Ранние юмористические рассказы А. П. Чехова в контексте творчества писателя и сфере переводческой деятельности К. Крапивы

Не знаю как для англичан и чехов,

Но он отнюдь для русских не смешон,

Сверкающий как искристый крюшон,

Печальным юмором серьезный Чехов.

И. Северянин

Антон Павлович Чехов оказал значительное влияние на развитие прозы малых жанров в мировом искусстве слова.

Ранние рассказы Чехова носят юмористический характер. Это не внешний развлекательный комизм, характерный для балагана, но и не гоголевский «смех сквозь слезы» или «свирепый» юмор, точнее, сатира Салтыкова-Щедрина. Чехов запечатлевал бытовые, незначительные, казалось бы, эпизоды, которые складывались в общую картину жизни. Многие юмористические рассказы написаны в форме сценки, комизм которой вытекает из диалога персонажей. В основе юмора чеховских рассказов лежит столкновение несовместимых понятий, разных правил и форм поведения.

Люди в рассказах русского классика представляют все сословия – помещиков, чиновников, купцов, мещан, крестьян. Часто герои выступают как персонифицированные профессии. В некоторых произведениях у них нет имен, известна только профессия, но это определяет поведение человека в определенных обстоятельствах. Смех здесь соседствует с презрением, смешное не развлекает, а заставляет задуматься [9, с. 104-105].

Несмотря на всю разнородность и неравноценность ранних опытов А. Чехова, в них очень ярко проступают черты, придающие неповторимое своеобразие облику Антоши Чехонте. Общий склад современной жизни в ранних юмористических рассказах писателя предстает как нечто дикое, дремучее, а хозяева этой жизни и люди, ею воспитанные (помещики, купцы, чиновники, мещане), оказываются похожими на животных.

Гражданские мотивы чеховского юмора не были оценены и поняты сразу, его смех казался подчас безобидным. Эту версию поддерживали и демократически настроенные критики, в глазах которых Чехов проигрывал прежде всего по сравнению с Салтыковым-Щедриным, приучившим читателей к «свирепому юмору», подчиненному определенной политической программе. У Чехова не было такой программы, он был силен непосредственностью, максимализмом требований, ярким гуманизмом, в основе которого лежало представление о совершенном человеке с его умом, талантом, вдохновением и свободой.

Во многих юмористических рассказах 80-х годов писатель безжалостно разрушает разного рода мещанские иллюзии, снимая тонкий покров условного благообразия, прикрывающего безобразную сущность житейских отношений. Все скверно в современном строе жизни и все не то, чем кажется − таков лейтмотив длинного ряда его рассказов-шуток [4, с. 556-558].

Искрометность чеховского юмора, умение с шуткой говорить о серьезных «вещах», в коротких рассказах стали объектом переводческой заинтересованности К. Крапивы – одного из крупнейших представителей отечественной литературы. Видный художник слова, он обогатил нашу словесность произведениями, различными по жанру и тематике, в которых отразил жизнь страны на разных этапах её истории. Особенно велика заслуга писателя в развитии сатирических жанров - комедии и басни.

Характеристика поэтического наследия Крапивы будет неполной, если не сказать о его переводческой деятельности. Много внимания он отдавал переводам на белорусский язык произведений И. Крылова (около пятидесяти басен), Д. Фонвизина, А. Пушкина, Н. Гоголя, А. Островского, В. Маяковского, У. Шекспира и других. Имя Антона Павловича Чехова в этом ряду занимает одно из главных мест.

НА ОСНОВЕ СТАТЕЙ КРАПИВЫ ПОКАЗАТЬ КАК ОН ОТНОСИТСЯ к переводу КАК виду ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.???

Неудивительно, что Крапива обратился именно к произведениям А.П. Чехова. Сходство творческой манеры классиков родственных литератур способствовало успеху перевода.

В данной главе мы попытаемся осмыслить принципы переводческой манеры К. Крапивы на примере таких чеховских рассказов, как «Налим», «Смерть чиновника», «Толстый и тонкий», «Хирургия», «Хамелеон», относящихся к раннему этапу творчества писателя.

Рассказ « Налим » в жанровом отношении, как и большинство подобных произведений Чехова, может быть обозначен как новелла. Основными чертами ее поэтики являются минимум описаний и пояснений, простые и незатейливые заголовки, которые обычно называют место действия, предмет, вокруг которого строится сюжет, или же действующее лицо.

