II. Антропологические коды

II.1.

Известно, что антропология изучает код языка того или иного сообщества, находящегося на ранней стадии развития, редуцируя его к более общему коду, заведующему всеми лингвистическими структу­рами разных языков; она также изучает отношения родства в этом сообществе, редуцируя их к более общему коду отношений родства в любом обществе; наконец, она обращается к структуре селения, в котором живет изучаемое сообщество, и выявляет " код поселения"... Затем она пытается привести в соответствие — в рамках все того же изучаемого сообщества — формы языка, формы родственных связей и формы расположения жилищ, сводя все эти коммуникативные факты в одну общую диаграмму, в одну фундаментальную структуру, связы­вающую все эти формы, определяющую и унифицирующую их ²⁹.

И если бы какому-нибудь архитектору пришлось строить для та­кого сообщества, перед ним открывались бы три пути:

1) Полное и безоговорочное подчинение существующим в данном обществе нормам. Принятие норм совместного проживания, регули­рующих данное сообщество. Подчинение нормам социальной жизни в том виде, в каком они имеют место. Строительство жилищ, обеспе­чивающих традиционные нормы жизни без каких-либо нововведений. В этом случае архитектор, возможно, полагает, что он воспроизводит типологический культурный код, действующий в данном сообществе вкупе с соответствующими лексикодами, но на самом деле, пусть он этого и не осознает, он следует нормам того самого более общего кода, что находится вне сферы собственно архитектуры.

2) В авангардистском запале архитектор решает заставить людей жить совершенно по-другому. Он изобретает такие формы строений, которые делают невозможной реализацию традиционных отноше­ний, обязывая людей жить так, что при этом разрушаются традици­онные родственные связи. Однако нет сомнения в том, что данное сообщество не опознает новых функций, означенных новыми форма­ми, поскольку указанные функции не заложены в основном коде, который заведует отношениями совместного проживания, родствен­ными связями, языковыми отношениями, художественными и проч.

3) Архитектор принимает во внимание существующий базовый код, изучает его неиспользованные возможности. Он прикидывает, как технологические новшества, включая изобретенные им самим конструкции и формы, могут повлиять на сообщество, заставляя пере-

²⁹ Леви-Строс К. Элементарные структуры родства, раздел " Язык и родство" в " Структурной антропологии".

сматривать укоренившиеся привычки. Основываясь на полученных данных, он разрабатывает иную систему отношений, которую и пред­полагает воплотить в жизнь. И только после того как установлен новый код, внятный потребителям благодаря его родству с предыду­щим и все же отличающийся от прежнего в той мере, в какой он позволяет формулировать другие сообщения, отвечающие новым ис­торическим и технологическим потребностям общества, — только тогда архитектор принимается разрабатывать код архитектурных оз­начающих, который позволил бы ему денотировать новую систему функций. В этом смысле архитектура принадлежит сфере обслужива­ния, но это не значит, что она дает то, чего от нее ждут, а значит, что она именно для того, чтобы дать то, чего от нее не ждут, изучает систему наших предполагаемых ожиданий, возможности их осущест­вления, их приемлемость и внятность, возможность их увязки с други­ми системами общественной жизни ³⁰.

II.2.

Если столько говорят о сотрудничестве различных дисциплин как основе труда архитектора, то это происходит именно потому, что архитектор должен выработать собственные означающие, исходя из систем значений, которым не он придает форму, хотя, может стать­ся, что именно ему дано означить их впервые, сделав тем самым внят­ными. Но в таком случае работа архитектора заключается в том, чтобы, подвергнув предварительной переоценке все существовавшие прежде коды, отказаться от тех из них, что исчерпали себя, поскольку

³⁰ В своей рецензии на первую публикацию этого текста Бруно Дзеви (Alla ricerca di un " codice" per l'architettura, in " L'architettura", 145, 1967) замечает, что из трех выдвинутых выше версий только вторая, описанная здесь, по его мнению, как абсурдная и невозможная, представляет собой творческий акт, ту утопию, которая и созидает историю. Он полагает, что третью версию следует " записать по ведомству архитектурной беллетристики, хотя и вполне умеренной". Кажется, следует объясниться по поводу понимания диалектики следования-нарушения кода (формы и открытости, о которых мы писали в " Открытом произведении"). Следует припомнить сказанное в A.3.I 3. по поводу поэтики Аристотеля: в эстетическом сообщении должно внезапно обнаруживаться что-то такое, чего публика не ждет, но для того чтобы это обнаружение состоялось, оно должно опираться на что-то хорошо знакомое — отсылать к знакомым кодам. Во второй версии речь идет о перевороте, при котором свободное формотворчество, не принимающее во внимание совершающиеся в жизни общества конкретные коммуникативные процессы, превращает архитектуру в чистое изобретательство предназначенных для созерцания форм, т.е. в скульптуру или живопись Напротив, в третьей версии имеется в виду некоторое преобразование исходного материала, причем преобразование свершается в миг узнавания и вовлечения его в новый проект. Противоречивая взаимосвязь признанного и отвергнутого как раз и составляет нерв того " кода утопии", который Дзеви по праву признает заслуживающим обсуждения.

