Шкатулка чёрного дерева.

Та же комната, только выглядит она немного лучше, меньше грязи и паутины, и нет углу кучи бессмысленных предметов, подобранных неизвестно где. В комнату входят дети Плюшкина – старшая дочь Александра Степановна в дорожном платье со свёртком в руке и сын Пётр Степанович, офицер. Вслед за ними вбегает Мавра, суетится, хлопочет, бестолково протирает передником стулья, не зная, как услужить и что делать.

МАВРА. Господи Боже ты мой! Наконец-то... Александра Степановна, вот радость-то... Пётр Степанович! Не прикажете ли чайку с дороги? Не подать ли закусить? А барин-то наш на рабочем дворе или в столярной... Прикажете позвать, так я мигом... Дожили, слава Богу, до радости великой!

Ловит руку Александры Степановны, пытается поцеловать.

АЛЕКСАНДРА. Хватит, Мавра, у меня голова болит от твоих причитаний. Лучше пошли за папенькой и доложи об нашем приезде.

МАВРА. Сию минуту!

Бежит к двери.

АЛЕКСАНДРА. Впрочем, погоди... Вернись.

МАВРА. Сию минуту!

Возвращается.

ПЁТР. Кстати, и водки подай. Есть у вас анисовая?

МАВРА. Сию минуту!

Убегает, тут же возвращается с подносом и графинчиком. Пётр Степанович выпивает, морщится. Наливает себе ещё рюмку.

АЛЕКСАНДРА. Хватит, Пьер, довольно... (Ходит по комнате, рассматривая обстановку.) Ты вот что, Мавра... Ты сперва расскажи, как вы тут живёте.

МАВРА. Как живём?.. Хорошо живём, слава те Господи, чего и вам желаем!

ПЁТР. Зачем ты её спрашиваешь, Александрин, ведь она, антр ну, дура беспросветная, и всегда ею была.

Мавра кланяется, ловит руку Петра Степановича, чтобы поцеловать.

АЛЕКСАНДРА. Позволь, как же хорошо, Мавра, что ты такое говоришь? Ведь у меня глаза не повылазили ещё, сама вижу, что дела наши плохи, и хозяйство в разоре.

МАВРА (с готовностью). В разоре, голубушка ты наша, Александра Степановна, как есть в разоре! Покупщики-то нас совсем забросили, сколько в прошлом годе хлеба сгнило, ужас! И нонешний год опять туда же, кладовые полнёхоньки, а цены вовсе никакой не дают, ироды окаянные, хоть всё подряд пропадай: и сено, и мука, и холсты... Известно, пришла беда – отворяй ворота! Раньше, при покойнице Глафире Андреевне, мы такого и знать не знали, а нынче совсем народ испортился, средь бела дня пропадают... Да не один там какой-нибудь, а целых трое в бега ударились! Слыханое ли дело, чтобы у самого господина Плюшкина в его имении барские мужики с места пропадали?!

АЛЕКСАНДРА. А как папенька? Здоров ли? Ты как на духу отвечай. Не случается ему, к примеру, заговариваться? И не замечалось ли какой странности поведения?

МАВРА. Упаси Боже, у нас с этим строго. Нам эту странность и на порог пускать не велено: ни цыганов, ни странников, ни юродивых, тьфу на них совсем! И заговариваться, правду сказать, не с кем. Соседей мы редко принимаем, сами не ездим никуда. Особливо в ненастье тоска... Бывало, отобедают они безо всякого десерта, запрутся у себя в кабинете и всё покойниц вспоминают – матушку вашу Глафиру Андреевну и сестрицу Варвару Степановну. А то ещё шкатулку чёрного дерева из-под ключа достанут, всё перебирают, что у них там собрано, и ну вздыхать!..

Пауза. Александра Степановна и Пётр Степанович переглядываются.

ПЁТР. А что, Маврушка, много там, в шкатулке, собрано?

МАВРА. Ой, много... (Спохватившись.) Мне-то откуда знать сколько, наше дело маленькое, подай-принеси!..

ПЁТР. Так ты вот что... Ты подай нам эту шкатулочку любопытствия ради. Впрочем, даже подавать не надо, скажи, где лежит, и весь разговор... Ведь мы не чужие, мы наследники. К кому после отца имение перейдёт? То-то... А мы уж тебя на старости лет не оставим... (Сестре.) Ма шер, дай-ка ей рубль.

