Часть II 19 страница

— Вы не должны были этого делать. Саддам был плохим человеком, но Америка обязана была предоставить иракцам возможность самим совершить переворот. Мы бы его свергли в свое время.

— Хаммид, я всего лишь лейтенант, — ответил я. — Я возглавляю патруль. Я не делаю политику. Или помогай нам, или иди домой, не надо затевать со мной перепалку. Я слишком занят.

На восток мы ехали по земляному валу, получив прекрасную возможность посмотреть на «Садр Сити» сверху.

Он по-прежнему был охвачен насилием и мародерством, в нем не было элементарного — электричества и чистой воды. Мне казалось, что мы всегда находились под пристальным взглядом людей, которым все меньше и меньше нравилось то, что происходит вокруг.

Я остановил взвод на привал. В трех километрах за «Садр Сити» стояла кучка кирпичных зданий. Оттуда в нашу сторону шла толпа людей. Ее возглавлял грузный мужчина с редеющей шевелюрой. Он представился как мистер Кадэм и попросил, чтобы вся помощь населению координировалась через него. Я спросил, какая именно помощь ему нужна.

— Нам нужны только две вещи: чистая вода и бронзовые статуи Джорджа Буша.

Я решил ему подыграть:

— С водой мы вам поможем, но что вы будете делать со статуями Джорджа Буша?

— Мы поставим их на улицах, чтобы показать свою приверженность. Но до этого американцы должны помочь нам убрать из города нечистоты, которые буквально затопили его.

Я сказал мистеру Кадэму, мы можем дать ему сто галлонов воды прямо сейчас.

С помощью морских пехотинцев команда, организованная мистером Кадэмом, опорожнила запасные фляги с водой в общегородскую цистерну. Лишенные воды и части медикаментов, мы поехали на восток, в поисках очередного места для нашей очередной капли в иракскую губку.

Утром я варил себе кофе, получая истинное наслаждение от этого, казалось бы, обычного ритуала.

Моя оловянная фляжная чашка была слишком горячей, чтобы дотрагиваться до нее руками. Я надел перчатку. Сдувая кофейную дымку, я наблюдал за восходом солнца в полях за нашей оградой.

Мы были готовы выдвигаться и ждали только Хаммида. Вскоре он прошел через ворота и весело помахал мне рукой.

Через несколько минут, когда я спустился вниз, чтобы объявить о десятиминутной готовности, он уже сидел с чашкой в руках и был поглощен дебатами на тему, кто была самой молодой моделью «Плэйбоя». И опять поток критики в сторону Америки.

Впервые за время нашего патрулирования мы въехали в центр Багдада, нужно было встретить автоцистерну на основной базе МТО морской пехоты. Далее мы сопровождали автоцистерну на север. Несколько дней назад мы уже ехали по этой дороге.

— Оружие на три часа!

Предупреждение исходило от Руди Рэйса. Я посмотрел направо. Подросток, облокотившись о дом, качал на пальце ружье. Когда мы остановились, он даже поднял выше голову и расправил плечи, как будто бросая нам вызов. Моей первой мыслью было: он служит для нас приманкой. Морские пехотинцы осматривали стены и крыши близлежащих домов. Я выбрался из «Хаммера» и пошел прямо к малому. Подождав, пока я подойду поближе, он положил ружье на землю и предусмотрительно отошел на несколько шагов. Я подобрал старинный «Энфилд», проверил — в нем было три патрона. Ружье было чистым и хорошо смазанным. Я повернулся и, подойдя к «Хаммеру», положил ружье в кузов. Ничего не выражающее лицо мальчика смотрело нам вслед. Если это был тест, то мы его с честью выдержали.

В северной части Эль-Джабра дорога раздваивалась.

Мы организовали оцепление — автоцистерна посередине — и через несколько минут вокруг уже собралась толпа. Люди стекались со всех углов города, неся, таща и волоча все виды тары: пластмассовые ведра, бутылки из-под антифриза, резиновые камеры и даже маленькие резиновые детские бассейны. Кое-что увозили на тракторах и ослах, но основной рабочей силой были женщины и девушки. Я со страхом смотрел, как семилетняя девочка подняла семигалонный бидон воды, весящий сорок фунтов, и водрузила его на голову.

Группа Эсперо обеспечивала нашу безопасность со стороны дороги. Он оперся о панель задней боковой части кузова «Хаммера», чтобы понаблюдать за этой толчеей:

— Черт возьми, сэр, если бы нам пришлось воевать здесь с женщинами, а не с мужчинами, мы бы уже давно спасали свои задницы, — произнес он в легком шоке.

Когда на дороге раздались выстрелы, мы с Уинном разговаривали с двумя иракскими мужчинами.