кодифицируют уже состоявшиеся решения-сообщения и не способны порождать новые сообщения ³¹.

II.3.

И все же обращение к антропологическому коду угрожает — во всяком случае так может показаться — методологической чистоте семиологического подхода, которого мы до сих пор старались при­держиваться.

Что в самом деле означают слова о том, что архитектуре надлежит вырабатывать собственные коды, соотнося их с чем-то, что находится вне eel Значит ли это, что знаки, которые она должна привести в сис­тему, упорядочиваются чем-то извне, тем, к чему они относятся, и стало быть, референтом?

Мы уже высказывались (A.2.I.4.) в пользу того, что семиологичес­кий дискурс должен ограничиваться только левой стороной треуголь­ника Огдена — Ричардса, потому что семиология изучает коды как феномены культуры и — независимо от той верифицируемой реаль­ности, к которой эти знаки относятся, — призвана исследовать то, как внутри некоего социального организма устанавливаются правила соответствия означающих и означаемых (и здесь никак не обойтись без интерпретанта, который их означивает при помощи других означа­ющих), а также правила артикуляции элементов на парадигматичес­кой оси. Из этого не следует, что референта " вообще нет", но только то, что им занимаются другие науки (физика, биология и др.), в то время как изучение знаковых систем может и должно осуществляться в универсуме культурных конвенций, регулирующих коммуникатив­ный обмен. Правила, которые управляют миром знаков, сами принад­лежат миру знаков: они зависят от коммуникативных конвенций, которые — если принимается чисто оперативистский подход к иссле­дованию — просто постулируются или (в онтологической перспекти­ве) определяются предполагаемой универсальной структурой челове­ческого разума, согласно которой законы любого возможного языка говорят посредством нас (см. весь раздел Г 3, а также 5)

Если применительно к архитектуре и любой другой знаковой сис­теме мы утверждаем, что правила кода зависят от чего-то, что не принадлежит миру кодов, то тем самым мы снова вводим в обращение референт и все, что с ним связано, в качестве единственно способного верифицировать коммуникацию ³². В конце концов, и такая точка

³¹ Ср. вопросы, поднятые Б Дзеви (" L'Architettura", 146—147)

³² Мы, таким образом, снова превращаем референт в элемент сигнификации, такова была позиция Сартра в его полемике со структурализмом и таков же тезис " защитников" реальности, таких как Резников (Semiotica e marxismo, cit.) или Ласло Антал с его семантическими штудиями (Problemi di significato, Milano, 1967), в которых весь груз проблем, связанных со сложной организацией кодов и лексикодов, переадресуется денотату.

зрения имеет право на существование, но в таком случае архитектура представляла бы собой феномен, подрывающий все семиологические установки, она оказалась бы тем подводным камнем, о который раз­бились бы и все наши изыскания³³.

И мы не случайно заговорили об антропологическом " коде", т. e. о фактах, относящихся к миру социальных связей и условий обитания, но рассматриваемых лишь постольку, поскольку они уже оказываются кодифицированными и, следовательно, сведенными к феноменам куль­туры

II.4.

Ясный пример того, что представляет собой антропологичес­кий код, мы можем получить, обратившись к проссемике ³⁴.Для про­ссемики пространство является " говорящим". Расстояние, на котором я нахожусь от человека, вступающего со мной в отношения любого рода, наделяется значениями, варьирующимися от культуры к культу­ре. Занимаясь вопросами пространственных отношений между людь­ми, нельзя не принимать в расчет различных смыслов, которые эти отношения приобретают в разных социокультурных контекстах.

Люди различных культур живут в различных чувственных универ­сумах, расстояние между говорящими, запахи, тактильные ощущения, ощущение тепла, исходящего от чужого тела, — все это обретает культурное значение.

