Примечания. Юдин Е. Е. Император Николай II в восприятии русской аристократии

Юдин Е. Е. Император Николай II в восприятии русской аристократии. 1894-1914 гг. // Вопросы истории. - 2014. - № 3. - С. 99-132.

Значительную роль в росте интереса к проблеме восприятия образа российских императоров сыграла публикация перевода капитального исследования Р. С. Уортмана, посвященного, " мифам и церемониям" русской монархии XVIII - начала XX века. Согласно концепции американского историка, при Александре III сформировался национальный миф царской власти, парадоксальным образом следовавший западноевропейской националистической доктрине, но представлявший российскую монархию монархией неевропейской, родившейся в русле верований, традиций, ментальности русского народа. Это ознаменовало собой конец петровского образа монарха как воплощения западной монархической культуры. Московская Русь стала историческим идеалом и предоставила модель этнически и конфессионально единого народа. В идеализированной концепции империи произошел сдвиг от идеи многонациональной элиты, служащей вестернизированному европейскому императору, к идее православной, этнически русской элиты, служащей русскому царю¹.

Николай II, следуя примеру своего отца, вполне сознательно стремился представить образ монархии в виде воображаемого союза между царем и народом, основанного на ощущении особого сродства с русским крестьянством. Это сродство выражалось в общей для них враждебности к образованному обществу и интеллигенции и общей вере в прямую мистическую связь с Богом и святыми угодниками. Среди важнейших черт сознания, свойственных Николаю II, американский историк отмечает те из них, которые в значительной степени повлияют на формирование его представления о сущности монархической власти и ее внешних формах репрезентации. Это - и усвоенное с детства представление о русской монархии как о праздничном религиозном союзе между царем и простым народом, и восторг в отношении святынь русской старины в Москве, и восприятие двора как чуждого мира, а придворных презентаций как пытки. Уортман пишет о культе семьи и семейных ценностей, поддерживаемом Николаем II и императрицей Александрой Федоровной, о поиске ими особого типа религиозного благочестия, одновременно близкого простому народу и в то же время выражавшего личную мистическую веру.

Стремление Николая II представить образ монархии в современных ему условиях как ретроспективное возрождение идеала " святой Руси" с приоритетом религиозных церемоний в ущерб светской составляющей императорской власти, дистанцированность от европеизированного аристократического общества и придворных церемоний вело к некоторой архаизации репрезентативных форм. В этой связи интересным представляется вопрос, как эти представления и практические действия российского императора воспринимались в самом аристократическом обществе, в какой степени этой " новый" образ российской монархии соответствовал ожиданиям и интересам его представителей, замечены ли были вообще эти изменения в образе российской монархии и, наконец, какую роль в оценках внешних форм репрезентации власти играла сама личность Николая II?

Следует отметить, что эпоха XIX - начала XX в. характеризовалась исключительно активным поиском правящими монархами ведущих европейских государств индивидуального образа правления. Это было характерно, разумеется, не только для России, но и в целом для европейского континента. Для сравнения образ британской монархии, самой " успешной" на европейском континенте в тот период, также менялся в зависимости от обстоятельств времени и личных предпочтений королей. И здесь также была актуальна проблема личности монарха во взаимодействии с обществом и аристократической элитой. Так, в исследованиях отмечается, что рост влияния и популярности королевы Виктории (1837 - 1901) объяснялся ее семейным положением и личными качествами: трудолюбием в исполнении государственных обязанностей, религиозностью, скромностью в быту, простотой в поведении, сочетавшейся с врожденным величием. Все это соответствовало протестантским ценностям ее эпохи, в которую Виктория гармонично вписалась. Король Эдуард VII (1901- 1910), несмотря на экстравагантную внешность, фривольную жизнь и любовные похождения, воспринимался как первый джентльмен Европы, прекрасный охотник и способный дипломат. Напротив, основой популярности Георга V (1910 - 1936) была его приземленность и ординарность, что приближало его к простым людям, а также удачное сочетание старомодных убеждений, ностальгии по поздневикторианским временам с установлением стандартов " идеальной конституционной монархии" ².

Если обратиться к современным исследованиям личности последнего российского императора, то эта проблема соответствия образа монарха ожиданиям и представлениям общества, выстраивания действительно вполне осознанного " сценария" публичного поведения со стороны монарха привела к достаточно интересным наблюдениям. Одна из первых, заслуживающих внимания, характеристик личности Николая II была предложена Б. В. Ананьичем и Р. Ш. Ганелиным. Историки отмечали, что, по свидетельству многих современников, царь обладал хорошей памятью, имел неплохое гуманитарное образование, интересовался археологией и литературой, знал историю церкви и разбирался в богословских вопросах. Особенности поведения и образа действий Николая II, как считали многие из его окружения, в значительной мере определялись сомнениями в своей государственной опытности и отсутствии царственного облика, в частности невысокий рост. Между тем другие Романовы отличались высоким ростом. Особенно царственной внешностью обладал Александр III. Этому облику соответствовала и репутация всемогущего государя. Для Николая II, как и для его жены, императрицы Александры Федоровны, общим был строй мышления с психологической опорой на промысел божий, сочетавшийся с верой в юродивых и различных " шарлатанов". Упование на Бога сочеталось у Николая II с наивной верой в то, что простой народ бесконечно предан своему царю. Николай II считал своим долгом передать сыну унаследованную от отца власть в полной ее неприкосновенности. Приверженность самодержавной идее опиралась на многолетнюю традицию, светскую и церковную, на искреннюю убежденность в необходимости существовавшего строя для всеобщего блага³.

Г. З. Иоффе обратил внимание еще на одну специфическую черту личности последнего российского императора. По словам историка, почти обычным был поиск доказательств германофильства Николая II и императрицы Александры Федоровны, в то время как многие факты свидетельствуют об их поддержке антизападнических тенденций, так называемого " русского самобытничества". Иоффе отмечает, что идеалом Николая II был царь Алексей Михайлович, Петра I он " не почитал". Это, в частности, выражалось в его личной поддержке всех начинаний по реставрации стиля и быта допетровской Руси. Иоффе объясняет это политическими задачами. По его мнению, " царизм" перед своим крушением стремился облечься в кафтан XVII в. и подобным " идеологическим и политическим переодеванием" усилить националистические настроения, которыми власть рассчитывала подпереть опоры самодержавия. Николай II считал, что нужно делать ставку на " простой", народ", на " мужика", а не на " европеизированную общественность". По мнению Иоффе, характер царя рассмотреть нелегко: это был скрытный человек, по-видимому, владевший искусством не выдавать своих чувств и мыслей. Многим это казалось " странным, трагическим безразличием". Другие видели в нем безволие, слабость характера, которые он тщательно старался замаскировать. Этот царь, кажется, никогда не проявлял своей " царственной воли" в традиционном российском представлении, не повышал голос, не стучал кулаком по столу, не третировал министров и генералов. Он был хорошо воспитан и умел очаровывать⁴.

