Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Слабость и сила






 

Через год новый дом родителей был построен. Теперь это был настоящий дом: двухэтажный, с маленьким двориком и верандой для мамы. Я всем сердцем желала, чтобы здесь на семью нашу наконец–то снизошел мир. Заботилась об обустройстве родных так, как делает это мать, вручая ребенку ключи от его первой квартиры: я действительно чувствовала себя самой взрослой. Родителям больше не надо беспокоиться обо мне, что бы ни случилось, я сама со всем разберусь. Я прошу их только об одном: будьте счастливы. Ради нашей семьи.

На поляне за монастырем, в густой траве, под бесконечным Млечным Путем я лежу одинокой звездочкой, раскинув руки и ноги в разные стороны, и красота ночного неба куда–то уносит меня. Я уверена, что в Непале самое красивое небо. Я провела в монастыре уже семь лет, и все семь лет красота здешних ночей вызывает у меня слезы. Если я сяду, то звезды смешаются с огнями города, роскошным ковром раскинувшегося у моих ног. И мне кажется, что я парю среди ночного неба. После того как я и мои подружки Ани Тара и Гьянатара вечером сходим в туалет, мы убегаем на поляну, чтобы сполна насладиться этими волшебными мгновениями. Я спокойна, как никогда. Глубоко вдыхаю прозрачный свежий воздух, а потом высвобождаю его из легких на одной сдержанной ноте. Люблю петь по ночам, когда меня никто не видит. Голос становится удивительно сильным, что меня порой даже пугает. Наверное, потому, что моя песня обращена к звездам.

— Мне показалось, что сегодня он чувствует себя лучше, чем вчера.

Хриплый голос Гьянатары разрушает тишину:

— Давление нормальное, уровень сахара тоже.

Вот уже несколько месяцев Тулку Ургьен Ринпоче нуждается в постоянном медицинском уходе. Он страдает от диабета, давление слишком высокое. Мои знания английского позволяют расшифровать надписи на лекарствах, поэтому я выполняю обязанности медсестры: делаю инъекции инсулина, меряю давление утром и вечером, перед едой. Вот почему на прошлой неделе я покинула маленькую комнату, которую успела полюбить, которая была моим убежищем все семь лет, что я провела в Наги Гомпа. При помощи друзей я переехала ближе к учителю, чтобы быть рядом в случае необходимости. Мы перенесли мои немногочисленные пожитки в мешках, какие обычно используют для транспортировки риса. Мне грустно. Не из–за того, что пришлось оставить комнату: я научилась легко расставаться с материальными ценностями. Я переживаю за учителя. Теперь у меня есть возможность доказать ему свою преданность. Его любимая жена умерла несколько лет назад. Я рада, что могу хоть как–то помочь Тулку Ургьен Ринпоче, но я прекрасно понимаю, что ему уже семьдесят лет, он старый человек. Хотя для меня он ничуть не изменился с тех пор, как мы впервые встретились: я до сих пор смотрю на него восторженными глазами одиннадцатилетней девочки, пришедшей в храм.

— Так, пора спать! Нам вставать в пять утра… — говорю я, потому что остальные явно не имеют ни малейшего желания шевелиться.

Наша жизнь — жизнь приближенных помощников учителя — заполнена до последней минуты. Я встаю в полпятого. По счастливой случайности мой подоконник облюбовала маленькая птичка, которая начинает стучать в стекло как раз тогда, когда мне нужно вставать. Можете мне не верить, но это так. В это время еще совсем темно, поэтому я зажигаю маленькую свечу (у нас теперь есть электричество, но я не хочу всех перебудить) и отправляюсь в комнату учителя. Он уже медитирует. С тех пор как болезнь в значительной мере ограничила его двигательные возможности, он в основном только этим и занимается. Я меряю давление и проверяю уровень сахара в крови. Раньше я не выносила вида крови, а теперь ее даже не замечаю. Все мои действия доведены до автоматизма: протереть палец, быстро уколоть его, пластиковой трубочкой собрать кровь, поместить ее в специальный прибор и ждать. Потом сделать инъекцию, причем, по словам врача, чем быстрее, тем лучше. Собрать мочу, проверить на цвет, выявить разницу между тем, что учитель принял в себя, и тем, что вышло из его организма. И наконец, занести все наблюдения в журнал здоровья, чтобы следить за развитием болезни. И только после всего этого учителю можно поесть; я приношу ему бульон, специально приготовленный кухаркой. Картофель, рис и сладости ему строго–настрого запрещены.

