Третий период 4 страница

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Как говорится в пословице, я был намерен «ковать железо, пока горячо». На следующее утро я пошел к миссис Клеменс. Это был мой первый шаг на пути к настоящему расследованию. Отсюда начинается история моей отчаянной попытки раскрыть тайну сэра Персиваля Глайда.

Адрес, который сообщила миссис Тодд, привел меня к пансиону, находящемуся на спокойной улице около Грей-Ин-Род.

Когда я постучал, мне открыла сама миссис Клеменс. Она не узнала меня и спросила, по какому делу я пришел. Я напомнил ей о нашей встрече на лиммериджском кладбище, при которой присутствовала женщина в белом, и сказал, что я именно тот человек, который помог Анне Катерик убежать из сумасшедшего дома, как подтвердила это тогда сама Анна. Только таким путем мог я завоевать доверие миссис Клеменс. Она вспомнила эти обстоятельства, как только я заговорил о них, и пригласила меня в гостиную, волнуясь и желая поскорей узнать, не принес ли я ей какие-нибудь новости об Анне.

Посвящать постороннего человека в подробности совершенного злодеяния было опасно, и потому я не мог рассказать ей всю правду. Не подавая ей никаких несбыточных надежд, я мог только объяснить ей, что пришел с целью установить, какие именно люди были ответственны за исчезновение Анны. Чтобы не мучиться в дальнейшем угрызениями совести, я прибавил, что не надеюсь найти Анну и считаю — мы больше никогда не увидим ее в живых. Я сказал, что твердо намерен призвать к ответу двух человек, подозревая их в ее похищении, — из-за них я и люди, очень мне близкие, сильно пострадали. После этого я предоставил миссис Клеменс самой решать, не совпадают ли наши с ней интересы (как бы ни были различны наши побуждения) и не следует ли ей посвятить меня во все, что она знает по поводу Анны Катерик.

Бедная женщина сначала слишком растерялась и разволновалась, чтобы хорошенько понять, о чем идет речь. В благодарность за мое доброе отношение к Анне она согласилась рассказать мне все, что знала о ней, попросив меня подсказать, с чего начать, так как была не очень-то сообразительна, особенно при разговоре с незнакомыми.

Зная, что людям, не привыкшим последовательно мыслить, проще всего начинать свой рассказ с самого начала, я попросил миссис Клеменс первым долгом рассказать мне, что было с ними, когда они уехали из Лиммериджа, и таким образом шаг за шагом довел ее до момента исчезновения Анны.

Уехав с фермы Тодда, миссис Клеменс и Анна добрались в тот же день до Дерби, где остановились на неделю из-за нездоровья Анны. Затем они поехали в Лондон и прожили больше месяца в комнате, которую сняла миссис Клеменс. Но по не зависящим от них обстоятельствам им вскоре пришлось переменить место своего пребывания. Страх Анны, что ее обнаружат в Лондоне или его окрестностях, когда они осмеливались предпринимать прогулки, постепенно сообщился и миссис Клеменс. Она решила перебраться в один из захолустных городков Англии — в город Гримсби в Линкольншайре, где когда-то жил ее покойный муж. Его родственники, почтенные люди, жили в этом городе. Они всегда очень хорошо относились к миссис Клеменс, и она решила, что лучше всего будет поехать туда и посоветоваться с ними. Анна и слышать не хотела о своем возвращении в Уэлмингам: оттуда увезли ее в сумасшедший дом, и сэр Персиваль безусловно будет искать ее там. Возражение было серьезным, и миссис Клеменс сочла его вполне основательным.

В Гримсби впервые проявились признаки болезни Анны. Она заболела после того, как ей попалось на глаза сообщение о браке леди Глайд, опубликованное в газетах.

Доктор, за которым послали, осмотрев больную, сразу же нашел у нее серьезную болезнь сердца. Она болела очень долго и очень измучилась. Сердечные припадки возобновлялись время от времени с переменной силой. Больше полугода они провели в Гримсби и, возможно, так бы там и остались, если бы не внезапное решение Анны вернуться в Хемпшир для того, чтобы обязательно повидать леди Глайд.

