Некоторые методологические замечания по поводу политики структурной перестройки экономики в Африке и ее оценки

В 1993 г. Управление вице-президента Мирового банка провело исследование политики структурной перестройки, осуществляемой Банком в Африке. Ее результаты, по словам вице-президента и главного экономиста, " вызывали тревожные вопросы относительно масштаба и действенности реформаторских усилий" (World Bank, 1994a xi). Исследование, опубликованное в 1994 г., должно было дать свидетельства экономических выгод политики структурной перестройки, рекомендованной Банком. Результаты этого исследования широко освещались в средствах массовой информации и на международных форумах по проблемам развития как доказательства правоты международных институтов, защищающих политику макроэкономической стабилизации, несмотря на социальные и политические издержки такой политики. Ввиду прямого отношения этой проблемы и этого доклада к спорам о развитии и отсталости в новой глобальной экономике, я полагаю полезным подвергнуть сомнению эмпирические данные, представленные в докладе: мы погрузимся в некоторые мелкие детали статистики, использованной для оправдания провалившейся политики. В рамках этого комментария я просто укажу на ошибочные процедуры, приглашая читателя вынести собственные суждения, сверившись с докладом. Чтобы упростить дело, я не ввожу другие источники данных, но принимаю данные так, как они представлены, не останавливаясь на вопросе об их точности (что само по себе небесспорно).

В двух словах, процедура, которой следовали авторы доклада, состояла в том, чтобы разбить 26 стран к югу от Сахары, согласно их " хорошему" или " дурному" поведению в вопросах макроэкономической политики, на три группы, для которых было характерно соответственно: значительное улучшение макроэкономической политики, слабое улучшение и ухудшение. Терминология, конечно, предполагает, что экономическое улучшение измеряется динамикой ВВП на душу населения, которая должна в общих чертах следовать этой группировке. Затем по каждой стране и группе стран сравниваются темпы среднегодового роста ВВП за два периода: 1981-1986 гг. (перед началом структурной перестройки экономики) и 1987-1991 гг. (когда ее эффект дал о себе знать). Хотя положение стран в целом не слишком улучшилось (разница в темпах роста между периодами составляет 0, 5 процентных пункта), разница в темпах роста между группами показывает, что страны " с хорошей политикой" жили несколько лучше, чем страны " со слабым улучшением политики" (медиана распределения -1, 8 процентных пункта против 1, 5) и намного лучше, чем страны " с ухудшающейся политикой" (медиана - 2, 6 процентных пункта) (см.: World Bank 1994a: 138, table 5.1).

В докладе сделан следующий вывод: " Налицо награда за проведение политики структурной перестройки, так как в странах, которые продвинулись дальше в осуществлении хорошей политики, особенно хорошей макроэкономической политики, наблюдалось возобновление экономического роста" (Vice-President's foreword, p. xi). Я утверждаю, что этот вывод неточен и вводит в заблуждение в том виде, в котором он высказан, а в целом он базируется на статистическом артефакте. Неточен потому, что две кз шести стран " с хорошей политикой" (согласно критериям Мирового банка) в действительности снизили свои темпы роста между данными периодами: Буркина-Фасо - на 1, 7 пункта и Гамбия - на 0, 8 пункта. Сделанный в докладе вывод вводит в заблуждение, поскольку страна с наилучшим результатом из всех 26 - Мозамбик, улучшившая свой рост на 7, 6 пункта, оказалась глубоко внизу, в группе стран " с плохой политикой". Кроме того, три страны с наилучшими результатами, Нигерия, Гана и Танзания, улучшили свой темп в большей степени потому, что в исходном периоде у них были существенно негативные темпы роста в предшествующем периоде (-4, 6; -2, 4; -1, 7%), что также характерно и для Мозамбика. Наконец, это суждение является статистическим артефактом, поскольку расчеты по группам (медианы распределения и средние величины) искажены из-за больших различий в размерах групп (6 стран с хорошей политикой, 9 стран " со слабой политикой" и 11 стран " с плохой политикой").