— Автомат! У него в руках автомат!

— Не стрелять! Он поворачивает.

Мы выбежали на дорогу и увидели белую «Тойоту Ленд-Крузер», остановившуюся и взятую на мушку группой Руди. В машине сидели четыре человека с поднятыми руками.

Подняв вверх автомат, они едва не лишили себя жизни — Джеке увидел оружие и чуть было не открыл по ним огонь из своего «Mark-19». Потом они сообразили, что нужно опустить оружие.

Мы с Уинном поспешили к «Тойоте». Мужчины были хорошо и опрятно одеты, данная особенность была присуща федаинам и иностранным бойцам. Водитель начал говорить:

— Мы Курдистан. Курдистан — Америка друзья. Прийти бум-бум партию Баас. Джордж Буш хорошо. Мы Курдистан. Америка друзья.

Он протянул свернутый бумажный лист. Наверху была гербовая печать, ниже надпись на английском. Прочитав, я понял: это разрешение, выданное Патриотическим движением Курдистана, позволяющее мужчине хранить автомат.

— Они пешмерги, — сказал я. Пешмерги были курдскими бойцами, полностью поддерживающими Америку.

У нас был приказ разоружать население, но также был приказ не вмешиваться в не касающиеся нас бои.

— Отдай ему обратно автомат, Руди, и пусть едут.

Руди протянул автомат со словами: «Враги моего врага — мои друзья».

— Никогда не слышал, чтоб мы так говорили, — произнес я. — Наверное, мы уже слишком долго на Среднем Востоке.

Сопровождая автоцистерну обратно на базу, мы узнали, что батальон перемещается на новое место дислокации.

Новое место — это футбольный стадион в центре города рядом с президентским дворцом. Я повернулся к Уинну:

— Похоже, мы переезжаем в центр.

— Черт, а я только начал привыкать к нашей базе у черта на куличках.

Я поставил приемник на приборную панель и настроился на лондонское вещание. Диктор сообщал о сотнях багдадских жителей, устроивших американским оккупантам марш протеста.

Уинн криво улыбнулся и произнес:

— Как я рад, что сегодня моей задницы там нет.

Н ОЧЬ МЫ ПРОВЕЛИ на холодной траве футбольного поля на стадионе, построенном сыном Саддама Удэем. Утром я сидел на траве рядом с Уинном, он чистил зубы.

Я думал, это у нас очередная промежуточная станция и предполагал возобновление патрулирования на следующий день. Но меня ошарашил своим известием майор Уитмер.

Подойдя к нам, он сказал:

— Надеюсь, день прошел хорошо, Нат? Вчера было ваше последнее патрулирование.

На мгновение я подумал, что меня уволили: может, я слишком налегал на своего командира роты?

— Почему, сэр?

— Будет организована иракская армия, и они сами будут себя защищать. Все логично. Мы возвращаемся домой.

Дом. Для меня домом стал «Хаммер». Самым роскошным воплощением дома для нас был какой-нибудь склад или заброшенное здание, укрывающее от палящего солнца и ветра. Понятие стало слишком абстрактным.

19 апреля. Режим пал всего лишь десять дней назад. А мы ожидали переброски через полгода-год. Мы знали: самый тяжелый этап — начальный этап. Багдад до сих пор кипит.

И все же, вероятно, домой нас пока не отправят.

— Может, повезет? Прямо в Кувейт, а оттуда первым же рейсом до-о-мо-ой, — сказал Уинн, опершись на боковое стекло «Хаммера»; у него даже выпала из рук электрическая бритва.

Я изумленно раскрыл глаза.

— Ты прав, — произнес Уинн. — О чем я только думаю. Надо быть повнимательней.

Мы покинули стадион еще до рассвета, нужно было отъехать как можно дальше, пока не началось дневное пекло. К середине апреля средняя температура в полдень приближалась к ста градусам по Фаренгейту и с каждым днем и с каждой милей южнее становилось все жарче и жарче. Я поменялся местами с Кристенсоном и теперь, сидя сзади, мог выпрямить спину и впитывать лицом дорожный ветерок. К тому же я хотел вдоволь насладиться последним взглядом на Багдад.

У знака, показывающего направление к бывшему аэропорту имени Саддама, батальон повернул на «Автостраду-1». Багдад остался сзади.

Ни дыма. Ни бомбардировщиков или вертолетов. Ни артиллерийского огня, ни реактивных установок залпового огня. Я перестал все время тянуться к оружию.

В нашу последнюю ночь в поле, когда я прогуливался по линии батальона, тянущейся вдоль автострады, к нашему флангу причалила армейская автоцистерна, припарковалась к краю дороги. За ней качались еще пять. Второй лейтенант высунулся из кабины и помахал мне рукой:

— Привет. Вы не можете мне сказать, где «Автострада-8»? — спросил он. Он держал в руке смятую от руки нарисованную карту.