Миссис Клеменс всеми силами воспротивилась этому непонятному и рискованному намерению. Ничего не объясняя, Анна твердила о свеем предчувствии скорой смерти и о том, что должна сообщить леди Глайд некую тайну. Ее решение было непоколебимым, и она заявила миссис Клеменс, что поедет в Хемпшир одна, если та не захочет сопровождать ее. Доктор, совета которого спросили, высказал опасение, что, если желание Анны не будет удовлетворено, болезнь ее, по всей вероятности, осложнится. Тогда миссис Клеменс поддалась увещаниям Анны и с грустным, тревожным предчувствием позволила Анне снова поступить по-своему.

На пути из Лондона в Хемпшир оказалось, что один из пассажиров, сосед по купе, прекрасно знает Блекуотер и его окрестности и может дать все нужные им сведения. Выяснилось, что им лучше всего остановиться в большой деревне Сандон, расположенной довольно далеко от имения сэра Персиваля. Расстояние от Сандона до Блекуотер-Парка было около трех-четырех миль, и это расстояние туда и обратно Анна делала каждый раз, когда появлялась у озера.

В течение нескольких дней, которые они пробыли в Сандоне, не обнаруженные никем из посторонних, они жили у одной почтенной вдовы, сдававшей приезжим комнаты в своем коттедже близ деревни. Миссис Клеменс постаралась заручиться согласием этой женщины молчать об их приезде, во всяком случае в продолжение первой недели. Она пробовала убедить Анну удовольствоваться письмом к леди Глайд, но прежняя неудача с анонимным письмом останавливала Анну. Она не отступала от своего решения поговорить с леди Глайд лично и обязательно наедине.

Все же каждый раз, как Анна ходила на озеро, миссис Клеменс шла за ней издали, не осмеливаясь, однако, приближаться к беседке. Когда Анна в последний раз вернулась из своего опасного путешествия, она была так измучена длительными ежедневными переходами и пережитыми волнениями, что случилось то, чего так опасалась миссис Клеменс. Боли в сердце и другие симптомы сердечной болезни Анны, имевшей место в Гримсби, вернулись с удвоенной силой в Сандоне, — Анна слегла.

В таких случаях, как знала миссис Клеменс по опыту, необходимо было, во-первых, успокоить тревогу Анны. Поэтому на следующий день добрая женщина сама пошла на озеро, чтобы разыскать леди Глайд (которая, по словам Анны, каждый день приходила в беседку) и упросить ее пойти с ней в коттедж, к Анне. На опушке леса миссис Клеменс повстречала не леди Глайд, но высокого, полного пожилого человека с книгой в руках, другими словами — графа Фоско.

Граф, внимательно посмотрев на нее, спросил, не ищет ли она здесь встречи с кем-то, и, прежде чем она могла ответить, прибавил, что он здесь по поручению леди Глайд, но не уверен, что она именно та особа, с которой ему надлежало повидаться.

Тогда миссис Клеменс рассказала ему обо всем, умоляя его помочь ей успокоить Анну. Она, миссис Клеменс, передаст Анне его поручение от леди Глайд. Граф сейчас же с любезной готовностью согласился на ее просьбу. Поручение было чрезвычайно важным, сказал он. Леди Глайд убедительно просила Анну и ее подругу немедленно вернуться в Лондон, опасаясь, что сэр Персиваль откроет их местопребывание, если они будут оставаться по соседству с Блекуотер-Парком. Сама леди Глайд вскоре поедет в Лондон, и, если миссис Клеменс с Анной будут там и сообщат ей адрес, по которому она сможет их найти, она свяжется с ними недели через две. Граф прибавил, что он и раньше хотел по-дружески предостеречь Анну, но та испугалась и убежала.

Миссис Клеменс в отчаянии ответила ему, что ей и самой хотелось бы вернуться с Анной в Лондон, но в настоящее время это невозможно, так как Анна лежит больная. Граф осведомился, посылала ли миссис Клеменс за доктором. Узнав, что она не решилась этого сделать, не желая предавать огласке их пребывание в деревне, он сказал, что прекрасно лечит сам и пойдет с ней, если ей угодно, посмотреть, чем можно помочь Анне. Миссис Клеменс отнеслась к нему, как к человеку, облеченному доверием леди Глайд, и потому ни на минуту не усомнилась в правдивости его слов. Она с благодарностью приняла его предложение полечить Анну, и они вместе отправились в Сандон.

