Камилла Лэкберг Железный крест-5 20 страница

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

— Имеете. Вы не имеете права раскрывать свои источники, вернее, имеете право их не раскрывать. Но я не понимаю, почему бы нам не помочь друг другу. Я неплохо умею докапываться до фактов, а вы, как сами только что сказали, журналист. Это ваша профессия — докапываться. И вас, и меня интересует Ханс Улавсен. Я могу примириться, что вы не хотите объяснить, почему он интересует вас. Но обмениваться-то информацией — что нам мешает?

Челль некоторое время барабанил пальцами по столу — очевидно, взвешивал все преимущества и недостатки такого сотрудничества.

— Хорошо, — сказал он наконец и открыл верхний ящик стола. — В самом деле, почему бы нам не помочь друг другу? А что касается источников… Моего «источника» уже нет в живых, так что у меня не осталось причин скрывать его имя. Дело было так: я встретился с Эриком Франкелем по… скажем так, личному делу. — Он откашлялся и подвинул Эрике тонкую пластиковую папку. — И Эрик сказал, что хочет кое-что мне рассказать. Что-то, что я мог бы использовать в своей работе. Мало того: он считал, что его информация должна получить огласку.

— Так и сказал? — Эрика взяла папку. — Так и сказал — получить огласку?

— Да, насколько я помню. — Челль откинулся на спинку стула. — Через несколько дней он ко мне зашел и принес эту папку с газетными статьями. И все. Не объяснил, почему, зачем, вообще ни слова не сказал. И сколько я ни настаивал, Эрик упрямо повторял одно и то же. Вы, говорит, опытный журналист, и этого для вас вполне достаточно.

Эрика быстро проглядела содержимое папки: это были те же статьи, что она получила от Кристиана.

— Вы мастер формулировок, — произнес Челль с грустной иронией. — Но и я не промах. Я сформулировал точно так же: и все?! Если он что-то знал, почему бы ему прямо не рассказать все как есть? Но он по какой-то причине считал важным, чтобы я докопался сам. Не буду лгать — убийство Эрика подогрело мой интерес к этой истории процентов этак на тысячу. Естественно, первое, о чем я подумал: не связано ли убийство с данной папочкой? — Челль показал на лежащие на коленях у Эрики статьи и задумался. — Я, конечно, слышал про убийство пожилой дамы, но никак не предполагал, что есть какая-то связь… Вы правы, это порождает много вопросов.

— А вы узнали что-нибудь про норвежца? — оживилась Эрика. — Я-то далеко не продвинулась, мне только удалось выяснить, что у него была любовная история с моей матерью. А потом он вдруг срывается и уезжает из Фьельбаки. Я пытаюсь найти или его самого, или хотя бы какие-то следы. Куда, например, он уехал? Вернулся в Норвегию? Может быть, вы продвинулись дальше меня?

Челль пожал плечами, что могло означать и «да» и «нет», и рассказал о своем разговоре с Эскилем Хальворсеном — тот обещал навести справки.

— Он же мог и остаться в Швеции. Ничто прямо не говорит, что он вернулся на родину, — задумчиво произнесла Эрика. — Можно попробовать поискать в шведских архивах, регистрах, адресных книгах… Я могу этим заняться. Но если он уехал еще куда-то, не остался в Швеции и не вернулся в Норвегию, тогда будет труднее.

— Это хорошая мысль. Действительно, почему мы так уверены, что он вернулся домой? Многие норвежцы после войны остались в Швеции.

— Нет, не догадался. Еще одна хорошая мысль. Обязательно пошлю — иногда какая-нибудь мелочь решает все. Я позвоню ему сегодня же и пошлю снимок. — Челль перелистал копии. — Вот этот, по-моему, самый четкий.

Он протянул ей групповое фото, то самое, которое она так внимательно рассматривала пару дней назад.

— Да, пожалуй. Здесь вся команда. А это моя мать.