Дело в следующем: если вы берете 26 стран, находящихся в целом в плохом положении, и группируете вместе 11 из них, как " ухудшающиеся", а 6 - под рубрикой " хорошая политика", то для членов группы 11 будет труднее показать хорошую среднюю величину, чем для членов группы 6, просто потому, что в группу 11 стран войдет больше " низких величин" из-за простой статистической вероятности.

Изменим процедуру и сгруппируем страны по их фактическим результатам с точки зрения повышения темпов роста. Возьмем теперь верхнюю треть распределения, т. е. 8 стран (в диапазоне темпов экономического роста между 2, 2 и 1, 6). Какие страны найдем мы в такой группе " экономических отличников"? Используя категории Мирового банка, мы находим в ней три страны " с хорошей политикой" (Нигерия, Гана и Танзания), три страны " со слабым улучшением" и две страны " с ухудшением" (Мозамбик и Сьерра-Леоне, обе в верхней шестерке). Это едва ли может считаться базой для значимой корреляции, не говоря уже о получении выводов, касающихся политики развития. И в самом деле, если мы ранжируем 26 стран по двум шкалам: одна - по повышению уровня ВВП на душу населения, а другая - по степени последовательности проведения политики структурной перестройки, оба ряда будут значительно различаться.

В докладе рассчитана линейная регрессия между политикой и ростом ВВП, которая, как показано, является значимой, но только после коррекции уравнения с целью элиминировать эффект темпов роста в период до проведения в жизнь политики структурной перестройки, поскольку авторы признают, что страны, которые показали особенно плохие результаты, с большей вероятностью показывают улучшение политики (с. 140). Это лишает такие расчеты всякого значения. Если мы устраним из группы б " хороших" страны с плохими результатами в первом периоде (Нигерия, Гана и Танзания), вся группа исчезает, поскольку, как заявлено, темп роста двух других стран фактически уменьшился. Единственной звездой, в конечном счете, останется Зимбабве, показавшая " потрясающее" увеличение темпов роста - с 0, 3 до 1, 0% в год.

В конечном счете, трудно понять, почему авторы доклада предприняли все эти титанические усилия для доказательства своего тезиса, подчеркивающего значение роста экспортного потенциала как инструмента развития в глобальной экономике. В итоге они убедились лишь в том, что " эффект условий торговли не является значимым и обычно проявляется с обратным знаком (улучшение условий торговли замедляет рост)" (с. 140). Но и на это у них есть ответ: " Этот результат отражает особенности краткосрочного периода исследования и не должен восприниматься как противоречащий хорошо установленному в долгосрочной перспективе позитивному отношению между ростом и условиями торговли" (с. 140). Но " особенности краткосрочного периода, подвергшегося исследованию", не мешают авторам принимать менее негативные тенденции роста в качестве подтверждения благ политики реструктуризации. Вот так решения принимаются и легитимизируются expost в Зазеркалье международных финансовых институтов.

3. Сетевое предприятие: культура, институты и организации информациональной экономики

3.1 Введение

Как и все исторически отчетливые формы производства, информациональная экономика характеризуется своей специфической культурой и институтами. Однако в наших аналитических рамках культуру не следует рассматривать как совокупность ценностей и верований, связанных с конкретным обществом. Развитие глобальной информациональной экономики характерно как раз тем, что она возникает в разных культурных/национальных контекстах - в Северной Америке, Западной Европе, Японии, в странах " китайского круга", России, Латинской Америке, а также ее планетарным размахом, затрагивающим все страны и ведущим к мультикультурной системе координат. В самом деле, попытки предложить теорию " культурно обусловленных экономик" для объяснения новых процессов развития на базе философий и ментальностей (наподобие конфуцианства), особенно в Азиатско-тихоокеанском регионе¹, не выдерживают пристального взгляда исследователей-эмпириков². Но разнообразие культурных контекстов, в которых информациональная экономика возникает и эволюционирует, не мешает наличию общей матрицы организационных форм в процессе производства, распределения и потребления. Без таких организационных предпосылок ни технологические изменения, ни политика государств, ни стратегии фирм не смогли бы сойтись воедино в новой экономической системе. Вместе с растущим количеством ученых я утверждаю, что культуры фундаментально проявляют себя через свою встроенность в институты и организации³. Под организациями я понимаю специфические системы средств, ориентированные на выполнение специфических задач. Под институтами я понимаю организации, наделенные необходимой властью для выполнения некоторых специфических задач от имени общества в целом. Культура, имеющая значение для структуры и развития данной экономической системы, - это культура, воплощаемая в организационных логиках. Говоря словами Николь Биггарт, " под организационными логиками я имею в виду легитимирующий принцип, выработанный в совокупности производных социальных практик. Иными словами, организационные логики есть мыслительная база для институционализованных отношений власти" ⁴.

