Владычица магии. Книга 1я. 17 страница

Девочка шагнула к ним, но топь под ногами ее заколыхалась, и она в панике застыла на месте.

— Стой спокойно, — мягко посоветовала Моргейна. — Здесь дно ненадежное. Я знаю тропу, сейчас я тебя выведу, милая.

Моргейна шагнула вперед, протягивая руку, но Ланселет, опередив ее, подхватил девочку на руки, перенес на твердую почву и поставил на землю.

— У тебя башмаки промокли, — промолвил он. В обуви незнакомки и впрямь хлюпала вода. — Ты сними их, они быстро высохнут.

Девочка потрясенно глядела на него, от изумления она даже плакать перестала.

— Ты ужасно сильный. Даже мой отец не такой могучий, как ты. И, кажется мне, я тебя где-то видела. Или нет?

— Не знаю, — отозвался Ланселет. — А кто ты? И кто твой отец?

— Мой отец — король Леодегранс, — отвечала девочка, — а здесь я в монастырской школе… — Голос ее снова задрожал. — Где это? Я не вижу ни стен, ни церкви…

— Не плачь, — промолвила Моргейна, выступая вперед, и девочка испуганно отпрянула.

— Ты — из народа фэйри? У тебя на лбу синий знак… — Незнакомка вновь перекрестилась. — Нет, — проговорила она с сомнением, — демонессой ты быть никак не можешь, ты не развеиваешься, когда я осеняю себя крестным знамением, а сестры говорят, против креста ни один демон не устоит… но ты маленькая и безобразная, как фэйри…

— Конечно же, никто из нас не демон, — решительно объявил Ланселет, — и, думается мне, мы сумеем отыскать для тебя дорогу обратно в монастырь. — Сердце у Моргейны упало: она видела, что юноша смотрит на незнакомку так, как еще несколько минут назад смотрел на нее: с любовью, желанием, едва ли не благоговейно. — Мы ведь сможем помочь ей, правда? — с надеждой спросил он, обернувшись к своей спутнице. И Моргейна увидела себя словно со стороны — такой, как она, надо думать, выглядит в глазах Ланселета и золотоволосой незнакомки: низкорослая, смуглая, с варварским синим знаком на лбу, рубашка забрызгана до колен, руки бесстыдно оголены, ноги грязные, волосы растрепаны. «Маленькая и безобразная, как фэйри. Моргейна Волшебница…» Так дразнили ее с детства. На Моргейну накатил приступ ненависти к себе самой: собственное хрупкое, смуглое тело, полуобнаженные руки и ноги, забрызганная грязью оленья кожа в этот миг внушали ей неизбывное отвращение. Девушка сорвала с куста влажную юбку, поспешно надела ее, вдруг устыдившись своей наготы, и кое-как натянула поверх тунику. На мгновение, ощутив на себе взгляд Ланселета, Моргейна почувствовала, что и он тоже находит ее безобразной, чужеродной дикаркой; а вот это утонченное златовласое создание принадлежит его миру!

Ланселет выступил вперед, ласково взял незнакомку за руку, почтительно ей поклонился:

— Пойдем, мы покажем тебе дорогу назад.

— Да, — отрешенно повторила Моргейна. — Я покажу дорогу. Следуйте за мной да не отставайте, ибо почва тут ненадежная; завязнете в трясине — так потом вовеки не выберетесь. — Мгновение, ослепленная бешенством, она испытывала искушение завести обоих в непроходимые топи — ей это нетрудно, все здешние тропы она знает — и там бросить, пусть себе тонут или до скончания жизни блуждают в туманах.

— Как тебя зовут? — полюбопытствовал Ланселет.

— Гвенвифар, — отозвалась светлокудрая девочка, и Ланселет пробормотал про себя:

— Что за прелестное имя, прямо под стать владелице.

Моргейна испытала приступ ненависти такой жгучей, что еще бы секунда, и она потеряла бы сознание. И одновременно в этот опаляющий миг ей вдруг отчаянно захотелось умереть. Все краски дня внезапно погасли, растворились в туманах и топях и среди унылых тростников. А вместе с ними — и все ее счастье.

— Идем, — повторила она бесстрастно. — Я покажу дорогу.

Развернувшись, Моргейна услышала, как они двое смеются за ее спиной, и сквозь свинцовую волну ненависти пробилась мысль: не над ней ли они потешаются? В ушах ее звенел детский голосок Гвенвифар:

— Но ты-то не из этого кошмарного места, правда? Ты на фэйри не похож, ты не маленький и не безобразный.