То, что пространство " значит", явствует уже из наблюдения за животными, для каждого вида животных существует своя дистанция безопасности (если расстояние меньше, надо спасаться бегством: для антилопы это 500 ярдов, для некоторых ящериц — 6 футов), своя критическая дистанция (промежуточная зона между дистанцией без­опасности и дистанцией нападения) и дистанция нападения, когда

³³ С большой проницательностью рецензируя первый вариант этого текста, Мария Корти (" Strumenti critici", 4, 1967) замечала, что введение антропологического кода применительно к архитектуре представляет собой сознательно расставленную ловушку, которая вновь возвращает нас к проблеме самостоятельности семиологии как науки Охотно признаваясь в мошенничестве, заметим все же 1) на этих страницах мы как раз и пытаемся решить вопрос, который так или иначе обойти невозможно, 2) замечания Марии Корти вкупе с целым рядом сомнений, высказанных в личной беседе Витторио Греготти, помогли нам лучше разобраться в этой проблеме

³⁴ Дальнейшее изложение представляет собой комментарий к Эдварду Холлу (Edward Hall, The Hidden Dimension, New York, 1966, см того же автора The Silent Language, NY1959 См также Warren Brodey, Human Enhancement, сообщение на конгрессе " Vision 67", New York University, 1967

животное атакует. Если затем рассматривать виды животных, допус­кающих контакт между особями одного и того же вида, и те виды животных, которые такого контакта не допускают, можно установить личные дистанции (животное находится на определенном расстоянии от собрата, с которым не желает общаться) и дистанции сообщества, превышение которых приводит к потере контакта с группой (это расстояние сильно варьируется от одного вида к другому от очень короткого до очень длинного). Короче говоря, каждое животное как бы окутано облаком, обособляющим его от других и соединяющим его с ними, причем размеры облака поддаются достаточно точному измерению, что дает возможность кодифицировать типы пространст­венных отношений.

То же самое можно сказать о человеке, у которого есть своя визу­альная сфера, сфера восприятия запахов, тактильная сфера, в сущест­вовании которых никто, как правило, не отдает себе отчета. Доста­точно обратить внимание на тот несомненный факт, что расстояние друг от друга, на котором случается находиться беседующим обита­телям романских стран, не связанных между собой никакими личны­ми интимными отношениями, считается в США откровенным втор­жением в частную жизнь. Проблема, однако, заключается в том, на­сколько поддаются кодификации эти расстояния.

Проссемика между тем различает: 1) Манифестации инфракультурного порядка, коренящиеся в биологическим прошлом индивида,

2) Манифестации прекультурного порядка, физиологические,

3) Манифестации микрокультурные, составляющие собственно предмет проссемики и подразделяющиеся на. а) фиксированные кон­фигурации; б) полуфиксированные и в) нефиксированные

II.5.

Фиксированные конфигурации: к ним относятся те, которые мы привыкли считать кодифицированными; например, планы городской застройки с указанием типов сооружений и их размеров, скажем, план Нью-Йорка. Хотя и здесь можно отметить существенные культурные различия. Холл приводит пример японских городов, в которых обозна­чаются не улицы, а кварталы, причем нумерация домов соответствует положению не в пространстве, но во времени, времени постройки, впро­чем, можно было бы привести примеры из антропологических исследо­ваний структуры поселений, в частности из работ Леви-Строса.³⁵

³⁵ Леви-Строс К Структурная антропология ук соч.гл VII—VIII, см также Paolo Caruso, Analisi antropologica del paesaggio, in " Edilizia Moderna", 87—88 (" Форма территории", в частности, сопроводительный текст В Греготти)

Полуфиксированные конфигурации имеют отношение к представле­нию о внутреннем и внешнем пространстве как пространствах цент­ростремительном и центробежном Зал ожидания на вокзале пред­ставляет собой центробежное пространство, центростремительным будет расположение столов и стульев в итальянском или французском барах, к тому же типу конфигураций относятся конфигурации, взяв­шие за образец main street, вдоль которой тянутся дома, а также площадь с окружающими ее домами, образующими иное социальное пространство (Холл рассказывает об одном строительном замысле с целью обеспечения более комфортабельным жильем некоторых этни­ческих групп — негров и пуэрториканцев — проживающих в Америке. Предприятие провалилось, поскольку их предполагалось поселить в прямолинейном пространстве, между тем как общественная жизнь этих групп всегда ориентировалась на центростремительное про­странство и " тепло", источаемое центром.)