Так, в анализируемом рассказе все повествование организовано вокруг одного события (ловли налима), в которое со временем вовлекаются все новые и новые персонажи. Ситуация, повторяясь многократно, нагнетает напряжение, а потом следует резкий спад, который в литературоведении именуется неожиданной развязкой, или пуантом.

Особенностью ранних чеховских произведений является и то, что все его персонажи, независимо от социального статуса, говорят простым, доступным языком. Автор избегает распространенных описаний, все характеристики краткие, лаконичные. Однако этот лаконизм вовсе не исключает появления ярких образов в повествовании. Так, в рассказе «Налим», занимающем всего четыре с половиной страницы, разворачивается почти «монументальная» картина «битвы» за налима, вовлекающая множество персонажей – от мужиков до барина, каждому из которых автор адресует точную характеристику.

Например, один из главных «охотников за налимом» плотник Герасим получает следующую лаконичную характеристику: «…высокий, тощий мужик с рыжей курчавой головой и лицом, поросшим волосами» [19, с. 45]. Это описание внешности само по себе комично, особенно последняя деталь. Или его «товарищ» Любим, у которого «треугольное лицо с узкими, китайскими глазками» [19, с. 45].

К. Крапива старается не отступать от канонического повествования и в переводе использует сходные приемы и средства создания образа. Однако в переводном варианте, в силу специфики белорусской речи, конечно, есть изменения. Воспроизводя потрет Герасима, переводчик адаптирует синтаксические конструкции оригинала (заменяет причастные обороты сложноподчиненными предложениями, что более соответствует грамматическому строю нашей речи), в целом находит точные лексические замены, хотя с некоторыми из них можно и не соглашаться.

Например, Чехов, используя эпитет «тощий» в описании внешности Герасима, подчеркивает простонародность персонажа. Крапива заменяет оригинальный эпитет нейтральным словом «худы», сохраняя семантическое значение, но при этом нивелируя национальный колорит.

Чехов исключительно строго подходил к слову, его контекстовому значению, что проявилось уже в его ранних рассказах. В приведенной выше портретной характеристике Любима используется деталь «узкие, китайские глазки», в которой уменьшительно-ласкательная форма «глазки» призвана усилить комичность образа, особенно в сочетании с данными эпитетами. В переводе появляется обычная форма «вочы», что, конечно, не искажает смысл оригинальной лексемы, но выражение «вузкія, кітайскія вочы» получает иную стилистическую окраску.

В оригинальном тексте несколько раз повторяется слово «зебры» – т.е. жабры, за которые пытаются ухватить скользкую рыбу. Чехов, первый раз употребив это просторечие, в следующем предложении «поясняет» его читателю, употребив правильную (по звучанию) форму:

– Ты за зебры хватай, за зебры!

– Не видать жабров-то … [19, с. 45].

В переводе используется два эквивалента этого слова – неправильная форма «зебры» (как в оригинале) и белорусский вариант «шчэлепы». Причем поясняющий момент в переводе отсутствует, постоянно употребляется только неправильная форма, а в конце рассказа появляется литературный вариант «шчэлепы», что, на наш взгляд, явно не оправданно, так как затемняет смысл повествования.

Однако подобные неточности достаточно редки в переводе К. Крапивы, чаще всего прозаик очень внимателен не только к смысловой, но и к стилистической стороне слова. Об этом красноречиво свидетельствует перевод оригинальных идиом и афористичных народных выражений – одного из самых трудных аспектов перевода с русского языка.

Например, уговаривая барина о подношении, Герасим расхваливает еще не пойманную рыбу, используя колоритное сравнение: «Здоровенный налим, что твоя купчиха…» [19, с. 48]. В данном случае речь, видимо, не идет о супружеской «принадлежности» купчихи, что тонко почувствовал переводчик, заменив притяжательное местоимение «твоя» на неопределенное «тая»: «Здаравенны мянтуз, як тая купчыха…» [20, с. 31].

В оригинальном тексте часто встречается просторечная лексема «шут», употребляющаяся в некоторых выражениях вместо «черт»: «Скользкий шут, и ухватить не за что», «Кусается, шут!» Это эмоциональная оценка ситуации со стороны простых мужиков, которым никак не поддается неуловимая рыба. Кроме этого бранного слова, в тексте используются синонимы «черт», «леший», что также является своего рода характерологической чертой речи простого народа, изобретального и по части ненормативной лексики: «Утонешь еще, чёрт, отвечать за тебя придется!.. < …> Вылазь, ну тя к лешему!».