— Значит, они тогда очень тесно дружили… — Челль задумался.

Какой же он идиот: не понял, что убитая Бритта Юханссон и Бритта на старом снимке — одно и то же лицо. Ну нет, утешил он себя, не совсем идиот — мало кому пришло бы в голову провести параллель между пятнадцатилетней девушкой на снимке и семидесятипятилетней дамой.

— Да, у них была очень сплоченная компашка, и это даже странно. Классовые барьеры в то время были почти непреодолимы. Бритта и моя мать происходили из бедных семей, а мальчики, Эрик да и ваш отец, принадлежали к «высшему обществу». — Эрика указательным и средним пальцами обеих рук нарисовала в воздухе кавычки.

— Да… высшему. Куда уж выше, — буркнул Челль, и Эрика поняла, что за этим ироничным замечанием стоит целая жизнь.

— И я только что сообразила: надо поговорить с Акселем Франкелем, — быстро сказала она, чтобы не затягивать паузу. — Может быть, ему что-то известно про Ханса Улавсена. Он немного старше, но кто знает, может быть…

— Я не стал бы возлагать на Акселя большие надежды. Мне пришла в голову та же мысль, и я сначала попытался разыскать что-то про Акселя. Он был в немецком плену… но вы наверняка это знаете.

— Нет… почти ничего. — Эрика с интересом посмотрела на собеседника. — Значит, вам удалось…

— Акселя схватили немцы в момент передачи каких-то документов и поместили в тюрьму Грини под Осло, где он находился до января сорок пятого года. В январе немцы начали перевозить пленников в Германию — кораблями, по железной дороге… десятки тысяч пленных. Аксель попал в Заксенхаузен, там было много скандинавов, а в самом конце войны его отправили в Нойенгамме.

— Я и понятия не имела, что Аксель был в немецком концлагере! Я даже не знала, что норвежцев… или, в нашем случае, шведов тоже бросали в лагеря…

— Да, прежде всего, конечно, норвежцев. Но и других тоже — в первую очередь тех, кто помогал движению Сопротивления. Эта категория заключенных назвалась NN, Nacht und Nebel — «ночь и туман»… Происхождение названия вот какое: в указе Гитлера от сорок первого года предписано, что гражданских лиц в оккупированных странах не следует судить на их родине, а отправлять в Германию, где они потом должны исчезнуть в «ночи и тумане». Кто-то был приговорен к смерти и казнен, другие погибали от непосильной работы… Короче говоря, во время пребывания Ханса Улавсена в Фьельбаке Аксель Франкель находился в плену в Германии.

— Но мы же не знаем, когда норвежец исчез из Фьельбаки! — Эрика наморщила лоб. — У меня на этот счет никаких данных нет.

— А у меня есть! — В голосе Челля прозвучало что-то вроде триумфа. Он начал копаться в ящике стола. — Примерно, конечно… вот!

Он вытащил копию газетного листа и протянул Эрике, ткнув пальцем в середину. Она склонилась над листом.

— «Общество „Фьельбака“ в этом году с постоянным успехом проводило…»

— Так… «Многих удивило, что участник норвежского Сопротивления, нашедший вторую родину в Фьельбаке, так внезапно покинул наш город. Мы сожалеем, что даже не смогли попрощаться с ним и поблагодарить за его деятельность во время войны, которая наконец-то окончилась…»

Эрика посмотрела на дату внизу — 19 июня 1945 года — и подняла голову.

— Да… он исчез вскоре после конца войны, если я правильно понимаю. — Челль взял у нее копию и положил на самый верх бумажной кипы.

— Но почему? — Эрика склонила голову набок и задумалась. — Знаете, мне кажется, все равно поговорить с Акселем небесполезно. Может быть, брат что-то ему рассказывал. Я могу взять это на себя. А вы, в свою очередь, можете поговорить с вашим отцом.

