни единого звука не доносилось из гостиной в мамину спальню над нашими головами. В паузах мой бедный отец курсировал между тихо страдающей спальней вверху и тайным праздником внизу, по пути меняя выражение лица с сочувственного на веселое и обратно.

С днем смерти. В тот же день, когда я появилась на свет, в нашу жизнь вошло горе и поселилось здесь навсегда. Оно, как пыль, оседало повсюду; оно покрывало все наши вещи и нас самих; оно проникало внутрь нас при каждом вдохе. Под покровом этого пыльного савана каждый из нас страдал на свой лад.

Сковавший меня холод притупил чувствительность, и только это помогало мне выносить размышления на самую больную тему.

Почему она не смогла меня полюбить? Почему моя жизнь значила для нее меньше, чем смерть моей сестры? Может, она винила меня в смерти сестры? Впрочем, у нее были на то основания. Я действительно выжила только за счет ее гибели. И каждый раз при виде меня мама не могла не вспоминать об этой утрате.

Кто знает, может, ей было бы легче, если бы мы с сестрой умерли обе.

Одурманенная этими мыслями, я шла, не выбирая пути и ничего не замечая вокруг, машинально переставляя одну ногу за другой.

И вдруг на что-то наткнулась.

– Маргарет! Маргарет!

Я слишком замерзла, чтобы как-то отреагировать на возникновение передо мной массивной фигуры в темно-зеленой прорезиненной накидке. Откуда-то из складок этой накидки выдвинулись две здоровенных руки и сжали меня в дружеском объятии.

– Маргарет!

Это был Аврелиус.

– Видела бы ты себя! Вся посинела от холода! – Идем скорее.

Он взял меня за руку и быстро куда-то повел. Едва поспевая за ним, я спотыкалась о неровности почвы и несколько раз чуть не упала. Но вот мы вышли на дорогу, и я увидела автомобиль. Он впихнул меня в кабину; послышались хлопки дверей, зарокотал двигатель, и мои застывшие ноги накрыла волна тепла. Аврелиус достал термос и налил в крышку густо-оранжевый чай.

– Пей!

И я пила чай, горячий и сладкий.

– Ешь!

И я ела сандвич с курицей, который он мне всучил.

Но и сейчас – в теплом салоне машины, за чаем и сандвичем – мне было холодно, даже холоднее, чем прежде. Мои зубы выбивали дробь, руки неудержимо тряслись.

– Боже ты мой! – тихо восклицал Аврелиус, подавая мне очередной сандвич. – Ну и ну!

Поев, я почувствовала себя немного лучше.

– Что вы здесь делаете, Аврелиус?

– Я привез тебе вот это.

Он обернулся, достал с заднего сиденья коробку, положил ее мне на колени и с торжествующей улыбкой снял крышку.

Внутри оказался торт. Настоящий домашний торт. А на торте витиеватыми глазурными буквами было написано: «С днем рождения, Маргарет!»

Я слишком замерзла, чтобы плакать. Вместо этого я неожиданно разговорилась. Слова хлынули из меня, как поток с тающего ледника: ночное пение, сад, близнецы, младенец, ложка…

– Она знала ваш дом, – бубнила я, в то время как Аврелиус высушивал мои волосы с помощью бумажного полотенца, – то есть дом миссис Лав. Она как-то раз тайком заглянула в окно и решила, что миссис Лав похожа на добрую сказочную бабушку… Вы понимаете, к чему я это говорю?

Аврелиус покачал головой:

– Но мне она рассказывала…

– Она вас обманула, Аврелиус! Когда вы заявились к ней с расспросами в своем нелепом коричневом костюме, она вам наврала. Она мне в этом призналась.

– Постой-постой! – вскричал Аврелиус. – Откуда ты узнала про коричневый костюм? Я тогда и впрямь прикинулся журналистом… – Все мною сказанное не сразу доходило до его сознания. – Говоришь, ложка точь-в-точь как у меня? И она бывала в нашем доме?

– Она ваша родная тетя, Аврелиус. А Эммелина – ваша мать.

Аврелиус перестал сушить мои волосы и уставился через ветровое стекло в направлении дома мисс Винтер.

– Моя мать, – пробормотал он, – там.

Я кивнула.

Еще какое-то время он молча смотрел в ту сторону, а затем повернулся ко мне:

– Отведи меня к ней, Маргарет.

Я вздрогнула и только теперь более-менее пришла в себя.

– Дело в том, Аврелиус… С ней не все ладно.

– Она больна? Тогда ты обязана отвести меня к ней! Сейчас же!

– Не то чтобы больна. – Я замялась: как ему объяснить? – Она пострадала во время пожара. И не только лицо. Ее рассудок пострадал тоже.

Он впитал эту информацию, добавив ее к богатой коллекции своих потерь и разочарований. Когда он заговорил вновь, голос его звучал твердо:

– Отведи меня к ней.

Что продиктовало мне ответ: мое болезненное состояние? Тот факт, что это был мой день рождения? То, что я сама была фактически лишена матери? Все это могло повлиять на мое решение, но определяющим стало выражение его лица, когда он ожидал ответа. Я имела сотню причин для отказа, но все они рассеялись как дым перед этой яростной мольбой.

И я согласилась.