Про доктора Пафоса (новое).

Довольно странно сразу, с ходу рассуждать о каком-то определенном человеке. Даже зная всю подноготную, трудно будет сложить факты и вынести вердикт. В любом случае, придется скользить по рельсу времени, обозначать галочками в анкете пункты «прогресс» и «регресс» и ставить баллы в колонке «сила воли». Должно быть, там, на небесах, у них все обстоит очень трудным образом – нужно взять каждую жизнь и посмотреть, чего же такого эта жизнь вынесла сама из себя. При этом нельзя допустить, чтобы в анкету, решающую дальнейшую судьбу человека, затесались влияния обстоятельств, порой безвыходных. Да, пожалуй, у них работа не из легких…

Доктор, когда он еще доктором не был, хотел стать пожарным. Он не знал про график работы – сутки через трое, и если бы ему предложили работать без выходных – он бы не раздумывая согласился. Самое главное в работе пожарного – это героизм. И, можно сказать, доктор был героем: если он и не спасал старушек от черных риэлторов, то котенка с дерева при любом удобном случае снимал. И он видел в своих глазах огонь, который мог тушить другие огни, перебрасывающиеся с шифоньера на комод, а оттуда на кровать. Но профессия героя никому из близких была не нужна – таким образом, высокий юноша со здоровым сердцем и физической подготовкой на ура поступил в медицинский институт. А там, как всем известно, людей ломают похлеще, чем в тюрьме. Итого, через восемь лет миру предстала сутулая, хилая тень, которая боится нанести даже каплю загара на свое тело. В болотах латыни и абсолютного нигилизма, вызванного трупными испарениями, парень позабыл все, что его тревожило еще десять лет назад – приносить пользу окружающим людям. Вместо этих идей укоренилась жажда наживы и мерекантильная, пустая философия, выгрызающая души окружающим людям. Но все же эта новая установка не отпугивала от него привязавшихся знакомых, и через несколько лет он уже женился на одногруппнице – милой и живой девушке.

Прошло двадцать лет. Усталый Доктор под стук колес вагона на метро с границ города добирался в свою квартиру в центре. Проклиная все вокруг, по высокому снегу мимо играющих детишек, он добрался до двора, нашарил в кармане пальто ключи, чипом отомкнул дверь и вошел в серый спящий подъезд, дающий освещение только после хорошенького хлопка в ладоши. До квартиры было два этажа медленного, тесного, вечно забитого лифта или столько же, ковыляя по ступенькам, звенящим катящимися пивными бутылками. Доктор вставил рельс ключа в скважину, сделал пару заедающих поворотов и очутился в крохотной прихожей. Можно было выдохнуть.

Жена радостно встречала его, поставила телевизор на беззвучный режим и села рядом с поедающим макароны и тефтельки мужем, со счастьем смотря на его прыть. Сама она уже давно поела и под свет фонарей, доносящийся с улицы, переложила яства со сковородки на тарелку, разогрела в микроволновке и потчевала любимого. Как раз через несколько дней им предстояло справлять фарфоровую свадьбу. Жена сияла улыбкой, весь дом светился чистотой и порядком. Она дала первую фразу, и между ними завязался немного скомканный диалог. Где-то уже на середине тарелки доктор заметил:

– Сегодня в обеденном перерыве смотрели новости. Так вот, там сказали про сильные заморозки в Монголии. У них огромное число голов скота погибло – людей непогода застала врасплох. А у нас тут совсем не чувствуется.

– Да, я слышала. Ужасное горе. Бедные люди. Как они там?

– Им то что? Главное, чтобы антициклон на нас не пошел. А эти узкоглазые пущай мерзнут! Может, чему научатся!

– Как ты можешь говорить такое? Люди в ледяных степях остаются лицом к лицу с холодом! Такие огромные убытки терпят! Они же все свое имущество теряют! У них же больше ничего нет – только стада!

– Все равно все они на транснациональные компании китайско-американские работают. Так пущай лучше передохнет их скотина, чем в карман и без того богатым китаезам и америкосам пойдет!