По мнению Д. Ливена, проблема Николая II в действительности заключалась не в том, что он был плохо образован, но в не меньшей степени в том, что он был глуп (stupid). К тому же он долго сохранял наивность и незрелость суждений, не соответствующие его возрасту. Английский историк также обратил внимание, что изолированное воспитание будущего российского императора (и это вина его родителей) совсем не походило на то, в каких условиях обучались его кузены Георг V и Вильгельм II, которые подростками были отправлены в военно-морской колледж и гимназию соответственно. Скрытность Николая II и его постоянный самоконтроль способствовали его изоляции. Не без юмора английский историк замечает, что в случае с Николаем II, невинность и высокие идеалы его воспитания должны были произвести шокирующее впечатление в свете. Нравственные идеалы царя были в какой-то степени наивными, как и его патриотизм и чувство долга ⁵. Влияние воспитания и семьи на становление личности последнего российского монарха еще ранее было отмечено У. Брюсом Линкольном. Для Николая II и его жены именно радости семейной жизни, замкнутый и уютный круг близких людей стали главной ценностью - подчеркивал американский историк. По настоянию императрицы Александры Федоровны, она и ее муж, Николай II, оставили Зимний дворец как постоянную резиденцию, который Романовы использовали в этом качестве со времен императрицы Анны Иоанновны, и проводили зимний период в Александровском дворце Царского Села. В этом более скромном месте, " окруженном непримечательными людьми средних способностей, ограниченных взглядов и непоколебимо верных ценностям викторианского среднего класса", Николай II все больше и больше превращался в буржуазного pater familias. Но в этом и заключалась, по мнению американского историка, серьезная ошибка российского самодержца. Император из династии Романовых не мог просто так удалиться из Санкт-Петербурга " словно гессенский бюргер из Дармштадта" ⁶.

По мнению А. А. Искендерова, " совершенно непонятна позиция тех исследователей, которые всю сложность проблемы власти пытаются свести, по существу, к слабости и недостаткам личности Николая II, его безволию, безразличию к государственным делам, решение которых он передоверял малокомпетентным людям, а то и просто авантюристам, вроде Распутина...". В то же время, историк подчеркивает значимость внешних форм репрезентации власти и в этой связи относит " расхожее мнение" о скромности и непритязательности последнего российского царя и его семейства к категории мифов. Юбилейные торжества в 1913 г. по пышности и великолепию мало чем отличались от предшествующих царствований. Они были организованы и походили в строгом соответствии с традициями русского императорского двора, и даже с большим размахом. Более того, по мнению Искендерова, если к огромным земельным богатствам прибавить денежные капиталы на счетах западных банков, принадлежавшие царю и членам его семьи, а также роскошные дворцы, виллы, летние резиденции, охотничьи хозяйства курорты и др., то окажется, что российская монархия более напоминала восточные династии нежели монархические дома Европы. Особой же чертой характера Николая II, как это казалось его окружению, являлся религиозный фанатизм. Это выражалось, в частности, в каком-то особом отношении к самой церковной службе, всевозможным обрядам, которые император строго соблюдал. Он мог покорно простаивать бесчисленные молебны, литургии, панихиды и прочие богослужения. Никогда прежде не открывалось такое количество святых мощей и не уделялось такого значения благолепию и роскоши православной церкви, как в царствование Николая II⁷.

Анализируя оценки историков и биографов последнего российского императора, С. Бадкок полагает, что для большинства из них Николай II в период своего правления представлялся человеком, которого больше интересовали спорт и семейная жизнь, нежели государственные дела, а иногда человеком, и вовсе лишенным интеллекта. Современные биографы, отмечая приверженность Николая II к простым удовольствиям, в то же время подчеркивают его выше среднего интеллектуальные способности и уровень образования. В свою очередь Бадкок обращает внимание на военное влияние (military influence) во многих аспектах жизни Николая П. Последнего российского самодержца отличали аккуратность, методичность и самодисциплина, сочетавшиеся со спортивными упражнениями и физической активностью. Николай II был проникнут убеждением в своем моральном долге служить отечеству. При этом он проявлял едва ли не детское увлечение военными парадами и церемониями. Глубокая приверженность религиозной вере также играла значительную роль в его самоощущении в сочетании с убежденностью в своем богоданном праве на власть. Его фатализм часто рассматривался противниками царя как политическая слабость⁸.

В. Л. Степанов отмечает, что образованность, великолепная память и несомненные интеллектуальные дарования сочетались в Николае II с отсутствием " харизмы власти", недостатком политической воли, нерешительностью, упрямством, непоследовательностью в своих действиях, одномерностью восприятия жизни, неспособностью постичь ее сложность и многообразие. При этом Степанов призывает пересмотреть утвердившееся в историографии мнение о консервативных взглядах последнего российского самодержца. По его мнению, Николай II был человеком западного образования и не принадлежал к числу крайних охранителей-традиционалистов, которые искали идеалы только в прошлом. Он обладал своеобразными консервативно-либеральными взглядами и принадлежал к сторонникам модернизации России⁹.

С. В. Куликов обратил внимание еще на одну примечательную особенность личности Николая II. Доминирующей чертой, по мнению историка, последнего российского самодержца являлась его страсть к чисто бюрократической деятельности, к работе с документами, не только пассивной (чтение), но и активной (наложение маргиналий). По сути, речь шла о воспроизведении модели поведения " идеального" высшего чиновника. Соблюдение Николаем II того, что он почитал свои долгом, достигало самоотрешения: " Не только ирония, но и презентация себя как пожизненного контрактника водили пером императора, когда в собственной военной книжке в графе " Срок службы" он написал: " До гробовой доски". Вступление на престол Николая II можно трактовать как форму такого назначения на должность, которая учитывает квалификацию, полученную им в качестве наследника... В государственной деятельности Николай II видел свою основную профессию... Николай II подчинял себя служебной дисциплине и чувству ответственности". Источник же конфликта между Николаем II и бюрократической элитой следует искать в своеобразной многоликости монарха, одновременно игравшего или пытавшегося играть роли традиционного правителя, высшего чиновника и богоизбранного харизматика¹⁰.

Пространное эссе посвятил личности последнего российского императора В. П. Булдаков. По его мнению, ни Николай II, ни тем более его супруга не владели так называемой " техникой царского ремесла". Наиболее заметной чертой власти Николая II стала " словно разлитая вокруг ее обреченность". В великокняжеском окружении считали, что виной всему династический надлом: император и его младший брат были воспитаны Александром III и Марией Федоровной в таком подчинении родителям и были так изолированы от жизни, что вышли бесхарактерными, безвольными людьми, легко поддающимися чужому влиянию. Булдаков полагает, что любовь к Александре Федоровне " исподволь поставила Николая в положение венценосного подкаблучника; внутреннее недовольство его, как самодержца по должности, этой противоестественной для патерналистской России ролью выработало в нем особую манеру общения с приближенными. Определенной константой поведения императора стало своего рода неуверенное упрямство, трансформировавшееся в общую нерешительность и непоследовательность всего властного начала". Конечно, отмечает историк, Николай II старался быть самодержцем, однако правителями все-таки не рождаются, а становятся. Любая имитация рано или поздно откроется - " правитель-имитатор" не способен вести себя как " король-чудотворец". В этой связи Булдаков с большой долей скепсиса пишет о стараниях Николая II придать себе характер " царя-богоносца". " Сама по себе череда канонизаций, - пишет историк, - призванная, по-видимому, усилить слабеющую ауру сакральности вокруг высшей власти, создавала достаточно сложную, в общем, непредсказуемую психоментальную ситуацию вокруг трона. Издавна христианская церковь... крайне осторожно относилась к местночтимым " народным" святым и локальным чудесам, полагая, что они плодят суеверия. Николай II, постоянно настаивая на сомнительных в глазах иерархов канонизациях, вольно или невольно расширял " пространство чудес" ".