Нефиксированные конфигурации наименование связано с тем, что, как правило, они кодифицируются бессознательно, но это не значит, что они не поддаются определению. Труд Холла тем и ценен, что ему удалось ввести величины для измерения этих расстояний.

Мы различаем: дистанцию публичности, дистанцию социальных отношений, личную и интимную. Например, ощущение тепла, исхо­дящего от тела другого человека, отграничивает интимное простран­ство от неинтимного.

Интимные дистанции:

а) фаза близости;

это такая фаза эротического сближения, которая подразумевает полное слияние. Восприятие физических свойств другого затруднено, преобладают тактильные ощущения и обоняние.

б) фаза удаления (от шести до восьми дюймов),

также и здесь зрительное восприятие неадекватно, и обычно взрос­лый американец почитает такую дистанцию нежелательной, более молодые склонны ее принимать, это расстояние, на котором находят­ся друг от друга подростки на пляже или к которому принуждены пассажиры автобуса в часы пик. В некоторых обществах, в арабском мире например, оно считается расстоянием конфиденциальности. Это расстояние, считающееся вполне приемлемым на пирушке в каком-нибудь средиземноморском ресторанчике, но кажущееся слишком конфиденциальным на американском coctail party

Личные дистанции:

а) фаза близости (от полутора до двух с половиной футов);

это расстояние повседневного общения супружеской пары, но не между двумя людьми, обсуждающими дела

б) фаза удаления (от двух с половиной до четырех футов);

это расстояние, на котором два человека могут прикоснуться друг к другу пальцами вытянутых рук. Это граница физических контактов в строгом смысле слова. Это также граница, в пределах которой еще можно физически контролировать поведение другого Это расстояние определяет зону, внутри которой цивилизованное население допуска­ет если не личный запах, то запах косметики, духов, лосьона. В неко­торых обществах в этих пределах запахи из обращения уже изъяты (у американцев). На этом расстоянии еще чувствуется чужое дыхание, в некоторых сообществах его запах является сообщением, в других считается приличным дышать в сторону.

Дистанции социальных отношений:

а) фаза близости (от четырех до семи футов);

это расстояние внеличных отношений, деловых и т. д.

б) фаза удаления (от семи до двенадцати футов),

это расстояние, разделяющее чиновника и посетителя, короче го­воря, это ширина письменного стола; в некоторых случаях оно рас­считывается вполне сознательно. Холл упоминает об экспериментах, в которых изменение этого расстояния затрудняло или облегчало работу служащего в окошечке, приемщицы, которой незачем входить в конфиденциальные отношения с посетителем.

Дистанции публичности:

а) фаза близости (от двенадцати до двадцати пяти футов); дистанция официального сообщения (речь на банкете);

б) фаза удаления (больше двадцати пяти футов)

делает фигуру общественного деятеля недоступной. Холл изучал эту фазу по расстояниям, на которых находился от публики Кеннеди во время предвыборной кампании. Упомянем также неизмеримые расстояния, отделяющие диктаторов (Гитлер на стадионе в Нюрнбер­ге и Муссолини на балконе Палаццо Венеция) или деспотов, восседав­ших на своих высоких тронах.

Для каждого из этих расстояний при помощи скрупулезно разра­ботанной таблицы Холл предусматривает определенные вариации в зависимости от силы голоса, сопровождающей жестикуляции, вос­приятия тепла и запахов, от того, как выглядят в перспективном сокращении отдельные части тела оратора и т. д.

II.6.

Нетрудно понять, что если эти " сферы интимности", приват­ной и публичной, устанавливаются с достаточной точностью, то тем самым предрешается и вопрос об архитектурном пространстве. Из кое-каких проницательных суждений Холла следует, что, " как и в случае с гравитацией, влияние двух тел друг на друга обратно пропор-

