Пиноккио

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Пиноккио

Я разговаривала с Эндером и его сестрой, Валентиной. Она историк.

Она роется в книгах, чтобы найти рассказы о людях. Затем пишет рассказы о том, что ей удалось найти, и отдает это всем остальным людям.

Но если эти рассказы уже существуют, зачем она пишет их с самого начала?

Потому что они не всегда понятны. Она же помогает людям их понять.

Раз люди, более приближенные к тем временам, их не понимали, как может случиться такое, что она, приходя значительно позже, их понимает?

Я и сама спросила об этом. Валентина утверждает, что и сама не всегда понимает их лучше. Но давние пишущие понимали, что эти рассказы означали для людей их времени, она же сама понимает, что они означают для людей ее собственного времени.

И все-таки они каждый раз считают его истинным воспоминанием?

Валентина что-то объясняла мне о рассказах, которые правдивы, и о других, которые верны. Только я ничего из ее объяснений не поняла.

А почему они с самого начала тщательно не запомнят свои рассказы? Тогда бы им не пришлось все время себя обманывать.

Закрыв глаза, Цинь-цзяо сидела перед терминалом. Она размышляла. Вань-му расчесывала ей волосы; плавные, размеренные движения щетки, само дыхание девушки уже доставляли облегчение.

Сейчас было время, когда Вань-му могла обращаться к Цинь-цзяо свободно, без опасений, что сможет помешать чему-то очень важному. Ну, а поскольку Вань-му была Вань-му, она использовала расчесывание на то, чтобы задавать вопросы. А было их множество.

В первые дни все они касались голоса богов. Понятно, что Вань-му с облегчением узнала, что практически всякий раз достаточно проследить за одним слоем дерева, ведь она опасалась, что Цинь-цзяо каждый вечер приходится проходить весь пол.

Но она продолжала задавать вопросы обо всем, что только имело связь с очищением. А почему бы тебе просто не проследить один слой сразу же утром, чтобы весь день уже не думать об этом? Почему бы вообще не закрыть пол ковром? Ей трудно было объяснить, что богов не обманешь такими простенькими штучками.

А если бы в целом мире не было ни единого кусочка дерева? Разве тогда боги сожгли бы тебя как клочок бумаги? Или же с неба слетел бы дракон, чтобы похитить тебя?

Цинь-цзяо не могла ответить на вопросы Вань-му. Она могла лишь повторять, что боги требуют от нее именно такого служения. Если бы не было древесины, то боги и не требовали бы прослеживания слоев. На что Вань-му заметила, что следовало бы издать приказ о запрете пользования деревянными полами, и тогда Цинь-цзяо перестала бы мучиться.

Те, кто не слыхал голоса богов, не могли понять…

Но сегодня вопросы Вань-му уже не имели ни малейшей связи с богами. Во всяком случае, поначалу.

— Так что же, в конце концов, остановило Лузитанский Флот? — спросила девочка.

Еще немного, и Цинь-цзяо, не раздумывая, ответила бы с улыбкой: если бы я знала, то смогла бы наконец-то спокойно вздохнуть. Но внезапно она осознала, что Вань-му даже и знать не может об исчезновении флота.

— Но ведь я же могу читать, правда? — ответила на это Вань-му, возможно даже с излишней гордостью.

Хотя, а почему бы ей и не гордиться? Цинь-цзяо хвалила ее без всяких задних мыслей, поскольку девочка училась исключительно быстро и до многого могла додуматься вполне самостоятельно. Она была очень умной. Цинь-цзяо не удивилась бы, если бы Вань-му понимала гораздо больше, чем даже признавалась.

— Я же вижу, что на твоем терминале, — продолжала Вань-му. — И всегда это как-то связано с Лузитанским Флотом. О нем ты разговаривала с отцом в первый же день моего здесь появления. Тогда я мало чего поняла, но теперь знаю, что имеется в виду. — В ее голосе вдруг прозвучало возмущение. — Хорошо было бы, если бы боги наплевали в лицо тому, кто выслал эти корабли.

Эта резкость сама по себе была чем-то странным. Ну а то, что Вань-му выступала против Звездного Конгресса — в это вообще невозможно было поверить.

— Ты знаешь, кто выслал эти корабли? — спросила Цинь-цзяо.

— Конечно. Эгоистичные политики, которые пытаются уничтожать всякую надежду на независимость колониальных миров.

Следовательно, Вань-му знала, что бунтует против власти. Цинь-цзяо сама с отвращением вспомнила те слова, что были сказаны ею много лет назад. Но услыхать их вновь, сказанные в собственном присутствии, собственной тайной наперсницей… это чудовищно.

— Что ты можешь знать об этом? Это дела Конгресса, а ты тут рассуждаешь о независимости колоний и…

Вань-му стояла на коленях, касаясь лбом пола. Цинь-цзяо сразу же уствдилась своей суровости.

— Я удивляюсь, что ты говоришь такие вещи. Вот и все. Кто это наговорил тебе подобной чуши?

— Не все, — не согласилась Цинь-цзяо. — Отец никогда такого не говорил. С другой же стороны, Демосфен твердит об этом, не переставая.

Цинь-цзяо вспомнила, что испытала, впервые прочитав эссе Демосфена… каким логичным, истинным и откровенным показалось оно ей тогда. Только впоследствии, когда отец объяснил ей, что Демосфен — это враг правителей, а значит и враг богов… Тогда до нее дошло, сколь гладки и обманчивы слова изменника, которые почти что убедили ее, будто Лузитанский Флот — это зло. Раз Демосфену не хватило малого, чтобы обмануть образованную, богослышащую девушку, то ничего удивительного, что сейчас услыхала его слова, повторяемые как истинные, от девочки из народа.

— Предатель, который явно имеет больший успех, чем кто-либо мог подозревать.