– Они же живые люди! И какая разница, кто на кого работает?! Теперь они в нищете опять останутся, как двадцать лет назад будет! Беззаконие корни пустит, грабежи начнутся!

– Да и что с того? Перемрут – значит, так Богу надо. Все к лучшему, ты то чего расстраиваешься? Бог все видит. И Америку Он ничуть не хранит – а все подкашивает и подкашивает Колосса Родосского, от безумия, с жиру состроенного. Подохнут все америкосы, год-два, а с ними вместе капитализм и раскосые тоже поперемрут. Ну, скатертью им и дорога туда! Главное, чтобы мы в тепле-теплешеньке жили, а скоты пускай…

– Выйди из-за стола!!

Жена встала и оперлась руками о стол. Доктор сделал недовольное выражение лица, которое дальше переросло в презрительное, вытер жирный рот кухонным полотенцем и встал из-за стола. Под звуки лязгающего грохота железа, доносящиеся из приоткрытого окна, он с натужной миной победителя накинул пальто и хлопнул дверью, оставляя жену плакать в пустой квартире.

Пришлось ждать лифт. Это выбешивало доктора, но делать было нечего – нужно было спускаться, как и поднимался. Треть минуты и он уже был на улице, среди падающих хлопьев снега испещряющий взгляд его окинул двор. Молодежь стучала по мусорным бакам, из-за чего возникала усиливающая ненависть металлическая музыка. Бабушка сидела на детской площадке, а ее внучата катались по занесенной метелью горке. У доктора не было детей, и эта картина только еще больше вскипятила в нем злость. Вернуться назад он уже не мог, поэтому резкими, очерченными шагами рядом с медленно плетущимися машинами прошел через арку и оказался на широком проспекте. Без шляпы на холоде ему долго не стоять, поэтому он так же быстро зашагал к пешеходной улице, где почти не было ветра.

Дойдя до туда, доктор выдохнул. Счастливые парочки и возвращающиеся с работы половинки и четвертинки семей оставляли следы на глубоком снегу, а небо в ответ заметало дыры в полотне тротуара свежим снежком. Доктор потопал по невысоким сугробам, совсем не глядя по сторонам, а скоро и вовсе остановился напротив музыканта, играющего на саксофоне. На несколько минут он забыл про все на свете, просто стоял, зачарованный музыкой. Пока маленький – лет восьми – мальчик не обратился к нему:

– Дядь, я хочу монетку дяде-музыканту бросить, а у меня нету. Дядь, дай монетку, пожалуйста.

Доктор смерил мальчонку взглядом и с ехидным лицом надеющегося на реванш афериста сказал:

– А ты от беса в душе или от ангела это хочешь сделать?

– Не знаю, дядь. Хочу монетку бросить. Дай монетку, дядь.

Доктор раздвинул довольные челюсти и уже уверился в своей предстоящей победе.

– Пойми, что раз дьявол тобой движет, так нельзя потакать ему. Один раз пойдешь на поводу у черта – и слопает он тебя.

– Дядь, мне монетку бы бросить…

– Я прекрасно понимаю, но ты должен определиться, страсть ли в тебе играет, или благородное побуждение. Если есть хоть какая-то надежда на бесовской голос у тебя в голове – я не могу дать тебе денежку. Это означало бы кормить хтоническое чудище внутри тебя. Это однозначный вред. Понимаешь, я то монетку может и дам, но что скажут твои родители? «Мужчина совращает наше безвинное дитя»? А это было бы греховно – обрекать людей на мечущиеся мысли, слезы, беспокойство и к тому же…

– Дядь, у Вас что-то в глазу…

Мальчик достал из кармана снежок, хорошо слепленный, сдобренный, видимо, льдинкой посередине – и бросил в лицо Доктору. Тот не ожидал подобного и держал руки в ухмыляющемся перекрестье за спиной, поэтому его лицо встретило кусок снега в полном безоружии. Мальчонка, уже наученный реакциями таких злых дядек, рванул бежать, куда глаза глядели. И когда Доктор вытащил из глаза останки сорного снега, парнишы и след простыл. Саксофонист играл свою замечательную мелодию о прекрасном мире, с трудом сдерживая смех. Доктор смерил его взглядом врага и зашагал дальше.