Когда они пришли, Анна спала. Граф вздрогнул при виде ее, очевидно пораженный ее сходством с леди Глайд. Бедная миссис Клеменс решила, в простоте души, что добрый джентльмен разволновался, увидев, как Анна больна. Он не разрешил будить ее — он удовольствовался тем, что расспросил миссис Клеменс о симптомах болезни, поглядел на Анну и тихонько пощупал ее пульс. В Сандоне, довольно большом поселке, была аптека, и граф отправился туда, чтобы выписать Анне рецепт и получить лекарство. Он сам принес его обратно и сказал миссис Клеменс, что это очень сильное средство, которое позволит Анне встать и предпринять утомительную поездку в Лондон. Лекарство надо было принимать в определенные часы в тот день и назавтра. На третий день она будет чувствовать себя настолько лучше, что сможет выехать. Он условился, что встретится с ней и миссис Клеменс на станции в Блекуотере и посадит их на поезд. Если они не появятся, он поймет, что Анне стало хуже, и сейчас же отправится в коттедж близ Сандона.

Как оказалось в дальнейшем, этого не потребовалось.

Лекарство произвело необыкновенное действие на Анну и дало прекрасные результаты. Помогли также и уверения миссис Клеменс, что Анна скоро увидится с леди Глайд в Лондоне. Пробыв в Хемпшире всего около недели, в назначенный день и час они обе приехали на станцию. Граф уже ждал их, разговаривая с пожилой дамой, которая, как оказалось, тоже ехала в Лондон. Он чрезвычайно любезно усадил их в вагон и просил миссис Клеменс не забыть прислать свой адрес леди Глайд.

Пожилая дама ехала в другом купе, по дороге они ее не видели и совершенно забыли о ней в сутолоке лондонского вокзала. Миссис Клеменс сняла комнату в тихом квартале и затем, как было условлено, отослала леди Глайд свой адрес.

Прошло более двух недель, но от леди Глайд ответа все не было.

К концу этого срока пожилая дама (та самая, которую они видели на станции) приехала к ним в кебе и сказала, что леди Глайд прибыла в Лондон, остановилась в отеле и прислала ее за миссис Клеменс, желая условиться о будущем своем свидании с Анной. Миссис Клеменс охотно согласилась повидаться с леди Глайд, тем более что Анна горячо молила ее поехать с пожилой дамой, а отсутствовать миссис Клеменс пришлось бы всего полчаса. Миссис Клеменс и пожилая дама (конечно, мадам Фоско) уехали. Когда они отъехали довольно далеко, пожилая дама велела кучеру остановиться около какого-то магазина и попросила миссис Клеменс подождать, пока она сделает необходимые покупки. Она ушла и больше не появлялась.

Прождав некоторое время, миссис Клеменс встревожилась и приказала кучеру ехать обратно. Когда она вернулась к себе, не пробыв в отсутствии и получаса, Анны уже не было.

Единственной из всех домашних, кто мог объяснить ей, в чем дело, была служанка. Она открыла дверь мальчику-посыльному. Он принес письмо «для молодой женщины, живущей на втором этаже» (где была квартира миссис Клеменс). Служанка передала письмо в руки Анне, спустилась вниз и через пять минут увидела, как Анна открыла выходную дверь и вышла на улицу в капоре и шали. Очевидно, Анна взяла с собой письмо — его нигде нельзя было найти и потому было неизвестно, под каким лживым предлогом ее выманили из дому. Предлог, наверно, был убедительным, потому что Анна никогда не отважилась бы одна, по собственной воле, выйти на улицу в Лондоне. Миссис Клеменс была в этом так уверена! Она сама ни за что не уехала бы, пусть и на короткий срок, если б могла хоть на миг предположить, что Анна посмеет выйти из дому одна.

Когда миссис Клеменс достаточно успокоилась, чтобы собраться с мыслями, она решила навести справки в лечебнице, куда, как она боялась, уже вернули бедную Анну.

Зная адрес лечебницы от самой Анны, на следующий день она поехала туда. Но там ей сказали (наверно, это было за день или два до того, как туда поместили мнимую Анну Катерик), что такая женщина к ним не поступала. Тогда миссис Клеменс написала миссис Катерик в Уэлмингам с просьбой сообщить, не слышала ли, не видела ли та своей дочери, и получила отрицательный ответ. После этого миссис Клеменс совершенно растерялась, не зная, куда и к кому еще обратиться и что предпринять. С того дня и до настоящей минуты миссис Клеменс пребывала в полной неизвестности, — она не могла понять, почему исчезла Анна и чем все это кончилось.

Пока что сведения, сообщенные мне миссис Клеменс — хотя это и были факты, доселе мне неизвестные, — носили всего только подготовительный характер.