Понимает ли Звездный Конгресс, что идеи Демосфена повторяются людьми, которые ничего о нем не слыхали? Понимает ли кто-нибудь там, что это означает? Идеи Демосфена вошли в сознание простого народа. Ситуация стала более опасной, чем считала Цинь-цзяо. Отец мудрее; он наверняка уже знает об этом.

— Ладно, не будем, — сказала Цинь-цзяо. — Расскажи-ка мне лучше о Лузитанском флоте.

— Ну ладно, — согласилась, хотя и весьма осторожничая, Вань-му. — Отец говорит… и еще господин Ку-вей, это очень мудрый приятель отца, который сдавал экзамены на государственного служащего, и не хватило самой малости, чтобы сдал…

— Очень нехорошо, что Конгресс выслал флот… причем, столь огромный… чтобы атаковать самую маленькую колонию. И всего лишь за то, что те отказались послать двух своих граждан на суд на другую планету. Они говорят, что вся правота на стороне Лузитании, поскольку высылка людей вопреки их воле с одной планеты на другую означает для них утрату семьи и друзей. Навсегда. Это все равно, что казнить их еще до суда.

— Об этом должен решать суд их собственного мира. Там люди их знают и могут справедливо оценить преступление. Конгресс не имеет права решать об этом издалека, раз ничего не знает, и еще меньше — понимает. — Вань-му склонила голову. — Так говорил господин Ку-вей.

Цинь-цзяо скрыла отвращение, которое пробудили в ней изменнические слова Вань-му. Это очень важно — знать, что говорят простые люди. Даже если Цинь-цзяо была уверена в том, что боги рассердятся на нее за само выслушивание этих слов.

— Так ты считаешь, что Лузитанский Флот нельзя было высылать?

— Если они без серьезных причин смогли выслать флот против Лузитании, что их удержит от того, чтобы выслать флот против Дао? Ведь мы тоже колония, мы не входим в Сто Миров, мы не члены Звездного Конгресса. Что их может остановить, если они объявят Фей-цы изменником? Или заставить его лететь на какую-нибудь отдаленную планету, откуда он не возвратится даже через шестьдесят лет?

Даже сама мысль об этом была отвратительна; Вань-му поступила нагло, включая отца в дискуссию. И не потому, что была всего лишь служащей. Наглой была сама мысль, будто Хань Фей-цы будет обвинен в каком-либо проступке. Цинь-цзяо на мгновение утратила контроль над собой и дала выход раздражению.

— Звездный Конгресс никогда не поставил бы моего отца перед судом будто преступника! — воскликнула она.

— Извини меня, Цинь-цзяо. Ведь ты только попросила меня повторить то, что говорил мой отец.

— Так выходит, твой отец говорил о Хань Фей-цы?

— Все в Жоньлей знают, что Хань Фей-цы — это самый уважаемый житель Дао. Мы гордимся тем, что дом Рода Хань находится в нашем городе.

Выходит, подумала Цинь-цзяо, ты прекрасно понимала, сколь велики твои амбиции, когда решила сделаться служащей у его дочери.

— Я не хотела его оскорбить. И они тоже — нет. Но разве это неправда, что если бы Звездный Конгресс пожелал, то он мог бы приказать Дао, чтобы мы отослали твоего отца на другую планету, чтобы он там предстал перед судом?

— Но ведь они могли бы? — не отступала Вань-му.

— Дао — колония, — ответила Цинь-цзяо. — Закон разрешает это, но никогда…

— Если они сделали это на Лузитании, то почему бы им не сделать этого и на Дао?

— Потому что ксенологи на Лузитании были виновны в преступлении, которое…

— Люди на Лузитании так не считали. Их правительство отказалось выслать ксенологов на суд.

— И это самое ужасное. Как планетарное правительство посмело подумать, будто знает о чем-то лучше Звездного Конгресса?

— Но ведь на Лузитании все знали, — заявила Вань-му так, как будто говорила о совершенно естественных вещах, известным всем и каждому. — Они знали этих людей, этих ксенологов. Если бы Звездный Конгресс вызвал Хань Фей-цы на другую планету, чтобы там судить его за преступление, о котором мы знаем, что он его не совершал… Неужто ты считаешь, что бы и мы не подняли бунт, вместо того, чтобы отдавать на расправу столь великого человека? А они бы тогда выслали флот против нас.

— Звездный Конгресс — это источник всяческой справедливости в Ста Мирах, — решительно заявила Цинь-цзяо. Обсуждение пришло к концу.

Только наглость Вань-му при этом не умолкла.

— Но ведь Дао еще не входит в число Ста Миров, — сказала она. — Мы всего лишь колония. Они могут сделать с нами все, что только захотят, а это никак не справедливо.

Под конец Вань-му даже дернула головой, как будто верила, что одержала победу. Цинь-цзяо же чуть не расхохоталась. Она и на самом деле рассмеялась бы, если бы не была такой рассерженной. Отчасти — потому что Вань-му столько раз перебивала ее и даже спорила, чего учителя пытались избегать. Тем не менее, это хорошо, что Вань-му такая смелая. Гнев Цинь-цзяо доказывал, что она слишком уж привыкла к незаслуженному почтению, оказываемому ее мыслям только лишь за то, что они исходили от богослышащей. Следовало бы даже поддержать Вань-му в том, чтобы она говорила с нею так почаще. Так что эта часть гнева Цинь-цзяо была несправедливой, и ее необходимо было подавить.

Только вот гораздо более серьезным поводом для раздражения было то, как Вань-му высказывалась о Звездном Конгрессе. Как будто она совершенно не признавала Конгресс наивысшим органом власти над всем человечеством, как будто считала, что Дао важнее коллективной воли всех миров. Даже если бы случилось невозможное, и Хань Фей-цы пришлось бы предстать перед судом на планете, расположенной в сотне световых лет, он пошел бы на это без малейших колебаний. И он бы разъярился, если бы кто-нибудь на Дао попытался ему в этом воспрепятствовать. Бунт, как на Лузитании? О таком не могло бы быть и речи. При самой только мысли об этом Цинь-цзяо чувствовала себя грязной.