— Да. Могу, — сказал он неохотно. — И сообщу вам, если Хальворсену удастся что-то накопать. И вы в свою очередь, если что-то разыщете…

Челль привык работать в одиночку. Но в данном случае он ничего, кроме преимуществ, в сотрудничестве с Эрикой не видел.

— А еще я займусь шведскими архивами. — Эрика поднялась со стула. — Обещаю — как только что-то найду, сразу сообщу.

— Да, Челль… У меня есть еще кое-какая информация. Не знаю, имеет ли она какую-то ценность, но…

— Я говорила с мужем Бритты, Германом Юханссоном. Мне кажется, он что-то знает про эту историю… именно кажется, ничего конкретного. Интуиция. Но когда я задала ему вопрос про Ханса Улавсена, он среагировал по меньшей мере странно. Начал смеяться, а потом посоветовал мне спросить Пауля Хеккеля и Фридриха Хюка. Я попыталась найти эти имена, но безрезультатно. Хотя…

— Нет. Не знаю. Могу поклясться, что никогда не встречала этих людей. И все же в этих именах что-то мне знакомо. Никак не могу понять что.

— Пауль Хеккель и Фридрих Хюк? — Он записал фамилии на листке. — Хорошо, я тоже попробую. Но у меня никакой звоночек в голове не звенит.

— Значит, у нас есть чем заняться. — Эрика улыбнулась и завершила процесс надевания куртки, сунув в рукав и вторую руку.

Она ощущала приятный подъем — теперь она не одна.

— Да, — согласился Челль. — Заняться есть чем.

Он даже не проводил ее — сразу схватился за телефон. Его журналистский нюх подсказывал, что здесь и в самом деле есть работа.

— Ну что, присядем и еще раз пройдемся по делу?

В понедельник во второй половине дня в отделе полиции было тихо и мирно.

— Почему же нет? — Йоста неохотно поднялся с места. — А Паула?

— Само собой. Сейчас схожу. — Мартин вышел и тут же вернулся с Паулой.

Мельберг прогуливал Эрнста, Анника возилась с документами, так что кворум следователей состоял из них троих.

— Эрик Франкель, — начал Мартин и нацелился ручкой на чистый лист в блокноте.

— Убит в своем доме предметом, который составлял часть обстановки, — сказала Паула. — Орудия убийства преступник с собой не принес.

— Это указывает, что убийство могло быть и непреднамеренным, — вставил Йоста.

Мартин записал и эту версию и согласно кивнул.

— На бюсте, которым убили Эрика, отпечатков пальцев не найдено. Не похоже также, чтобы их стерли, так что убийца, скорее всего, действовал в перчатках, а это в значительной мере опровергает версию о непреднамеренности, — аккуратно сформулировала Паула, глядя, как ручка Мартина чертит на бумаге замысловатые иероглифы. А может, это стенография… — И ты сможешь потом это прочитать? — не выдержала она.

— Если по горячим следам перенесу в компьютер, — улыбнулся Мартин. — Если нет — значит, нет. И я не смогу прочитать, и никто не сможет.

— Эрик Франкель был убит одним ударом в висок. — Йоста разложил на столе снимки с места преступления. — Орудие убийства оставлено там же.

— А вот это как раз говорит в пользу того, что убийство было не хладнокровным, а скорее спонтанным, во всяком случае, не планировалось в деталях, — вставила Паула и поднялась, чтобы налить кофе.

— Единственное пока приемлемое объяснение — его исторические изыскания и раздражение, которое эта работа вызывала у «Друзей Швеции». — Мартин достал пластиковый карман и вытряхнул на стол пять писем. — К тому же у него был личный контакт с этой организацией через друга детства Франца Рингхольма.

— А мы можем хоть как-то связать Франца с убийством? — спросила Паула. Она смотрела на письма так пристально, словно ожидала, что они вот-вот заговорят.