Историк обращает внимание и на следующий факт. Царь действительно мог быть скромен, ровен и трудолюбив. Но кто доказал, задается он вопросом, что простой народ жаждал видеть в " помазаннике Божьем" именно эти качества? В действительности, император становился заложником общего ложного представления о существе и особенностях российского властвования. Николай II настроен был править по обычаю. Это вовсе не предполагало стремления ко все большей концентрации власти в его руках, но зато порождало в нем - человеке слабом - особую форму тихого сопротивления всему тому, что, как ему казалось, мешало придерживаться традиции. Историк подчеркивает, что в восприятии образа царя произошел невиданный ранее качественный сдвиг. В обществе слишком многие в принципе перестали его бояться и уважать, в их глазах он перестал воплощать идею справедливого властвования: " Николай II заметно проигрывал на фоне отца и особенно деда: Александр II на редкость гармонично воплощал в себе несовместимые, казалось, начала европейской просвещенности и восточного деспотизма, Александр III умел хотя бы казаться твердым и удачливым во внешней политике. Последний Романов не обладал ни одним из этих качеств, фигура его выглядела странновато: с одной стороны, это любитель автомобилей, с другой - солдат-труженик и смиренный богомолец. Строго говоря, традиционалистской российской психоэмоциональности куда больше соответствовал бы " необузданный" монарх. Конечно, набожность царя, получившая официальное воплощение в нескончаемой череде канонизаций святых, давала кое-какой пропагандистский эффект в глазах простонародья. Но она еще больше отталкивала от императора представителей европеизированной и равнодушной к религии интеллигенции" ¹¹.

В новейшем биографическом исследовании С. Л. Фирсова также подчеркивается, что 20-летний цесаревич не вызывал у современников восхищения, на фоне отца он явно проигрывал: невысокого роста скромный офицер. Его заурядный вид, невыразительное лицо и простота в обхождении воспринимались великосветской публикой как крупный недостаток, простительный гусару, но не наследнику. Став императором, Николай II не терпел вмешательства в те дела, которые считал " приватными", и недостаточно понимал, что, как самодержавный государь, лишен права на личную жизнь. В условиях же того времени царь осознавался обществом как политическая фигура, " богоизбранность" в деформированной системе монархических представлений уже ничего не определяла. При этом трудно предполагать, что вообще существовало цельное монархическое чувство, объединяющих всех подданных императора. Фирсов задается вопросом, как ощущал себя молодой император в первую очередь: счастливым семьянином или обладателем огромной империи? По словам историка, ответ найти несложно. Прежде всего, император ощущал себя счастливым семьянином, все остальное прикладывалось к этому. Формы же репрезентации своей власти, которые избирал Николай II, не всегда соответствовали ожиданиям общества. Так, в годы его правления к лику святых в Русской православной церкви было причислено больше святых, чем за весь синодальный период (с 1896 по 1916 гг. - 6 чел.; с 1700 по 1896 гг. - 4 человека). В то же время в образованных кругах русского общества воля царя уже в 1890-е гг. перестала вызывать священный трепет. Николай II стремился воскресить старые, XVII в., " формы", полагая, что это никак не скажется на политическом " содержании". Царская чета желала даже переодеть двор в одежды русских бояр, поощряя публикацию собственных портретов в одежде царей допетровской Руси. Этими портретами ознаменовался разрыв с традициями иконографии монархов императорского периода. " Русскость" императора иногда принимала и гротесковые формы. Так, например, царь любил носить крестьянские рубахи. Такая одежда часто шокировала присутствующих. Действительно, подчеркивает Фирсов, представить его отца или деда, в высоких сапогах, плисовых шароварах, красной рубашке, подпоясанной желтым поясом, было невозможно. Крестьянская одежда была для Николая II своеобразной " формой протеста", антибюрократической демонстрацией, ибо европейского покроя мундир был обязательной одеждой чиновника. Представления Николая II о своей власти формировали образ в высшей степени погруженного в государственные дела, любящего семью и народ православного монарха-отца, умеющего и любящего работать. К тому же Николай II был одним из самых " спортивных" русских монархов (ходьба, верховая езда, самокат, теннис, кегли, плавание, гребля). Вынужденный же ежедневно заниматься решением политических вопросов, царь мечтал о жизни частного человека¹².

На проблеме репрезентации власти монарха при Николае II и реакции на это российского общества остановился в своей специальной работе Б. Колоницкий. В частности, он отмечает, что с началом первой мировой войны во время публичных церемоний Николаем II использовались образы " московского царя" и " богомольца", но все же доминировал образ " венценосного труженика", который в соответствии с задачами момента еще более милитаризировался, а отчасти и " демократизировался", представляясь все более народным, намеренно простым. Колоницкий обратил внимание также на то, что одна из причин недовольства общества политикой Николая II заключалась как раз в эстетическом несоответствии репрезентативных форм монархической власти и общественных представлений на этот счет. В итоге нарастало недовольство предлагаемыми образами царя, неприятие его стиля поведения, по внешности делались суждения о характере государя. Нередко люди различных взглядов, включая значительное число монархистов, именовали Николая II " невзрачным" царем, появилась кличка " большой господин маленького роста". По мнению историка, ничем не запоминающийся, заурядный, обычный " офицерик", простой " полковник", лишенный державного величия, никак не соответствовал традиционным монархическим представлениям о могучем государе, великом царе, отце своего народа, истинном самодержце. В итоге Колоницкий приходит к выводу, что причиной недовольства императором многих современников была авторитарно-патриархальная, по сути монархическая ментальность. Николаю II в вину вменялось прежде всего то, что он не был " настоящим" царем. В основе его " должностных преступлений" лежит " профессиональная непригодность" ¹³. Достаточно парадоксальный вывод, если принять во внимание стремление последнего российского самодержца следовать патриархальным моделям репрезентации собственного образа как монарха.

Как это хорошо видно, тот сценарий, который последняя императорская чета использовала в публичной демонстрации своей власти, и то восприятие образа власти, которое складывалось в российском обществе, создавали довольно мозаичную картину, и что самое главное, крайне противоречивую. В то же время формы репрезентации власти, как в публичной, так и в частной сфере, предпочитаемые последним российским самодержцем, выстраивались, если не в строгую систему, то, по крайней мере, поддавались какой-то логике. Унаследованный от традиции всего императорского периода образ монарха как светского главы государства, победителя и носителя верховной власти в сочетании с еще более древним характером власти монарха как богоизбранного, православного государя при Николае II видоизменился под воздействием относительно новой концепции " народной монархии". Так, очевидным стал поиск Николаем II новых форм сакральности монаршей власти через мифологическую ретроспекцию традиций допетровской Руси, одновременно с определенной популяризацией этого образа в духе новой эпохи формирующегося массового общества. Одновременно, своей частной жизнью Николай II подчеркивал приверженность викторианским ценностям, приобретавшим все более мещанский, " бюргерский характер". Наряду с этим вольно или невольно император демонстрировал образ " образцового бюрократа", не чуждого восприятию технических и научных новинок, и, наиболее спорный вопрос, некоторым элементам реформаторства.