Нет, думала про себя Моргейна, конечно же, нет, Ланселет так хорош собой, а она… маленькая и страхолюдная. Эти слова выжигали ей сердце, девушка забыла, что как две капли воды похожа на Вивиану, а в ее глазах Вивиана прекрасна. А, опять Ланселет: «Нет-нет, мне ужасно хотелось бы пойти с тобой… честное слово, хотелось бы… но я обещал нынче вечером отужинать с одним родственником, а моя мать и без того мною недовольна, не хватает еще, чтобы и пожилой господин тоже рассердился. Нет же, я не с Авалона…» А потом, спустя минуту: «Нет, она… ну, вроде как кузина моей матери или что-то в этом духе, мы знали друг друга еще детьми, вот и все». Вот теперь Моргейна знала доподлинно: речь идет о ней. Как же быстро все, что произошло между ними, свелось к отдаленному семейному родству! Отчаянно сдерживая слезы, от которых стеснилось в горле, зная, что, расплакавшись, она покажется этим двоим еще более безобразной, Моргейна ступила на твердую почву.

— Твой монастырь вон там, Гвенвифар. Смотри, не сходи с тропы, а то опять заблудишься в туманах.

Только теперь Моргейна разглядела, что девчонка держится за руку Ланселета. Тот с явной неохотой выпустил ее ладошку.

— Спасибо тебе, о, спасибо! — воскликнула девочка.

— Благодарить нужно Моргейну, — возразил Ланселет. — Это она знает все тропы, ведущие к Авалону и назад.

Девочка застенчиво искоса глянула на свою провожатую — и учтиво присела:

— Спасибо, госпожа Моргейна.

Моргейна глубоко вдохнула, вновь запахнувшись в незримый плащ жрицы — чары, что могла вызывать по своей воле; невзирая на грязную, изорванную одежду, босые ноги, мокрые волосы, что рассыпались по плечам, спутавшись в колтуны, она вдруг явилась взгляду высокой и статной, исполненной грозного величия. Она холодно подняла руку в благословляющем жесте, молча развернулась и жестом же приказала Ланселету следовать за собою. Даже не видя, Моргейна знала, что в глазах девочки вновь отразились благоговение и страх. Она безмолвно двинулась прочь — бесшумной скользящей поступью жрицы Авалона. Ланселет неохотно побрел вслед за нею.

Спустя мгновение Моргейна оглянулась, но туманы уже соткались в непроницаемую завесу, и девочка исчезла.

— Как ты это делаешь, Моргейна? — потрясение осведомился Ланселет.

— Что «это»? — отозвалась она.

— Ты вдруг показалась такой… такой… похожей на мою мать. Статная, отчужденная, надменная и… не вполне настоящая. Точно демонесса. Бедную девочку насмерть перепугала, зачем, право?

Моргейна прикусила язык, сдерживая внезапно нахлынувшую ярость.

— Кузен, я такова, какова есть, — холодно и загадочно ответствовала она и, развернувшись, стремительно зашагала по тропе впереди него. Девушка устала, озябла, ее тошнило от отвращения, ей отчаянно хотелось остаться наедине с собою в Доме дев. Ланселет, похоже, далеко отстал, но теперь ей было все равно. Отсюда он и сам дорогу найдет.

Глава 13

Весной следующего года, в грозу, — на исходе зимы бури с дождем не редкость, — однажды поздно ночью на Авалон прибыл мерлин. Владычица изумленно выслушала известие.

— В подобную ночь лягушки и те тонут, — промолвила она. — Что привело его в такую непогоду?

— Не знаю, Владычица, — ответствовал молодой ученик друидов, доставивший весть. — Он даже за ладьей не послал, но прошел сам по сокрытым тропам, и говорит, что должен увидеться с тобой сегодня же ночью, до того как ты ляжешь спать. Я прислал ему сухую одежду — его собственная была в жутком состоянии, как ты можешь вообразить. Я бы вина и еды ему тоже принес, да только он говорит, что, возможно, поужинает с тобой.

— Передай, что его ждет радушный прием, — промолвила Вивиана, старательно добиваясь того, чтобы голос звучал бесстрастно, — она превосходно освоила искусство скрывать свои мысли, — но как только юноша исчез, позволила себе изумленно нахмуриться.

Она позвала прислужниц и велела принести ей не обычный скудный ужин, но снедь и вино для мерлина и заново развести огонь.