МАВРА (кланяется). Премного вами благодарны, а только я и ведать не ведаю, что у барина где хранится. Не нами к месту положено, не нам и руками трогать.

ПЁТР. Врёт. По глазам вижу – врёт нагло. Всё она знает... (Мавре.) Быстро неси, а то голову набок откручу. Ну!..

Подступает к Мавре. Та пятится к двери.

АЛЕКСАНДРА. Оставь, Пьер! (После недолгой паузы.) А ты ступай, Мавра, иди себе... И смотри у меня, лишнего не болтай. Папеньке доложи: приехали, мол, ждут. И всё.

Мавра убегает. Пётр Степанович тут же распахивает дверцы шкафа, выдвигает ящики, заглядывает во все углы. Александра Степановна молча наблюдает за поисками брата.

ПЁТР. Где же эта чёртова шкатулка?! Если не здесь, тогда в спальной смотреть надо. Или в бывшей диванной.

АЛЕКСАНДРА. Всё испортишь, дурак. Кто тебе позволит при живом отце обыски устраивать, спугнёшь его – только хуже будет.

ПЁТР (лихорадочно). А что делать прикажешь? Мне без этих денег форменный конец. Хоть стреляться. Помоги, Александрин, нужда не тётка, прямо голова кругом...

АЛЕКСАНДРА. Делай, как я сказала... О проигрыше ни слова. И о шкатулке ни звука, Пьер, иначе мы ничего не добьёмся... (Вполголоса.) Ты что, не видишь, что он от жадности умом повредился? Мне говорили: по деревне бродит, по дворам, и что плохо лежит – к себе прибирает!.. Мужа моего приятель, капитан, сказывал, что ему мужики даже кличку особую придумали – «рыболов»! Нет, тут по-другому надо! (Думает, расхаживая по комнате.) Как папенька взойдёт, ты сразу винись. Дескать, годы мучительных ошибок молодости перевернули всё моё существо, и теперь настал решительный момент для окончательного сыновнего покаяния. Запомнил? Повтори!..

ПЁТР. Не могу! Уволь, Александрин, спутаюсь.

Наливает себе ещё рюмку водки, быстро выпивает.

АЛЕКСАНДРА. Ладно, молчи тогда, я сама говорить стану. А ты головой кивай, винись и ничему не удивляйся. Скажу: «как блудный сын возвращается к родному порогу» – это тебе сигнал. На колени, руку целуй, и чтоб непременно слёзы на глазах навернулись.

ПЁТР. Откуда ж я их наверну?

АЛЕКСАНДРА. Откуда хочешь. Хоть плюнь да разотри незаметно...

Слышны шаги. В комнату входит Плюшкин. Он в старом домашнем халате, но выглядит прилично. Останавливается. Молча смотрит на сына, которого давно не видел. Тишина.

ПЛЮШКИН (сдержанно). Признаться, и не ждал таких гостей принимать... Прошу покорнейше садиться.

АЛЕКСАНДРА. Ах, папенька, сколько уж лет минуло, как Пьер родные наши пенаты оставил, да и я, увы, редко бываю... Нам с братом здесь и двух минут без волненья душевного находиться нельзя. Так прямо и душат слёзы, всё ушедшее перед глазами встаёт. Дом, милый дом... Сад... Невинные детские радости... Маменька... Сестрица... А помните, как чай на террасе кушали с крыжовенным вареньем? На мне платьице беленькое с кружавчиками, на Вареньке такое же, но розовое, а у брата – матросский костюмчик... А как мамзель француженка вдруг с качелей упала и ушиблась пребольно, вот было смеха!

ПЁТР. Да-с... Варенье, это я очень даже, что было, то было. Детство, так сказать.

ПЛЮШКИН (глядя на сына). Небось опять в карты проигрался, долгов понаделал?

ПЁТР (быстро). Никак нет. То есть, в том смысле, что привычки пагубной к карточной игре более не имею и не считаю должным. Так сказать, пренеприятное заблуждение натуры.

АЛЕКСАНДРА. Молчи, Пьер! И сядь, наконец, ведь я вижу, мой друг, что ты уж на ногах не держишься.

Пётр Степанович послушно садится.

Приехал ко мне давеча, весь страшный, губы до крови закушены, руки трясутся... Ехать, кричит, немедленно к батюшке ехать!.. Насилу остановила. Куда, говорю, на ночь глядя, и лошадей свободных нету... А всё сон этот необыкновенный!..

ПЁТР. Сон?