Часто я делаю все необходимое в полутьме; мы оба молчим. Иногда в комнате уже сидит Андреас. Интересно, он вообще когда–нибудь спит? Для нашего учителя Андреас как сын, хотя вместе с тем он еще и благотворитель. Я знаю, что именно он оплачивает все необходимые медикаменты и вызовы врача. С тех пор как учителю стало хуже, Андреас сам как–то постарел. А Тулку Ургьен Ринпоче остался прежним, во всяком случае, он не изменил своим привычкам. Он все такой же мудрый, добрый, ласковый, скромный и терпеливый; переживает за других людей, спрашивает, как у них дела. По вечерам во время сеанса медитации, пока мы разминаем учителю руки и ноги, втираем в них эфирные масла, чтобы снять усталость, накопившуюся за день, порой он, как и прежде, рассказывает нам истории о своей молодости, о том, как он путешествовал по Бутану, ездил в Лхасу, посещал отдаленные уголки Тибета, в частности монастырь Нубри на границе с Непалом. В такие моменты к учителю возвращаются силы, бодрость, он кажется совсем здоровым. Я так люблю смотреть на него, когда он счастлив.

В половине шестого я пью тибетский чай, а после этого мне часто удается поспать. Я с наслаждением забираюсь под одеяло и стараюсь хоть немного продлить невинный ночной сон: вокруг темно, монастырь окутан тишиной, и можно притвориться, что мы не знаем, что нас ждет в будущем. Все молчат. Кроме Гьянатары.

— Вы, правда, думаете, что он не боится смерти?

Я недоверчиво смотрю на подругу. Как она может так говорить? Мы никогда не касаемся этой темы — потому что стараемся забыть о ней. За все время, пока учитель болеет, я ни разу не думала о его смерти, только о выздоровлении. Я сказала себе, что он просто испытывает легкое недомогание, а мы должны поддерживать его и сделать все, чтобы ему как можно скорее стало лучше. И все. Я молюсь за него. Я прекрасно понимаю, что на этот раз ситуация куда сложнее, чем обычно, и в глубине души я признаю, что теперь учителю будет гораздо труднее оправиться, но ни о чем другом я не думаю. Действительно, ни о чем. Я очень зла на Гьянатару за сказанные ею слова. Что на нее нашло? Буддисты не боятся смерти: для них это естественная часть жизни. Кроме того, смерть обладает властью, которая заставляет людей заглянуть в свое сердце и отделить самое главное от всего наносного. Многих соседство смерти заставляет поставить под вопрос всю свою жизнь и наконец–то заняться ее духовной составляющей. В этом случае смерть — наш союзник.

— Так, давайте спать! Скоро наступит новый день…

Я резко встаю. Быстрым шагом — подол платья сбивает капли росы с травы — иду в свою новую комнату. Сегодня ночью мне трудно уснуть. Я слышу, как кашляет за стеной учитель. Врачи просто лучатся напускным энтузиазмом. «Еще крепкий», «всех нас переживет» — с таким диагнозом они каждый раз выходят из комнаты для медитаций. А мы верим, потому что у нас нет выбора. И потому что хотим верить.