В то же время публичная модель взаимоотношений аристократии и монархии к началу XX в. приобрела застывшие, казенно-официальные формы. Язык этих отношений, изначально эмоционально насыщенный, предполагал в своих нормативных требованиях и риторических оборотах слова любви и счастья. Как отмечает в этой связи Б. Колоницкий, если читать официальные отчеты периода правления последних Романовых, то может возникнуть обманчивое впечатление, что все верноподданные российского императора всегда были " безмерны счастливы", когда они имели возможность лицезреть " возлюбленного монарха". Также историк подчеркивает, что официальная риторика российской монархии предполагала и формулы нормативной сакрализации: словосочетание " Священная особа Государя Императора" встречается в различных документах. Для части современников эти постоянно повторяющиеся обязательные бюрократические формулы были уже застывшими, архаичными, потерявшими всякий живой смысл¹⁴. Примечательно, например, что В. Н. Ламздорф, хвалит своего " шефа" (достаточно редкий случай) князя А. Б. Лобанова-Ростовского (в 1895 - 1896 гг. министра иностранных дел Российской империи), что тот " героически идет на грандиозную торжественную обедню в Исаакиевском соборе" (по случаю тезоименинства Николая II в декабре 1895 г.), но " никогда не направляет никаких поздравительных телеграмм государю". Ламздорф подчеркивал, что ему " по душе такая позиция: она корректна, без нежничания и подобострастия" ¹⁵. В то же время выраженное в ритуализированных формах отношение к монарху имело в своей основе действительно особое чувство, которое очень долго сохранялось в сознании дворянского сословия. Как представляется, современники Николая II в среде высшего общества были далеки от единодушия. Одни сохраняли верность традиционному образу императора как помазанника Божьего, наделенного безраздельной суверенной властью и свободного от ответственности перед подданными. Другие относились критично к этому образу, исходя из вполне рационального и секулярного взгляда на происхождение государственной власти и ее обязанности. В последнем случае сакральная репрезентация власти монарха, его претензии на неограниченную власть и требования особого отношения к своей персоне могли уже восприниматься как анахронизм¹⁶.

Можно ли говорить об эволюции " монархического мифа" в дворянской среде в тот период? Например, Е. П. Баринова полагает, что монархический миф, существовавший в сознании дворянства и совмещавший в себе понятия царя, Бога и Родины, как раз в это время подвергся серьезным изменениям. Деформация традиционного восприятия образа монарха была вызвана как модернизационными процессами, так и трансформацией менталитета и политического поведения дворянства: " Чувство монархизма изменялось, подтачивалось внешними негативными событиями, ослаблялось под влиянием критики и осознания процессов, происходящих в стране. Постепенно монархический миф терял свое духовное воздействие, стал для всех удобной личиной, прикрывающей повседневные действия в ущерб власти. Заверения в верности и преданности ее оплоту вошли в привычку, стали традиционным вступлением к любому ходатайству или адресу дворянства". При всей сомнительности подобного деления, Баринова полагает, что Николай II не пользовался уважением у столичного дворянства, в то время как, напротив, поместное дворянство сохраняло в отношении к особе государя-императора " все те же торжественные штампы, что и в прошлом веке". Приводя многочисленные примеры подобных ритуализированных выражений (" приносим его императорскому величеству свои верноподданнические чувства и глубокую благодарность", " покорнейший слуга Вашего императорского величества", дворянство " удостоилось счастья", " объединено горячим чувством любви и преданности Царю и Родине", " осчастливлено вниманием", испытывает " неизмеримо глубокую благодарность" и т. п.), историк отмечает, что царское расположение, милостивый прием, личное приглашение ко двору продолжали оставаться для дворянства самыми желанными наградами. Однако при оценке политики Николая II положительные эмоциональные реакции постепенно уступают место негативным¹⁷.

Эта застылость форм официальной коммуникации дворянства и монарха в России в начале XX в. удивляет. Неужели обе стороны искренне полагали, что подобная, по сути, игра способствует взаимопониманию " благородного" сословия и монарха? Тем не менее, традиционный сценарий выдерживался вплоть до конца российской монархии. Вот, например, как выражало свои чувства дворянство Рязанской губернии. В первом документе, датированном 1 августа 1904 г., содержались поздравления " Их Императорским Величествам Государю Императору и Государыне Императрице" по поводу рождения великого князя Алексея Николаевича. Текст открывался следующим пассажем: " Верноподданное Дворянство Рязанское повергает к стопам Вашего Императорского Величества и Государыни Императрицы всепреданнейшее поздравление с счастливым событием рождения Государя Наследника Цесаревича и Великого князя Алексея Николаевича...". В другом документе, датированном 8 декабря 1914 г., в обращении рязанского дворянства к Николаю II по случаю прибытия последнего в Рязань (прошло десять лет), мы видим ту же риторику: " Рязанское Дворянство, удостоившееся великого счастья лицезреть в своем доме Державных Хозяев земли Русской, с восторженною радостью приветствуя Вас Государь, Государыню Императрицу и Августейшую Семью Вашу, повергает к стопам Вашим чувства беспредельной любви и благодарности за оказанную ему высокую милость" ¹⁸.

Данная риторика в духе восемнадцатого века - сочетание крайнего уничижения и восторга - разумеется, не была изобретением рязанского дворянства. Подобная форма использовалась всеми дворянскими обществами и частными лицами в своих официальных обращениях к монарху. Абсолютно в тех же выражениях обращалось к монарху нижегородское дворянство во время первого посещения города императором в 1897 г.: " Примите, Возлюбленный Государь, от верных Ваших нижегородских дворян сию святую икону. Молитвами изображенных на ней святых, да сохранит Господь Бог Вас и Государыню императрицу на многие лета, на счастье и радость России и беспредельно любящих Вас Ваших верноподданных" ¹⁹. В первые же военные месяцы 1914 г. дворянскими собраниями принимались верноподданнические адреса Николаю II. В телеграмме воронежского дворянства говорилось, например, что оно всегда готово " встать на защиту престола и Родины по зову обожаемого монарха". На дворянских собраниях звучали речи, подобные, например, той, с которой выступил тамбовский губернский предводитель дворянства на заседании 15 августа 1914 г.: " Сто лет тому назад Великий Государь Александр I, отразив чужеземное нашествие, оказал воздействие к восстановлению в Европе мира, спокойствия и права. Приступить к такому же великому делу во главе наших союзников выпало на долю Нашего Возлюбленного Государя... Русское дворянство никогда не щадило для блага и величия своего Государя ни жизни, ни имущества, так и теперь будет исполнять этот истинный завет Дворянства..." ²⁰. Любопытно, что подобная риторика, принимая во внимание, разумеется, саму обстановку " патриотического" подъема начала войны, звучала после двадцатилетнего правления Николая II, за время которого ко многим действиям императора дворянство не всегда относилось с публично провозглашаемым " обожанием". В своих частных обращениях к монарху представители аристократии использовали абсолютно ту же словесную модель.