К. Крапива использовал два варианта замен, потому что «шут» и «леший» это исконно русские лексемы. Переводчик заменяет слово «шут» на «падла», а «леший» – «чорт»: «Слізкі, падла, і ухапіць няма за што»; «Утопішся яшчэ, чорт < …> Вылазь, ну цябе к чорту!». Показательно при этом, что в переводном тексте несколько снизилась вариативность бранной лексики, которую используют персонажи.

Итак, анализ перевода рассказа «Налим» на белорусский язык свидетельствует о том, что чеховская «простота» таит немало сложностей для воспроизведения ее даже на родственном славянском языке талантливым писателем.

Рассказ « Хирургия » был написан Чеховым в августе 1884 года и вобрал в себя, очевидно, многие жизненные впечатления автора. В основе сюжета довольно простой, ничем не примечательный случай из практики земского врача, к которому на прием пришел пациент с больным зубом. Но в чеховской интерпретации этот случай из практики приобретает комические черты, без которых ранняя проза писателя не могла существовать.

Характерной чертой анализируемого рассказа Чехова является особенная краткость и лаконизм повествования. Как и в «Налиме», в «Хирургии» повествование строится вокруг случая, произошедшего в земской больнице: мы не видим здесь большого количества действующих лиц, но от этого нисколько не страдает сюжетная динамика новеллы. С первых же строк автор вводит нас в обстановку врачебного кабинета, в котором в отсутствии доктора «хозяйничает» фельдшер Курятин. Чехов не дает развернутой характеристики внешнего вида своих персонажей, но кратких описаний вполне достаточно для того, чтобы понять, что представляют из себя персонажи и почему ситуация оказывается столь комичной. Так, фельдшера автор характеризует следующим образом: «…толстый человек лет сорока, в поношенной чечунчовой жакетке и в истрепанных триковых брюках…»[18, с. 40]. Сразу же за описанием первого героя следует емкая по содержанию характеристика его «пациента» Вонмигласова: «...высокий коренастый старик в коричневой рясе и с широким кожаным поясом. Правый глаз с бельмом и полузакрыт, на носу бородавка, похожая издали на большую муху»[18, с. 40].

Вероятнее всего, автор представил перед своими читателями Вонмигласова именно таким для того, чтобы показать, что внешний вид этого героя абсолютно совпадает с его внутренним миром, душевным состоянием. Во-первых, в характеристике присутствует указание на возраст персонажа и на его социальный статус. Внешний вид героя говорит нам о том, что он пренебрегает своей внешностью, он отталкивает своим видом окружающий, к тому же данная портретная характеристика дает понять читателю, что Вонмигласов в первую очередь комичный персонаж и что с ним вполне может произойти нелепый случай.

Переводчик старается не отступать от чеховских характеристик персонажей, но все же вносит белорусский национальный колорит в переводной текст. Крапива заменяет некоторые лексемы, чуждые белорусскому языку, более простыми и понятными. Например, в описании фельдшера он вместо слова «брюки», использует лексему «штаны», заменяет определение возраста «человек лет сорока» белорусским аналогом «чалавек, гадоў пад сорак».

Следует обратить внимание также и на фамилии персонажей, которые в определенной степени можно назвать говорящими. Фельдшер в рассказе носит фамилию - Курятин, и это первая его характеристика в тексте. Фамилия непосредственно связана с вредной привычкой, которая не чужда фельдшеру – пристрастие к курению. В переводном тексте Крапива переводит фамилию фельдшера как Курацін, что на наш взгляд несколько изменяет семантический смысл данной фамилии.

Второй персонаж рассказа носит фамилию Вонмигласов, что можно обосновать следующим образом: человек, который очень часто кричит, вопит, голосит; кроме того, так указывается сословная характеристика (дьячок). В сочетании «дьячок Вонмигласов» содержится изначальный заряд комического, поскольку соединяются уменьшительно-ласкательная форма («дьячок»), понижающая личностные характеристики героя, и звучная фамилия «Вонмигласов», «взыскующая» патетики и торжественности. В переводном тексте лексическое значение фамилии остается прежним, поскольку К. Крапива изменяет только фонетическую сторону слова. Такие несовпадения в русском и белорусском варианте связаны в первую очередь со спецификой белорусской народной речи, переводчик отразил фонетические и семантическое строение фамилий с точки зрения белорусского языка.