В моих воспоминаниях это время подобно тяжелому серому облаку. Ни разрывов, ни внезапных изменений. Только страдания, и не последнюю роль в этом сыграли мои родители. Конечно, они замечательно устроились в новом доме — но побои не прекратились. Зато теперь стали вызывать меня. В основном я выступаю как сдерживающий фактор по отношению к отцу. Отныне, когда назревает ссора, они хватаются за меня как за спасательный круг, думая, что дочь сможет вывести их из затруднительно положения и в доме снова воцарится мир и покой. Не помню, сколько раз мне приходилось оставлять монастырь и все неотложные дела для того, чтобы нестись в Боднатх и приводить папу и маму к взаимному согласию. В какой–то момент я даже сбилась со счета! Всякий раз одна и та же схема: отец выходит из себя по какому–нибудь пустячному поводу и вымещает свою злость на маме. Не скажу, что он часто бьет ее, нет — теперь он предпочитает издеваться морально, то есть осыпает ее бесконечными оскорблениями и начинает расшвыривать предметы домашнего обихода. В конце концов заплаканная мама звонит в монастырь когда я появляюсь дома, отец мгновенно успокаивается. Если я приезжаю в Боднатх на три дня, то за все это время не происходит ни одной ссоры. В моем присутствии отец ведет себя просто идеально.

Сложившаяся ситуация причиняет мне нестерпимые мучения, и я о многом рассказываю учителю, в надежде что он поможет мне найти решение. У меня складывается впечатление, что мне надо все время присматривать за двумя неугомонными детьми, которые начнут колотить друг друга, стоит мне только отвернуться. Словно я стала единственным взрослым человеком в нашей семье и должна быть разумной, степенной, уравновешенной, доброй и справедливой по отношению к каждому ее члену. И меня это очень сильно утомляет. Да еще соседи распускают о нас всякие сплетни. Старые болтливые трещотки из нашего квартала считают, что крики моей матери и вспышки гнева отца внесут в их однообразные ежедневные разговоры приятную остроту. А мне это очень не нравится. Учитель внимательно слушает меня, успокаивает, ласково гладит по голове, стараясь вложить в свои действия как можно больше любви и ласки. Его поддержка помогает мне освободиться от груза переживаний. Часто я сворачиваюсь клубком у его ног и плачу, а он пытается меня хоть как–то подбодрить:

— Говори себе, что тебе повезло, раз ты можешь заботиться о своих родителях. Ты всего в часе пути от них, ничто не мешает тебе ездить к ним так часто, как требуется. Никогда не забывай о том, что твой отец не тиран, а всего лишь больной человек, который не может справиться со своими эмоциями.

— Но вы же, вы же тоже болеете, я бы лучше о вас позаботилась.

— Ты и так уже много сделала, Чоинг, не волнуйся обо мне и отправляйся к своим родителям, сейчас ты им нужнее.

Благодаря учителю и тому, что мне уже не тринадцать лет, я понимаю, что превосхожу маму с папой в благоразумии. Между тем у меня никогда не создавалось впечатления, что я «всего достигла». Но мое поведение и отношение к миру изменились. Теперь я знаю, что тоже могу помогать людям. Сострадание — это первая ступень; способность освобождать людей от мучений — вторая. И я готова. Я смогла познать себя и полюбить, и благодаря этому теперь я могу полюбить других. Я слышала о психоанализе; не совсем поняла, что это такое, но, судя по разговорам моих заграничных друзей, наше общение с учителем в некотором роде на психоанализ похоже. Беседуя с Тулку Ургьен Ринпоче, пытаясь осознать свои стремления, найти источник вспышек всепоглощающего гнева и неудержимого восторга, стараясь избежать мучений, я постепенно учусь принимать себя такой, какая я есть, и приручаю собственную душу. Я уже перестала ссориться со Злюкой и другими несговорчивыми монахинями, потому что это причиняло боль моему наставнику, а я ни в коем случае этого не хотела.

— Вот скажи, как у тебя это получается? — спрашивает у меня Ани Анга.