Моя идея состоит в том, что появление информациональной экономики характеризуется развитием новой организационной логики, соотнесенной с текущим процессом технологических изменений, но не зависящей от него. Именно сходимость и взаимодействие новой технологической парадигмы с новой организационной логикой и составляет историческую основу информациональной экономики. Однако эта организационная логика в разных культурных и институциональных контекстах проявляет себя в разных формах. Таким образом, в этой главе я попытаюсь объяснить одновременно общность организационных соглашений в информациональной экономике и их контекстуальное разнообразие. В дополнение к этому, я рассмотрю генезис новой организационной формы и условия ее взаимодействия с новой технологической парадигмой.

¹ Berger (1987); Berger and Hsiao (eds) (1988).

² Hamilton and Biggart (1988); Biggart (1991); Clegg (1990); Whitley (1993); Janelli (1993).

³ Granovetter (1985); Clegg (1990); Evans (1995).

⁴Biggaгt(1992: 49).

3.2 Организационные траектории в период реструктуризации капитализма и перехода от индустриализма к информационализму

Структурная перестройка экономики в 1980-х годах вызвала в деловых организациях появление ряда новых реорганизующих стратегий⁵. Некоторые исследователи, в частности Пиоре и Сабель, считают, что экономический кризис 1970-х годов был результатом истощения возможностей системы массового производства и представляет собой " второй индустриальный водораздел" в истории капитализма⁶. Другие, как Харрисон и Сторпер⁷, полагают, что распространение новых организационных форм, а некоторые из них уже много лет практиковались в отдельных фирмах и странах, было реакцией на кризис прибыльности в процессе капиталистического накопления. Третьи, как Кориа⁸, предполагают, что долгосрочная эволюция от фордизма к постфордизму была выражением " великого перелома", исторической трансформации отношений между производством и потреблением, с одной стороны, и потреблением и конкуренцией, с другой. Но, несмотря на различие подходов, результаты анализа совпадают в четырех фундаментальных пунктах:

1) каковы бы ни были причины и происхождение организационной трансформации, на середину 1970-х годов приходится крупный водораздел (индустриальный или иной) в организации производства и рынков в глобальной экономике;

2) организационные изменения взаимодействовали с распространением новой информациональной технологии, но, по большей части, происходили независимо от нее и, как правило, предшествовали распространению информационных технологий в коммерческих компаниях;

3) фундаментальная цель организационных изменений в различных формах состояла в том, чтобы справиться с неопределенностью, вызванной стремительными темпами изменений в экономической, институциональной и технологической среде фирмы, путем повышения гибкости производства, менеджмента и маркетинга;

4) многие организационные изменения были направлены на пересмотр трудовых процессов и занятости путем введения модели " подтянутого производства" (lean production) с целью экономии трудовых затрат путем автоматизации рабочих мест, устранения ряда рабочих задач и " уплощения" многослойной менеджерской иерархии.