Ясно было, что серия обманов, посредством которых Анну заманили в Лондон и разлучили с миссис Клеменс, была делом рук графа Фоско и его жены, но вопрос о том, можно ли было подвергнуть их судебному преследованию за это, оставался открытым. Цель, которую я имел в виду, вела меня в другом направлении. Я пришел к миссис Клеменс, чтобы сделать первые шаги к раскрытию тайны сэра Персиваля. Пока что она не сказала ничего такого, что могло бы приблизить меня к этой цели. Я почувствовал необходимость пробудить в ней воспоминания о прошлых днях, людях и происшествиях, о которых она позабыла из-за недавних переживаний, и постарался направить разговор по нужному мне руслу.

— Я очень сожалею, что ничем не могу помочь вашему горю, — сказал я. — Мне остается от всего сердца посочувствовать вам. Родная мать не могла бы любить Анну сильнее, чем вы ее любили, и так жертвовать собой для нее, как делали это вы.

— В этом нет большой заслуги, сэр, — сказала миссис Клеменс. — Бедняжка и в самом деле была для меня как собственное мое дитя. Я нянчилась с ней, сэр, когда она была совсем малюткой. Это было нелегким делом. Я бы не привязалась к ней так, если б не шила ей первых платьиц, не учила ее ходить. Я всегда говорила, что она послана мне в утешение за то, что у меня самой не было детей. А теперь, когда ее нет, мне все вспоминаются старые времена, я не могу удержаться и все плачу, не могу удержаться, сэр!

Я подождал, чтобы дать миссис Клеменс время справиться со своим горем. Не мерцал ли свет правды, которого я так долго ждал, в воспоминаниях доброй женщины о ранних годах Анны, — такой слабый свет, мерцавший так далеко!

— Вы знали миссис Катерик еще до рождения Анны? — спросил я.

— Мы познакомились незадолго до этого, сэр, месяца за четыре. Мы очень часто виделись в ту пору, но никогда не были в близких отношениях.

Голос ее звучал теперь тверже; казалось, для нее было большим облегчением вернуться к смутным воспоминаниям прошлого, ибо это давало ей возможность позабыть хоть ненадолго о теперешнем ее глубоком горе.

— Вы с миссис Катерик были соседями? — спросил я, стараясь поощрять ее вопросами.

— В Старом Уэлмингаме? Значит, в Хемпшире есть два города под этим названием?

— Да, сэр, были в те дни — около двадцати трех лет назад. Позже за две мили от старого городка выстроили новый город, поближе к реке, а Старый Уэлмингам, который всегда был чем-то вроде деревни, совсем заглох со временем. Новый город стал называться просто Уэлмингам, только старая приходская церковь осталась приходской церковью и поныне. Она стоит совершенно одиноко, дома вокруг разрушены или сами развалились от ветхости. На моих глазах произошло много грустных перемен. Когда-то это было приятное, красивое местечко.

— Вы жили там, миссис Клеменс, до замужества?

— Нет, сэр, я из Норфолка, а мой муж из Гримсби, как я вам уже говорила. Он работал там подмастерьем. Но у него были друзья в Саутхемптоне, и он отправился туда и затеял там торговлю. Мелочную торговлю, сэр, но сумел скопить достаточно денег на скромную жизнь и обосновался в Старом Уэлмингаме. Мы с ним переехали туда, когда поженились. Мы оба были уже немолоды, но жили очень дружно — не так, как наши соседи, мистер Катерик с женой, когда через год или два после нас они переехали в Старый Уэлмингам.

— С Катериком, сэр, не с его женой. Мы оба не знали ее. Какой-то джентльмен помог Катерику получить место причетника в приходской церкви в Уэлмингаме. По этой причине он и переехал жить по соседству с нами. Он привез с собой молодую жену. Через некоторое время мы узнали, что она была горничной в одном семействе, проживавшем в Варнек-Холле, около Саутхемптона. Катерик долго добивался, чтобы она вышла за него, — такая она была высокомерная. Он делал ей предложение за предложением и наконец, убедившись, что она непреклонна, отчаялся и оставил ее в покое. И вдруг она сама предложила ему жениться на ней, по-видимому, просто из духа противоречия. Мой бедный муж всегда говорил, что вот тут-то и надо было ее проучить. Но Катерик был слишком влюблен в нее, он никогда ни в чем ей не препятствовал — ни до свадьбы, ни после. Он был горячим, увлекающимся человеком, сэр, иногда давал слишком большую волю своим чувствам и быстро терял голову. Будь на месте миссис Катерик другая женщина, лучше, чем она, он избаловал бы и ее. Не люблю я плохо отзываться о людях, но миссис Катерик была бессердечной женщиной, упрямая такая, всегда делала все по-своему, любила хорошо одеваться и чтоб ею восхищались, а мистеру Катерику платила неуважением и насмешками за его доброту и хорошее отношение. Когда они стали нашими соседями, мой муж, бывало, говорил, что они плохо кончат, и его слова сбылись. Не прожили они около нас и четырех месяцев, как страшный скандал произошел в их семейной жизни. Виноваты были оба, по-моему. Оба были виноваты.