На дворе жаркий полдень, я, как обычно, занимаюсь английским языком. Каждый раз, когда у меня появляется свободная минута, я стараюсь практиковаться и делать упражнения. Я очень хочу разговаривать на этом языке, но учиться мне приходится практически самостоятельно. Сегодня я читаю фотороман, который мне дала наша гостья из Ирландии. Мне очень нравится произведение: во–первых, потому что в нем повествуется о любви, а во–вторых, потому что есть картинки и я все понимаю. Ани Анга вся покраснела от едва сдерживаемого гнева. Она ложится рядом со мной в траву. Одна из монахинь отказалась дать ей рис для готовки. Они поругались и наговорили друг другу много нехороших слов. Подруга часто спрашивает у меня совета в таких ситуациях. Иногда мне хочется сказать ей, что я не лучший образец для подражания, хотя и являюсь ярким примером того, что человек может измениться, если захочет. А потом, я знаю, что ей просто нравится находиться в моем обществе, ведь я веселая, меня переполняет энергия, я всегда готова петь и танцевать. Просто я никогда не хотела быть обычной монахиней!

— Мы сами творцы своего счастья. Невозможно помешать злу или убрать препятствие с пути. Зато мы можем сами решить, как его воспринять. Ты единственная, от кого это зависит, Ани Аша. Познай себя, полюби себя, а остальное придет само собой.

— Но это так сложно…

— Знаю, но потом ты привыкнешь. Если кто–то тебя провоцирует, то вместо того, чтобы поддаться злости, подумай, что принесет тебе большую пользу: ярость или равнодушие? В каком случае ты выиграешь? Воспринимай жизнь, как бизнесмен — новый рынок. Тебе надо вкладывать средства в этот сектор? Принесет ли он тебе какую–либо выгоду, станешь ты счастливой, избавишься от страданий? Если ответ «нет», то просто отойди в сторону. Все просто!

Ани Анга всегда хохочет, когда я излагаю ей свою «бизнес–теорию». Я улыбаюсь, хотя на самом деле говорю серьезно. Теперь я смотрю на жизнь под другим углом — и она становится более спокойной и безмятежной.

И в то же время, хотя я и запрещаю себе об этом думать, я чувствую надвигающуюся беду. Семья учителя — шесть сыновей, внуки и невестки — переехала в монастырь. И часть меня уже смирилась с тем, что пошел обратный отсчет. Сердце мое отказывается в это верить, но глаза и уши уже заметили явные изменения. Ночью я сплю на маленькой кровати, прямо напротив учителя. Не стоит и говорить о том, что сон у меня стал очень чуткий. Наставник шумно дышит — жидкость в легких мешает ему. Я чувствую: все боятся, что он может умереть в любой момент.

— Но что же нам делать со всеми посетителями?

Мы — я, Андреас и еще две монахини — собрались в моей комнате. Последователи буддизма и именитые учителя со всего Непала и со всего мира, из Индии, Германии, Бразилии и даже из Соединенных Штатов, съехались в Наги Гомпа, чтобы отдать дань уважения Тулку Ургьен Ринпоче и выразить ему свою признательность. Но врачи настоятельно советовали ограничить посещения, которые сильно утомляют больного. Буддистам–наставникам разрешили к нему приходить, но учитель нашел решение и для остальных:

— Эти люди приехали издалека, только чтобы встретиться со мной. Кто я такой, чтобы удостаиваться такой чести и ничего не отдавать взамен? Я хочу познакомиться с каждым человеком, который нашел в себе силы подняться в Наги Томна, чтобы поприветствовать меня, бедного старика! Я не могу их разочаровать.

Учитель даже подумать не мог о том, чтобы не уделить хоть немного времени людям, которые пришли его повидать. С его скромностью может сравниться только его доброта. До сих пор нам было разрешено организовывать посещения, но теперь мы вынуждены подчиниться указам врачей. Даже если с виду учитель остался прежним, мы должны уважать научные данные. Нужно изменить распорядок дня наставника, чтобы он меньше уставал.