Грязной. Нечистой. Из-за этих бунтарских мыслей она тут же начала всматриваться в слои на досках.

— Цинь-цзяо! — воскликнула Вань-му, как только Цинь-цзяо опустилась на колени и склонилась над полом. — Скажи мне, пожалуйста, что боги не карают тебя за то, что ты слушаешь того, что я тут наговорила!

— Они меня не карают, — ответила Цинь-цзяо. — Они очищают.

— Но ведь это были даже и не мои слова, Цинь-цзяо. Это слова людей, которых здесь и нет с нами.

Но ведь это же не справедливо, чтобы тебе приходилось очищаться за взгляды, которые ты даже не разделяешь.

— Обязана ли я выслушивать то, что даже сами боги несправедливы?

— Ну конечно, если они наказывают тебя за слова других людей.

Нет, эта девица ведет себя совершенно непристойно!

— Точно так же они могли бы наказывать тебя за то, что на тебя воздействует гравитация, или падает дождь!

— Если они прикажут мне очиститься по этой причине, я сделаю это и назову справедливостью, — заявила Цинь-цзяо.

— В таком случае, это слово не имеет никакого значения! — воскликнула Вань-му. — Когда ты его проговариваешь, то понимаешь «все, что решат боги». Но когда его высказываю я, то имею в виду лишь то, что людей наказывают за то, что они сделали специально; о том…

— Я послушна тому, что боги посчитают справедливым.

— Справедливость остается справедливостью, что бы боги об этом не думали.

Цинь-цзяо хотелось вскочить и ударить свою тайную наперсницу. И она имела право: Вань-му доставляла ей такую боль, как будто только что ударила ее сама. Только у Цинь-цзяо не было привычки бить кого-то, кто не мог ей ответить. Кроме того, она отметила более интересную загадку. Ведь это же боги послали ей Вань-му — Цинь-цзяо была в этом уверена. Поэтому, вместо того, чтобы спорить непосредственно с Вань-му, ей следовало догадаться, что хотели передать ей боги, присылая к ней служанку, повторяющую столь недостойные, дерзкие слова.

Боги сделали так, чтобы Вань-му сказала, что это несправедливо: карать всего лишь за то, что ты выслушиваешь лишенные уважения мнения. Возможно, такое утверждение является правдой. Но правдой является и то, что боги не могут быть несправедливыми. Значит, Вань-му нельзя наказывать за выслушивание мятежных замечаний других людей. Нет. Цинь-цзяо должна очиститься, поскольку где-то в глубине, в самой сердцевине своего сердца, она продолжает сомневаться в послании Звездного Конгресса; она продолжает верить в то, что они поступают несправедливо. Цинь-цзяо тут же поползла к ближайшей стенке и разыскала соответственный слой. Благодаря словам Вань-му, она открыла в себе самой тайное недостоинство. Боги подвели ее еще на шаг ближе к познанию самых мрачных уголков ее " я", чтобы в один прекрасный день ее полностью заполнило сиянием. Чтобы подобным образом она заслужила имя, которое сейчас является только лишь насмешкой. Какая-то частица внутри меня до сих пор еще не верит в правоту Звездного Конгресса. О боги, ради моих предков, ради моего народа, ради моих повелителей и меня самой, в конце концов, очистите меня от сомнений и сделайте непогрешимой.

Чтобы очиститься, хватило одной доски. Это хороший знак. Выходит, она узнала нечто важное. Когда Цинь-цзяо закончила, она увидала, что Вань-му молча следит за ней. Злость уже совершенно испарилась. Девушка была благодарна Вань-му, что та, будучи неосознанным орудием богов, помогла ей понять новую истину. Но Вань-му обязана была понять и то, что перешла определенную границу.

— В этом доме все мы — лояльные слуги Звездного Конгресса, — заявила Цинь-цзяо. Она говорила ласково, с самым добрым выражением на лице, которое только сумела удержать. — И ты сама, если только желаешь быть верна этому дому, тоже от всего сердца служишь Конгрессу.

Разве могла она объяснить Вань-му, с каким трудом ей самой довелось усвоить этот урок… с какими усилиями она до сих пор его воспринимала? Вань-му нужна была ей затем, чтобы ей стало легче, а не труднее.

— Я не знала, святейшая, — ответила на это Вань-му. — И не догадывалась. Всегда я слыхала имя Хань Фей-цы, упоминаемое как имя наиблагороднейшего слуги Дао. И я считала, что и ты сама служишь Дао, а не Конгрессу. В противном случае, я бы никогда…

— Никогда бы не выразилась плохо о Конгрессе, — закончила Вань-му. — Я бы служила тебе, пускай даже пришлось бы жить в доме дракона.

А может так оно и есть, подумала Цинь-цзяо. Возможно, бог, что приказывает мне очищаться, на самом деле это дракон, жаркий и холодный. Ужасный и прекрасный одновременно.

— Помни, Вань-му: мир, называемый Дао, это еще не Дао. Он был назван так, только лишь для того, чтобы напоминать нам, чтобы в будничной своей жизни мы не свернули с Дао, с Пути. Мой отец и я служим Конгрессу, поскольку тот правит по воле небес. И Дао, следовательно, требует, чтобы желания Конгресса предпочесть, ставить выше желаний и потребностей обитателей конкретного мира, называемого Дао-Путем.

Вань-му глядела на хозяйку с широко открытыми глазами. Она даже не мигала. Поняла ли она? Поверила ли? Не важно. Придет время, и она поверит.