Спустя какое-то время за дверью послышались его шаги, войдя, гость направился прямиком к огню. Ныне Талиесин был согбен годами, волосы и борода его совсем побелели, в зеленом облачении ученика барда он смотрелся несколько нелепо — платье оказалось ему слишком коротко, так что из-под нижнего края торчали костлявые лодыжки. Вивиана усадила старика у огня — он все еще дрожал — и поставила рядом с ним блюдо с едой и чашу с вином — доброе яблочное вино с самого Авалона в чеканной серебряной чаше.

Сама она присела рядом на низкий табурет и, глядя, как гость ест, тоже подкрепилась хлебом и сушеными фруктами. Когда же мерлин отодвинул блюдо и пригубил вина, она промолвила:

— Теперь расскажи мне все, отец.

Старик улыбнулся собеседнице.

— Вот уж не ждал услышать от тебя такое обращение, Вивиана. Или ты думаешь, что я, впав в старческое слабоумие, принял духовный сан?

Владычица покачала головой.

— Нет, — промолвила она, — но ты был возлюбленным моей матери, которая носила титул Владычицы до меня, и ты стал отцом двух моих сестер. Вместе служили мы Богине и Авалону столько лет, что мне уж и не счесть, и, как знать, может, нынче ночью я тоскую по утешению отцовского голоса… сама не знаю. Нынче ночью я чувствую себя совсем старой, оте… Талиесин. А что, по-твоему, я слишком стара, чтобы быть тебе дочерью?

Старый друид улыбнулся:

— Что ты, Вивиана. Над тобою время не властно. Я знаю, сколько тебе лет, но ты и по сей день для меня — лишь девочка. Даже теперь ты могла бы избрать столько возлюбленных, сколько пожелала бы, захоти ты только.

Вивиана досадливо отмахнулась.

— Будь уверен, за всю свою жизнь я не встречала мужчины, что значил бы для меня больше, нежели необходимость, или долг, или удовольствие одной ночи, — промолвила она. — И только раз, сдается мне, я столкнулась с мужчиной, почти равным мне по силе, — не считая тебя, конечно. — Владычица рассмеялась. — Хотя, будь я десятью годами моложе… как, по-твоему, смотрелась бы я на троне рядом с королем. А сын мой годится на роль наследника?

— Не думаю, что Галахад — или как он там себя теперь называет? Ланселет, кажется? — не думаю, что он — из того материала, из которого делаются короли. Он — мечтатель, тростинка, колеблемая ветром.

— Но если бы отцом его стал Утер Пендрагон…

Талиесин покачал головой:

— Он — из тех, кто идет следом, Вивиана, он — не вождь.

— Именно так. В силу того, что он рос при дворе Бана как бастард. А вот будь он воспитан как королевский сын…

— И кто бы правил Авалоном все эти годы, избери ты корону запредельных христианских земель?

— Если бы я правила там рядом с Утером, эти земли не были бы христианскими. Я надеялась, Игрейна получит над ним достаточную власть, чтобы воспользоваться ею ради Авалона…

Мерлин покачал головой.

— Без толку горевать о прошлогоднем снеге, Вивиана. Я ведь об Утере и приехал поговорить. Он умирает.

Владычица вскинула голову и во все глаза уставилась на собеседника.

— Итак, время пришло. — Сердце ее учащенно забилось. — Но он слишком молод, чтобы умереть…

— Он водит в битву своих воинов, в то время как правитель более мудрый в его годы предоставил бы это своим полководцам; он был ранен, началась лихорадка. Я предложил свои услуги целителя, но Игрейна воспротивилась, и священники — тоже. Впрочем, мне все равно ничего бы не удалось сделать: час Утера пробил. Я прочел это в его глазах.

— А какова Игрейна в роли королевы?

— Такова, как можно было предвидеть, — отозвался старый друид. — Она красива, исполнена достоинства и благочестия, непрестанно носит траур по умершим детям. На день всех святых она родила еще одного сына, он прожил лишь четыре дня. А замковый капеллан убедил королеву, что это — кара за ее грехи. С тех пор как Игрейна вышла замуж за Утера, ее не коснулась и тень злословия — если не считать того, что ее первый ребенок родился раньше срока. Но и этого хватило. Я спросил Игрейну, что станется с нею после смерти Утера, и, всласть выплакавшись по этому поводу, она сказала, что удалится в монастырь. Я предложил ей приют на Авалоне, где живет ее дочь, но Игрейна объявила, что христианской королеве сие не подобает.

Улыбка Вивианы посуровела.

— Вот уж не думала услышать такое от Игрейны.