Оценивая подобные формулировки и осознавая их исключительно формальный характер, следует, тем не менее, учитывать и очевидное влияние данной традиции на восприятие аристократией образа монарха. В сознании многих он представлялся как могучий повелитель, " лидер нации", символ великой империи и источник милостей и благодеяний. В той или иной степени эти атрибуты приписывались и действующему монарху, по крайней мере, это был определенный идеал, которому самодержец должен был соответствовать. Пожалуй, высшее общество по-прежнему было готово воспринимать подобную риторику. Интеллигентный и либерально мыслящий граф И. И. Толстой²¹ воспринимал уже подобные формы с недоумением и долей раздражения: " Облачился в галунный мундир и выехал из дому в ¹/₂11-го на Царскосельский вокзал для представления г[осударю] в качестве городского головы. Характерен текст карточки-повестки, приглашающей явиться: " Его Имп[ераторскому] величеству благоугодно было всемилостивейше разрешить вашему с[иятель]ству представиться во вторник, 28 января 1914 г., в 12 часов дня в Царскосельском дворце..." " ²²

Каждое новое царствование в России начиналось с выстраивания определенного сценария взаимоотношения самодержца и аристократии. В высшем обществе всегда внимательно следили за личностью наследника российского престола и последний должен был рано или поздно задуматься о возлагавшихся на него надеждах. В случае с Николаем II вполне определенное о нем мнение высшее общество составило, когда будущий император был еще наследником. И нельзя сказать, что это мнение было в пользу будущего самодержца. Изначально Николай Александрович не соответствовал определенным представлениям, налагаемым традицией на поведение российского монарха. Не вызывали восторга и его личные качества. Как отмечает Фирсов, в наследнике изначально отказывались видеть " персону", достойную уважения, его воспринимали лишь как слабого и блеклого человека²³. Как следствие, направление, в котором будет эволюционировать облик императорской власти при Николае II, как и само общее направление политики, не стало большой неожиданностью. Уже в этот период с определенной свободой и даже бесцеремонностью в аристократических кругах обсуждали многие вещи, которые, разумеется, никаким образом не вписывались в ту ритуализированную модель, которую мы наблюдаем в официальных обращениях дворянства к монарху. В своем дневнике граф Ламздорф, к примеру, постоянно отмечал разговоры и мнения, циркулировавшие в придворных кругах в отношении цесаревича. В записи от 30 января 1894 г., сообщая о бурных объяснениях императора Александра III с наследником, автор отмечает, что последнего в обществе именуют " дрянным мальчишкой". 4 апреля 1894 г. Ламздорф подробно пересказывал содержание скандала, вызванного связью Николая Александровича с балериной Ксешинской, и добавлял от себя: " Если услышанное мною соответствует действительности, то будущее многообещающее. Впрочем, некоторые из молодых людей, близких к наследнику, считают, что он представляет собой подрастающего Павла I". Любопытно, что на это сходство обратил внимание и А. А. Половцов²⁴, при Александре III занимавший пост государственного секретаря, а затем ставший членом Государственного совета. Прочитав шильдеровскую биографию Павла I он был поражен сходством двух императоров. Позднее, в июле 1901 г. Половцов писал о презрении царя к органам собственной власти и его вере в " благодетельную власть его собственного самодержавия" ²⁵.

Ламздорф отмечает и первую неудачную попытку в сфере публичной репрезентации образа наследника. Речь шла о распространении в России фотографий Николая Александровича и Алисы Гессенской после их помолвки в Великобритании: "...недавно полученные английские открытки, изображающие августейших жениха и невесту в день помолвки, прямо-таки уродливы; это форменная проза и к тому же мещанская" ²⁶. Практически те же мысли в отношении наследника можно найти в дневнике генерала А. А. Киреева, близкого к семье великого князя Константина Константиновича: " Страшно подумать, что бы было, если бы сам Царь умер, оставя нас на произвол наследнику - ребенку (несмотря на его 26 лет) ничего не знающему, ни к чему неподготовленному. И холостому, с М-11е Кшесинской" (17 января 1894 г.); " к сожалению наследник все не женится, видимо Кшесинская мешает? Жаль, не понятно, как родители не видят, какое скверное влияние такие грязные связи могут иметь на молодого человека! Это никогда безнаказанно не проходит. Эта грязь не отмывается" (январь 1894 г.)²⁷. Автор дневника подчеркивает незрелость цесаревича, его мальчишеское поведение, не соответствующее его возрасту и статусу. Так, Киреев записал слухи и толки о путешествии Николая по Востоку в 1891 году. Эпитеты применительно к поведению цесаревича в основном такого рода - " масса неловкостей и детскости", " много мальчишества", " глупые игры с бутылками и пробками" и, наконец, вывод - " вообще на нем отразилось воспитание, которое ему дали. С ним обращались как с ребенком - ну, и оказалось, что он ребенок" ²⁸. Половцов приводит в своем дневнике случай (запись от 27 января 1892 г.), произошедший на вечере у графа Шереметева, куда приехали великий князь Александр Михайлович и дочь Александра III Ксения, а также и цесаревич: " Время проводили в том, что резвились, бегали по дому и прятались. Оригинальное препровождение времени для 24-летнего наследника престола! " ²⁹ В данном случае автор дневника был неприятно поражен несоответствием детских игр молодых людей и возраста Николая Александровича. Князь А. Д. Голицын³⁰ вспоминал, что, молодым еще человеком, впервые столкнувшись с наследником российского престола (в С. - Петербурге, на приеме у графини Клейнмихель), и еще полный представлений о величии личности монарха, увидел в нем лишь робкого и застенчивого человека³¹. Это визуальное и поведенческое несоответствие облика Николая II и сформированного традицией образа государя и самодержца станет в дальнейшем общим местом в восприятии аристократии.

Для многих в аристократическом обществе дистанция между личностью наследника и образом российского монарха была настолько огромной, что представить Николая Александровича сразу в качестве самодержца было сложно. Вот, как например, скоропостижная смерть Александра III и вступление на престол его сына отразились в дневнике княжны Софьи Васильчиковой³²: " 12 октября 1894 г. Нет, это ужасно! Государь очень болен, страшно болен, каждый день мы смотрим в газете, но там ничего нет утешительного. Вся семья у него в Ливадии, все братья с женами, тетки, королева Греческая там, и даже Принцесса Алиса Гессенская выехала на днях из Дармштадта туда же... Ах! Это ужасно! Я себе воображаю, что происходит теперь в Ливадии! Если Государю будет лучше (ах! дай Бог!), то он проведет зиму в Корфу... 21 октября 1894 г. Кончено. Все кончено. Государь скончался вчера в 1 ¹/₂ дня. Господи Боже мой! Я до сих пор не могу прийти в себя... Мама вечером сделалось совсем нехорошо: лихорадка и дрожь, так что она должна была лечь". При всей экспрессии этих записей, мы наблюдаем все тот же характерный сценарий любви и глубокого переживания, в данном случае по поводу тяжелой болезни и смерти монарха. Далее мы узнаем о восприятии в семье Васильчиковых нового самодержца: " 23 октября 1894 г... я не думала, что тот Наследник, который так часто приезжал к нам обедать в Царское и когда были в полку карусели и Мама не хотела меня на них пускать, говоря, что я слишком молода, выпрашивал у Мама за меня и когда я ему делала в шутку низкий reverence, он сердился находя это слишком важным, вот он теперь Государь, в это даже поверить как-то трудно..." ³³

Робкий, застенчивый молодой человек, детски наивный и абсолютно лишенный какого-то подобия величия и собственной значимости - таким молодой государь предстал в глазах придворного общества. Ламздорф отмечал, что внутри страны смерть Александра III оплакивалась главным образом " по причине произошедшей отсюда неопределенности положения, в связи с незаметностью наследника-цесаревича, которого почти до самого последнего времени держали в детской комнате; наследник не проявил себя ничем, он известен только кое-какими слабыми сторонами и увлечениями молодости, отнюдь не способными внушить к нему какое-либо доверие" ³⁴. Словно вторит Ламздорфу в своем дневнике и Киреев (сентябрь 1894 г.): " Тревожные известия о здоровье Государя... Все это крайне серьезно! Наследник? Во всяком случае он очень не приготовлен к своей будущей роли. Его держали на детском положении. Рамбах рассказывает, что в 1890 году, т.е, когда он был уже совершеннолетним, его, когда плавали в шхерах, сажали за Katzentisch с Георгием и Mr Heath'ом, и они друг у друга стаскивали сапоги!