— А теперь уходи, Вань-му. Мне надо работать.

— Хорошо, Цинь-цзяо. — Вань-му немедленно поднялась и, низко поклонившись, вышла.

Цинь-цзяо уселась за терминалом. Но как только стала вызывать на экран новые сообщения, вдруг осознала, что в комнате еще кто-то есть. Она повернулась на своем стуле; в дверях стояла Вань-му.

— Является ли обязанностью тайной наперсницы выявлять тебе всякую мудрость, что приходит ей на ум, пускай даже потом это окажется глупостью?

— Ты можешь говорить мне все, что только пожелаешь, — заверила ее Цинь-цзяо. — Разве когда-либо я наказывала тебя?

— Тогда прости меня, Цинь-цзяо, если я осмелюсь кое-что сказать о той великой задаче, над которой сейчас трудишься.

Ну что могла Вань-му знать о Лузитанском Флоте? Она была способной студенткой, но ведь Цинь-цзяо учила ее всего лишь основам всех дисциплин. Это абсурд, чтобы девочка смогла даже постичь проблему, не говоря уже о нахождении решения. Тем не менее, отец учил ее: слуги всегда счастливы, видя, что их голос доходит до хозяина.

— Ну скажи, — предложила Цинь-цзяо. — Как могла ты выдумать нечто более глупое чем то, что я уже говорила?

— Моя любимая старшая сестра, — начала Вань-му. — Идея эта, по сути своей, идет от тебя. Ты много раз повторяла, что ничто, известное физике или истории, не могло вызвать, чтобы флот мог исчезнуть столь совершенным образом. И к тому же — в один и тот же момент.

— Но ведь так случилось. И, следовательно, несмотря ни на что, такое возможно.

— Кое-что, сладчайшая Цинь-цзяо, пришло мне в голову, — сказала Вань-му, — когда мы изучали логику. О причинах и следствиях. Все время ты искала причину: что же вызвало исчезновение флота. А вот подумала ли ты о следствиях: чего хотел достичь некто, разрушая связь, или даже, уничтожая флот?

— Все знают, почему люди хотели его остановить. Они пытаются защитить права колонии либо же верят в безумный тезис о том, что Конгресс намеревается уничтожить pequeninos вместе со всеми людскими поселениями. Миллиарды людей желают остановить этот флот. У каждого из этих людей в сердце тлеет бунт, и все они неприятели богов.

— Тем не менее, кому-то это удалось, — ответила на это Вань-му. — Я только подумала: раз ты не можешь прямо установить, что произошло с флотом, то, возможно, тебе удастся найти того, кто это сделал, и вот это приведет тебя к открытию, каким образом он это сделал.

— Мы даже не знаем, был ли это кто-то, — объявила Цинь-цзяо. — Вполне возможно, что это что-то. У природных явлений нет собственных целей, поскольку они не обладают разумом.

— Выходит, я только зря заняла твое время, Цинь-цзяо. Прости меня, пожалуйста. Мне нужно было уйти еще тогда, когда ты мне приказывала.

Вань-му уже исчезла. Цинь-цзяо даже не знала, услыхала ли ее тайная наперсница последние слова утешения. Ну ничего, подумала она. Если Вань-му почувствовала себя оскорбленной, я извинюсь перед нею попозже. Она очень добра, поскольку хотела мне помочь. Следует ее заверить, что меня радует такое ее рвение.

Оставшись одна в комнате, Цинь-цзяо вернулась к терминалу и стала перелистывать рапорты. Она их все уже неоднократно прочитала, но ничего полезного так и не обнаружила. Почему же сегодня должно быть иначе? Возможно, все эти рапорты и сопоставления ничего и не показывают, поскольку в них ничего и нет. Может статься так, что флот исчез из-за какого-то обезумевшего бога. Рассказы давних времен упоминали о подобного рода случаях. Не осталось ни малейшего следа человеческого вмешательства, поскольку не человек это совершил. Интересно, чтобы сказал на это отец. Как сам Конгресс справился бы с сумасшедшим божеством? Ведь им не удалось отыскать даже этого мятежного писателя, Демосфена… Так моги бы они надеяться выследить и схватить бога?

Кем бы ни был Демосфен, размышляла Цинь-цзяо, сейчас он наверняка смеется. Он так долго пытался убедить людей, что правительство поступило несправедливо, высылая флот. А теперь флот исчез, именно так, как этого желал Демосфен.

Как желал Демосфен… Впервые Цинь-цзяо сопоставила в мыслях столь очевидную вещь, что даже не могла поверить в то, что ранее ее не заметила. Даже полиция на многих планетах приняла как утверждение, что в исчезновении флота наверняка замешаны приверженцы взглядов Демосфена. Они арестовали всех, кого подозревали в мятежных взглядах, и пытались вырвать у них показания. Но, ясное дело, самого Демосфена они не допрашивали, поскольку никто не знал, кто он такой.

Демосфен, столь хитрый, что уже много лет избегает демаскировки, несмотря на все расследования и попытки Звездного Конгресса; Демосфен — столь же таинственный, как и исчезновение флота. И если первый трюк ему удался, так почему не может пройти и другой? Возможно, если бы я обнаружила Демосфена, то установила бы и то, каким образом была нарушена связь с флотом.

Пока же у нее не было ни малейшего понятия, где начинать поиски. Но, во всяком случае, это уже означало совершенно новый подход. Уже не придется читать эти пустые, никому не нужные рапорты.

И внезапно Цинь-цзяо вспомнила, кто только что говорил практически то же самое. Она почувствовала, что краснеет, как горячая кровь приливает к щекам. Я поступила очень грубо, отнесясь к ней столь покровительственно, свысока. Девочка считала, что сможет мне помочь в моем столь важном задании. И вот теперь, пять минут спустя, засеянная ею мысль расцвела и обратилась в план. И даже если план ее окажется бесплодным, то ведь это она его мне предложила, во всяком случае, благодаря ей я начала о нем размышлять. Так что я сама была дурой, считая девочку глупышкой.