Язык персонажей в данном рассказе характерологичен. Так, речь дьячка Вонмигласова насыщена не только прямыми цитатами из книг Священного писания: «Питие мое с плачем растворях», «согрешихом и беззаконновахом», «студными бо окалях душу грехми…»[18, с. 40], но и свободным использованием фразеологии церковнославянского языка: денно и нощно и др. Это придает его речи напыщенность, возвышенность, торжественность, совершенно не соответствующую изображенной ситуации. При диалоге речь Вонмигласова значительно отличается от речи Курятина именно использованием данных лексем.

Речь персонажей прерывистая: одна фраза дробится на несколько мелких частей, что придает комизм данной ситуации, отражает реалистичность изображаемого:

− М-да.… Садитесь… Раскройте рот!

− Благодетели вы наши…Нам, дуракам, и невдомек, а вас господь просветил…[11, с. 41].

Переводчик стремится не отступать от оригинала и в области синтаксиса. Сравним:

К. Крапива в некоторых предложениях усиливает эмоциональность фраз (реплик) при помощи частиц. Например:

Использованная в данном предложении усилительная частица «аж», придает больше старания действиям фельдшера, который и понятия не имеет, каким образом нужно вырвать злосчастный зуб.

Чехов использует в данном рассказе колоризмы, характеризующие не только персонажей, но и их действия. Например, лексема «багровый» ярко отражает все старания «горе-доктора»: это «показатель» и его усилий, и его растерянности. В переводном тексте цветовой эпитет «чырвоны», на наш взгляд, не отображает всех «мучений» Вонмигласова:

Крапива нередко использует простонародные слова и выражения с определенной стилистической окраской, например: вместо слова «околеешь», которое является исконно русским, переводчик использует лексему «здохнеш». Подобные замены уместны, потому что верно передают динамику речи персонажа, силу его эмоций.

Следует отметить и тот факт, что переводной и оригинальный рассказы заканчиваются несколько по-разному. Здесь речь идет не о композиции произведений, а скорее о структуре предложений и лексике. Переводчик опускает последнее слово в рассказе, которое характеризует не только пациента, но и ситуацию в целом. Для этой цели Чехов использует лексему «восвояси», и благодаря ей рассказ обретает окончательную завершенность:

Во-первых, лексема «восвояси» - русизм; во-вторых, это слово из лексикона дьячка, потому что актуализирует церковную традицию. Этот перевод «звучит» не так динамично, как оригинальный текст, поскольку переводчик внес свои, хоть и не весьма значительные коррективы в лексическое и синтаксическое оформление рассказа, что можно увидеть на указанных выше примерах.

В рассказах «Толстый и тонкий», «Смерть чиновника», «Хамелеон» чеховский талант комического выступает новой стороной – сатирической. На примере своих героев автор изображает обличающие явления действительности. В этих произведениях показан мимикрирующий тип героя, его непостоянство, боязнь, неуверенность в себе высмеиваются гораздо жестче, чем отрицательные черты героев в предыдущих рассказах.

Сюжет рассказа «Толстый и тонкий» в его первоначальной редакции основывался на анекдотическом казусе, а конфликт между персонажами возникал случайно, из-за невольной оплошности «тонкого». В последующих вариантах был устранен мотив служебной подчинённости, за счет этого, повествование получило гораздо большую сатирическую заостренность и обобщенность [17, с. 521]. При жизни автора рассказ был переведен на болгарский, венгерский, немецкий, польский сербскохорватский, финский и чешский языки.

В рассказе, как и в большинстве произведений Чехова данного периода, в начале повествования дается характеристика действующих лиц. Она очень лаконична, строится только на портрете: «…встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий» [17, с. 250]. Но уже в следующем предложении характеристика дополняется: «Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подернутые маслом, лоснились как спелые вишни. Пахло от него хересом и флер-д’оранжем» [18, с. 250].

Переводчик опускает сравнение и сложные синтаксические конструкции, сокращает описание внешности героя: «Тоўсты толькі што паабедаў на вакзале, і яго тлустыя губы блішчалі, як спелыя вішні. Пахла ад яго херэсам і флёрдаранжам» [20, с. 19].

