Казанская история

О первом начале казанского царства, и о местных угодьях, и о змеином жилище. Здесь же, на Каме, был старый болгарский город Брягов, ныне же это запустевшее городище. Его впервые взял великий князь Андрей Юрьевич Владимирский и привел его в окончательное запустение, покорив тех болгар. И стала Казань стольным городом вместо Брягова.

И вскоре новая Орда, земля плодородная и изобильная и, можно сказать, медом и молоком кипящая, была отдана во владение и в наследство поганым. Этим царем Саином и была впервые основана Казань, и стали называть ее юрт Саинов. И любил его царь, и часто сам жил в нем, приходя из стольного своего города Сарая. И оставил он после себя в новом юрте царя от колена своего и при нем своих князей.

После того же царя Саина многие цари-кровопийцы, губители Русской земли, сменяя друг друга, царствовали в Казани многие годы.

Совещание царя и великого князя со своими боярами о Казани. И призывает он к себе в большую золотую палату своих братьев: благоверного князя Георгия, и князя Владимира, и всех местных князей, и первых воевод, и всех благородных своих вельмож. И рассадил он их по местам, и начал держать с ними благой и мудрый совет о том, что хочет он сам снова пойти на безбожную и поганую Казань, на злейших и неверных недругов своих — казанцев, как Елезван, эфиопский царь, ходил на омиритского царя Дунаса, жидовина, и отомстить за христианскую кровь, подражая своим прадедам: великому князю Святославу Игоревичу, который много раз покорял Греческую землю, так далеко находящуюся от Русской земли, взимая большие дани с Царьграда, с благородных греков, победивших в древности предивную Трою и гордого персидского царя Ксеркса; тот же великий князь взял также восемьдесят болгарских городов, стоящих по Дунаю.

Хотел он походить и на сына его, первым просиявшего в благочестии — православного великого князя Владимира, который державу свою — Русскую землю — просвятил святым крещением и взял со всем богатством его великий город Корсунь и многие другие земли, покорил их и стал получать с них дань. И высоко занесена была рука его надо всеми врагами.

Позавидовал он сильно и Владимиру Мономаху, который с большим войском ходил на греческого царя Константина Мономаха, когда не захотел греческий царь возобновить мирное соглашение и выплачивать дань по договору, который бывшие до него цари заключили с великими русскими князьями. Великий же князь Владимир Мономах пошел во Фракию и начисто ее разорил, затем прошел через Халкидонию и опустошил все греческие земли в окрестностях Царьграда. И возвратился он на Русь с богатой добычей и большим богатством, завоевав Греческое царство.

Царь же Константин пребывал из-за этого в большой растерянности, в печали и тоске. И держал он совет с патриархом о том, чтобы послать в Киев, на Русь, к великому князю послов для заключения с ним мира, дабы после этого прекратил он проливать кровь правоверных греков, таких же христиан, как и он сам, ибо проливает он неповинную кровь в стране, откуда началось и его правоверие и откуда пришло спасение для всей его земли.

Посылает он к нему с большим смирением первых своих мудрейших послов: Эфесского митрополита кир Неофита с двумя епископами — Митулинским и Милитийским, стратига Антиохийского Иоанна, Иерусалимского игемона Евстафия и иных своих благородных мужей, которые могли бы умолить его и укротить княжескую ярость и свирепость.

С ними послал он к нему и многочисленные бесценные дары, оказывая ему честь: собственный свой царский венец, багряницу, и скипетр, и сердоликовый кубок, из которого некогда пил сам великий Август, римский кесарь, веселясь на своих пирах, и золота, и серебра, и жемчуга, и камней драгоценных без числа, и иных дорогих вещей множество, утоляя львиный его гнев и светлым русским царем называя, дабы не стал он больше разорять Греческую землю.

«Вот почему великий князь Владимир, прадед мой, стал называться царем и Мономахом. От него и мы приняли титул царя, ибо владеем венцом, порфирой и скипетром царя Константина Мономаха».