— Не думаю. Трое из его приятелей-нацистов утверждают, что он в эти дни был в Дании. Конечно, это не стопроцентное алиби, стопроцентных, по-моему, вообще не бывает, но и у нас нет никаких доказательств его причастности. Следы ботинок на полу принадлежат мальчишкам, а других просто нет, кроме тех, разумеется, что там и быть должны — самого Эрика.

— Ты так и будешь стоять с кофейником в руках? — спросил Йоста замершую у мойки Паулу.

— Попроси как следует, получишь кофе. — Паула сделала строгую физиономию.

— Пожалуйста, — исправился Йоста. — Пожалуйста, не стой с кофейником в руках, а налей мне кофе.

— Теперь дата… — Мартин благодарно кивнул Пауле и отхлебнул кофе. — Теперь дата убийства. Мы можем с большой долей уверенности утверждать, что Эрик Франкель был убит между пятнадцатым и семнадцатым июня. Эти два дня — все, что у нас есть. Убитый так и остался сидеть в своем кресле, поскольку брат был в отъезде, а от него никаких вестей никто не ждал. Кроме разве что Виолы, но с ней он порвал отношения накануне. Или ей показалось, что порвал.

— И никто ничего не видел? Йоста, ты говорил с соседями в округе? Никто ничего не заметил? Никаких незнакомых машин? Никаких подозрительных личностей?

— Соседей там — раз-два и обчелся, — проворчал Йоста.

— Это как надо понимать? Никто ничего не видел?

— Вот именно. Я поговорил со всеми — никто ничего не заметил, никто ничего не видел.

— Ну что ж, значит, этот след пока оставим. — Мартин сделал еще глоток кофе. — Теперь Бритта Юханссон. Конечно, обращает на себя внимание, что она как-то связана с Эриком Франкелем. И не только с Эриком. С Францем Рингхольмом. Пусть не связана, пусть была связана, причем много лет назад, но у нас есть распечатки телефонных звонков, и мы знаем, что в начале июня они звонили друг другу. Мало этого, и Эрик, и Аксель встречались с Бриттой…

Мартин сделал паузу и обвел коллег поощрительным взглядом, словно ожидая, что их вот-вот осенит догадка, и многозначительно, раздельно произнес:

— Почему надо было выбрать именно этот момент, чтобы возобновить дружбу шестидесятилетней давности? Может быть, стоит принять версию Германа — дескать, болезнь Бритты прогрессировала и ее потянуло на давние воспоминания?

— Я лично считаю, что это чушь, — сказала Паула. Она изящным круговым движением сорвала красный пластиковый ошейник с нераспечатанной пачки «Балерины» и вытряхнула себе на тарелку два печенья. Подумала, добавила еще одно и передала пачку коллегам. — Не верю ни единому слову. Почти уверена — если нам удастся узнать истинную причину этих свиданий, все станет ясным. Но Франц молчит как рыба, Аксель стоит на своем. И от Германа толку не добьешься.

— И не забудьте про денежные переводы, которые делал Эрик! — Йоста с хирургической точностью отделил верхнюю лепешку печенья, слизнул шоколадную прослойку с нижней лепешки и обе половинки положил в блюдце.

Мартин поглядел на него с удивлением. Он даже и не знал, что Йоста в курсе — обычно Йоста исповедовал принцип «я работаю с той информацией, которую мне дают; начальству виднее».

— Да, ты прав… Хедстрём в субботу был в Гётеборге. — Мартин нашел в блокноте лист, где записал все, что сообщил ему по приезде Патрик.

— И что он там накопал? — Йоста повторил тот же маневр со вторым печеньем.

— Йоста! Что ты делаешь? А если все начнут слизывать шоколад, а остальное выбрасывать? — возмутилась Паула.

— А ты что, подрабатываешь охраной прав «Балерины»? — Йоста демонстративно вскрыл еще одно печенье. — И ты прекрасно знаешь — все не начнут.

Паула фыркнула, забрала у него пачку и поставила на мойку — вне пределов досягаемости.