Навстречу все шли влюбленные, счастливые сегодняшним днем. Доктора это раздражало. В своей голове он препарировал их чувства на низменное сексуальное влечение, и только. В конце концов, он уже не мог видеть этой картины и свернул в безлюдный переулок. Здесь он немного пришел в себя, вышел из-под власти беса и думал, что пора возвращаться. И тут его окликнули.

– Папаша, есть чо? – Со спины зашли двое, еще один появился из-за стены впереди. Молодые люди обступили Доктора. Старший достал из кармана складной ножик, достал так, чтобы Доктор это видел и боялся. – Дедуля, доставай часики и кошелек. Давай, цигель-цигель!

– Ребята, вы что? – Доктор чуть не упал в обморок. Он похлопал по карманам. – Нету кошелька. Не взял я, ребята. А часов отродясь не носил. Только подышать вышел, ничего не взял. Даже ключи забыл, ребята.

– Сизый, прошарь его. – Дал знак тот же старший. Парень в шапке похлопал снизу доверху по карманам.

– Не, у этого только мелочь в пальте. Сучка жадная. – Сизый размахнулся и ударил старика в живот.

Старик упал на колени и сплевывал пробивавшийся кашель.

– Молодежь пошла… Погань, шпана малолетняя… Ничего святого нету для вас… Выморозки… Чтоб вас ваше же бабье позаражало… Скоты недоношенные… Старика, врача, и того… Да что тут сказать… Мелкота херова… Паскуды… И как земля вас носит?..

– В пи..де я такую х..ню видел. – Сказал старший. Он подошел и еб..л снизу в грудь старика ножом. Потом ударил еще несколько раз. Трое взяли кашляющего кровью под руки и отволокли к разбитому окну заброшенного цокольного этажа. Там они запихнули его в узкое окошко, сбросили вниз и, распинав окровавленный снег по сторонам, удалились.

Доктор надрывался кашлем. Здесь, в темноте лежали мягкие маты, возле стенки нашаривалась груша для битья – это был спортзал. Доктор выхаркивал кровь на все четыре стороны. Он лежал в этой новоявленной черноте и вспоминал, потому что тут работало только одно связующее с действительностью чувство. Доктор вспоминал мальчишку, которым он был в детстве. Вечно счастливое выражение лица, радость и смех. Фотокарточки искрили добротой и невинностью. Что же изменилось за эти годы? Кажется, на страницах воспоминаний можно четко провести линию, где заканчивается один человек и начинается другой. Бескорыстие превращается в жадность, всеобъятная любовь – в фыркающее презрение. Как же упускается этот момент? Доктор вспоминал, что он всегда любил отца и мать – они остались, застыли где-то среди теплых пальм на фотографиях с солнечных курортов. Он всегда тянулся делать добро, но это его стремление превратилось в робость, смущение и стыд. Мог ли он изменить это становление плохим человеком? В голове проносились мысли о горячем песке, панамках, вечно тяжелых сумках и кабинках для переодевания. Доктор лежал и думал, а если бы он мог вернуться назад, прожить свою жизнь заново, не допуская прежних ошибок? Он мог бы стать прекрасным человеком. Он бы никогда не стал слушать укоры сверстников, не стал бы совершать подлые поступки в угоду большинства. Он мог бы продлить свое детство, быть невинным, всегда честным, добродушным. Он бы никогда не спорил с женой, он бы точно завел ребенка, даже двух, нет – троих! Он бы мог прожить по-настоящему полную, полезную жизнь!

«Нет… я бы все равно отказался… сама мысль пустить бесов в единственный чистый уголок моей жизни… пускай бы он лучше всегда оставался незамутненным…». Доктор закрыл глаза, и, немного погодя, его душа отошла. Бесов с ней уже не было.