И внезапно ей вспомнились великие строчки песни ее прародительницы-сердца:

Поэтесса Ли Цинь-цзяо знала о боли, вызванной словами, что уже слетели с уст, и которые нельзя отменить. Но она была мудра; она помнила, что, хоть те слова и улетели, имеются и новые, которые ждут, когда их скажут… будто цветы персиков.

Чтобы утешиться в стыде от собственной огромной гордыни, Цинь-цзяо начала читать вслух строки песни. Во всяком случае, начала читать. Когда же она дошла до строчки

Мысли ее обратились к Лузитанскому Флоту. Она представила космолеты в виде речных лодок, разрисованных страшными мордами, но, тем не менее, дрейфующих по течению… Они так далеко были от берега, что как бы громко не кричали люди, их никто уже не услышит.

От драконьих лодок в мыслях своих она перешла к драконовым воздушным змеям. Теперь Лузитанский Флот представился ей в виде воздушных змеев, у которых порвались бечевки, и их подхватило ветром. Ничто уже не соединяет их с ребенком, который позволил им взлететь. Как прекрасно выглядят они на свободе, и сколь перепуганы должны они быть, раз никогда не желали стать свободными.

Моя прародительница-сердце могла заглушить собственный страх, когда выпивала, думала Цинь-цзяо. У нее был кто-то, с кем могла пить это вино. И даже сейчас,

Поэтесса вспоминает давнего друга. Кого должна вспоминать я? Где моя любовь? Чудесные времена, когда великая Цинь-цзяо была еще смертной, когда мужчины и женщины могли быть вместе любовниками и друзьями, не заботясь о том, кто из них является, а кто — нет, богослышащим. Женщина в те времена могла вести такую жизнь, что даже в одиночестве у нее оставались воспоминания. Я же не помню даже лица своей матери. Всего лишь плоские картинки; не удается вспомнить, как я отворачивалась, когда на меня глядели ее глаза. У меня есть только отец, но он подобен богу. Я могу его почитать, слушаться, даже любить, но не могу с ним играть, во всяком случае, не так, как по-настоящему. Когда я шучу с ним, то всегда держу в мыслях, а достойны ли такие шутки. И Вань-му: я так убеждала ее, что мы станем подругами, а ведь сама отношусь к ней как к служанке, ни на миг не забывая, кто из нас богослышащая. Это стена, которую нельзя пробить. Я одинока сейчас, и навсегда останусь одинокой.

Девушка вздрогнула. Разве древние греки не считали Луну холодной девственницей, охотницей? И я, разве, не такая? Шестнадцать лет, и меня еще не касался.

Я прислушиваюсь, только не слышу мелодии чьих-либо шагов…

Ничего. Только лишь отзвуки подготовки к трапезе: бряцание тарелок и ложек, смешки из кухни. Выйдя из задумчивости, Цинь-цзяо отерла ладонью непрошеные слезы. Как могла я думать, что одинока, раз живу в этом заполненном людьми доме, и все они всю мою жизнь заботились обо мне? Вот я сижу здесь и повторяю старинные стихи, а меня ждет работа.

Девушка вызвала на терминал все рапорты следствия по делу отождествления Демосфена.

На какое-то мгновение ей показалось, что и здесь она попала в тупик. Почти на четырех десятках планет кого-нибудь арестовывали за публикацию бунтовщических документов, подписанных этим именем. Звездный Конгресс сделал очевидные выводы: Демосфен — это всего лишь псевдоним, используемый всяким мятежником, желающим обратить к себе всеобщее внимание. Настоящего Демосфена не существует, нет никакой организованной группы под таким именем.

Относительно этого у Цинь-цзяо имелись некоторые сомнения. Демосфен имел потрясающие успехи, поднимая замешательства во всех мирах. Разве мог найтись на каждой из планет изменник, обладающий такими талантами? Мало правдоподобно.

А кроме того, вспоминая свое собственное чтение текстов Демосфена, Цинь-цзяо осознала, что замечает в них непоколебимую последовательность. Необычный сплав видений… отчасти, именно они становились причиной того, что демагог был столь убедителен. Все согласовывалось, создавая новый смысл.

Разве не Демосфен создал Иерархию Чуждости? Утланнинг, фрамлинг, рамен, варельсе. Нет. Это было написано давным-давно. Автором должен был быть совершенно другой Демосфен. Может, современные изменники считали себя наследниками давнего Демосфена? И они писали, чтобы поддержать независимость Лузитании, единственной планеты, где была обнаружена разумная раса инопланетян. Тогда они по праву подписывались именем первого человека, который дал понять человечеству, что Вселенная не делится между людьми и не-людьми, даже между разумными и не-разумными расами.

Некоторые из инопланетян, утверждал давний Демосфен, являются фрамлингами — людьми из других миров. Другие — это рамены — из чужого разумного вида, все же способные к взаимопониманию; мы можем сообща решить проблемы и предпринимать какие-то решения. Но имеются еще и варельсе: «разумные чудовища», разумные, но совершенно неспособные на контакт с людьми. Только лишь с варельсе война оправдана; с раменами же люди способны жить в мире и делить готовые к заселению миры. Так подсказывал непредубежденный, открытый разум, наполненный надеждами, что даже чужие могут стать друзьями. Размышляющие подобным образом люди никогда бы не выслали флот с Малым Доктором против планеты, населенной разумной расой.