Необходимо обратить внимание на интерпретацию данного предложения в переводе. К. Крапива заменяет довольно яркую деталь портрета «толстого» («губы, подернутые маслом») более простым и не таким выразительным эпитетом «тлустыя губы». Эта художественная замена была сделана не случайно, поскольку характеристика, использованная Чеховы, больше характерна для русской речи, понятна русскому читателю, в белорусском варианте она бы потерялась и не была бы столь яркой и образной. КАВЫЧКИ!

В этом же предложении в переводном тексте произошла еще одна замена колоритного русского слова «лоснились» на белорусский вариант «блішчалі». На наш взгляд, использовав данный глагол, К. Крапива несколько снизил яркость повествования, потому что русский глагол «лосниться» обладает более выразительной семантикой, показывает, что герой, видимо, очень хорошо и вкусно пообедал, поэтому его губы лоснятся от обилия жирной пищи. Глагол «блестеть» хоть и является синонимом вышеуказанного глагола, но не отражает в полной мере всей сущности происходящего.

Далее следует описание другого персонажа: «Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками. Пахло от него ветчиной и кофейной гущей» [17, с. 250].В переводном тексте, описание остается таким же, присутствуют лишь некоторые различия на лексическом уровне. Так, краткая форма причастия «навьючен» была заменена К. Крапивой словом «нагружаны», смысл остался таким же, лишь слегка изменилась стилистическая окраска описания. Семантика причастия «навьюченный» предполагает, что все вещи были в беспорядочном состоянии погружены на плечи «тонкого», и он, несмотря на все тяжесть поклажи, тащит ее на себе. Белорусская лексема «нагружаны» имеет тот же смысл, меняется лишь стилистическая окраска:

Лексическое замещение обусловлено языковой спецификой. Важно, что замены не ослабили антагоничности персонажей.

Как Чехов, так вслед за ним и Крапива, акцентирую описание еще двух персонажей, которые являются эпизодическими. Такими персонажами в данном тексте являются жена и сын тонкого. Но в то же время эти персонажи внесли свою роль как в развитии сюжета, так и для того, чтобы еще больше подчеркнуть противоположность, разницу между двумя приятелями. Толстый вполне самостоятелен, не привязан к семье, подчинен самому себе. У тонкого же – совсем другая ситуация: у него есть семья, жена и сын сопровождают его в данной поездке, и возможно, именно из-за них нарушилась былая связь между приятелями. Характеристика второстепенных персонажей дается автором буквально в одном предложении, но она довольно объемна в содержательном плане, несмотря на ее краткость. Переводной текст в данном случае совпадает с оригинальным:

Очень часто в переводе К. Крапива адаптирует оригинальные слова и фразы для белорусского читателя, придавая им несколько иную эмоциональную окраску. Подобный случай можно увидеть в следующем фрагменте:

Глагол «воскликнул» несет в себе своего рода эффект неожиданности, внезапности встречи. Лексема «крыкнуў» - более статична, она не сохраняет неожиданность, непредвиденность случайность этой ситуации, из-за этого у читателя может создатся впечатление, что герой предполагал эту встречу, заранее знал о ней, поэтому и кричит своему старому приятелю.

В некоторых предложениях переводчик заменяет русские лексемы, которые совершенно не свойственны белорусскому языку, характерными для национальной речи словами:

Слово «душонок» является неправильной грамматической формой, образованной от существительного «душечка» и возможно, в такой форме оно было бы не совсем понятно хоть и близкому в национальном отношении, но в то же время довольно самобытному белорусскому читателю. Поэтому К. Крапива, который на протяжении всего своего творчества стремился к тому, чтобы его произведения были понятны простому народу, заменяет эту лексему более простой и распространенной «маладзец». Данную замену можно мотивировать еще и тем, что в переводе лексема «душонок» звучала бы неблагозвучно, а то и неясно. Лексемы «щеголь» и «фарсун» в семантическом отношении очень близки, можно даже сказать, синонимичны, только одна из лексем – русская, а другая – белорусская.

Нередко переводчик меняет синтаксическую структуру предложения, дробит цельное высказывание на несколько частей, в оригинале предожение может выглядеть несколько иначе:

Также в этом предложении есть и отступление переводчика в области лексики: характеризуя свое жалование, «тонкий» в оригинале говорит, что оно «плохое», в переводном варианте этот эпитет заменяется на «невялікае». Замена не существенная, но, на наш взгляд, лексема «плохой» дает более широкое характерологическое представление о персонаже (этот чиновник только так и может сказать о своем жалованье).