— Может, пустим людей на крышу и они будут смотреть на него в окно?

Идея пришла ко мне в голову внезапно — наверное, выбралась на поверхность из мутных глубин усталого мозга. В комнате для медитаций, где живет учитель, есть большое окно, из которого открывается вид на долину, а также на террасу. Солнце встает как раз напротив кровати Тулку Ургьен Ринпоче. Это уникальное место, оно просто омывается светом. Солнечные лучи отражаются от золотых ворсинок ковра и ритуальных предметов. Я очень люблю эту комнату, но она больше шести человек не вмещает. А через окно посетители смогут хотя бы посмотреть на учителя, раз уж нельзя к нему прикоснуться.

— Ты действительно думаешь, что буддисты, съехавшиеся со всего света, обрадуются, если их заставят лезть на крышу?

Андреас, конечно, прав, но у нас нет выбора.

Мы обсудили этот вариант с сыновьями Тулку Ургьсн Риппоче, и они согласились. Сам процесс выглядит достаточно оригинально, поскольку снаружи окно похоже на витрину. А учитель несколько раз в день поднимается с кровати и встает прямо напротив него, чтобы показаться своим верным последователям. Странное зрелище, у многих оно вызывает беспокойство, но зато все довольны. Я наблюдаю это издалека, и меня не оставляет чувство смутной тревоги. А еще я испытываю гордость; конечно, мне следовало бы укротить свое высокомерие, но все–таки мне невероятно повезло, ведь я могу находиться рядом с наставником каждую секунду, — и поэтому я бесконечно ценю всякий отведенный мне миг.

Сегодня, оглядываясь на те события, я понимаю, что тогда люди готовились к смерти Тулку Ургьен Ринпоче. Каждый старался по–своему привыкнуть к мысли о том, что скоро учителя не станет; все подготавливали себя к встрече со смертью, чтобы она причинила им как можно меньше вреда. Но не я. Не я. Я старательно делала вид, что ничего не происходит, будто все в порядке и нет причин для беспокойства. Именно поэтому смерть Тулку Ургьен Ринпоче сильно меня потрясла и буквально расколола мою жизнь.

 

Одна

 

В ту ночь мне приснился сон, который я не забуду до конца своих дней. Даже сегодня воспоминания настолько четкие, что каждый раз, когда я говорю о том сне, я словно заново его переживаю. Я дома, у родителей, в комнате для молитв, где стоит моя кровать. Время — около пяти утра, я сплю. И мне снится, будто я лечу. Стою на вершине горы и вдруг понимаю, что могу превратиться во что угодно по собственному желанию. Немного поколебавшись, я выбираю Гаруду — птицу из индуистской и буддийской мифологии. Это получеловек–полугриф, чье имя с санскрита переводится как «Крылатая песнь». Я поворачиваю голову, чтобы рассмотреть крылья за спиной — те самые крылья, о которых я так мечтала, когда медитировала подростком в Наги Гомпа. И вот я их обрела. Крылья великолепны: мягкие, белые, перышки трепещут на ветру, — и они готовы нести меня в небо. Крылья сияют и внушают мне чувство невероятной силы — ни разу в жизни я не испытывала ничего подобного. И вот я уже лечу над Бутаном, подо мной сверкают огоньки — окна жилых домов. Я слышу, как крылья с легким шумом разрезают ветер. Взмываю вверх и бросаюсь вниз, пролетаю над людьми, которые показывают на меня пальцем и что–то говорят, — я не различаю слов и не понимаю, испуганы люди или восхищены. Я чувствую себя сильной и бесконечно счастливой. И просыпаюсь от радости: сердце бьется так сильно, что вот–вот взорвется. Отрываю один глаз и с минуту пытаюсь понять, где же я. Но реальность быстро возвращает меня на землю. Я дома, а рядом с моей кроватью разрывается телефон. Я поднимаю трубку и слышу бесцветный голос Тсокни Ринпоче, сына учителя:

— Он покинул нас. Думаю, тебе лучше приехать как можно скорее.