Однако в этих широких интерпретациях крупных организационных изменений за последние два десятилетия обнаруживается чрезмерная склонность к смешению в одной-единственной эволюционной тенденции множества процессов, хотя и взаимосвязанных, но фактически различных. В параллельном анализе, ведущем к понятию технологических траекторий⁹, я предлагаю рассмотреть развитие различных организационных траекторий, а именно, специфическую расстановку системы средств, ориентированных на повышение производительности и конкурентоспособности в новой технологической парадигме и в новой глобальной экономике. В большинстве случаев эти траектории берут начало в индустриальных организационных формах, таких, как вертикально интегрированная корпорация и маленькое независимое деловое предприятие, которые стали неспособны выполнять свои задачи в новых структурных условиях в сфере производства и рынков, -тенденция, которая со всей очевидностью проявилась в ходе кризиса 1970-х годов. В других культурных контекстах новые организационные формы выросли из старых, отодвинутых в сторону классической моделью индустриальной организации и обретших новую жизнь в требованиях новой экономики и возможностях, предлагавшихся новыми технологиями. Из процесса капиталистической реструктуризации и индустриального перелома возникло несколько организационных трендов. Прежде чем говорить об их потенциальном слиянии в новой организационной парадигме, их следует рассмотреть по отдельности.

⁴Biggaгt(1992: 49).

⁵ Hamson (1994); Sengenberger and Campbell (eds) (1992); Williamson (1985).

⁶ Piore and Sabel (1984).

⁷ Hamson (1994).

⁸ Сoriat (1990)

⁹Dosi(1988).

3.2.1 От массового производства к гибкому производству

Первая и наиболее значимая тенденция организационной эволюции, выявленная особенно в пионерной работе Пиоре и Сабеля, - это переход от массового производства к гибкому производству, или, в формулировке Кориа, от фордизма к постфордизму.

Модель массового производства была основана на повышении производительности за счет экономии на масштабе производства в конвейерном механизированном процессе изготовления стандартизованной продукции, при условии контроля обширного рынка со стороны специфической организации - крупной корпорации, построенной на принципе вертикальной интеграции и институционализованного социального и технического разделения труда. Эти принципы были встроены в методы менеджмента под названием " тейлоризм" и " научная организация труда" и приняты как Генри Фордом, так и Лениным.

Когда спрос сделался непредсказуемым ни по количеству, ни по качеству; когда рынки во всем мире диверсифицировались и вследствие этого стали с трудом поддаваться контролю; когда темп технологических изменений сделал устаревшим узкоспециализированное производственное оборудование, система массового производства стала слишком жесткой и дорогой для новой экономики. Предварительным ответом на такую жесткость стала гибкая производственная система. Она практиковалась и теоретически осмысливалась в двух различных формах: как гибкая специализация, в формулировке Пиоре и Сабеля, на базе опыта индустриальных районов Северной Италии, где " производство приспосабливается к непрестанным изменениям, не претендуя на контроль над ними" ¹⁰; в структуре индустриальных ремесел (crafts) или производства на заказ. Подобная практика наблюдалась исследователями в фирмах, предоставляющих наиболее развитые услуги (advanced services), например в банковском деле¹¹

Однако практика индустриального менеджмента в недавние годы привнесла другую форму гибкости: динамическую гибкость, в формулировке Кориа, или гибкое производство с большим объемом выпуска, по определению Коэна и Зисмана, принятому также Бэйреном, характеризующее трансформацию страхового дела¹². Гибкие производственные системы с большим объемом выпуска, обычно связанные с растущим спросом на данный продукт, объединяют высокие объемы выпуска, позволяющие обеспечить экономию на масштабе производства, с приспособленными к работе на конкретный заказ, легко перепрограммируемыми производственными системами, позволяющими экономить на размахе операций. Новые технологии позволяют перестроить сборочные линии, характерные для крупной корпорации, в набор легко программируемых производственных единиц, которые могут быстро реагировать на вариации рынка (гибкость продукции) и на изменения в технологии (гибкость процессов).

¹⁰ Piore and Sabel (1984: 17)

¹¹Hirschhom (1985); Bettinger (1991); Daniels (1993).

¹² Coriat (1990: 165); Cohen and Zysman (1987); Baran (1985).

¹³ Weiss (1988); Sengenberger et al. (eds) (1990); Clegg (1990).