— Боже, приятель, тебе до нее еще километров пятьдесят.

Он озадачился:

— Ладно. А как дорога? Безопасная?

— По-разному. Сопровождение есть? Оружие большой дальности есть?

Лейтенант быстро кивнул:

— Мы вооружены.

— Ты имеешь в виду это? — Я показал на пистолет у него за поясом.

— В каждом грузовике по пулемету, — дерзко произнес он.

— Держитесь от меня, на хрен, подальше. У вас ни карт, ни оружия, ни хреновой идеи, где вы сейчас находитесь. Я не хочу быть рядом, когда вам будут надирать задницы.

Я хотел перевести все в шутку, но не мог. В прошлом месяце мы стали бывалыми солдатами и, как все бывалые солдаты в каждой войне, не хотели бы находиться рядом с чайниками. Чайников часто убивают.

22 апреля мы проехали еще сотню километров на юг и добрались до так называемого Тактического района сосредоточения Пейдж — бывшей иракской военной базы на окраине Дивании.

Взвод жил в гараже длиной в сотню футов и шириной в двадцать.

Боевые акции стимулировали батальон. Без них в нашу жизнь вернулись вялость и однообразие. Как-то утром командир роты собрал нас всех для занятий физкультурой: пробежка вокруг Пейджа с последующим рядом упражнений. Одетые в зеленые рубашки и полевые ботинки желто-коричневого цвета, мы выстроились в ряды, душ принять нам не дали. Морские пехотинцы были мрачнее тучи, отказывались выполнять приказы командира, которого больше не уважали.

Командир роты выбрал в качестве первого упражнения отжимание от пола. Он считал, а рота должна была хором повторять за ним. Вместо пятидесяти морские пехотинцы сделали чуть больше двадцати пяти, вслух вообще никто не считал. Потом пресс. Капитан спросил, кто хочет считать, Уинн сделал шаг вперед. Он лег на спину и начал громко считать. Рота ревела в унисон. «Один… два… три… четыре!» Морские пехотинцы других рот оглядывались на нас, понимая: произошел маленький бунт. Я улыбался, смотрел в небо и, обхватив бедра руками, пытался перекричать всех.

В тот день командир роты вызвал меня к себе, в самодельный кабинет в старой казарме. Войдя, я обнаружил его сидящим за столом, одетым в полное обмундирование вместо футболки и штанов, которые мы обычно носили в жару. Когда он не пригласил меня присесть на ящик из-под индивидуальных пайков, которыми был буквально завален пол, я понял: у меня неприятности.

— Лейтенант Фик, я увольняю Уинна за нарушение субординации.

Я хотел возразить, но он меня перебил.

— В Ар-Рифе он оспаривал мой приказ на глазах у морских пехотинцев, — сказал он. Я опять открыл было рот, но он уставился на свои бумаги на столе и громко произнес: — Уволен.

Моим первым порывом было сорвать с себя металлические лейтенантские нашивки, кинуть ему на стол и сказать, что я тоже увольняюсь.

Но я решил, что нам на время нужно спрятать гордость подальше и найти способ выпутаться из этого дерьма.

Вернувшись в гараж, я предложил Уинну: — Пойдем прогуляемся.

Мы вышли из лагеря. Без пулемета идти было легко, но с пистолетом я не расставался.

— Командир роты хочет тебя уволить за неподчинение приказам, — выпалил я.

Уинн переварил новость и сказал:

— Хрень собачья. Я не подчинялся приказам только в случаях, когда они могли беспричинно убить моих людей. Я иду к полковнику.

— Нет. — Слово прозвучало резче, чем я хотел. — Я сам с этим разберусь.

— Сэр, — возмутился он, — такие парни, как он, начинают варить кашу, когда у самих рыльце в пушку. Я иду к полковнику.

— Майк, дело не в тебе, — сказал я, пытаясь надавить на его чувство долга. — Дело во взводе. Ты — связующее звено между ним и морскими пехотинцами. Послушай меня: я все сам улажу. Я знаю, звучит странно, но у меня сейчас больше огневой мощи.

Вернувшись в гараж, я сел и попытался сообразить, что сказать командиру роты.

Когда я вернулся в кабинет командира, он выглядел усталым.

— Сэр, должен вас предупредить, если вы уволите Уинна, большая часть вашей роты восстанет против вас.

