Приступают к работе

Страна туманов

Преподобному

Джорджу Вэйл-Оуэну,

в знак симпатии,

восхищения и дружбы

Глава I

В КОТОРОЙ СПЕЦИАЛЬНЫЕ КОРРЕСПОНДЕНТЫ

ПРИСТУПАЮТ К РАБОТЕ

Общеизвестно, что имя профессора Челленджера неоднократно

использовалось в новейшей беллетристике самым бестактным образом. Дерзкий

автор помещал его в немыслимые романтические ситуации, чтобы поглядеть,

как тот к этому отнесется. Реакция последовала незамедлительно. Ученый

привлек писателя за клевету, предпринял неудачную попытку конфисковать

злополучную книгу, устроил погром на Слоун-стрит, дважды лично угрожал

автору и в результате потерял место лектора в Лондонской школе

субтропической гигиены. И, однако, можно сказать, что все обошлось еще

достаточно мирно.

Дело в том, что за последнее время профессор как-то сник. Огромные

плечи его ссутулились. В ассирийской окладистой бороде блеснула седина,

взгляд утратил былую агрессивность, а голос хоть и раскатисто гремел

по-прежнему, но теперь его хозяин не стремился уже заглушить всех вокруг.

И все же профессор оставался опасным, и окружающие с тревогой понимали

это. Вулкан не потух, а лишь затаился, о чем говорило постоянное угрюмое

ворчание, грозившее новым извержением. Жизнь научила профессора многому,

но он продолжал сопротивляться ее урокам.

Перемена произошла в нем после определенного события, а именно -

после смерти любимой жены. Маленькая женщина, словно птичка, свила

гнездышко в сердце этого великана. Он же, как это часто бывает с сильными

людьми, относился с особенной нежностью и заботливостью к этому слабому

созданию. Отдавая, она, как все кроткие и тактичные женщины, получала все.

И потому, когда жена неожиданно умерла от осложнившегося пневмонией

гриппа, ученый, казалось, был сражен навсегда. Но он все же поднялся,

печально усмехаясь, как нокаутированный боксер, готовый к новым раундам с

Судьбой. Однако это был уже другой человек, и, если бы не помощь и забота

его дочери Энид, ученый, возможно, никогда не оправился бы от удара.

Именно она, зная, чем можно заинтересовать страстную, склонную к

соперничеству натуру отца, подсовывала ему разные факты и информацию и

добилась, наконец, того, что он вновь включился в жизнь. Только когда отец

опять почувствовал интерес к спорам, воспылал былой ненавистью к

журналистам и начал ворчать почем зря на окружающих, она успокоилась,

поняв, что он на пути к выздоровлению.

Энид Челленджер была необыкновенной девушкой и, несомненно, заслужила

того, чтобы ей посвятили несколько строк. От отца она унаследовала волосы

цвета воронова крыла, а от матери - голубые глаза и белоснежную кожу. Она,

пожалуй, не была красавицей, но, где бы она ни появлялась, все взгляды

устремлялись к ней. Она казалась тише воды ниже травы, но дух ее был

силен. С детства у нее был выбор: либо противопоставить себя отцу и стать

личностью, либо уступить его напору и превратиться в марионетку. У нее

хватило умения остаться собой, уступая отцу, когда на того накатывало, и

проявляя твердость в более благополучные времена. В последние годы,

чувствуя, что ей становится все труднее сохранять независимость, она

начала работать. Пописывая в лондонские газеты, девушка настолько

преуспела в журналистике, что ее имя стало известным на Флит-стрит. В этом

предприятии ей очень помог давний друг отца, мистер Эдуард Мелоун из Дейли

газетт., имя которого, возможно, уже знакомо читателю.

В Мелоуне еще можно было узнать того атлета-ирландца, который в свое

время успешно выступал в международном матче регбистов, хотя жизнь изрядно

потрепала его. Он изменился с тех пор, как убрал с глаз долой бутсы. Но

хотя мускулатура его заметно сдала, а суставы окостенели, мозг по-прежнему

работал преотлично. Юноша превратился в мужчину. Внешне он мало

переменился, разве что усы стали погуще, округлилась талия, а лоб

прорезали морщины - следы новых условий жизни в послевоенном мире. Он слыл

уже известным журналистом и подающим надежды молодым писателем. Многим

казалось странным, что Мелоун все еще оставался холостяком, но в последнее

время появилась надежда, что Энид Челленджер исправит это упущение. Стоит

ли добавлять, что они были большими друзьями?