— К сожалению, почти ничего не накопал, — переждав перебранку, продолжил Мартин. — Вильгельм Фриден умер две недели назад, и ни вдова, ни сын о переводах ничего не знают. Конечно, нельзя быть полностью уверенным, что они не врут, но у Патрика никаких подозрений не возникло. К тому же сын обещал поговорить с адвокатом и прислать копии всех финансовых документов отца.

— А брат? Знал он что-нибудь про эти выплаты? — Йоста бросил жадный взгляд в сторону мойки, очевидно, взвешивая, не встать ли еще за одним печеньем.

Паула остановила его суровым взглядом и укоризненно покачала головой.

— Мы спрашивали Акселя, — напомнила она. — Он совершенно не в курсе.

— И вы ему верите? — Йоста сказал это больше для порядка, мысленно прикидывая расстояние от своего места до заветной пачки печенья. Молниеносный выпад — и он у цели. Надо только верно выбрать момент…

— Не знаю… он довольно замкнут, правда, Паула? — Мартин погрузился в размышления.

И тут Йоста решил воспользоваться шансом. Он вскочил и бросился к мойке, но Паула его опередила: с проворством ящерицы ухватила пачку печенья и положила себе на колени.

— Факир был пьян — фокус не удался. — Она показала Йосте язык, и он, не удержавшись, засмеялся. Паула повернулась к Мартину. — Я согласна — Аксель непроницаем, как булыжник. Так что все ли он нам говорит или что-то скрывает — я, во всяком случае, судить не берусь.

— Вернемся к Бритте. — Изменив своей криптографии, Мартин написал четко, крупными буквами: «БРИТТА». И даже подчеркнул. — Считаю, что главная наша надежда — остатки биологического материала под ногтями у покойной. Короче говоря, у нас есть ДНК убийцы. И, судя по всему, она разодрала его на совесть — скорее всего, лицо и руки. У Германа никаких царапин я не нашел. Ни одной. И он говорит, что обнаружил жену мертвой, с подушкой на лице.

— Но по-прежнему утверждает, что виновен в ее смерти, — вставила Паула.

— В каком смысле? — Йоста наморщил лоб. — Он что, выгораживает кого-то?

— И нам так показалось… На, возьми. — Она вдруг сжалилась над Йостой. — Knock yourself out.

— Нок… что? — удивился Йоста. Его познания в английском ограничивались терминами из гольфа, но даже и там произношение оставляло желать лучшего.

— Неважно. Слизывай свой шоколад, пока не лопнешь.

— Дальше… отпечатки пальцев. — Мартин с удовольствием дослушал дружескую перепалку Паулы с Йостой.

— Много на елку не повесишь, — сказал Йоста. — Единственный отпечаток на пуговице.

— Но если он совпадет с хозяином ДНК под ногтями Бритты, то вопрос можно считать решенным.

— А когда будет готов ДНК-профиль? — спросила Паула.

— Хорошо, начнем брать пробы после четверга.

Паула с наслаждением вытянула ноги под столом. Иногда ей казалось, что беременность Юханны заразна — у нее были те же симптомы: невралгические боли в ногах, странные мелкие судороги и, главное, — прожорливость.

— А у тебя есть кандидаты? У кого ты хотела бы в первую очередь взять материал на ДНК?

— В первую очередь я думала об Акселе и Франце.

— А почему надо ждать до четверга? — спросил Йоста. — Потом опять надо дожидаться результата. Можно же взять пробы прямо сейчас. А царапины потом заживут, поди докажи…

— Хорошая мысль, Йоста, — удивился Мартин. — Завтра и начнем. У кого-то есть какие-то соображения? Я ничего не забыл, не пропустил?

В столовой появился Мельберг с Эрнстом. Пес быстро и часто дышал, пасть его была приоткрыта в дельфиньей улыбке, и из нее веселым флажком свисал длинный розовый язык. Щенок понюхал воздух, в два прыжка преодолел расстояние до стула Йосты и уселся у его ног, соорудив на морде невыносимо умильную мину. Сентиментальный Йоста тут же отдал ему свои искалеченные бисквиты, и вопрос о диковинной манере поедания печений отпал сам собой.