В моем сердце пустота. Мертвая телефонная трубка покоится у меня в руке, а я сижу на кровати и смотрю в пустоту. Бесконечно долго. Я не знаю, что делать, в голове не осталось ни одной мысли. Звонок в дверь выводит меня из оцепенения. Мама в ночной рубашке тихо входит в мою комнату. В монастыре Боднатха меня ждет Чоклинг Ринпоче, другой сын наставника; с ним я поеду в Наги Томна. Через двадцать минут я сижу в джипе; монах везет нас к учителю. Все молчат. Я вспоминаю о своей последней встрече с Тулку Ургьен Ринпоче. Он сидел на кровати и выглядел более бодро, чем обычно, ему даже удалось поесть. Спросил, когда я закончу шапочку, которую обещала ему связать. Мы тогда смеялись, а я подумала, что он победил болезнь. Что он обязательно выздоровеет-.

Через два часа я вхожу в его комнату, кланяюсь по старинному обычаю и смотрю на учителя: он сидит в той самой позе, в которой я его заставала тысячи раз: ноги скрещены, руки на коленях, ладони повернуты к небу, глаза прикрыты. Я приближаюсь к нему и едва уловимо наклоняю голову — мы всегда так приветствовали друг друга. Но на этот раз он не ответит на мой молчаливый привет, не прикоснется лбом к моему лбу. Он ушел. Умер в шестьдесят шесть лет, тринадцатого февраля 1996 года. Но моя ладонь по старой привычке, почти инстинктивно, ложится на его руку. Она теплая! Учитель не умер, они ошиблись. Меня окатывала волна ярости, порожденная безумной надеждой. Они солгали мне: учитель жив! Я поворачиваюсь к Чоклингу Ринпоче — тот смотрит на меня со сдержанной нежностью.

— Да, я знаю, Чоинг… Это thukdam: он все еще медитирует. Тише…

Тибетские буддисты считают, что великие учителя способны поддерживать жизнь в умершем теле при помощи силы духа. Их легкие могут перестать наполняться кислородом, а сердце — биться, но благодаря внутренней энергии тело продолжает жить. Для меня это все слишком странно и неожиданно. Я бросаю взгляд на монахов, сидящих в углу, — они без стеснения плачут. Но почему, ведь учитель не умер? Я ничего не понимаю, не знаю, что делать, как себя вести, голова гудит, будто ее зажали в тиски, которые с каждым мгновением сжимаются все сильнее. Наверное, я должна чувствовать боль? По моим щекам медленно текут слезы, но это скорее выплескиваются переполняющие меня эмоции, чем горе. Я по–прежнему ничего не чувствую… хотя нет, меня не оставляет ощущение, что я зависла в каком–то безвоздушном пространстве и никак не могу оттуда выбраться. Я встаю и выхожу из комнаты, дверь оставляю открытой.

Солнце уже встало, но на улице достаточно свежо. Время будто растягивается, воздух сегодня особенно чист. Я больше ни о чем не думаю.

То, что происходило в следующие часы, превратилось в моей памяти в череду обрывочных картин. Я помню все, но как бы со стороны, в целом. Невозможно отделить боль от возбуждения, тоску от усталости. Я уверена только в том, что по прошествии нескольких дней я очутилась в Катманду, на одной из улочек Боднатха. Тело учителя привезли в город, чтобы все буддисты смогли воздать ему последние почести, ведь до Наги Гомпа довольно трудно добраться. На всем пути следования похоронной процессии люди поют молитвы, жгут эфирные масла и сотни шарфов khata колышутся на ветру. Невозможно описать чувства людей. Погребальные церемонии, которые устраиваются для великих буддийских учителей, длятся сорок девять дней. Тело Тулку Ургьен Ринпоче поместили в стеклянную гробницу на территории Боднатха, чтобы люди могли в последний раз увидеть его перед кремацией. Они молча подходят к учителю и прощаются с ним. Здесь весь Боднатх. Кроме моих родителей. Я пытаюсь бороться с разочарованием, но у меня плохо получается. На горькую боль от потери учителя накладывается еще одно испытание. В то время, когда мне больше всего нужна поддержка родителей, они истязают меня своими обычными проблемами. Я ухожу в угол похоронной комнаты, пытаюсь собраться с мыслями — и тут непонятно откуда возникает десятилетний мальчик в монашеском одеянии и настойчиво тянет меня за рукав:

— Твой брат здесь, он хочет с тобой поговорить.

Я встаю и вижу брата: он плачет.

— Что случилось, почему ты пришел сюда один?

— Пойдем скорее, папа сошел с ума, он убьет маму!

— Да что произошло?

— Она пьет со вчерашнего дня, отец вышел из себя и принялся ее избивать. Пойдем, надо спасать маму!

Я думала, что уже достигла последней грани отчаяния. Оказалось, что нет. Эта новость — как нож в спину. Некоторое время назад я начала подозревать маму в чем–то подобном. У нее странно блестели глаза, щеки краснели сильнее, чем обычно. Я видела, как она идет нетвердой походкой по улицам Боднатха, но решила, что меня обманывают сумерки. Ее дыхание пахло алкоголем. Нет ничего страшного в том, что она время от времени выпивала стаканчик. Но то, что она напивается, как алкоголичка, и сопровождает отца в его пьяных загулах, это выходит уже за всякие рамки. В первый момент я готова была вскочить и побежать домой, чтобы утихомирить родителей. Но я останавливаюсь. Хватит. Мне надоела вся эта комедия. Надоело быть той, кто понимает, прощает, забывает. Я сдаюсь. Сейчас у меня просто нет сил для всего этого. Невозможно заставить людей быть счастливыми, если им куда больше нравится без сопротивления опускаться на самое дно. Я всей душой пыталась им помочь. Я очень хотела бы не замечать их слабостей и принимать своих родителей со всей их ограниченностью. Но я не святая. А теперь, когда мой учитель, человек, который все эти годы поддерживал меня и за руку вел к свету, умер, я не знаю, откуда взять сочувствие и любовь, чтобы снова простить маму и папу. Надо быть слепыми эгоистами или полными глупцами, чтобы не понять: в такой день мне необходим покой! Я ведь все делаю, чтобы они были счастливы. Окружаю их абсолютной любовью, поддерживаю морально и материально — все бесполезно. Будто я поливаю пустыню. Они просто разбивают мне сердце. Говорят, что любят, но никак не подтверждают свои слова. Думают, что только они страдают в этом мире, что у меня нет других дел, как только о них заботиться и волноваться? Хватит. Когда я думаю о том, сколько времени им отдала — времени, которое могла провести рядом с учителем, человеком, искренне любившим меня… Меня начинает душить ярость.

— Уходи! Иди и скажи родителям, что они больше не увидят меня в своем доме. Я устала! Мне надоело тратить на них время и силы. И любовь ко мне пусть оставят себе. Мне она больше не нужна!