И договорились они между собой о вечном мире и любви, и был этот договор крепче всех предыдущих.

Мудро, по-царски, обсудив все это со своими братьями, удельными князьями и первыми воеводами, царь и великий князь сказал так: «Разве хуже я деда моего, великого князя Ивана, и отца моего, великого князя Василия, которые незадолго до меня царствовали в Москве и правили всей Русской державой? Они ведь тоже подчинили себе великие чужеземные города, и поработили многие неведомые народы, и оставили о себе навечно добрую память, заслужив похвалу у будущих поколений. И я, сын их и внук, один правлю всеми теми же городами и землями, над которыми они царствовали, — над ними царствую и я, какими областями они владели — теми и я владею: находятся они в моих руках, и все они мною управляются, и я по Божьей милости — царь и напрестольник их. Есть у меня и такие же славные великие воеводы, храбрые и сильные, и искусные в ратном деле, какие были и у них. Кто же возбраняет мне сделать то же, что совершили они, принеся нам много добра? Вот и хотим мы с Божьей помощью совершить то же самое, что и они, для будущих после нас.

Великое ведь зло терпим мы от одних только казанцев, больше, чем от всех других врагов и супостатов моих. Не ведаю, как сможем мы управиться с ними, ибо сильно они досаждают мне. Не могу я больше слышать постоянный плач и рыдания людей моих и терпеть от казанцев притеснения и обиды. И посему, о князи мои и воеводы, хочу я, надеясь на премилостивого вседержителя и человеколюбца Бога, свершить свой подвиг и сам во второй раз идти на казанских сарацинов и пострадать за православную нашу веру и за святые церкви: не только до крови пострадать, но до последнего вздоха.

Любому ведь человеку сладко умереть за свою веру, но особенно — за святую, христианскую, ибо это не смерть, а вечная жизнь! Не напрасно ведь приняли страдание святые апостолы, и мученики, и благочестивые цари, и благоверные князья, и родственники наши: получили они за это не только земные почести, царство, и славу, и победу над врагами, и долгую славную жизнь на земле — даровал им Бог за их благочестие и страдание — страдание за православную веру — по отшествии от этого полного соблазнов мира вместо земных наслаждений — небесные, вместо тленных — нетленные и вечное веселие, и бесконечную радость всегда находиться возле Господа Бога своего и, служа ему вместе с ангелами, веселиться со всеми праведниками бесконечные века.

А что думаете вы об этом, братья мои и благородные наши вельможи, и что ответите мне?» И замолчал он, и воцарилось недолгое молчание.

Плач и унижение казанцев и убиение князя Чапкуна. И начали бегать казанцы — мужчины и женщины, отроки и отроковицы — туда и сюда по городским улицам, словно вода, ветром носимая, срывая с себя панцири и доспехи и бросая свое оружие, крича и вопя сами о себе — варварским своим языком.

«О, горе нам! — кричали они, — ведь приблизился уже смертный наш час! Что будем мы делать? О, горе нам! Уже настиг нас неизбежный конец, и вправду погибаем мы, не покорившись. О, как изнемогли крепкие наши люди — не случалось такого ни в одной земле! О, как побиты были могущественные казанцы русскими людьми, теми, что прежде и помыслить не могли сопротивляться нам! Теперь же видим мы себя, словно пыль, валяющимися под ногами их, а наши надежды — погибающими. И вот уже мимо проходит день доброго жития нашего, и скрылось красное солнце от глаз наших, и свет померк. О горы, накройте нас! О мать-земля, раздвинь теперь поскорее уста свои и поглоти нас, детей твоих, живыми, дабы не увидели мы горькой смерти сей, внезапно вдруг пришедшей ко всем нам одновременно! Бежим, казанцы, дабы не умереть!»

Иные же отвечали: «Куда еще побежим мы, если тесен город? Разве где-нибудь скроемся мы теперь от злых русичей: пришли ведь они к нам, гости немилые, и наливают нам пить горькую чашу смертную, которую некогда мы им часто наливали, от них же теперь сами того же горького питья смертельно испиваем, и кровь их излилась на нас и на детей наших».