Способность человека меняться в зависимости от ситуации, в которой он находится, описана Чеховым в знаменитом рассказе «Хамелеон». При жизни Чехова он был переведен на такие языки как болгарский, венгерский, немецкий, польский, сербскохорватский, финский и чешский тем самым, получив широкое распространение во многих странах мира. В названном рассказе описан случай, который произошел на базарной пощади одного небольшого города с полицейским надзирателем Очумеловым (персонажем с говорящей фамилией) и «золотых дел мастером» Хрюкиным. Примечательно то, что в отличие от всех предыдущих рассказов, в данном тексте нет четких описаний персонажей, все описания даются вскользь, ограничиваясь несколькими словами:
«… полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке», «за ней гонится человек в ситцевой крахмальной рубахе и растегнутой жилетке» [18, с. 52].

С первого же абзаца в переводном тексте читатель встречает довольно необычные лексемы, например: «…глядзяць на свет божы панура, як галодныя зяпы…» [20, с. 25]. В переводе с белорусского лексема «зяпа» обозначает «зев», что не совсем соответствует чеховскому варианту данного предложения: «…глядят на свет божий уныло, как голодные пасти…» [18, с. 52].

Переводчик также изменяет некоторые предложения, упрощая и несколько конкретизируя их. Например в описанном ниже преложении есть довольно яркий и колоритный деепричастный оборот, который в переводном тексте отсутствует.

В области лексики мы также можем увидеть некоторые нововведения переводчика, которые весьма удачно вписались в контекст и, на первый вгляд, нисколько не отличаются от оригинальных:

Лексема «харя» является русской, к тому же принадлежит к бранной лексике, К. Крапива заменил ее лексемой «мыза», что означает в принципе то же самое, но только имеет принадлежность лишь к белорусскому языку.

В следующем предложении присутствует удачно подобранная переводчиком замена:

«Слепой» и «кривой» − разные лексемы, но, исходя из контекста, в данном случае более уместным будет белорусский вариант.

Еще одним свидетельством сатирического таланта русского классика является рассказ «Смерть чиновника». Впервые был напечатан в журнале «Осколки» в 1883 году и было включено в сборник «Пестрые рассказы». По сообщению М.П. Чехова, действительный случай, происшедший в московском Большом театре, рассказал Чехову инспектор репертуара, а затем директор московских театров В.П. Бегичев [17, с. 505–506]. Долгое время критика видела в рассказе Чехова прежде всего шарж и анекдот. С.А. Венгеров писал, что сквозь этот шарж пробивается «психологическая и жизненная правда» [17, с. 506].

Начинается рассказ с обычного описания места действия. Автор не называет читателю конкретного времени, ничего не рассказывает о своем герое, с первых строк повествования мы узнаем лишь минимальные сведения.

Обратимся к переводному тексту. К. Крапива старается сохранить чеховскую лексику, однако в первом же предложении несколько меняет ее. Сравним:

Два, казалось бы, внешне и на первый взгляд семантически близкие слова такие как «прекрасный» и «цудоўны» все же несколько разнятся в лексическом плане.

Комичен и сам случай, описанный в рассказе. Чехов стремится показать читателю нелепость данной ситуации. Крапива, как мастер сатиры, нисколько в этом плане не отстает от русского классика, а усиливает эмоциональность и колоритность оригинального тектста.

В переводном тексте автор заменил принятые в русской действительности того времени форму обращения между более низкими и высокими слоями населения. Но из-за этого перевод не потерял своей яркости и «свежести»:

Видно, нужно снять эти примеры: они не иллюстративны.

Расказы сатирического содержания являются наиболее ярким примером того, как талантливый писатель способен проявлять свой дар не только в уже устоявшихся жанрах, не только в собственном творчестве, но и занимаясь переводами других писателей. Здесь очень хорошо представлена способность К. Крапивы «внедриться» в художественный мир произведения, понять и осмыслить его.

В юмористических рассказах К. Крапива старался сделать свои переводы как можно больше близкими к тексту, лишь изредка заменяя и видоизменяя структуру предложений и лексику. Поскольку белорусский баснописец был выдающимся автором сатиры, то и сатирические рассказы А.П. Чехова в его переводах звучат ярче и острее, чем юмористические.

Слабый вывод! Добавляй, исходя из теоретической главы. Почему так (а не иначе Крапива переводит; указывай уровни эквивалентности и т.д.).