АЛЕКСАНДРА. Твой сон, Пьер. Ты позволишь мне самой рассказать, ведь я каждое слово запомнила...

ПЁТР (неуверенно). Разумеется, позволяю. Что за счёты между родными... Сделай одолжение, Александрин, у тебя с моих слов даже складнее выйдет.

АЛЕКСАНДРА (нервно расхаживая по комнате). Так о чём я?.. Ах да, сон. Вы, папенька, тоже присядьте, ведь это история долгая, волнительная, я сбиться боюсь.

Плюшкин садится.

Так вот, как я говорила, приехал ко мне Пьер, и что же раскрылось... А именно: привиделось ему посреди ночи, что будто бы идёт он по нашему старому саду к беседке и вдруг видит прямо перед собой и вас собственной персоной, и маменьку-покойницу. И словно это всё весной происходит, и яблони вокруг в кипенном цвету... А тут как раз сестрица Варенька откуда-то появляется, а в руках у неё какой-то странный предмет. Не то коробочка деревянная чёрного цвета, не то шкатулочка, определённо и описать невозможно...

ПЛЮШКИН (взволнованно). Как ты сказала? Что в руках... Шкатулка?

АЛЕКСАНДРА. И тогда Варя протянула брату Пьеру эту шкатулку, и улыбнулась эдак, загадочно, и одно слово сказала – «возьми». Он стоит себе, хочет открыть, но не может. Тут Пьер закричал во сне и проснулся... (Брату.) Верно ли я передала?

ПЁТР (слегка запинаясь). Именно, что очень верно!.. Прямо в аккурат точно так и было. Во сне, то есть.

Пауза.

АЛЕКСАНДРА. Я, главное, говорю ему – что сон, во сне всякое бывает, не верю я в эти сны, да и нет у нас в доме никакой такой шкатулки чёрного дерева, а он и слушать не хочет. Всё твердит: это мне свыше знак послан, это, дескать, сестрица Варя с того света указывает – для того, чтобы окончательно с батюшкой примириться, надо мне скорее домой поспешить, подобно тому, как в Священном писании блудный сын вернулся к родному порогу! (Вздыхая, разводит руками.) Что тут поделаешь... Всё бросили, собрались и поехали.

ПЁТР. Простите ли вы меня, папенька?! Так сказать, ошибки молодости, всё существо перевернулось, мучительный момент...

Быстро опускается на колени у ног отца. Плюшкин, чуть помедлив, не выдерживает, обнимает сына.

ПЛЮШКИН (сквозь слёзы). Петруша, сынок... Прощаю! Ради матери твоей покойницы прощаю, ради Вареньки незабвенной!.. Всё для вас, а мне что надо, мне ничего...

Настойчиво поднимает сына, усаживается рядом, гладит его, как маленького мальчика. Александра Степановна достаёт носовой платок, вытирает глаза отцу, потом брату.

Ах, Петенька, Сашенька, дети мои... Что делать?.. За хозяйством нашим разве такой присмотр нужен? Мужики разбаловались, а иные и вовсе обленились совсем, чуть недоглядишь – опять имению урон! Где мне на старости лет одному за всем уследить, каждый второй вор, а ежели подумать, то и каждый первый! Так и норовят стянуть, когда лежит плохо. Весь день пробегаешь, а ночью без сна, только под утро и забудешься... Видно скоро мне с Глафирой Андреевной моей встретиться суждено, и ответ перед ней держать.

АЛЕКСАНДРА. Что вы, папенька... Даже не говорите такие слова! Вы ещё всех соседей переживёте.

ПЁТР. А я того... Следующий год всё брошу, и в отставку! Поселюсь здесь, в деревне, с вами. Христом-Богом клянусь! Мы с вами вместе за хозяйство-то и возьмёмся. У меня не забалуют! И дом подновим, и сад, все старые яблони с вишнями долой, чай станем пить с крыжовенным вареньем...

АЛЕКСАНДРА. Вот и мне на вас глядя утешение, прямо камень тяжёлый с души! То-то сестрица на небесах радуется, ведь это она через сон волю свою обозначила, как теперь в чудеса не поверить!..

ПЛЮШКИН. Исполню, сей же час исполню!.. И что удивительно, Сашенька, сон этот как есть правда. Имеется у меня шкатулка чёрного дерева, под ключом хранится, самое дорогое в ней содержится.

АЛЕКСАНДРА. Неужели?!