«И где теперь, в какой палате, находится враг наш и злодей, могущественный князь Чапкун, который вместо жизни навел на нас окончательную погибель: или сидит с царем нашим и с вельможами казанскими, совещаясь о Казани; или еще пьет красное вино и сладкие меды и веселится, принимая дары от царя и почести от друзей своих, вельмож; или долго спит еще поутру со своими красавицами женами; или один проявляет храбрость и хочет с немногими людьми удержать Казань, удержать от гибели царство, намереваясь стоять накрепко, приводя в смятение всех людей и правя всеми вельможами, ибо прикидывался он мудрецом и царя не слушал? Горе нам, безумным, послушавшим злого его совета! И вот теперь все мы пропадаем из-за него».

И, бросившись к нему, свои же воины рассекли его мечами на части, говоря так: «Умри с нами, безумный, и хитрый, и душепагубный изменник, и окаянный губитель, и лукавый смутьян, смутивший всю Казань! Увы и нам из-за тебя, увы и тебе, лживый пес нечистый! Горе нам! Горе нам! Лучше было бы нам послушаться царя своего, не пренебречь слезами и плачем отцов и матерей наших, жен и детей и с веселием и радостью встретить московского царя в первый день его прихода, выйдя с женами нашими и детьми, и предаться ему, и были бы мы тогда все живы и видели красный свет, и служили бы ему с великой правдою и верою».

Другие же, жалобно рыдая, оглашали воздух криками.

О падении храбрых казанцев. Те же, кто остался в живых, три тысячи храбрых казанцев, собравшихся вместе, плакали и целовались, говоря друг другу: «Выйдем из тесноты этой на поле и будем биться с русскими на широком месте до тех пор, пока не умрем или, убежав, не спасем свою жизнь!»

И сели они на своих коней, и прорвались через Царские ворота за реку Казань, надеясь на крепость своих рук и рассчитывая пробиться сквозь русские полки, подстерегающие беглецов, и убежать в Ногайскую Орду. И забились они, словно звери, в осоку, и здесь окружили их русские воины и, согнав в одно место, облепили их, как пчелы, не давая возможности ничего разглядеть, — стояли ведь тут, на поле против Царских ворот, два воеводы — князь Петр Щенятев и князь Иван Пронский Турунтай.

И долго бились казанцы, и убили много русских воинов, и сами, храбрые, достойно умерли здесь, на своей земле. Да и как могли казанцы биться с такими большими русскими силами, ведь на одного казанца приходилось по пятьдесят русских!

Русские же воины быстро, словно орлы или голодные ястребы, летящие к гнездам своим, полетели к городским башням и, словно олени, скачущие по горам, помчались по улицам города; и рыскали они, как звери по диким местам, туда и сюда, рыча, словно львы, в поисках добычи, разыскивая казанцев, скрывающихся в своих домах, и молельнях, и погребах, и ямах. И если где-то находили они казанца — старика, или юношу, или средних лет человека, тут же вскоре оружием своим смерти его предавали; в живых оставляли только юных отроков и красивых женщин и девушек: не убивали их по повелению самодержца за то, что много умоляли мужей своих покориться ему.

И можно было видеть подобные высоким горам громадные кучи убитых казанцев, лежавших и внутри города, вровень с городскими стенами, и в городских воротах, и в проломах; и за городом — во рвах, ручьях и колодцах, вдоль реки Казани и за Булаком, по лугам — лежало бесчисленное количество мертвых, так что даже сильный конь не мог свободно скакать по трупам мертвых казанцев и воину приходилось сменять коней, пересаживаясь с одного на другого.

И разлились по всему городу реки крови, и протекли потоки горячих слез; словно огромные лужи дождевой воды стояла кровь по низким местам; окровавилась земля, и речная вода смешалась с кровью, так что семь дней не могли люди пить воду из рек; кони же и люди бродили в крови по колено. А длилась та великая битва с утра, с первого часа дня до десятого.