ционально не только квадрату, но, возможно, также и кубу расстоя­ния". С другой стороны, различия культур гораздо более существен­ны, чем обычно принято думать. Многие пространственные детерми­нации, имеющие значение для американца, ничего не говорят немцу. Представление о личном пространстве, свойственное немцу и отра­жающее национальную тоску по жизненному пространству, по иному определяют границы его privacy, которой угрожает чужое присутст­вие; значение открытой или закрытой двери радикально меняется в зависимости от того, находишься ты в Нью-Йорке или Берлине. В Америке заглянуть в дверь означает все еще " быть вне", в то время как в Германии это значит " уже войти". Передвинуть стул поближе к хозяину, будучи в чужом доме, в Америке, да и в Италии, может быть воспринято благосклонно, в то время как в Германии это будет про­явлением невоспитанности (стулья Миса ван дер Рое так тяжелы, что их с места не сдвинешь, тогда как стулья архитекторов и дизайнеров не немцев много легче Вместе с тем, у нас диваны обычно стоят на своих местах, зато в японском доме мебелью распоряжаются иначе). Люди Запада воспринимают пространство как пустоту между предме­тами, тогда как для японца — припомним их садовое искусство — пространство это форма среди других форм, наделенная собственной конфигурацией. Вместе с тем, в словаре японцев нет понятия privacy, и для араба " быть одному" вовсе не означает " уединиться физически", но только " перестать разговаривать" и т. д. Определение количества квадратных метров жилплощади на человека имеет смысл только внутри конкретной культурной модели, механическое перенесение пространственных культурных норм с одной культурной модели на другую ведет к разрушительным последствиям. Холл различает куль­туры " монохронные" (принадлежащие этой культуре склонны брать­ся за одно какое-то дело и доводить его до конца, таковы, например, немцы) и культуры " полихронные", как, например, романская, пере­менчивость и непостоянство ее представителей часто интерпретиру­ются северянами как неупорядоченность и неспособность закончить начатое дело Любопытно отметить, что монохронная культура ха­рактеризуется низким уровнем физического соприкосновения, в то время как для полихронной характерно противоположное, естествен­но, что при таком положении дел один и тот же феномен будет толко­ваться в этих культурах совершенно по-разному и вызывать разные реакции. Отсюда целый ряд вопросов, которые проссемика ставит перед градостроительством и архитектурой в целом, какова макси­мальная, минимальная и оптимальная плотность населения в сель­ской, городской или смешанной местности в каждой конкретной куль­туре? Какие " биотопосы" сосуществуют в многонациональной куль-

туре? Каковы терапевтические функции пространства в деле смягче­ния социальной напряженности и усиления интеграции разных групп? К трем пространственным измерениям проссемика добавляет чет­вертое — культурное, которое если и недостаточно измерено, все же от этого не менее измеряемо, кроме того, не будем забывать, что внутри этого пространства существуют сильные и слабые коды ³⁶.

II.7.

Какие выводы следует сделать из сказанного применительно к нашему исследованию? Расстояние в X метров, разделяющее двух индивидов, состоящих в каких-то отношениях, является физическим фактом и количественно исчисляемо. Но тот факт, что это расстояние в различных социальных ситуациях и контекстах обретает различные значения, приводит к тому, что измерение перестает быть измерением только физического события (расстояния), становясь измерением зна­чений, приписываемых этому физическому событию. Измеренное рас­стояние становится смыслоразличительным признаком проссемического кода, и архитектура, которая при созидании собственного кода берет это расстояние в качестве параметра, рассматривает его как культурный факт, как систему значений. И при всем при этом мы не выходим за пределы левой стороны треугольника Огдена — Ричардса Физический референт, с которым имеет дело архитектура, всегда уже опосредован системой конвенций, включившей его в коммуникатив­ный код. Архитектурный знак в этом случае соотносится уже не с физическим референтом, а с культурным значением. Или, скажем томнее, архитектурный знак превращается в означающее, денотирующее про­странственное значение, которое есть функция (возможность установ­ления определенного расстояния), в свою очередь становящаяся озна­чающим, коннотирующим проссемическое значение (социальное значение этого расстояния).

Последнее сомнение могло бы возникнуть в связи с тем, что в таком случае архитектура предстает неким паразитическим языком, который может говорить, только опираясь на другие языки. Подобное утверждение никоим образом не умаляет достоинств архитектурного кода, поскольку, как мы убедились в Б.3.II.1., существует множество кодов, разработанных для того, чтобы в собственных терминах и оз­начающих передавать значения другого языка (так, код морских флажков означивает означающие азбуки Морзе, словесного алфавита или другой конвенциональный код). И сам словесный язык в различ­ных коммуникативных процессах часто выступает в этой своей защщающей функции.