Это была весьма неприятная мысль: что Демосфен — творец Иерархии — тоже осудил бы высылку Лузитанского Флота. И тут же Цинь-цзяо поправила себя. Ведь неважно, что считал давний Демосфен. Новый Демосфен, мятежный, это не тот мудрый философ, что пытается привести к согласию. Вместо этого он пробуждает склоки и недовольство среди миров, а может — даже и войны между фрамлингами.

Но этот мятежный Демосфен не был общим псевдонимом множества бунтовщиков на различных планетах. И компьютерный анализ это подтверждал. Действительно, многие изменники использовали имя Демосфена, только всегда это было связано с мелкими, малоэффективными, ничего не стоящими публикациями — никогда они не были теми по-настоящему опасными документами, которые появлялись, казалось, одновременно на половине миров. И все же местная полиция с радостью объявляла, что их фальшивый Демосфен является автором всех текстов, собирала награды и закрывала дело.

Звездный Конгресс, особо не задумываясь, поступил точно так же. Обследовали несколько десятков местных случаев арестов и осуждения бунтовщиков, которые, что было доказано, что-то публиковали под именем Демосфена. Чиновники облегченно вздохнули и объявили, что это вовсе не конкретная личность, а только повсеместно используемый псевдоним. И на этом следствие закончили.

Короче говоря, они пошли по линии наименьшего сопротивления. Какие же они эгоистичные и нелояльные… Цинь-цзяо охватил гнев из-за того, что подобные люди до сих пор еще находятся на очень высоких постах. Их следовало наказать, причем сурово, ибо по причине собственной лени или желания незаслуженных наград они допустили прекращение следствия по делу Демосфена. Неужто они не понимали, насколько он опасен? Что его тексты известны каждому по меньшей мере в одном мире, а уж если на одном, то и, наверняка, во многих? Это же сколько людей и на скольких планетах, именно по его причине, радовалось бы, узнав, что Лузитанский Флот исчез? И неважно, сколько людей арестовано полицией как подозреваемых в качестве Демосфена — работы его появлялись все время, написанные в том же тоне льстивой рассудительности. Нет… Чем дольше Цинь-цзяо читала рапорты, тем более была она уверена, что Демосфен — это один человек, до сих пор неидентифицированный. Всего лишь один человек, который невероятно эффективно хранит свою тайну.

От кухни пришел звук флейты — призыв на ужин. Цинь-цзяо глянула на пространство экрана, на котором все еще оставался последний рапорт. В нем неоднократно повторялось слово «Демосфен».

— Я знаю, что ты существуешь, Демосфен, — шепнула девушка. — И я знаю, что ты весьма хитер. Но я найду тебя. И вот тогда ты прекратишь свою войну с владыками и скажешь мне, что же случилось с Лузитанским Флотом. А я покончу с тобой. Конгресс накажет тебя, а отец сделается богом Дао и вечно будет жить на Безграничном Западе. Вот цель моей жизни; это боги избрали меня для решения этой задачи. Поэтому, ты можешь открыться мне уже сейчас, поскольку, в конце концов, все мужчины и женщины преклонят свои головы у божьих стоп.

До нее все так же долетала летучая, тихая мелодия флейты. Сладостные звуки отрывали Цинь-цзяо от мучительных размышлений и манили в компанию домашних. Для нее эта наполовину шепотом напеваемая мелодия была песнью глубины души, едва слышимой беседой деревьев над гладью пруда, звуком непрошеных воспоминаний, пробуждающихся в душе погруженной в молитвы женщины. Именно так созывали на трапезу в доме благородного Хань Фей-цы.

Так вот каков вкус предсмертного страха, размышляла Джейн, слыша вызов Цинь-цзяо. Люди испытывают его все время, но, тем не менее, как-то живут изо дня в день, зная, что в любой миг могут прекратить существование. Но все это потому, что они могут о чем-то знать и не помнить. Я же все помню. Я знаю, что Хань Цинь-цзяо близка к тому, чтобы открыть факты, что оставались тайной лишь потому, что никто не разыскивал их слишком настойчиво. Когда же они станут известными, я погибну.

Что там на Лузитании: день или ночь? Спит или бодрствует Эндер? Для Джейн задать вопрос означало: «знать» или «не знать». Поэтому она сразу же знала, что на Лузитании ночь. Эндер спал, но сразу же проснулся. Он все еще был настроен на ее голос, поняла Джейн, хотя, в течение последних трех десятков лет меж ними неоднократно царила тишина.

Его жена, Новинья, пошевелилась во сне. Джейн слышала ее, чувствовала вибрации ее движения, благодаря сенсору в ухе Эндера, она видела изменчивые тени. Хорошо еще, что она не научилась ревновать, ибо могла бы возненавидеть Новинью за то, что она там лежит: теплое тело рядом с Эндером. Зато сама Новинья, как женщина, была талантливейшей ревнивицей. Джейн знала, как та бесится, зная, что Эндер разговаривает с женщиной, проживающей в драгоценном камне, который ее муж носит в ухе.

Эндер ответил ей, шевеля губами и языком, но не издавая при этом звуков, громче чем дыхание..

— Ну, как там наши летящие враги? — Вот уже много лет он приветствовал ее именно таким образом.

— Может тебе и не стоит их блокировать? Может, мы бы чего-нибудь придумали? Тексты Валентины…

— Вскоре будет открыто, кто является их автором.

— Вскоре будет открыто все. — Он не добавил: из-за тебя.

— Только лишь потому, что над Лузитанией повис приговор, — ответила Джейн. И тоже не прибавила: из-за тебя. Можно было много кого обвинить.

— Относительно новая колония; ей несколько сотен лет. Китайцы. Свое время посвящают культивации странной смеси давних религий. К ним обращаются боги.

— Я жил на множестве китайских планет, — заявил Эндер. — И на всех люди верили в старых богов. Боги живут в каждом мире, даже здесь, в самой малой из людских колоний. И все время происходят чудесные излечения в часовне Ос Венерадос. Корнерой рассказывал нам про новую ересь где-то в глубине страны. Какие-то свинксы непрерывно общаются со Святым Духом.