Что он будет за человек?! Говорят о различных свойствах его характер, но ничего не слышно о его мнениях, об общих убеждениях. Свойства - хорошие: много такта, рассудителен, autoritaire, умеет писать и говорить. Ему один из родственников говорит: тебя обвиняют в том, что у тебя нет характера. " А где же бы я мог выказать свой характер? Ты ведь знаешь как меня держали! " Это правда к несчастью" ³⁵.

В придворных и бюрократических кругах, в разговорах светского общества в основном обсуждалась незрелость цесаревича, его робость, неподготовленность к роли самодержца, отсутствие собственного мнения в отношении государственных вопросов. Обращали внимание на недостатки его поведения - связь с Кшесинской и " глупые" забавы с офицерской молодежью. Оптимизм, правда, внушала воспитанность цесаревича, умение быть приятным в личном общении, что в положительном смысле контрастировало с манерами его отца. В любом случае перед Николаем II, уже в качестве монарха, стояла сложнейшая проблема привлечь на свою сторону мнения и настроения аристократии. Уже спустя три месяца после смерти Александра III, княжна Софья Васильчикова записала свои впечатления от первого публичного выступления молодого государя: " Сегодня (воскресенье) Мама едет в город на baise-mains, в Зимний дворец, где молодая императрица будет принимать всех дам... Все теперь в восторге от речи, которую Государь произнес, когда он принимал всех представителей земства; говорят, она до того сильно была сказана, что даже всем страшно стало. Кто бы подумал, что этот страшно застенчивый " Цесаревич" мог бы так измениться в два или три месяца" ³⁶. Тогда же А. В. Богданович отметила в своем дневнике (20 января 1895 г.): " Теперь все, кто слышал слова царя, говорят, что видно в нем деспота" ³⁷. Как известно, страх этот достаточно быстро прошел, и все убедились, что сильного монарха Россия так и не обрела. Репутация Николая II как слабого человека, подверженного влияниям, полученная им в бытность цесаревичем, приобретала устойчивый характер в глазах аристократии. Практически это стало общим местом в оценках деятельности императора в первые годы его правления. И первое, что бросалось в глаза, это манера поведения молодого государя, умение его следовать во многом ритуализированной форме появления монарха на публике. И речь шла не только об официальных мероприятиях - от торжественной коронации до публичных приемов и выходов, но и о частных встречах, балах, праздниках и прочих увеселениях. В своем дневнике Ламздорф отметил (3 февраля 1896 г.) излишнюю, по его мнению, скромность императора: " Гирс³⁸ рассказывает мне о вчерашнем костюмированном бале у великого князя Владимира... Государь вчера расхаживал по гостиным, вступал в разговоры; как мне кажется, его величество слишком далеко заходит в своей скромности. Гирс пригласил княгиню Юсупову на французскую кадриль в тот момент, когда государь приближался к ней с такой же целью. " Ах, вы уже приглашены, так будем же танцевать следующую кадриль" - будто бы сказал государь. Несмотря на все усилия княгини и Гирса доказать, что никакой прежний уговор не может сравниться с честью царского приглашения, государь подтвердил свое решение и уступил Гирсу первый тур кадрили с княгиней Юсуповой" ³⁹. Этими частными промахами, которые будут постоянно повторяться, Николай II станет постепенно разрушать традиционный образ монарха, подразумевавший, прежде всего, сильную, величественную фигуру самодержца, источник милостей и наград. Понимал ли император, что своей скромностью он лишает аристократию возможности воспользоваться этой честью царских милостей? Даже консервативно настроенный С.Д. Шереметев, стремясь видеть в молодом государе достойную фигуру настоящего самодержца, невольно сравнивает его с отцом и его одобрение в этом контексте кажется достаточно слабым. В своем дневнике (2 декабря 1894 г.) он записал свои впечатления о молодом императоре: " Он все всматривается и очень осторожен, но прост и приветлив - чуткость отцовская. В этот день предполагалась во дворце церемония передачи мундиров. Все они были разложены в большой зале. Заговорили об этом. Государь, рассказав, что Японцы отличаются зверством с ранеными и пленными Китайцами, говорил о Японцах с раздражением и с крепкими словами, чем опять напомнил мне отца, гов[орил], что они только приняли лоск европейский, а на деле варвары" ⁴⁰.

Не всегда представители аристократии были настроены к молодому императору критично. Пиетет в отношении монарха воспитывался с детства и генетически наследовался дворянством. Традиция была сильна, и даже в Николае II многие готовы были видеть настоящего государя. Княгиня М. К. Тенишева, рассказывая в своих записках о посещении императором в 1899 г. первой выставки в С. -Петербурге " Мир искусства", одним из организаторов которой она являлась, вспоминала о своем волнении перед встречей с " Государем" (на одной странице 9 раз она употребляет этот титул) и особо отметила, что " Государь очень милостиво простился со мной и сказал много любезного" ⁴¹. Вполне характерны, например, для традиционного отношения к царю строки из письма князя А. Щербатова (21 марта 1905 г.) своей невесте княжне Софье Васильчиковой, обеспокоенного событиями, связанными с убийством великого князя Сергея Александровича: " Я об одном молюсь, чтобы Государь остался бы живым и нетронутым. Тогда я все-таки верю, что все будет хорошо" ⁴². В своем дневнике Киреев после нескольких личных бесед с императором старался отметить положительные изменения с точки зрения монаршего величия: "...Царь произвел на меня прекрасное впечатление, вдумчив, внимательный, добрый. Он не производит впечатления будущего " второго Николая", хотя он доказывает иногда, что очень настойчив" (5 июля 1895 г.); " общее впечатление таково, что как будто Государь начинает " набирать" самостоятельности. Да и всматривается, как бы себе на уме" (май 1897 г.)⁴³.

Князь А. Д. Голицын, который в своих воспоминаниях характеризует Николая II как " мягкого императора", " слабого, непоследовательного монарха", тем не менее, отмечает с какой радостью он получил придворное звание (6 декабря 1904 г.): " Не могу скрыть, что мое производство в камер-юнкеры Высочайшего двора крайне обрадовало не только мою семью, но также все Дворянство моего уезда. Высочайшая милость к их избраннику не могла не радовать и льстить их самолюбию". Далее он продолжает о своем перовом представлении при Дворе: " Не хочу скрывать, что входя в комнату, где я с глазу на глаз должен был встретиться с Самодержавным Монархом величайшей в мире Империи, я ощущал некоторый душевный трепет...". Ответом же на этот " трепет" князя стало выражающее усталость лицо императора и " определенная шаблонность вопросов" ⁴⁴. Автор воспоминаний, как представляется, отразил то общее впечатление образа последнего российского императора, которое сложилось в аристократических и общественных кругах. И этот образ резко контрастировал с тем, что российское дворянство культивировало в своих воспитательных моделях в течение десятилетий: " В лице своего Государя мы привыкли видеть символ величия нашей Империи и национальную гордость свою. Вследствие этого личность Государя для нас являлась священной... Когда я видел Его при указанных обстоятельствах, Он был для меня недосягаемой величиной, олицетворением мощи и величия, не подлежащим никакой критике. Таким я привык его ощущать до того момента, когда произошло изменение политического режима в стране..." ⁴⁵. Аналогично, по сути, выскажется позднее и князь Феликс Юсупов-младший: " С детства я привык смотреть на Царскую семью, как на людей особенных, не таких, как мы все. В моей душе создалось поклонение перед ними, как перед существами высшими, окруженными каким-то недосягаемым ореолом" ⁴⁶. Это преклонение достаточно быстро сменилось другими оценками, в которых императрица Александра Федоровна предстала " холодной" и " властолюбивой", а государь " слабым" ⁴⁷.