— Ничего особенного… мы прокатали еще раз материалы следствия. — Йоста показал на бумаги на столе. — Решили завтра взять пробы на ДНК у Акселя Франкеля и Франца Рингхольма.

— Давно пора! — нетерпеливо сказал Мельберг. Ему вовсе не хотелось быть втянутым в нудное пережевывание фактов и фактиков. — Продолжайте работать. Все выглядит не так уж плохо.

Он позвал Эрнста. Пес, повиливая хвостом, пошел за хозяином в кабинет и, не успел Мельберг сесть за стол, устроился на его ногах.

— Что-то он давно не спрашивал насчет нового хозяина для псишки, — весело сказала Паула.

— Можем считать, что Эрнст пристроен. Теперь о нем есть кому позаботиться, хотя… — Йоста неожиданно прыснул, — это вопрос, кто о ком заботится. А еще ходят слухи, что Мельберг на старости лет заделался королем сальсы.

— Я заметил. — Мартин понизил голос. — А утром я зашел к нему в кабинет, и чем бы вы думали он занимался? Он делал растяжки!

— Ты шутишь! — Йоста вытаращил глаза. — И как у него получалось?

— Так себе! — засмеялся Мартин. — Знаешь, дотянуться до пальцев ног при таком животе мало кто способен. Хотя бы это…

— Так знайте: это моя мама пригласила Мельберга на курсы сальсы, — объявила Паула с притворным вызовом.

Йоста и Мартин недоверчиво уставились на нее.

— И к тому же мама пригласила его на ланч… И знаете, что я вам скажу? Он довольно славный дядька.

— Мельберг ходит к твоей матери на курсы сальсы?

— Он был у вас в гостях? — Эти два вопроса были заданы одновременно. — Похоже, ты скоро будешь называть Мельберга папой. — Мартин захохотал, и Йоста, несколько раз хихикнув, присоединился к нему и засмеялся в полный голос.

— Идите вы… — Паула встала. — Мы закончили на сегодня?

И выплыла из комнаты. Мартин и Йоста обалдело посмотрели друг на друга и захохотали еще сильней.

В выходные военные действия продолжались — Дан и Белинда непрерывно орали друг на друга, а Анна не знала, куда ей спрятаться, — так болела голова. Она несколько раз взывала к их совести: мол, орите сколько хотите, но подумайте об Адриане и Эмме! Аргумент действовал, хотя и не надолго. Анна не раз замечала, что Белинда обожает малышей, и в глазах Анны это было важней, чем ее подростковый громогласный бунт. К тому же ей казалось, что Дан совершенно не понимает причин шторма, разразившегося в душе его старшей дочери, не догадывается, почему она так болезненно реагирует. Они вошли в клинч, и ни тот ни другая не знали, как из него выйти.

За последние дни Анне удалось более или менее привыкнуть к мысли, что у них с Даном будет общий ребенок, преодолеть страх, хотя для этого потребовалось немало сеансов самоубеждения и самоуговоров. К тому же у нее начались приступы тошноты — точно так же протекали и предыдущие беременности. Рвало ее не так часто, но ощущение поднимающейся к горлу дурноты было почти постоянным, как при морской болезни. Дана беспокоило, что она почти ничего не ест, и он носился вокруг нее, как встревоженная клушка, пытаясь соблазнить тем или иным лакомством.