3.2.2 Малый бизнес и кризис крупной корпорации:
миф и реальность

Вторая отчетливая тенденция, прослеживаемая в последние годы аналитиками, - это кризис крупной корпорации и высокая жизнеспособность малых и средних фирм как агентов инновации и источников создания новых рабочих мест¹³. В глазах некоторых наблюдателей, кризис есть необходимое следствие стандартизованного массового производства, тогда как возрождение ремесленного производства на заказ и гибкая специализация лучше проводятся в жизнь малым бизнесом¹⁴. Беннет Харрисон выступил с уничтожающей эмпирической критикой этого тезиса¹⁵. Согласно его анализу, основанному на данных по Соединенным Штатам, Западной Европе и Японии, крупные корпорации продолжали концентрировать растущую долю капитала и рынков во всех ведущих экономиках; их доля в занятости, за исключением Соединенного Королевства, не изменилась за последнее десятилетие; мелкие и средние фирмы остаются, по большей части, под финансовым, коммерческим и технологическим контролем крупных корпораций; малые предприятия являются менее технологически развитыми и менее способны к технологической инновации в продукции и процессах, чем крупные фирмы. Более того, на основе работ итальянских исследователей (особенно Бьянки и Белусси) он показывает, как прототипы гибкой специализации, - итальянские фирмы Эмилиа Романьи в начале 1990-х годов, - прошли через серию слияний и либо попали под контроль крупных корпораций, либо сами стали крупными корпорациями (например, Benetton), либо, оказавшись неспособными угнаться за темпами конкуренции, оставались маленькими и разобщенными, как в округе Прато.

Некоторые из этих высказываний противоречивы. Работы других исследователей указывают на несколько иные выводы¹⁶. Например, в исследовании итальянских малых фирм, проведенном Скиатарелла, предполагается, что малые предприятия опережают крупные фирмы в создании рабочих мест, прибылях, инвестициях на одного занятого, технологическом обновлении, производительности и добавленной стоимости. Фридман в исследовании японской индустриальной структуры утверждает, что именно в густой сети малых и средних предприятий-субподрядчиков и коренится японская конкурентоспособность. Расчеты Майкла Тейца и его сотрудников, проведенные несколько лет назад при обследовании малых предприятий Калифорнии, также указывают на жизненную силу и критическую экономическую роль малых предприятий¹⁷.

На самом деле, мы должны отделить аргумент, обосновывающий смещение экономической мощи и технологических возможностей от крупных корпораций к малым фирмам (тенденция, которая, согласно Харрисону, не подтверждается эмпирическими свидетельствами), от аргумента, обосновывающего процесс упадка крупной, вертикально интегрированной корпорации как организационной модели. И действительно, Пиоре и Сабель предвидели возможность выживания корпорационной модели через то, что они назвали " мультинациональное кейнсианство" (по их терминологии), т. е. экспансию и завоевание мировых рынков конгломератами корпораций, рассчитывающих на растущий спрос в быстро индустриализирующемся мире. Но, чтобы этого добиться, корпорации должны изменить свои организационные структуры. Некоторые изменения подразумевали растущее использование субподрядов мелким и средним бизнесом, жизненная сила и гибкость которого позволила добиться выигрыша в производительности и эффективности как для крупных корпораций, так и для экономики в целом¹⁸.

Таким образом, в одно и то же время истинно то, что мелкие и средние предприятия представляются формами организации, хорошо приспособленными к гибкой производственной системе информациональной экономики, а также и то, что их обновленный динамизм попадает под контроль крупных корпораций, остающихся в центре экономической структуры новой глобальной экономики. В действительности мы наблюдаем не кончину больших и могущественных корпораций, а кризис традиционной корпорационной организационной модели, основанной на вертикальной интеграции и иерархическом функциональном управлении линейно-аппаратной (" staff and line") системой строгого технического и социального разделения труда на фирме.

¹³ Weiss (1988); Sengenberger et al. (eds) (1990); Clegg (1990).

¹⁴ Piore and Sabel (1984); Lorenz (1988); Birch (1988).

¹⁵Hamson(1994).

¹⁶ Weiss (1988, 1992).

¹⁷ Schiatarella (1984); Friedman (1988); Teitz et al. (1981).

¹⁸ Gегеffi (1993).