ПЛЮШКИН. В точности так! И вот вам моё решенье: теперь же, не откладывая, хочу сыну моему единственному, Плюшкину Петру Степановичу, шкатулку эту со всем её бесценным содержимым передать в вечное пользование. Говори, Пётр... Согласен ли ты принять?

ПЁТР (запинаясь от волнения). Я, право, того... не стою таких ваших милостей. Однако, если на то отцовская ваша воля, долг мой, так сказать, слушаться и повиноваться вполне.

АЛЕКСАНДРА. Браво, Пьер! Вот вам достойный ответ достойного сына.

Плюшкин дрожащими руками достаёт связку ключей, открывает один из ящиков шкафа, молча достаёт шкатулку. Помедлив, целует её, потом передаёт сыну. Александра Степановна хлопает в ладоши. Пётр не сразу решается открыть шкатулку. Пауза. Александра заглядывает через плечо...

ПЁТР. Что это?.. (Не сразу.) Что это такое? Какие-то битые черепки...

ПЛЮШКИН. Ты разве не помнишь, Пётр? В этой чашке матушке вашей утренний кофий подавали. И вышивание после неё осталось, последняя работа, так и не закончена. Локон сестрицы Вареньки и бант с её платья... Сашенькин стишок, ею собственноручно к Рождеству переписано... А там, внизу, ты посмотри внимательнее... Рубашка младенческая нательная. Твоя.

ПЁТР (уже не сдерживаясь). Какой к чёртовой бабушке локон, какие банты?! А деньги где?!

Роется в шкатулке. Вышивка падает на пол.

ПЛЮШКИН. Деньги?.. Здесь нет денег.

ПЁТР. Что значит – нет? Помилуйте, папаша, я больше так не могу, это, наконец, выше человеческих сил! Вы, кажется, говорили, что здесь самое ценное, или я ослышался? У вас на руках родовое имение, и крестьян свыше тысячи душ, и доход должен быть порядочный, где тогда средства? Александрин, хоть ты ему скажи... Ежели человек совсем разумом помутился, надо у докторов лечиться, а он нас перед обществом позорит, он фамилию нашу бесчестит, у мужиков ворует!.. Я до последней крайности дошёл, весь в долгах, с меня шкуру спустят, а мне рубашечку младенческую предлагают, гран мерси вам за это! (Плюшкину, теряя терпение.) Мне деньги нужны, и срочно! Две с половиной тысячи рублей. Да или нет?!

АЛЕКСАНДРА. Пьер...

ПЁТР. Что – Пьер? Я всю жизнь Пьер!.. Пусть он мне даст денег, иначе я за себя не ручаюсь!

Отбрасывает шкатулку и выскакивает из комнаты, хлопнув дверью. В наступившей тишине Плюшкин ползает по полу, собирая всё, что рассыпалось, обратно в шкатулку, бережно складывает осколки давно разбитой чашки.

ПЛЮШКИН (бормочет). Откуда деньги... У меня и копейки лишней нету! Земля худая, мужики ленивые, работать не любят, им бы только в кабак, да болеть от пьянства. Того и гляди, по миру пойдёшь...

АЛЕКСАНДРА. Боже, какая дикая сцена... Вы, папенька, не берите в голову, Пьер всегда был раздражительный. Тем более, обстоятельства...

ПЛЮШКИН. Проигрался?

АЛЕКСАНДРА. Разумеется.

Плюшкин тяжело поднимается, молчит, прижимая к себе шкатулку, смотрит на дочь.

ПЛЮШКИН (тихо). Что же делать, Сашенька? Дать ему денег, так он сызнова проиграется. Снова дать – опять играть станет, пока всё не спустит.

АЛЕКСАНДРА (оглянувшись, подбегает к отцу). Не давайте! Вы совершенно правы – в этом смысла никакого, один зряшный расход!.. Пьер наш конченый, а у меня семья, дети. Мне дайте, никто и не узнает. А я к вам внуков привезу, мы гостить у вас будем, и любить, и уважать!.. Ах, Боже мой, ведь я с этими хлопотами совсем позабыла... Глядите, какие я вам подарки купила... Вот!.. (Распаковывает свёртки.) Халат новый, и цвет вам ужасно к лицу, а то прежний уже и вида никакого не имеет!.. И кулич к чаю, смотрите, какой кулич свежайший... А Пьеру не давайте ничего, нельзя ему, дураку, давать!

Становится совсем темно, и в комнате Плюшкина никого больше не видно. Звучит музыка. Бьют сломанные часы, звук часов переходит в скрежет...