Она села на диван и пригнула голову к коленям, пытаясь побороть тошноту. С Адрианом так продолжалось до седьмого месяца, и это были долгие месяцы… На втором этаже опять начался крик, на этот раз под аккомпанемент грохочущей музыки. Это невыносимо… Она почувствовала спазмы в солнечном сплетении, во рту появился отвратительный жгучий привкус желчи. Анна бросилась в туалет, встала на колени и попыталась опустошить желудок. Безнадежно. Только пустые позывы, рвать ей было нечем, и никакого облегчения она не почувствовала. Она поднялась с колен, вытерла рот и посмотрела в зеркало. Белое лицо, почти такое же белое, как полотенце в руке, огромные испуганные глаза. Это выражение было ей знакомо — то же самое, как в период ее жизни с Лукасом. Другого и не было. Но нет, не совсем, осадила она себя, не то же самое. Совсем не то же самое.

Анна провела рукой по животу, пока еще плоскому. Столько надежды и столько страха — и все собрано в одной, еще даже и в микроскоп не видимой точке в ее матке. Конечно, она думала о ребенке от Дана. Но не сейчас… сейчас слишком рано. Когда-нибудь попозже. Когда все устаканится. Но как вышло, так вышло. И никаких мер она принимать не будет. Уже установлена прямая связь между ней и небольшой, но быстро растущей группкой живых клеток у нее в животе. Она глубоко вдохнула и вышла из ванной.

Теперь они перенесли поле битвы в гостиную. Наверное, спускаясь по лестнице, фехтовали, как в старом фильме…

— Я иду к Линде! Даже ты своей тупой башкой мог бы сообразить, что у человека есть друзья!

Дан изготовился выпустить очередной заряд шрапнели, но тут Анне кровь бросилась в голову. Она, как на танке, въехала между воюющими сторонами и зарычала.

— Заткнитесь! Вы двое, заткнитесь сию же минуту! Понятно? — Она воткнула в воздух указательный палец и, не давая им возразить, продолжила: — Дан, черт тебя побери, кончай орать на Белинду. Даже ты мог бы сообразить, что не в твоих силах запереть ее в комнате и выкинуть ключ! Ей семнадцать лет, и она имеет полное право встречаться с приятелями!

Физиономия Белинды против ее воли расплылась в торжествующей улыбке.

— А ты кончай вести себя как капризная пятилетка! Если хочешь, чтобы с тобой обращались как с взрослой, так и веди себя как взрослая! И я больше не желаю слышать никаких выкриков насчет того, что я с детьми здесь живу, потому что я здесь живу, хочешь ты этого или не хочешь! И ты не даешь нам даже малейшего шанса стать твоими друзьями!

Анна перевела дух и продолжила таким тоном, что и Дан, и Белинда замерли, открыв рты, как оловянные солдатики. Отец и дочь смотрели на нее с одинаковым ужасом и от этого стали очень похожи.

— И если ты планируешь выжить нас из дома, из этого ничего не получится. Потому что у меня с твоим отцом будет ребенок, и все вы, и дети Дана, и мои дети, станете настоящими родственниками! И я ни о чем так не мечтаю, как об этом! Но я не могу справиться с этим одна, мне нужна ваша помощь. Малыш появится к весне, и разрази меня гром, если я стану мириться с тем, что происходит в этом доме!

Ярость остыла так же внезапно, как и возникла, и Анна горько разрыдалась.

Дан и Белинда словно окаменели. Потом Белинда всхлипнула и вихрем пролетела к входной двери. Анна даже не вздрогнула от резкого хлопка. Из дверей детской появились растерянные Эмма и Адриан.

— Неплохо, Анна, — устало сказал Дан. — Вопрос только, зачем…

— Идите все к черту. — Анна схватила куртку, и дверь хлопнула еще раз.

— Привет, где была? — Патрик встретил Эрику в холле, сложил рот куриной гузкой и чмокнул ее в губы.

Майе стало завидно, и она неуверенным шагом, но быстро побежала матери навстречу с раскинутыми руками.

— Состоялось два очень интересных, на мой взгляд, разговора. — Эрика оставила куртку на вешалке и прошла в гостиную.