Внешнее поведение императора, его чисто физическое несоответствие образу повелителя и властелина достаточно быстро было перенесено на характеристику его политических возможностей. Безволие и слабость императора, полное отсутствие внешнего величия, подверженность влияниям со стороны различных придворных группировок, - все это стало общим местом в оценках Николая II представителями российской аристократии, становясь чуть ли не главным раздражающим фактором вообще в отношении монарха. Граф Ю. А. Олсуфьев вспоминал, в частности, об отношении к императору своего отца - графа Александра Васильевича Олсуфьева, генерал-адъютанта и гофмаршала при дворе Александра III и Николая II, управляющего придворной частью Московского Кремля: " О государе в раздумье он выражался: " С'est un lacheur" [" Это непостоянный человек" ] (от слова lacher - бросать), отмечая этим выражением черту государя перебрасываться с одного человека на другого" ⁴⁸. Киреев несколько разочаровано отмечал в дневнике (7 декабря 1896 г.): " Какое общее впечатление? Прекрасное. Потенциально желание полное, сильное служить добру и правде. Служить России и исполнять свой долг царственно, но и впечатление такое, что вот после меня придет проходимец-плут министр и надует бедного юношу, обойдет его, обойдет..." ⁴⁹. К подобным выводам приходил и Половцов: " Император не имеет ни надлежащего образования, ни практики в делах государственных, ни, в особенности, никакой твердости характера. Его убеждает и переубеждает каждый" ⁵⁰. Граф Шереметев передает в своем дневнике разговор с императрицей Марией Федоровной (21 апреля 1898 г.). Мать Николая II проговаривается, что ее сын уступает ей всегда, что заставляет графа констатировать: " Действительно, теперь уже трудно сомневаться в его бесхарактерности" ⁵¹.

Говоря о Николае II, граф А. А Бобринский⁵² подчеркивал в своем дневнике его слабоволие, нерешительность и замкнутость: " Государь остается ничем. Сфинкс. Личность, которая ни в чем себя не проявляет. Рассказывают, что более чем один раз он прерывал доклад министра с просьбой подождать его немного, пока он пойдет советоваться с " матушкой" (5 марта 1895 г.); " Государь продолжает играть в прятки. Никто его не видит" (21 марта 1895 г.); " Государь все сидит себе невидимкой" (28 мая 1904 г.); " Государь все также без воли; спит" (23 марта 1905 г.)⁵³. Князь С. М. Волконский полагал, что во взаимоотношениях Николая II и тех лиц, которые входили в соприкосновение с ним (придворные, чиновники, представители общества), " все разбивалось о безразличие, которым отличался характер государя". По его мнению, в публичных действиях и внешнем образе императора проявлялось " трагическое столкновение личности с чиновными традициями", и " личность была слаба, традиции обладали силою устрашения - и личность уступала". Князь Волконский вспоминал о своих беседах с императором: "...Чем дальше разговор уходил от вверенного мне дела, тем проще и непринужденнее он был, чем ближе к делу, тем незговорчивее он становился... Зато на почве безразличного разговора он мог быть обворожителен; внешняя доверчивость могла принимать формы прямо детской простоты". В этом проявлялась характерная черта характера Николая II - " страшное, трагическое безразличие". " Легкость, с которою он уступал, легкость, с которою он соглашался, отказывался, ставила людей перед каким-то пустым местом" ⁵⁴.

В воспоминаниях князя Михаила Владимировича Голицына⁵⁵, написанных в конце 1930-х гг., даже ретроспективно оценки Николая II носят уничижительный характер и хорошо передают восприятие последнего российского самодержца в либерально настроенной аристократической семье. В тексте можно увидеть массу подобных высказываний и что примечательно - в совершенно разных контекстах: цесаревич Николай Александрович променял " строго нравственную" певицу петербургского Мариинского театра Мравину, отвергнувшую его ухаживания на " пройдоху танцовщицу Кшесинскую"; во время похорон Александра III " помню жалкую небольшую фигуру только что воцарившегося Николая II и рослых великих князей"; во время коронации " он шел впереди, словно подавленный огромных размеров короной, и казался меньше ростом, чем был на самом деле"; " ведь известно, что Николай II всегда опаздывал со своими решениями"; " благожелательный шаг слабохарактерного Николая II"; " я первый раз видел Николая II в двух шагах от себя и поразился его малым ростом и мизерностью фигуры, но глаза его мне показались вдумчивыми и добрыми" ⁵⁶.

Осознавал ли Николай II свою неудачу в выстраивании отношений с высшими кругами российского общества, понимал ли последствия обратного эффекта, который производили его публичные появления или репрезентация его " нецарственного" облика? Морис Палеолог, посол Французской республики при российском дворе, обратил внимание, что даже среди портретов российских императоров, которые в бесчисленном количестве украшали императорские резиденции, министерства, клубы, театры и все общественные здания, изображение Николая II передавало облик робкого, простого, лишенного всякого величия человека⁵⁷. Ламздорф постоянно в своем дневнике отмечал (видимо, это его лично волновало), как в обществе воспринимали Николая II и императрицу Александру Федоровну, и какова была реакция придворных кругов на их публичные появления. В записи от 17 декабря 1895 г. он, в частности, отмечает: " Всюду только и говорят о злополучном базаре в Эрмитаже. Появившись вчера на базаре, их величества, видимо, произвели не очень благоприятное впечатление. Они, как рассказывают, имели боязливый вид, особенно застенчиво держала себя молодая государыня... Государь, одетый в форму гусарского полковника, выполнял правила приличия лучше; однако рядом со своей супругой он казался еще меньше ростом" ⁵⁸. В другой раз (1 января 1896 г.) коллега и конфидент Ламздорфа князь В. С. Оболенский⁵⁹ делился с ним похожими наблюдениями: " Сегодня в Зимнем дворце большой выход, прием дипломатического корпуса, целовании руки... Мой друг нашел, что наша молодая государыня выглядела сегодня красавицей, хотя вообще-то он не слишком склонен восхищаться ее качествами... Государь показался Оболенскому маленьким и тщедушным" ⁶⁰. Практически на то же самое обратил внимание и Киреев. Правда, его свидетельство относится к более раннему времени - бракосочетанию Николая II и Александры Федоровны 14 ноября 1894 г.: " Бракосочетание Царя. Выход. Царица юная величественная красавица, к ней очень идет корона! Государь казался при ней будто еще меньше..." ⁶¹.