Был воскресный октябрьский вечер; в нависшем еще с утра над Лондоном

тумане поблескивали первые огоньки. Окна четвертого этажа квартиры

профессора Челленджера на Викториа-Уэст-Гарденс плотно окутывала туманная

мгла. Снизу доносился слабый шум проезжавшего транспорта, но сама улица

оставалась невидимой - лишь неясный отблеск говорил о ее существовании.

Профессор Челленджер сидел у камина, засунув руки в карманы и вытянув к

огню крупные кривоватые ноги. Одет он был с небрежностью истинного гения:

рубашка со свободным воротничком, темно-бордовый, завязанный большим узлом

галстук и вельветовый пиджак черного цвета. Все вместе, включая окладистую

бороду, создавало облик стареющего представителя богемы. Рядом, уже

готовая к выходу, сидела его дочь, на ней было черное платье с укороченной

юбкой, круглая шляпка и прочие модные штучки, под которыми женщины

умудряются скрывать ту красоту, которой их щедро одарила природа. У окна,

держа в руках шляпу, стоял, поджидая ее, Мелоун.

- Энид, мне кажется, нам пора идти. Уже почти семь, - сказал он.

Они писали совместно серию статей о лондонских церквях и религиозных

сектах и потому каждое воскресенье отправлялись в новое место, готовя

очередной материал для газеты.

- До восьми еще уйма времени, Нэд.

- Присаживайтесь, сэр! Присаживайтесь! - загудел Челленджер,

пощипывая бороду - явный признак того, что у него портится настроение. -

Ничто так не выводит меня из себя, как человек, стоящий у меня за спиной.

Несомненный атавизм, страх, что тебя стукнут по голове дубиной или всадят

кинжал в спину, но с этим чувством не справиться. Вот так. И ради всего

святого, положите шляпу! А то у вас такой вид, будто вы опаздываете на

поезд.

- Обычное состояние журналиста. Если мы не будем спешить, поезд уйдет

без нас. Энид начала это понимать. Впрочем, в одном вы правы - времени у

нас еще много.

- Вам далеко ехать? - спросил Челленджер.

Энид сверилась с записной книжкой.

- Мы уже побывали в семи местах. Прежде всего, в Вестминстерском

аббатстве, на самой пышной службе; были также у Святой Агаты, в так

называемой.высокой. церкви, и в Тюдоров-ской -.низкой. Посетили

католиков в Вестминстерском соборе, пресвитериан - на Энделл-стрит и

унитариев - на Глостер-сквер. Но сегодня нам захотелось чего-то

необычного, и мы решили отправиться к спиритуалистам.

Челленджер свирепо фыркнул, как разъяренный бык.

- На следующей неделе вас, пожалуй, потянет в сумасшедший дом, -

сказал он. - Не хотите ли вы сказать, Мелоун, что у этих безумцев есть

своя церковь?

- Я специально занимался этим вопросом, - ответствовал Мелоун. - Моя

обычная тактика - сначала изучить голые факты и цифры. В Великобритании у

нас свыше четырехсот зарегистрированных церквей.

Челленджер расфыркался так, что, казалось, поблизости пасется целое

стадо свирепых быков.

- Глупость людская поистине беспредельна! Homo sapiens! Ноmо

idioticus! Кому они там молятся? Духам?

- Вот это нам и предстоит выяснить. Собственно, об этом и будет сама

статья. Я разделяю ваше к ним отношение, а вот Аткинсон из больницы Святой

Марии, с которым я недавно беседовал, думает иначе. А ведь он восходящая

звезда хирургии.

- Слышал о нем. Кажется, специалист по цереброспинальной хирургии?

- Совершенно точно. Очень уравновешенный и компетентный. Считается

большим специалистом в психических исследованиях - к этой области знания

относится и спиритуализм.