³⁶ Kevin Lynch, op at См. также La poetica urbanistica di Lynch, in" OpCit.", n 2 См. A View from the Road, М Ι Τ, 1966

Известно, что в каком-нибудь романе или в эпической поэме язык в качестве кода означивает определенные нарративные функции, яв­ляющиеся смыслоразличителями некоего нарративного кода, кото­рый существует вне языка (столь же верно и то, что одну и ту же сказку можно рассказать на разных языках или экранизировать роман, не изменив при этом — имеется в виду сюжетный код — нарративного дискурса). И даже бывает так, что конституирование какого-то кон­кретного нарративного кода может повлиять на способ артикуляции более аналитического замещающего кода. То обстоятельство, что нарративный код оказывает очень слабое влияние на код типа лин­гвистического (хотя в современном экспериментальном романе это влияние иногда весьма ощутимо), объясняется тем, что, с одной сто­роны, лингвистический код достаточно пластичен, чтобы выдержать аналитический расклад самых разнообразных кодов, с другой, нарра­тивные коды, судя по всему, обладают такой многовековой устойчи­востью, стабильностью и целостностью, что до сих пор не возникало никакой нужды в артикуляции неведомых нарративных функций, для которых лингвистический код заблаговременно с незапамятных вре­мен не уготовил бы правил трансформации. Но допустим, что суще­ствует некий код, во многих отношениях более слабый и подвержен­ный непрерывной реструктурации, например, архитектурный код, а наравне с ним целые ряды еще не учтенных антропологических кодов, постоянно развивающихся и меняющихся от общества к обществу; тогда нам откроется код, который непрерывно вынужден пересматри­вать свои собственные правила для того, чтобы соответствовать функ­ции означивания означающих других кодов. Код такого типа по большому счету уже не должен больше заботиться о постоянной адап­тации собственных правил к требованиям антропологических кодов, которые он проговаривает, но в его задачи входит выработка порож­дающих схем, которые ему позволят предвидеть появление таких кодов, о которых пока что нет и речи (как будет разъяснено в В.6.III. и как об этом говорилось в В.3.III.4.).

II.8.

Напомним, впрочем, о том, что было сказано в A.2.IV.1.

Код — это структура, а структура — это система отношений, выяв­ляемая путем последовательных упрощений, проводимых с определен­ной целью и с определенной точки зрения. Следовательно, общий код ситуации, с которой архитектор имеет дело, вырисовывается в свете именно тех действий, которые он намерен предпринять, а не каких-то других.

Так, при желании провести реконструкцию городской застройки или какой-либо территории с точки зрения непосредственной опозна-

ваемости тех или иных конфигураций архитектор имеет возможность опереться на правила, установленные кодом узнавания и ориентации (базирующимся на исследованиях восприятия, статистических дан­ных, требованиях торговли и уличного движения, выведенных врача­ми кривых напряжения и релаксации), но все его действия будут иметь смысл и оцениваться только в свете его главной задачи. Но если однажды ему понадобится инкорпорировать эту задачу в иную систе­му социальных функций, ему придется привести код узнавания в со­ответствие с прочими задействованными кодами, сведя их все к некое­му основополагающему Пра-коду, общему для всех, и на его основе разработать новые архитектурные решения ³⁷.

II.9.

Таким образом, архитектор, чтобы строить, постоянно обязан быть чем-то другим, чем он есть. Ему приходится быть социологом, политиком, психологом, антропологом, семиологом... И то, что он работает в команде, в компании семиологов, антропологов, социоло­гов или политиков, не особенно меняет положение дел, хотя и помо­гает принять более адекватные решения Вынужденный искать и на­ходить формы, смысл которых в том, чтобы в свою очередь придавать форму системам, на которые его власть не распространяется, вынуж­денный выстраивать такой язык, как язык архитектуры, который всегда будет говорить что-то, непредусмотренное собственным кодом (чего не происходит со словесным языком, который на эстетическом уровне может проговаривать свои собственные формы, чего нет в живописи, которая в случае абстрактной живописи изображает свои собственные законы, и чего подавно нет в музыке, поглощенной по­стоянной реорганизацией синтаксических отношений внутри своей собственной системы), самим характером своего труда архитектор осужден быть последним и единственным гуманистом нашего време­ни, ибо как раз для того, чтобы быть узким специалистом, професси­оналом, а не мудрствовать вообще, он должен мыслить глобально

³⁷ О том, как осуществляются процессы кодификации на уровне " последних" структур, см, например, Christopher Alexander, Note sulla sintesi della forma, Milano, 1967 Сопоставление метода Александера со структуралистскими процедурами см Maria Bollerò, Lo strutturalismo funzionale di C Alexander, in " Comunità ", 148-149, 1967

III. Заключение

III.1.

