XIV. Заключение.

Мы покончили с философией; то, что еще говорится в «Курсе» о фантазиях будущего, займет наше внимание при рассмотрении переворота, произведенного г. Дюрингом в сфере социализма. Что обещал нам г. Дюринг? Все. Что сдержал он из своих обещаний? Ничего. «Элементы философии реальной и соответственно направленной на действительность природы и жизни», «строго научное мировоззрение», «системосозидающие идеи» и все прочие научные подвиги г. Дюринга, рекламированные громкими фразами самого г. Дюринга, оказались, при первом прикосновении к ним, простым блефом. Мировая схематика, которая, «не жертвуя в чем-либо глубиной мысли, прочно установила основные формы бытия», представляет собою бесконечно поверхностную копию гегелевской логики и проникнута, как и последняя, предрассудком, будто бы «эти основные формы», пли логические категории, ведут таинственное существование где-то вне этого мира, к которому они должны «применяться». Натурфилософия дала нам космогонию, исходным пунктом которой является «самому себе равное состояние материи», — состояние, которое может быть представлено только посредством самой безнадежной путаницы представлений о связи материи и движения и, сверх того, лишь при допущении находящегося вне мира личного бога, который один может привести это состояние в движение. При рассмотрении органической природы философия действительности, отвергнув борьбу за существование и естественный отбор Дарвина, как «изрядную дозу скотства, направленного против человечности», должна была ввести затем то и другое через заднюю дверь и принять их как действующие в природе факторы, хотя и второстепенного значения. При этом она нашла случай проявить в области биологии такое же невежество, какого ныне, — с тех пор как уже нельзя избегнуть знакомства с популярно-научными лекциями, — нужно искать днем с фонарем даже среди барышень из образованных сословий. В области нравственности и права опошление учения Руссо о равенстве привело не к лучшим результатам, чем в предыдущих

144 АНТИ-ДЮРИНГ. — ФИЛОСОФИЯ

отделах извращение Гегеля. Точно так же и в области правоведения, — несмотря на все уверения автора в противном, — обнаружилось такое незнание, которое, и то лишь изредка, можно встретить у самых ординарных, старо-прусских юристов. Философия, «которая не признает никакого видимого горизонта», довольствуется в юридической области весьма реальным горизонтом, совпадающим со сферой действия прусского земского права. «Земли и небеса внешней и внутренней природы», которые эта философия обещала развернуть перед нами в своем мощно-революционизирующем движении, мы все еще ждем их, точно так же, как и «окончательных истин в последней инстанции», и того, что она называет «абсолютно-фундаментальным». Философ, метод мышления которого исключает всякую возможность впасть в «субъективно-ограниченное представление мира», оказывается, в действительности, не только сам субъективно ограниченным своими, как это было доказано, крайне недостаточными познаниями, своим ограниченно-метафизическим образом мышления и своим карикатурным самовозвеличением, но также еще и своими ребяческими причудами. Он не может создать свою философию действительности, не навязав предварительно всему человечеству, не исключая евреев, свое отвращение к табаку, кошкам и евреям, в качестве безусловного и всеобщего закона. Его «истинно-критическая» точка зрения по отношению к другим людям состоит в том, чтобы неослабно приписывать им вещи, которых они не говорили и которые представляют собственное изделие г. Дюринга. Его расплывчатая болтовня на мещанские темы, как, например, о ценности жизни и о наилучшем способе наслаждения ею, пропитана филистерством, которым вполне объясняется его гнев против «Фауста» Гете. Оно, конечно, непростительно со стороны Гете, что он сделал своим героем безнравственного Фауста, а не серьезного философа действительности — Вагнера!

Одним словом, философия действительности в конце концов оказывается, употребляя выражение Гегеля, «бледнейшим отстоем немецкого просвещенства», который был бы совершенно жидок и прозрачен, если бы его жидкая и прозрачная трививальность не приняла более мутный вид благодаря накрошенным оракульским фразам. Таким образом, закончив чтение книги, мы оказываемся знающими столько же, сколько знали прежде, и вынуждены признать, что «новый метод мышления», «в основе своей своеобразные данные и воззрения» и системосозидающие идеи», — что все это хотя и дало нам новые разообразные нелепости, но среди них нет ни одной строчки, могущей чему-нибудь научить. И этот человек, выхваляю-

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 146

щий свое искусство и свои товары под гром литавр и труб, словно обыкновеннейший базарный рекламист, у которого за громким словом не скрывается ровно ничего, —этот человек осмеливается называть шарлатанами таких людей, как Фихте, Шеллинг, Гегель, из которых наименее выдающийся—гигант по сравнению с ним. И впрямь шарлатан—только кто, собственно?