— Рассказывай. — Патрик опустился на пол, чтобы продолжить строительный проект, которому они с Майей посвятили полдня: решено было возвести крупнейшую в мире башню из деревянных кубиков.

— Я-то думала, это ребенок должен развиваться, а не ты, — засмеялась Эрика, глядя, как Патрик, сосредоточенно прикусив губу, пристраивает красный кубик на верхушке угрожающе раскачивающейся конструкции, которая уже намного переросла Майю.

— Ш-ш-ш… — Мимика Патрика стала еще более драматичной: теперь он высунул язык.

— Майя, не могла бы ты дать маме вон тот желтый кубик? — Эрика коварно указала на основание башни.

Дочь просияла от возможности доставить маме удовольствие и тут же выполнила ее пожелание, отчего вся башня, разумеется, рухнула и кубики разлетелись по гостиной.

Патрик с красным кубиком в руке просто оцепенел от возмущения.

— Спасибо, дорогая, — произнес он с горечью. — Впрочем, тебе, конечно, не понять, какая точность, какой расчет и какая твердая рука нужны для того, чтобы…

— Чьи речи я слышу? Неужели это тот Патрик, который начал понимать, о чем говорила его жена? И что она имела в виду, когда говорила, что ей не хватает стимула? — Она подошла и поцеловала мужа.

— Да-да… Пожалуй, начинаю понимать. — Патрик обнял ее, погладил по заду и тоже поцеловал, на этот раз с участием языка.

Все это непременно переросло бы в более развернутую фазу, если бы Майя с удивительной для годовалого ребенка точностью не запустила кубиком в отцовское темя.

— Ай! — Патрик схватился за голову и погрозил дочери пальцем. — А это еще что такое? Раз в жизни папа решил пообжиматься с мамой, и тут же родная дочь награждает его кубиком по голове!

— Патрик! — Эрика хлопнула его по плечу. — Ты уверен, что слово «обжиматься» должно появиться в ее словаре раньше других?

— Если она хочет завести братика или сестричку, придется ей примириться, что папа с мамой иногда обжимаются.

— Насчет пополнения пока успокойся… но потренироваться можно. Только придется подождать до вечера.

Наконец-то им удалось более или менее справиться и с этим аспектом (она мысленно улыбнулась выбору слова) семейной жизни. Просто удивительно, насколько рождение Майи повлияло на их сексуальную жизнь, но после года наполовину естественного, наполовину вынужденного воздержания теперь и на этом фронте (еще того чище — «фронт»!) — дела пошли на лад. Однако после года непрерывной возни с младенцем Эрика даже думать не хотела о каких-то братиках и сестричках. Ей надо было отдохнуть от младенческого мира и пожить нормальной взрослой жизнью.

— И что за интересные разговоры ты вела сегодня? — Патрик тут же появился в кухне.

Эрика рассказала про свою двойную поездку в Уддеваллу — сначала передала разговор с Германом Юханссоном, а потом, после библиотеки, — с Челлем Рингхольмом.

— И ты хочешь сказать, что имена, которые назвал Герман, тебе незнакомы? — Патрик нахмурился или просто задумался. Во всяком случае, лоб он наморщил.

— В том-то и дело. Я совершенно уверена, что никогда их не слышала, и в то же время… не знаю. Пауль Хеккель и Фридрих Хюк. Что-то шевелится, но…

— И теперь, значит, ты объединила усилия с Челлем в поисках этого… Ханса Улавсена? — В голосе Патрика прозвучали скептические нотки, и Эрика прекрасно понимала почему.

— Я знаю, что все это несколько притянуто за уши. И понятия не имею, какую роль он сыграл, но что-то мне подсказывает… Одним словом, ясно чувствую — это важно. К убийствам это, скорее всего, не имеет отношения, но к судьбе моей матери — имеет. Он, очевидно, много значил в ее жизни, и если ты помнишь, именно ее жизнь меня и интересует в первую очередь. Мне хочется… даже не просто хочется, а нужно узнать о ней побольше.