— О нет, сэр! Я не говорю про Катерика — он, бедняга, был только жалости достоин. Я говорю про его жену и про…

— Про человека, из-за которого произошел скандал?

— Да, сэр. Такой образованный, воспитанный джентльмен, постыдился бы… Вы знаете его, сэр. И моя бедная милочка Анна знала его слишком хорошо…

Сердце мое забилось, мне показалось, что ключ от тайны уже в моих руках. Как плохо знал я тот лабиринт, по которому мне пришлось еще так долго блуждать!

— Сэр Персиваль жил тогда где-нибудь поблизости? — спросил я.

— Нет, сэр. Он был не здешний, чужой для всех нас. Отец его умер незадолго до этого в чужих краях. Помню, сэр Персиваль был в трауре. Он остановился в маленькой гостинице у реки, где останавливались другие джентльмены, приезжавшие к нам в городок на рыбалку… Когда он приехал, на него не обратили внимания, это было обычным делом — много джентльменов приезжало со всех концов страны, чтобы рыбачить на нашей реке.

— Да, сэр. Анна родилась в июне 1827 года, а он приехал, по-моему, в конце апреля или в начале мая.

— Чужой для всех? И миссис Катерик тоже не знала его, как и остальные?

— Так мы сначала думали, сэр. Но когда произошел скандал, никто уже не верил, что они не были раньше знакомы, что они чужие друг другу. Помню, будто вчера это было. Ночью Катерик бросил горсть песку в наше окошко и разбудил нас. Я услышала, как он стал просить мужа ради бога сойти вниз для разговора. Они долго разговаривали на крыльце. Когда мой муж вернулся наверх, он весь дрожал. Он сел на кровать и говорит мне: «Лиззи! Я всегда говорил, что эта женщина — скверная женщина, что она плохо кончит, и, боюсь, так оно и случилось. Катерик нашел у нее в комоде множество кружевных носовых платков, и два красивых кольца, и новые золотые часы с цепочкой. Только настоящая леди может такое носить, а его жена не хочет признаться, откуда у нее все это». — «Может, он считает ее воровкой?» — говорю я. «Нет, — говорит он, — как это ни скверно, но то, что она сделала, еще хуже! Ей негде было красть, да она и не стала бы, не такая она женщина. Хуже! Это подарки, Лиззи: на часах — ее собственные инициалы, и Катерик сам видел, как она шепталась и секретничала с этим джентльменом в трауре, с сэром Персивалем Глайдом. Молчите об этом. На сегодня я успокоил Катерика. Я сказал ему, чтоб он держал язык за зубами, но смотрел во все глаза да слушал день, два, пока не убедится». — «По-моему, вы оба ошибаетесь, — говорю я. — Чего ради миссис Катерик, живя тут в полном довольстве и почете, будет путаться с проезжим, с этим сэром Персивалем?» — «Э, да чужой ли он ей? — говорит мой муж. — Вы забыли, как Катерик на ней женился. Она сама пришла к нему, а раньше все говорила — нет да нет, когда он предлагал ей повенчаться. Не она первая, не она последняя из тех безнравственных женщин, что выходят замуж за честных, порядочных мужчин, которые их любят, чтобы скрыть свой позор. Боюсь, миссис Катерик такая же негодяйка, как и любая из них. Увидим, — говорит мой муж, — скоро увидим». Не прошло и двух дней, как мы увидели.

Миссис Клеменс замолчала на минуту. А я начал сомневаться, правильный ли это путь к разгадке, ведет ли он к моей цели. Разве могла эта обычная история о мужском вероломстве и о женской податливости быть ключом к тайне, которая, как страшный призрак, всю жизнь преследовала сэра Персиваля Глайда?