- Тоже мне область знания!

- Во всяком случае, так принято считать. Сам он относится к подобным

вещам весьма серьезно. Я консультировался с ним, когда мне потребовалась

нужная информация. Он знаком с их литературой. И знаете, что он мне

сказал? Эти люди - пионеры человечества!

- В Бедламе им место, - прорычал Челленджер. - И при чем здесь

литература? Какая еще там у них литература?

- Это особая статья. У Аткинсона по этому вопросу пятьсот томов, и он

все же жаловался, что в его библиотеке многое отсутствует. Существует

обширная спиритуалистическая литература на французском, немецком,

итальянском языках, не считая нашего.

- Слава Богу, что психи водятся не только у нас. Ну и галиматья!

- А ты читал что-нибудь, отец? - спросила Энид.

- Вот еще! У меня нет времени, чтобы удовлетворить хотя бы половину

моих истинно научных интересов. Какой вздор ты несешь, Энид!

- Прости, отец. Но ты был так убедителен... Я подумала, ты что-то

знаешь.

Челленджер крутанул своей массивной головой и бросил на дочь

испепеляющий взгляд.

- Человек, наделенный логическим умом и первоклассным интеллектом,

сразу понимает, где истина, а где - вздор; ему не обязательно углубляться

в существо вопроса. По-твоему, я должен досконально изучить математику,

чтобы заявить об ошибке человека, доказывающего, что два и два - пять?

Может, мне снова засесть за физику и уничтожить набор своих.Principia.

из-за того, что какой-то мошенник или дурак утверждает, будто стол может

подниматься в воздух, несмотря на существование закона тяготения? Неужели

нужно изучить пятьсот томов, чтобы дорасти до уровня полицейского, который

всегда разберется, кто перед ним - мошенник или честный человек? Энид, мне

стыдно за тебя!

Дочь весело засмеялась.

- Папа, прекрати рычать на меня. Сдаюсь. По правде говоря, я тоже так

думаю.

- И все же их поддерживают весьма достойные люди, - произнес Мелоун.

- Что вы скажете о Лодже, Круксе и прочих уважаемых гражданах?

- Не стройте из себя дурака, Мелоун. И у великих есть слабые стороны.

Своего рода оскомина на здравый смысл. Неожиданно впадаешь в идиотизм. Что

и произошло с этими людьми. Нет, Энид, я не знаком с их доказательствами,

да и не собираюсь знакомиться: существуют очевидные вещи. Если постоянно

пересматривать всякое старье, когда же заниматься новыми проблемами? Все

давно ясно, доказательствами здесь служат здравый смысл, английский закон

и поддержка всех здравомыслящих европейцев.

- Понятно, - отозвалась Энид.

- Однако, - продолжал профессор, - готов признать, что иногда мы

имеем дело с простительными заблуждениями.

Голос его зазвучал тише, а выразительные серые глаза печально

уставились в пространство.

- Я знаю случаи, когда мощнейший интеллект - мой собственный,

например, - на какое-то мгновение сдавал.

Мелоун почувствовал, что в словах профессора кроется нечто

интересное.

- И что же, сэр?

Челленджер колебался. Он, казалось, боролся с собой. Ему было трудно

говорить. Но, набравшись мужества, он, как бы откинув от себя сомнения,

приступил к рассказу.

- Ты ничего не знаешь об этом, Энид. Это очень личное переживание.

Впрочем, наверняка, чепуха. Потом я всякий раз заливался краской стыда,

стоило мне только вспомнить, как я чуть было не поверил в этот бред. Даже

самых закаленных людей можно застать врасплох.

- Да, и что же, сэр?

- Все произошло после смерти моей жены. Вы ведь знали ее, Мелоун? И

можете понять, каково мне пришлось тогда. Это случилось в ночь после

кремации... Не могу вспоминать об этом без ужаса. Бесконечно дорогое

крошечное тельце опускалось все ниже, потом его лизнули языки пламени, и

дверца захлопнулась.

Беззвучные рыдания сотрясали крупное тело профессора, он прикрыл

глаза большими волосатыми руками.