О том, что малый рост царя еще более бросался в глаза, когда он находился рядом со своей статной супругой, самой императорской чете было прекрасно известно, но, очевидно она не предавала этому особого значения. В одном из писем Аликс еще цесаревичу Николаю можно прочитать, например, следующее: " Этот глупый Джорджи⁶² говорит, что я должна убедить тебя носит обувь на высоких каблуках, а сама ходить в обуви со сплошной подошвой" ⁶³. Как известно, этому совету Александра Федоровна и Николай II не последовали. Присутствовавший на Большом выходе в Кремлевском дворце (март 1900 г) князь Голицын⁶⁴, исполнявший в это время должность московского городского головы, был разочарован " самыми обыкновенными фразами", сказанными в его адрес государем, а в отношении императрицы он отметил, что она " поразила всех отсутствием изящества, грации и красоты" ⁶⁵. Также часто наблюдавший императрицу во время официальных церемоний князь Волконский отмечал, что Александра Федоровна не была приветлива и обходительность не была в ее природе. При этом она была " до мучительности застенчива", " с трудом выжимала слова, и лицо ее при этом покрывалось красными пятнами". Все это, по мнению Волконского, казалось в глазах общества свидетельством " нерасположения к роду человеческому, огульном недоверии к людям", что, в итоге, и лишало ее всякой популярности⁶⁶.

Князя С. Д. Урусова⁶⁷ поразила другая черта в облике и словах Николая II. В своих записках он досконально, с мельчайшими подробностями передал содержание нескольких своих официальных бесед с императором, поскольку, как отметил князь, он " ни одного русского царя не видел и постарался рассмотреть как императора Николая II, так и комнату, в которой мы находились". Князь Урусов отметил простоту обстановки, белый китель, приятное выражение лица и доверчивый взгляд государя. " В нем не было той связанности и принужденности, которую я заметил у великого князя Сергея Александровича, когда представлялся ему как московскому генерал-губернатору. Государь держался проще и непринужденнее, хотя переходы от одного предмета разговора к другому происходили у него сначала с некоторыми паузами, во время которых он как бы искал новой темы для продолжения беседы" ⁶⁸. Во время следующей встречи (1904 г.) " выражение лица царя изменилось, стало скучным и неприветливым". В конце разговора, как отмечает Урусов, император " протянул руку с довольным видом человека, быстро выполнившего скучную обязанность, и, таким образом, аудиенция должна была окончиться...". Третий раз Николай II принимал князя Урусова в ноябре 1905 г.: " Посмотрев на меня ясным, доверчивым, многим известным и многих приводившим в умиление взором, он произнес следующие слова, которые стоит запомнить в интересах будущей характеристики неясного, сложного и несколько загадочного бывшего императора: " Да, при теперешних обстоятельствах надо всем соединиться и думать о России. Вот, например, - монархия! Вам она не нужна; мне она не нужна; но пока она нужна народу, мы обязаны ее поддерживать". (Цитирую буквально, не изменив ни одного слова)" ⁶⁹. Собеседник императора был поражен, как отношением Николая II к своим обязанностям как отбыванию " номера", так и откровениями применительно к своему положению монарха. Все это было далеко от представлений о величии государя и его особом отношении к своим публичным действиям.

Со временем в восприятии аристократией Николая II произошла некоторая, но нельзя сказать, что существенная, эволюция. В первые годы нового века речь уже не шла о молодости, неопытности и связанной с этим робости и слабости императора. Акценты сместились в сторону поиска негативных влияний на Николая II и в первую очередь стали иметь в виду его жену, императрицу Александру Федоровну. Как представляется, для аристократического общества все-таки главным было не то, либеральную или консервативную политику поддерживал Николай II, а то, какую политику он проводил лично. Аристократия в независимости от своих политических предпочтений ожидала увидеть на престоле повелителя, а не лицо, пытающееся эту роль играть. Представители высшего общества стали позволять себе многие вещи, которые были бы немыслимы в предшествующие царствования. Обсуждение частным образом поведения монарха и его личности перестало быть подлежащим своеобразному табу. В первые годы царствование Николая II все ограничивалось, правда, разговорами и сдержанным обсуждением действий и личности императора. Государственный секретарь Половцов неоднократно, например, упоминает в своем дневнике подобные разговоры: " В Петербурге грустно, тускло, грязно. Разумеется, только и разговоров, что государь и его семейство. О государе вечные сетования о том, что он плохо окружен, о царском семействе - что в нем ежедневно умножаются скандалы" (17 февраля 1901 г.). " Утром заходят Балашев и Юсупов; оба весьма богатые и от души преданные монархическому началу и его в отечестве нашем представителю, но оба скорбят и грустят о том, как ведутся правительственные дела" (22 февраля 1901 г.)⁷⁰. Позднее, в период политического кризиса 1905 - 1907 гг., стало возможно немыслимое ранее - публичное несогласие с волей императора и открытая критика со стороны аристократических кругов его действий и личности. При этом были едины как консервативные, так и либеральные группировки аристократии. Генерал Н. А. Епанчин вспоминал, что в день рождения царя, 6 мая 1906 г., на обеде у графа А. Д. Шереметева титулованные служилые лица, придворные, лица императорской свиты демонстративно не желали поддержать тост хозяина за здоровье Николая II. На общем же обеде дворян Петербургской губернии по случаю дворянского съезда, когда губернский предводитель дворянства князь Трубецкой провозгласил тост за государя императора, несколько человек дворян демонстративно не встали, и Трубецкой вынужден был грубо скомандовать " встать" ⁷¹. В 1914 г. Палеолог с удивлением отмечал: " В течение нескольких месяцев, что я нахожусь в высшем русском обществе, одна вещь меня больше всего меня удивляет - это та свобода или, лучше сказать, вольность, с какой там говорят об императоре и императрице, об императорской фамилии. В этой стране автократии, где тайная полиция, корпус жандармов, " охранка", Петропавловская крепость, Сибирь являются страшной реальностью и в настоящее время, преступление в " оскорблении величества" - привычный грех светских разговоров" ⁷². Несколько примеров подобного рода можно найти в дневниковых записях графа И. И. Толстого. 6 октября 1906 г.: " Днем был у графини Е. И. Шуваловой... Застал у нее ее дочь, княгиню Барятинскую. Обе дамы говорили о политике и, между прочем, высказали мнение, что хотя Столыпин и весьма порядочный человек, но далеко не орел. Государь его любит, но далеко не во всем с ним соглашается, а он, очевидно, боится настаивать, боится, вероятно, не понравиться. Я на это сказал, что считаю положение отвратительным, так как, с одной стороны, государь не искренен и избегает принять на себя какую-либо личную историческую ответственность...".

В другом месте передается разговор автора с великим князем Владимиром Александровичем (4 мая 1907 г.): " Я указал на то, что несчастье в неопределенности политики государя и в отсутствии у него способности довериться людям и что в этом отношении Александр III был бы более на месте теперь, чем Николай II, несмотря на то, что именно неверной политике Александра III мы обязаны настоящею разрухою: Ал[ександр] III хоть кому-нибудь доверял, а Ник[олай] II - никому, сам не имея никакого определенного плана и судя о людях по сплетням и по разным мелочам". И разумеется еще более откровенные разговоры велись дома у СЮ. Витте (19 апреля 1909 г.): " К 12 ¹/₂ час. отправился завтракать к Витте. За завтраком, надо заметить, отличным, нас было четверо - хозяин с женою, М. А. Стахович и я. Витте с места ка