Брат удивленно смотрит на меня. Медленно отступает назад, не сводя с меня глаз, потом резко разворачивается и убегает. Я сажусь на место, раздавленная внезапно навалившейся усталостью. Люди в комнате прекратили разговоры и молча смотрят в мою сторону. Это ужасно — сорваться в такой день, в таком месте, когда весь тибетский народ объединен общим горем. Для того чтобы скрыться от людских взглядов, я становлюсь на колени и пытаюсь молиться. Склонив голову к коленям, я ищу потерянный покой. Как же мне не хватает учителя в этот момент! Раньше я бы запрыгнула в первое попавшееся такси и поехала в Наги Гомпа — к наставнику… Даже сейчас я с трудом сдерживаю это желание, ставшее моим рефлексом. С тех пор как я пришла в монастырь, и минуты сомнений и печали я всегда обращалась к учителю. Сегодня я должна вынести одно из самых тяжелых испытаний — и вынести его в одиночку. Получится ли у меня? Я чувствую, насколько мне не хватает Тулку Ургьен Ринпоче, а ведь после его смерти прошло всего несколько дней. Он всегда был рядом, даже когда между нами пролегали сотни километров. Накануне поездки в Сингапур, я приходила к нему в любую свободную минуту, чтобы попрощаться. Он брал меня за руку, смотрел в глаза и говорил: «Помни, что я рядом и храню тебя ото всех печалей…» В Тибете говорят: «Монах ростом с палец владеет силой яка». И я всегда знала, что учитель обладает огромной силой. Пока он был жив, я никогда не чувствовала себя одинокой — ведь он вспоминал меня в своих молитвах, а значит, со мной ничего не могло случиться. А сейчас мне кажется, что я ужасно слабая и беспомощная. Никто не защитит меня от этого мира, от мужчин и от меня самой. Конечно, дух Тулку Ургьен Ринпоче никогда не покинет меня, но теперь я должна сама о себе позаботиться.

Через сорок девять дней тело учителя было кремировано в монастыре Боднатха. А еще через три дня несколько монахов и наставников собрались перед храмом stupa, где Тулку Ургьен Ринпоче обрел последнее пристанище. Мы должны забрать его прах. Один из учителей осторожно открывает печь. Я сдерживаю дыхание. Среди серого пепла стоит череп наставника и словно смотрит на меня пустыми глазницами. Я инстинктивно отступаю назад. Череп учителя не сгорел. Меня охватывает дрожь; несмотря на зной, холодный пот струится по спине.

И в этот момент что–то внутри у меня обрывается. Рыдания, которые я так долго сдерживала, хватают меня за горло и яростно рвутся наружу, словно бурная река, прорвавшая плотину. Никогда прежде я так не плакала. В моих слезах смешиваются отчаяние, страх, разочарование, и поток эмоций и чувств уносит меня прочь. Только сейчас я окончательно осознала, что учитель умер. «Ты осталась одна, ты осталась одна…» — лишь эта мысль пульсирует в голове. Я чувствую себя ребенком, который потерял в толпе свою маму и теперь испуганно ищет знакомое лицо и ждет, когда его снова обнимут ласковые руки, а родной голос шепнет: «Не волнуйся, я здесь». Но ничего подобного не происходит.

Когда я наконец прихожу в себя, щеки у меня пекут от слез, а глаза успели опухнуть. Все удалились. Добрая душа догадалась зажечь лампадку в углу комнаты. Печь закрыта, ее завесили расшитым покрывалом. Меня трясет. Рубашка на мне холодная и влажная: должно быть, я сильно вспотела. Становлюсь на колени, а затем сажусь на землю — даже это движение требует огромных усилий. Тело ломит, как после яростной схватки. Душу разрывают боль и тоска. Все движения замедленны, мне приходится по крупицам накапливать физические и духовные силы. Пытаюсь собраться с мыслями, но чувствую, что во мне не больше жизни, чем в мешке с землей. Тело переполняет невероятная тяжесть.

За всю свою жизнь я ни разу не чувствовала себя такой несчастной. И такой одинокой. Поздно вечером я возвращаюсь в монастырь Боднатха — друг-монах уступил мне свою комнату на время церемоний. Не помня себя, я бреду по лестнице: ноги сами знают, куда идти, а остальное не важно.

День, окрашенный горькой печалью… мне трудно о нем вспоминать. У меня получится толком рассказать о том, что со мной творилось, — просто нет таких слов. Многие люди пережили смерть самого главного для них человека, но никто не может поделиться своей болью. Скорбь личное испытание каждого.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.