Все сказанное наводит на мысль о том, что архитектура склонна изобретать " слова" для означивания " функций", не ею уста­новленных

Но можно придти и к прямо противоположной мысли архитекту­ра, коль скоро выделен вне ее существующий код функций, которые она осуществляет и означивает, опираясь на систему стимулов-озна­чающих и предписывая законы событиям, заставит, наконец, челове­чество жить по-другому.

Перед нами два противоположных мнения, и оба ошибочных, ибо они фальсифицируют представление о миссии архитектора В первом случае архитектор всего лишь исполнитель решений социологов и политиков, которые решают где-то там за него, а он всего лишь поставляет " слова" для говорения " вещей", ход которых не он пред­определяет

Во втором случае архитектор (известно, насколько эта иллюзия сильна в современной архитектуре) становится демиургом, творцом истории ³⁸.

Ответ на это уже содержался в выводах, к которым мы пришли в B.3.III 4. архитектор проектирует первичные подвижные функции и вторичные открытые.

III.2.

Вопрос прояснится, если мы обратимся к прекрасному при­меру — Бразилиа.

Рожденная в исключительно благоприятных обстоятельствах с точки зрения архитектурного проектирования, максимально свобод­ного в принятии решений, Бразилиа была затеяна по решению поли­тиков буквально с нуля и задумана как город, призванный воплотить новый стиль жизни и одновременно сделаться посланием человечест­ву, городом, в котором осуществятся идеалы демократии, городом-первопроходцем, прокладывающим пути в неведомое, победой наци­онального самосознания молодой страны, пребывающей в поисках своего собственного лица.

Бразилиа должна была стать городом равных, городом будущего.

Спроектированная в форме самолета или птицы, простирающей свои крылья над приютившим ее плоскогорьем, она сосредоточила в своем фюзеляже, или туловище, все то, что относится к осуществле­нию вторичных функций, преобладающих по отношению к первич-

³⁸ Решительно опровергает эту иллюзию Витторио Греготти, Il territorio dell architettura, cit.

ным: расположенные в центральной части административные здания были призваны коннотировать прежде всего символические ценнос­ти, вдохновленные стремлением молодой Бразилии к самоопределе­нию. Напротив, два крыла, сосредоточившие в себе жилые массивы, должны были обеспечить преобладание первичных функций над вто­ричными. Огромные блоки жилых массивов, вдохновленные Ле Кор­бюзье суперкварталы должны были позволить как министру, так и курьеру (Бразилиа город чиновников) проживать бок о бок и пользо­ваться одними и теми же службами, которые каждый блок, состоящий из четырех зданий, предоставлял своим жильцам (от супермаркета до церкви, школы, клуба, больницы и полицейского участка).

Вокруг этих блоков пролегают автострады Бразилиа, такие, каки­ми их хотел видеть Ле Корбюзье — без перекрестков с широкими развязками в форме четырехлистника.

Архитекторы тщательно изучили системы функций, потребных образцовому городу будущего (они согласовали биологические, соци­ологические, политические, эстетические данные, коды узнавания и ориентации, принципы организации движения транспорта и т. д.), и перевели их в архитектурные коды, изобретя системы означающих, легко укладывающиеся в традиционные представления (избыточные, насколько это допустимо) и все же артикулирующие новые возмож­ности, хотя и в разумных пределах. Символы, архетипы (птица, обе­лиск) инкорпорировались в новую образную систему (копьевидные пилоны и четырехлистники); собор, выстроенный не по традицион­ным типологическим схемам, все же чем-то напоминал архаические иконографические кодификации (цветок, раскрывшиеся лепестки, пальцы, сложенные в крестном знамении, и даже фасция как символ единства штатов).

III.3.

Ивсе же архитекторы не избежали ни одной из двух ошибок, упомянутых в начале этого параграфа: они некритически подошли к социологическим выкладкам, означив иконнотировав их так, как это им было удобно, полагая, что самого факта, что Бразилиа построена именно так, а не иначе, будет достаточно для того, чтобы история ей покорилась.

Но по отношению к структуре, именуемой Бразилиа, события стали развиваться независимо, в своем собственном направлении, творя при этом свои собственные социо-исторические контексты, в которых одни функции упразднялись, а другие, непредвиденные, за­нимали их место.

А) Строителей Бразилиа, которые должны были в нем проживать, оказалось много больше, чем предназначенных для них мест. И таким

образом вокруг города возник район Бандейранте, убогая фавелла, огромный slum из бараков, притонов, злачных мест.