- Зачем я только рассказываю об этом? Ладно, так уж вышло. Пусть это

послужит вам уроком Так вот... Той ночью - после кремации - я сидел в

холле. А она, - он указал на Энид, - спала рядышком. Прямо в кресле,

бедная малышка. Вы ведь бывали в нашем доме на Ротерфилд, Мелоун. Там был

огромнейший холл. Я сидел у камина, комната утопала в полутьме, и мой

разум тоже погрузился во тьму. Нужно было разбудить дочь и отправить ее в

постель, но она так сладко спала, откинувшись в кресле, что я не решился

ее беспокоить. Было, наверное, около часу ночи; помнится, луна светила

сквозь мутное стекло. Я сидел и думал. А потом услышал...

- Что, сэр?

- Звуки. Сначала тихие, вроде тиканья часов. Потом громче и

отчетливее: тук-тук-тук. И тут случилась странная вещь - то, из чего

доверчивые люди впоследствии создают легенды. Надо сказать, что у моей

жены была особенная манера стучать в дверь. Своими маленькими пальчиками

она как бы отбивала незатейливую мелодию. Она и меня приучила, и потому мы

всегда знали о приходе друг друга. Так вот, мне почудилось - ведь я был

тогда как помешанный, - что стуки обрели знакомый ритм. Я пытался

выяснить, откуда они доносятся, но так и не сумел. Вы, конечно, можете

себе представить, как я старался установить их источник. По моим догадкам,

он находился где-то наверху. Я потерял представление о времени. Стук

повторился не менее десятка раз.

- Отец, ты никогда не рассказывал об этом!

- Нет. Но я разбудил тебя. И попросил посидеть со мной тихо.

- Вот это я помню.

- Мы сидели затаившись, как мышки, но больше ничего не повторилось.

Все кончилось. Обычный обман чувств. Может, в дереве завелся жучок, или

плющ шелестел снаружи... Ритм мог возникнуть и в моем воспаленном мозгу.

Вот так человек впадает в детство и начинает валять дурака. Этот случай

стал для меня уроком. Я понял, что чувства могут обмануть даже умнейшего

из умнейших.

- Но как вы можете знать, сэр, с точностью, что это не была ваша

жена?

- Чушь, Мелоун! Чушь! Я видел, как пламя охватило ее. Ну, что там

могло остаться?

- Ее душа. Дух.

Челленджер тоскливо покачал головой.

- Дорогое мне тело распалось на составные элементы: газообразная его

часть улетучилась, а твердые частицы выгорели и превратились в прах. Это

был конец. Ничего не осталось. Со смертью все кончается, Мелоун. Разговоры

о душе - это пережиток анимизма древних. Предрассудок. Миф. Скажу как

физиолог: человека можно заставить совершать злодеяния или достичь высот

добродетели путем манипуляций с сосудами мозга. Гарантирую, что в

результате операции я превращу Джекиля в Хайда. Другой добьется того же

путем гипноза. Алкоголь тоже сойдет. Или сильнодействующие лекарственные

препараты. Так что все это заблуждения, Мелоун! Выдумки! Другой жизни

нет... ночь - вечная ночь... долгий отдых для усталого труженика.

- Печальная философия.

- Лучше печальная, чем лживая.

- Возможно, вы правы. В такой позиции, во всяком случае, есть

мужество. У меня нет возражений. Мой разум на вашей стороне.

- А вот я инстинктивно против! - вскричала Энид. - Как хотите, а я не

могу в это поверить. - Она обвила руками могучую шею отца. - Вы никогда не

убедите меня, что тебя, папочка, с твоим исключительным умом и величием

духа после смерти ждет судьба каких-нибудь сломанных часов.

- Четыре ведра воды и мешок минеральных солей, - проговорил

Челленджер, с улыбкой высвобождаясь из объятий дочери. - Вот из чего

состоит твой папочка, дорогая, и тебе придется примириться с этим. Однако

уже без двадцати восемь. Я жду вас на обратном пути, Мелоун. С

удовольствием выслушаю рассказ о ваших приключениях в стане этих безумцев.