— Ну, так вот, сэр, Катерик послушался моего мужа и стал ждать, — продолжала миссис Клеменс. — Как я вам уже сказала, ждать пришлось недолго. На второй день он застал свою жену и сэра Персиваля вместе. Они шептались и любезничали в ризнице старой приходской церкви. По-моему, они, наверно, думали, что никому и в голову не придет искать их в ризнице, но, как бы там ни было, их застали на месте преступления. Сэр Персиваль, сконфуженный и взволнованный, оправдывался с таким виноватым видом, что бедный Катерик (я вам уже говорила, как быстро он терял голову) пришел в исступление и ударил сэра Персиваля. К сожалению, он был не ровня своему обидчику — тот избил его жесточайшим образом прежде, чем соседи, услышав ссору, сбежались, чтобы разнять их. Это случилось к вечеру, а к ночи, когда мой муж пошел к Катерику, того уже не было, и никто не знал, куда он девался. Ни одна живая душа в деревне не встречала его больше. Он слишком хорошо понял к тому времени, почему его жене пришлось выйти за него замуж, и слишком близко принял к сердцу свои позор и несчастье, особенно после того, как сэр Персиваль избил его. Приходский священник поместил объявление в газете и просил его вернуться, уверяя, что место осталось за ним и друзья его не покинут. Но Катерик был слишком гордым, как говорили одни, а по-моему, слишком несчастным, чтобы снова встретиться с теми, кто знал его и был свидетелем его позора. Он написал моему мужу, когда уезжал из Англии, и написал еще раз из Америки, где хорошо устроился. Насколько мне известно, он все еще живет там, но, по всей вероятности, никто из нас, а тем более его безнравственная жена, никогда не увидит его больше на родине.

— А что было потом с сэром Персивалем Глайдом? — спросил я. — Он остался в Уэлмингаме?

— Нет, сэр. Все были возмущены его поведением — он это понимал. В ту же ночь, как произошел скандал, он, по слухам, поспорил о чем-то с миссис Катерик и на следующее утро уехал.

— А миссис Катерик? Она, конечно, не осталась жить там, где все знали об этом скандале.

— Осталась, сэр. Она была такой бессердечной и бесчувственной, что ни во что не ставила мнение своих соседей. Она объявила всем, начиная со священника, что стала жертвой страшной ошибки и что никакие злостные сплетники не заставят ее уехать, ибо она ни в чем не виновата. В мое время она продолжала жить в Старом Уэлмингаме, а когда я уехала и начали строить новый город и люди побогаче переселились туда, она тоже переехала, как будто решила жить среди них и мозолить им глаза до самого конца. Там она и сейчас, там она и останется до последнего издыхания, не считаясь ни с кем.

— Но на какие средства она жила все эти годы? — спросил я. — Муж ее был в состоянии помогать ей и делал это?

— Он мог и готов был помогать ей, — сказала миссис Клеменс. — Во втором письме к моему мужу он написал, что раз она носит его фамилию и живет в его доме, он не допустит, какой бы скверной она ни была, чтобы она умерла с голоду на улице, как нищая. Он написал, что в состоянии выплачивать ей небольшое ежемесячное пособие — она может получать его в банке в Лондоне.

— Ни копейки, сэр. Она сказала, что не желает ничем одалживаться Катерику и, проживи она сотни лет, не примет от него ни копеечки. И она сдержала свое слово. Когда мой дорогой муж умер, письмо Катерика попало мне в руки, и я сказала ей, чтобы она дала мне знать, когда будет в нужде. «Вся Англия будет знать, что я в нужде, — сказала она, — прежде чем я скажу об этом Катерику или его друзьям. Вот вам мой ответ, и, если вы будете ему писать, так и напишите!»

— Если и были, то очень небольшие, сэр. Говорили, и боюсь, что это было правдой, будто средства к существованию она получала от сэра Персиваля Глайда.

Услышав это, я задумался. Мне было ясно, что все это пока что не имело прямого или косвенного отношения к раскрытию тайны и что мои розыски снова привели меня к очевидной и обескураживающей неудаче.

И все же, по сути дела, в рассказе миссис Клеменс было одно несоответствие. Я не мог принять на веру всю эту историю целиком — за этим несоответствием явно стояло что-то скрытое и подозрительное.