— Не понимаю я этой истории с богами, — призналась Джейн. — Неужели еще никто не заметил, что боги всегда говорят то, что люди желают услышать?

— Вовсе нет. Боги часто требуют, чтобы мы частенько делали такое, чего сами не желаем, что само по себе требует каких-то жертв или отречений. Нет, нам нельзя недооценивать богов.

— Разве твой католический Бог обращается к тебе?

— Может и да. Только я никогда этого не слышу. А если даже и так, то не знаю, что слышу именно его голос.

— А вот когда вы умираете, действительно ли боги всех народов забирают своих мертвых и переносят куда-то, где те будут жить вечно?

— Когда я сама погибну, заберет ли меня туда какой-нибудь бог?

Эндер помолчал, после чего начал рассказывать своим тоном сказочника:

— Есть такая старинная история про кукольника, у которого никогда не было сына. Поэтому он и сделал куклу, что выглядела как самый настоящий мальчик. Он держал этого деревянного малыша на коленях, разговаривал с ним и делал вид, что это его настоящий сын. Нет, он не сошел с ума. Все время понимал, что это всего лишь кукла. Он назвал ее Пиноккио. Но как-то бог сошел на землю, прикоснулся к кукле и дал ей жизнь, и когда кукольник обратился к Пиноккио, тот ему ответил. Кукольник никому в этом не признался. Он держал своего деревянного сына дома, но приносил малышу все истории, которые только слыхал, известия о всех чудесах на небе и земле. Но однажды, возвращаясь из порта, где как раз выслушал истории из дальних стран, он увидал, что его дом горит. Он пытался проникнуть вовнутрь, кричал: «Мой сын! Мой сын!». Но соседи его удержали. «Ты с ума сошел?» — говорили они. — «Ведь у тебя же нет сына». Он видел, как дом его сгорел дотла, а когда огонь погас, бросился в руины, посыпал голову горячим пеплом и горько заплакал. Никто не мог его утешить. После пожара он не захотел отстраивать мастерскую. Когда же люди спрашивали: почему, он отвечал, что его сын погиб. После этого он жил тем, что оказывал другим мелкие услуги. Все жалели кукольника, считая, что он тронулся после пожара. Но однажды, через три года, к нему подошел маленький мальчик, сирота, потянул его за рукав и спросил: «Ты мне расскажешь какую-нибудь интересную историю, папа?»

— Зачем ты мне ее рассказал? Это всего лишь сны и мечтания. Какая тут связь со мной?

— Возможно, именно таким образом ко мне обратился Бог, — сказал Эндер. — А может я просто сплю, и у меня нет того, чего ты хочешь.

— Я знаю. Ты хочешь жить в собственном теле, вне зависимости от филотической сети, что связывает все анзибли. Я бы предложил тебе такой дар, если бы только смог. Если ты придумаешь, как мне удастся это сделать, я для тебя это сделаю. Но, Джейн, ты ведь даже не знаешь, что ты есть на самом деле. Возможно, если бы ты открыла, что именно вызвало твое существование, что делает тебя самой собой, тогда мы бы смогли спасли тебя в тот день, когда анзибли отключат, чтобы убить тебя.

— Так вот о чем говорит твоя история? Что, возможно, я и сгорю вместе с домом, но душа моя как-нибудь воплотится в трехлетнего сироту?

— Выясни, кто ты такая, что ты такое, свою суть. И тогда посмотрим, а не удастся ли перенести тебя в какое-нибудь безопасное место, пока все эта катавасия не закончится. У нас имеется анзибль. Может быть потом нам удастся ввести тебя и в сеть.

— На Лузитании не хватит компьютеров, чтобы вместить меня.

— Ты этого не знаешь. Ты даже не знаешь, чем является твое " я".

— Ты заставляешь меня искать собственную душу. — Последнее слово Джейн произнесла с явной издевкой.

— Джейн, чудо ведь состояло не в том, что кукла возродилась в теле мальчика. Чудом было то, что она вообще начала жить. Случилось нечто, что обычное соединение между компьютерами превратилось в сознательное существо. Что-то тебя создало. А после этого все остальное должно быть просто мелочью.

Эндер говорил без особого убеждения. Я хочу, чтобы ты куда-нибудь отправилась и дала мне поспать.

После этого он заснул практически мгновенно. И вообще, просыпался ли он? — размышляла Джейн. Вспомнит ли утром он про наш разговор?

Она почувствовала, как кровать шевельнулась. Новинья… сейчас она дышала по-другому. Только теперь Джейн поняла: когда она разговаривала с Эндером, Новинья проснулась. Она знает, что означают эти почти неслышимые звуки, чмокания и пощелкивания: так Эндер беззвучно разговаривает. Эндер может и забудет о том, что мы разговаривали ночью, а вот Новинья не забудет. Она как будто застала его в постели с любовницей. Вот если бы она могла думать обо мне иначе. Ну, как о дочери. Внебрачной дочери Эндера от давней связи. Его ребенке, рожденной игрой фантазии. Ревновала бы она в таком случае?

Джейн начала сканировать собственное прошлое, изучать собственную природу. Она пыталась понять, кто она такая и почему живет.

Но, поскольку она была Джейн, а не людским существом, этими занятиями дело не ограничивалось. Джейн следила за аналитическими поисками Цинь-цзяо, работающей с данными Демосфена, наблюдая над тем, как девушка все ближе и ближе подбиралась к истине.