Б) Южные суперкварталы построены раньше и лучше, чем север­ные, последние сооружены на скорую руку и, хотя они и моложе, уже выказывают признакми обветшания. И как следствие, занимающие высокие должности чиновники предпочитают жить в южной части, а не в северной.

В) Число переселенцев превысило запланированное, и Бразилиа не смогла вместить всех, кто в ней работает. Так возникли города-спут­ники, которые в считанное число лет увеличили количество населения в десять раз.

Г) Промышленные боссы и крупные частные предприниматели, не ставшие жителями суперкварталов и тем паче не поселившиеся в городах-спутниках, расположились на авеню параллельно двум кры­льям суперкварталов в коттеджах, тем самым обеспечив себе непри­косновенность частной жизни в отличие от коммунитарной и социализованной жизни суперкварталов.

Д) Чтобы поселить всех прочих, на больших пространствах на краю города были выстроены маленькие домики, в которых обитате­ли slum не очень-то хотели селиться из-за боязни регламентации их жизни.

E) Упразднение перекрестков и удлинение пешеходных путей при­вело к тому, что улицы оказались предназначенными только для тех, кто передвигается в автомобиле. Расстояния между суперкварталами, а равно между суперкварталами и " туловищем" затрудняют поддер­жание связей и подчеркивают неравноценность зон обитания.

Таким образом, как и показывают исследования по проссемике, размещение в пространстве становится фактом коммуникаций, и больше, чем в каком-либо другом городе, в Бразилиа социальный статус индивида зависит от места, в котором он проживает и из которого ему не так просто выбраться.

III.4.

В результате Бразилиа из социалистического города, каким она должна была быть, сделалась образцом социального неравенства. Первичные функции стали вторичными, а последние изменили значе­ние. Общежительная идеология, которую должен был источать весь облик города и даже вид отдельных зданий, уступила место другому облику совместной жизни. И это при том, что архитектор ни в чем не отошел от своего первоначального замысла. Однако первоначальный проект опирался на систему социальных связей, принятую оконча­тельно, раз и навсегда, в то время как события, развиваясь, изменили обстоятельства, в которых происходит интерпретация архитектур-

ных знаков, и, следовательно, общий смысл этого города как факта коммуникации. Между временем, когда означающие формы были за­думаны, и мигом, когда они стали восприниматься, протекло время, вполне достаточное, чтобы изменить социально-исторический кон­текст. И никакая созданная архитектором форма никогда не сможет воспрепятствовать тому, чтобы события пошли как-то иначе, чем предполагалось; равным образом изобретение форм, отвечающих тре­бованиям, предъявляемым социологами и политиками, превращает архитектора в их пассивное орудие.

Но в отличие от социолога и политика, которые трудятся во имя изменения мира в пределах вполне обозримого будущего, архитектор необязательно призван изменять мир, однако он должен уметь пред­видеть — за пределами непосредственно обозримого будущего — изменчивый ход событий вокруг его творения.

Рассуждая теоретически и, быть может, несколько парадоксально, скажем, что будь Бразилиа городом будущего, ее следовало бы поста­вить на колеса или построить из заготовок, которые можно было бы монтировать по-разному, а то еще использовать такие пластичные формы, которые бы меняли свое значение в зависимости от ситуации; но она воздвигнута на века, как монумент из бронзы, и разделяет судьбу всех великих памятников прошлого, которые история переос­мысляет, преображая их, меж тем как они сами намеревались преоб­разить историю.

III.5.

В тот миг, когда архитектор ищет код архитектуры вне архи­тектуры, он должен уметь находить такие означивающие формы, которые могли бы удержаться во времени, удовлетворяя разным кодам прочтения. Потому что исторические обстоятельства, в которых он живет и творит, выявляя соответствующие коды, гораздо менее дол­говечны, чем значащие формы, на которые его вдохновляет открытый им код. Архитектор принимает во внимание советы социологов, фи­зиологов, политиков, антропологов, но, располагая формы в соответ­ствии с их требованиями, он должен предвидеть возможную несосто­ятельность их теорий, учитывая в своей работе возможную погреш­ность. И при этом он должен понимать, что его задача состоит в том, чтобы предвидеть и учитывать движения истории, а не двигать ее.

Конечно, архитектурная коммуникация содействует изменению жизненных обстоятельств, но это не единственная форма праксиса.