Мне было непонятно, почему обесчещенная жена причетника продолжала добровольно жить там, где все кругом знали о ее бесчестье. Меня не удовлетворяло заявление самой миссис Катерик, что этим самым она якобы желала доказать свою невиновность. Мне казалось более естественным и более вероятным, что она не столь независима в своих поступках, как хотела показать это. В таком случае, в чьей власти было заставить ее остаться в Старом Уэлмингаме? Несомненно, во власти человека, снабжавшего ее средствами к существованию. Она отказалась от помощи своего мужа, у нее не было собственных денег, она была одинокой, обесчещенной женщиной — откуда она могла получать помощь, как не от сэра Персиваля Глайда?

Рассуждая таким образом и все время не упуская из виду тот несомненный факт, что тайна сэра Персиваля была хорошо известна миссис Катерик, мне стало совершенно ясно, что оставить миссис Катерик на постоянное жительство в Уэлмингаме было полностью в интересах сэра Персиваля, ибо в силу происшедшего скандала там с ней никто не общался, она жила обособленно от всех и не могла бы никому проболтаться в минуту откровенности. Но в чем заключалась тайна, которую так тщательно скрывали? Разумеется, не в позорной связи сэра Персиваля с обесчещенной миссис Катерик, так как об этом знали все вокруг, и не в подозрении, что он был отцом Анны, ибо именно в Уэлмингаме неизбежно должны были это подозревать. Если бы я принял на веру все, чему верили другие в этой истории, и пришел бы к тому же поверхностному выводу, как миссис Клеменс и ее соседи, то где во всем этом был хоть малейший намек на общую тайну сэра Персиваля и миссис Катерик, которую они тщательно старались спрятать от всех с той самой поры и до сего времени?

И все же именно в этих встречах украдкой, в этих перешептываниях жены причетника с «джентльменом в трауре» несомненно был ключ к разгадке.

Может быть, по существу дело заключалось в чем-то совершенно ином, нежели это казалось с первого взгляда? Может быть, миссис Катерик говорила правду, утверждая, что она стала жертвой недоразумения? Может быть, между нею и сэром Персивалем существовала связь совершенно иного рода, чем та, которую заподозрили окружающие, и сэру Персивалю было выгодно поддерживать одно подозрение, чтобы отвести от себя другое, гораздо более серьезное?

Если б я мог найти ответ на эти вопросы, я сделал бы первые шаги к разгадке тайны, глубоко скрытой за довольно обычной историей, только что мной услышанной.

Я задал вопрос с целью выяснить, уверен ли был сам мистер Катерик в измене своей жены. Ответ миссис Клеменс не оставлял сомнения в этом. Будучи еще не замужем, миссис Катерик скомпрометировала себя с каким-то неизвестным человеком и вышла замуж, чтобы скрыть свой позор. Путем сопоставления дат было совершенно ясно, что мистер Катерик не был отцом ее дочери Анны, хотя Анна и носила его фамилию.

Гораздо труднее было рассеять возникавшее теперь сомнение: можно ли с уверенностью считать сэра Персиваля Глайда отцом Анны Катерик?

Сделать это было возможно, только выяснив, похожи они друг на друга или нет.

— Вы, наверно, часто видели сэра Персиваля, когда он бывал в вашей деревне? — сказал я.

— Да, сэр, очень часто, — отвечала миссис Клеменс.

— Она и на мать была совсем не похожа. Миссис Катерик была темноволосая, с полным лицом.

Не похожа ни на мать, ни на предполагаемого отца. Я знал, что нельзя всецело полагаться на личное сходство, однако, с другой стороны, начисто отрицать его значение тоже было неразумным. Что из прошлого сэра Персиваля Глайда или миссис Катерик до их появления в Старом Уэлмингаме могло бы пролить свет на этот вопрос? Я имел это в виду и спросил миссис Клеменс.

— Когда сэр Персиваль появился у вас в деревне, — сказал я, — вы не знаете, откуда он тогда приехал?

— Нет, сэр. Кто говорил — из Блекуотер-Парка, кто говорил — из Шотландии, но никто по-настоящему не знал.

— А миссис Катерик до своего замужества жила в Варнек-Холле?

— Вы случайно не знаете, кому в то время принадлежал Варнек-Холл?

— А не приходилось ли вам слышать от мистера Катерика или еще от кого-нибудь, был ли сэр Персиваль знаком с майором Донторном, бывал ли он в Варнек-Холле или где-нибудь по соседству?