Самым главным было найти способ, чтобы Цинь-цзяо расхотелось продолжать поиски. Несмотря на весь опыт Джейн общения с человеческим разумом, несмотря на множество разговоров с Эндером, это оказалось самым сложным из заданий, поскольку индивидуальные людские существа продолжали оставаться для нее загадкой. Джейн пришла к единственному выводу: неважно, насколько подробно известно, что делал человек в прошлом, что думал о деланном, что думает об этом сейчас — никоим образом нельзя предугадать, что человек сделает через мгновение. И все же, у нее не было выбора. Нужно было пробовать. Она начала следить за домом Хань Фей-цы так, как не следила ни за кем до того, исключая Эндера, а в последнее время — его пасынка, Миро. Она не могла ждать до тех пор, когда Цинь-цзяо и ее отец введут данные в компьютер, чтобы только потом попытаться их понять. Теперь ей следовало перехватить управление их домашним компьютером, чтобы в качестве ушей и глаз использовать аудио-и видеодатчики терминалов, размещенных чуть ли не в каждой комнате. И она приглядывалась. Одинокая и далекая, она посвятила им значительную часть собственного внимания; изучала и анализировала их слова и их поступки. При э том Джейн пыталась определить, что они значат друг для друга.

В короткое время она пришла к выводу, что на Цинь-цзяо не сможет повлиять никакая аргументация. Вначале Джейн придется переубедить отца, чтобы потом уже он переубедил дочь. Вот такой образ действий находился в гармонии с Дао. Хань Цинь-цзяо не проявит непослушания по отношению к Звездному Конгрессу, разве только лишь по приказу Хань Фей-цы. В этом случае, ей придется подчиниться, поскольку ее принудят.

Каким-то образом это даже облегчило действия Джейн. Переубеждать Цинь-цзяо, переменчивого и эмоционального подростка, которая и сама себя еще не понимает, даже в лучшем случае было весьма рискованным предприятием. Хань Фей-цы был человеком с решительным характером, рациональным, но, тем не менее, умеющий испытывать глубокие чувства. Он выслушает аргументы, тем более, если Джейн убедит его, что выступление против Звездного Конгресса пойдет на пользу его планете и всему человечеству. Ей только нужна была соответствующая информация, чтобы ученый сам пришел к такому выводу.

В данный момент Джейн, не хуже кого-либо из людей, уже была ознакомлена с общественными шаблонами планеты Дао. Ведь она поглотила всякий исторический текст, антропологический рапорт, любой документ, созданный ее обитателями. И она открыла весьма беспокоящее явление: население Дао управлялось своими богами в намного большей степени, чем какой-либо иной народ в других местах или в других эпохах. Но гораздо сильнее ее беспокоило то, каким именно образом обращались к нему боги. Скорее всего, это была хорошо известная болезнь психики, которую называли комплексом навязчивых психозов -КНП. В раннем периоде истории Дао — семь поколений назад, когда планета заселялась — врачи пытались лечить этот синдром обычными средствами. Но они тут же открыли, что богослышащие с Дао не реагируют на нормальные лекарства, которые всем остальным пациентам возвращали химический баланс «достаточности» — той психической уверенности, что задание уже выполнено и уже не следует из-за него беспокоиться. Богослышащие демонстрировали все симптомы, характерные для КНП, только вот прекрасно известный дефект нервной системы в данном случае отсутствовал. Следовательно, должна была существовать другая, неизвестная причина.

Джейн начала расследовать эту проблему более тщательно. И она обнаружила документы — вовсе даже и не на Дао, на других планетах — которые описывали ее гораздо полнее. Исследователи сразу же сделали вывод, что должна была выступить новая мутация болезни, вызывающей подобные симптомы. Но, как только они опубликовали вступительные результаты, исследования были прерваны, а ученых распределили на другую планету.

Другую планету? Но ведь это же почти что невообразимо! Они были вырваны из собственного времени, оторваны от своих друзей, от семей, которые с ними не улетели. Тем не менее, никто из них не отказался. Вот доказательство того, сколь сильному давлению они были подвергнуты. Все покинули Дао, и с того времени никто из них уже и не пытался возобновить ранние исследования.

Поначалу Джейн выдвинула гипотезу, что это какие-то правительственные элементы на самой Дао приказали прервать исследования и убрать ученых с планеты. В конце концов, верующие с Дао не желали, чтобы их вера в богов была убита открытием чисто физического явления. Однако, ей не удалось обнаружить каких-либо документов, свидетельствующих о том, что местное правительство Дао вообще ознакомилось с полным рапортом. Была опубликована лишь часть, содержащая вывод, говорящий о том, что голос богов наверняка не является каким-либо известным и излечимым КНП. То есть, обитатели Дао узнали лишь столько, чтобы верить, будто не существует никакого физического объяснения голоса богов. Наука «доказала» их существование. И не было никаких следов, чтобы кто-либо на Дао пытался скрывать дальнейшую информацию, либо же не допускать к исследованиям. Решения подобного рода рождались гораздо выше. В Конгрессе. Где-то хранилась ключевая информация, недоступная даже для Джейн, которая без труда проникала во все электронные банки памяти, соединенные с сетью анзиблей. Такое могло случиться лишь в том случае, когда знающие секрет столь сильно опасались этого открытия, что не доверяли его даже самым секретным правительственным компьютерам с ограниченным доступом.

Но Джейн не могла позволить, чтобы это ее остановило. Ей нужно было установить истину, составляя ее из обрывков информации, оставленных по невниманию в случайных документах или базах данных. Ей нужно было отыскать и другие факты, которые помогли бы заполнить провалы в общей картинке. Вообще-то говоря, людские существа ничего не могли скрыть от кого-то, кто располагал неограниченным временем и терпением Джейн. Она узнает, что Конгресс творит с Дао, а затем воспользуется этим знанием — если ей это удастся — чтобы отвернуть Хань Цинь-цзяо с разрушительного курса. Ибо Цинь-цзяо тоже открывала тайны — древние тайны, скрываемые уже три тысячи лет.