Он попросил меня присесть. Надо отдать ему должное, он в этот раз слушал мои объяснения. Я сказал, что увольнение Уинна, несмотря на мои возражения, означает его недоверие к принимаемым мною решениям. Если дело в этом, то ему следует уволить вместе с Уинном меня. Я замолчал, решая, произносить следующую фразу или нет. Он жестом попросил меня продолжать. «Рота сделала свою работу, и ни один человек не погиб. Может, оставим все как есть?»

Уинн сохранил свою работу, а я — свою.

В пятницу днем, в мае, я собрал свой взвод в центре гаража. Всю предыдущую неделю я работал над секретным проектом — отстаивал в дивизии разрешение на посещение старинного города Вавилона.

У нас был шанс вернуться домой с действительно стоящими воспоминаниями. Да и к тому же поездка в Вавилон даст нам возможность отдохнуть от орудийных прицелов.

Информируя морских пехотинцев о предстоящей поездке, я допускал, что кому-то эта поездка может показаться дурацкой и рискованной. Отказаться мог любой. Но Вавилон выбрали все.

Старинный Вавилон был расположен в нескольких километрах за дворцом Саддама Хусейна. Веком раньше город был раскопан немецкими археологами, и все его сокровища были перевезены в Берлин. То, что осталось, должно было дорисовываться воображением. Саддам реконструировал Вавилон не в соответствии с археологическими свидетельствами, а руководствуясь лишь своими фантазиями.

Раз в год режим проводил в Вавилоне торжество, посвященное триумфу Ирака. Сам же Саддам играл в этом действе роль царя Навуходоносора.

Мы остановились у знаменитых ворот Иштар, синей арки, усыпанной выпуклыми рисунками львов, оленей и мифических существ. Я помнил только вехи истории Вавилона — Хаммурапи, висячие сады Семирамиды, смерть Александра Македонского — и почувствовал облегчение, когда к нам подошел престарелый джентльмен. От первого же его предложения я чуть не разразился хохотом. «Называйте меня Измаилом».[5] Престарелый джентльмен был археологом в Вавилоне, пока к власти не пришла партия Баас в 1968 году. Измаил предложил нам свои услуги в качестве гида.

Мы прогулялись мимо Вавилонского льва, взошли на арену, где, по предположениям, умер Александр Македонский. Кольберт, шедший около меня, горделиво заметил, что всего за два года мы побывали в местах самых легендарных Александровых кампаний — Афганистане и Ираке. «Только я почему-то сомневаюсь, — добавил он, — что меня будут помнить как Брэда Великого».

Эспера стоял, опираясь о стену.

— Оглянись. Эта великая империя поднялась и упала. Все поднимается и падает — народы и личности тоже, — сказал он. — Иногда я думаю, что не мы принимаем решения. Все решено за нас.

Кольберт его перебил:

— Опять твоя теория насчет лотереи?

Эспера проигнорировал колкое замечание и, повернувшись ко мне, продолжал:

— На секунду подумай про лотерею. Ты покупаешь билеты, включаешь ночью телик и смотришь, как какой-то придурок произносит вслух номера, написанные на мячах для пинг-понга. Никакого случая здесь нет, — Эспера рассказывал так, как будто испытал все на собственной шкуре. И закончил: — Если вычислить вес шаров, учесть температуру, влажность в помещении и тысячи других переменных, то наверняка можно узнать, какие номера выпадут. — Он удовлетворенно посмотрел по сторонам. — То же самое и здесь. Вавилон пал. Ирак пал. Когда-нибудь и США падут. Так предначертано. На пуле, ранившей Паппи, было его имя. Мы просто не смогли вовремя посчитать переменные, чтобы уберечь его. И я не знаю, хуже мне или лучше от осознания этого.

Собралась маленькая толпа. Рэйс похлопал Эспера по плечу и произнес:

— Я не знаю, согласен я с тобой или нет, но сказано хорошо. Аминь.

Кольберт же заметил:

— Тони, тебе домой пора, лечиться.

— Думаешь, что-то новое для меня открыл, белый мальчик? — сказал Эспера, и мы пошли с Измаилом в сторону ворот Иштар.

* * *

Через неделю мы готовились к пятисоткилометровой поездке в Кувейт. Отправление назначалось на шесть утра, чтобы избежать палящего дневного солнца. Мы проезжали мимо Эс-Самавы, где вчера обстреляли конвой. Город спал, мы видели только собак, лающих под фонарями. Мы ехали параллельно реке Евфрат рядом с Эн-Насирией, и, несмотря на теплую погоду увидев на горизонте свет города, я почувствовал легкий озноб. Воспоминания о нашем первом визите сюда ровно два месяца назад очень ярко всплыли в моем мозгу.

Еще через некоторое время мы проехали рядом с железнодорожным мостом Ар-Ратави и нефтяными полями Румайлы. Потом я уснул. Проснулся в голой кувейтской пустыне.