О встрече царя и великого князя двумя архиепископами и всем московским народом и о красоте облачения его. Когда же услышали в Москве о приходе царя, выехали навстречу ему три посланных митрополитом епископа: Ростовский архиепископ Никандр, Тверской епископ Иоаким и Савва, епископ Крутицкий, и встретили его с архимандритами и игуменами в двенадцати верстах от города Москвы, в царском его селе Тонинском, принеся ему мир и благословение от преосвященного отца митрополита Макария. И, поклонившись ему и благословив его, вскоре возвратились от него назад. Когда же стал он приближаться к городскому посаду, то послал далеко впереди себя ведомого воеводою-стражником казанского царя со знаменем его и с большим полком пленных казанцев — около пятидесяти тысяч.

И по колокольному звону весь большой город Москва вышел на поле за посад навстречу царю великому князю: князья его, и вельможи, и все старейшины города; богатые и бедные, юноши и девушки; старцы с младенцами и чернецы с черницами; попросту же сказать — все бесчисленное множество народа московского и среди него — все иноземные купцы, турки, и армяне, и немцы, и литовцы, и множество странников. И встречали его одни за десять верст, другие — за пять верст, иные же за три или за одно поприще от города, стоя одновременно по обе стороны пути, давя друг друга и тесня. И, видя, что идет их самодержец, сильно радовались они, словно пчелы, увидевшие матку свою, и кланялись ему до земли, восхваляя, и славя, и благодаря его, и победителем великим называя, и долгое время выкрикивали ему пожелания многих лет жизни.

Он же тихо продвигался среди народа, восседая на царском своем коне в величии и славе, и на обе стороны кланялся народу, дабы все люди, увидев его, насладились прекрасным сиянием его славы, ведь на нем надет был весь царский наряд, как в светлый день Воскресения Христа, Бога нашего: золотые и серебряные одежды, на голове — золотой венец, украшенный крупным жемчугом и драгоценными каменьями, а на плечах — царская порфира, ноги же его невозможно было разглядеть из-за золота, и серебра, и жемчуга, и драгоценных камней. И никто никогда не видел таких дорогих вещей, которые поражают ум смотрящего на них!

За ним же ехали братья его, князь Георгий и князь Владимир, также в золотых венцах и в пурпурных и золотых одеждах, а за ними шло все их окружение — князья, и воеводы, и благородные бояре, и вельможи, тоже облаченные в пресветлые и дорогие одежды, навесив каждый на шею себе золотые цепи и гривны, так что забыли в тот час все люди, глядящие на такую царскую красоту, все свои домашние заботы и нужды.

Случилось тогда быть там и некоторым послам, с честью и с дарами пришедшим из дальних стран, чтобы еще более прославить самодержца нашего: послу вавилонского царя, сеиту царства его, смелому и мудрейшему человеку, взятому двадцать пять лет назад из Казанского царства, — прежде ведь никогда не бывало на Руси послов от той земли; и ногайским послам, и послам польского короля, и послам датского короля, и послам шведского короля, и валашскому послу, и купцам из Английской земли. И все те послы и купцы также дивились, говоря: «Не видали мы ни в каких царствах, ни в своих, ни в чужих, ни одного царя или короля в такой красоте и силе, и великой славе!»

Некоторые же жители московские, взобравшись на высокие дома и заборы и на крыши дворцов, смотрели оттуда на царя своего; другие же, забежав далеко вперед, облепляли какие-нибудь возвышения, лишь бы увидеть его. Девицы же, живущие во дворцах, и жены княжеские и боярские, которым не подобает выходить на такие многолюдные зрелища из домов своих и не пристало комнаты свои покидать на посрамление людям, тайком приникали к дверям и окнам в жилищах своих, где сидели они, как птицы, запертые в клетках, и подсматривали в узкие щелки, наслаждаясь чудным тем зрелищем — блеском славы и богатства.