— Вивиана, не след винить ее даже в мыслях за то, что содеяла ты сама. Авалон изгнал ее, когда она отчаянно нуждалась в Острове, станешь ли ты осуждать девочку за то, что она обрела утешение в вере более простой, чем наша?

— Не сомневаюсь, что ты прав… ты — единственный человек во всей Британии, способный назвать королеву девочкой!

— В моих глазах, Вивиана, даже ты порою кажешься маленькой девочкой — той самой малышкой, что взбиралась, бывало, ко мне на колени и трогала струны арфы.

— А ныне я почти и не играю. С годами пальцы мои утратили гибкость, — посетовала Владычица.

Мерлин покачал головой.

— Нет-нет, милая, — возразил он, демонстрируя свои собственные, исхудавшие, шишковатые старые пальцы. — В сравнении вот с ними твои руки молоды, однако я всякий день беседую ими со своей арфой, да и ты могла бы. Просто ты предпочла держать в руках власть — а не песню.

— А что бы сталось с Британией, сделай я иной выбор? — вспыхнула Владычица.

— Вивиана, — промолвил мерлин, посуровев, — я тебя не упрекал, я всего лишь сказал то, что есть.

Владычица вздохнула и подперла рукою голову.

— Права была я, говоря, что нынче ночью мне нужен отец. Итак, оно пришло, настало то, чего мы страшились и к чему мы стремились все эти годы. Так что Утеров сын, отец мой? Он готов?

— Он должен быть готов, — отвечал мерлин. — Утер не доживет до середины лета. К нему уже слетаются вороны, пожиратели падали — точно так же, как некогда к смертному одру Амброзия. А что до мальчика… ты его видела?

— Иногда я мельком вижу его образ в магическом зеркале, — отозвалась Вивиана. — На вид он здоров и силен, но это ничего ровным счетом мне не говорит, кроме разве того, что он сможет выглядеть как король, когда пробьет его срок. А ты его навещал, верно?

— По воле Утера я то и дело ездил поглядеть, как он растет. Я позаботился о том, чтобы у мальчика были те же книги на латыни и греческом, по которым твой сын так хорошо выучился стратегии и военному делу. Экторий — римлянин до мозга костей, и победы Цезаря и подвиги Александра — часть его души. Он — образованный человек и обоих своих сыновей готовит для войны. Юный Кай в прошлом году прошел боевое крещение; Артур злился, что его не взяли, но он — послушный сын Экторию и поступает как велено.

— Если он настолько римлянин, согласится ли Артур стать подданным Авалона? — спросила Вивиана. — Ибо, как ты помнишь, ему должно править и Племенами, и народом пиктов.

— Я позаботился и об этом, — отозвался мерлин, — я свел его с маленьким народом, говоря, что это — союзники Утеровых воинов в войне за наш остров. С ними он обучился стрелять кремневыми стрелами, бесшумно пробираться сквозь вереск и болота, и… — Мерлин помолчал и со значением произнес:

— Он умеет выслеживать оленей и не боится оказаться среди них.

Вивиана на мгновение прикрыла глаза.

— Он совсем юн…

— В вожди для своих воинов Богиня неизменно выбирает самого юного и могучего, — возразил Талиесин.

Вивиана склонила голову.

— Да будет так, — промолвила она. — Он пройдет испытание. Привези его сюда, если сумеешь, прежде чем Утер умрет.

— Сюда? — Мерлин покачал головой. — Не раньше, чем испытание завершится. Только тогда мы сможем показать ему дорогу на Авалон и два королевства, над которыми ему предстоит править.

И снова Вивиана склонила голову.

— Значит, на Драконий остров.

— Древний поединок, да? Утера на коронации так не испытывали…

— Утер был воином, этого ему оказалось достаточно, чтобы стать повелителем дракона, — промолвила Вивиана. — Этот мальчик юн и крови еще не пролил. Его должно испытать и признать достойным.

— А если он потерпит поражение…

Вивиана стиснула зубы.

— Он не должен потерпеть поражение!

Талиесин выждал, пока Владычица вновь не встретилась с ним взглядом, и повторил:

— А если он потерпит поражение…

— Вне всякого сомнения, если это случится, то Лот вполне готов, — вздохнула Вивиана.

— Надо было тебе забрать одного из сыновей Моргаузы и воспитать его здесь, на Авалоне, — посетовал мерлин. — Вот Гавейна, например. Вспыльчивый, задиристый — бык там, где Утеров мальчик — олень. Но в Гавейне есть задатки короля, сдается мне, и он тоже рожден Богиней; Моргауза — дочь твоей матери, и в ее сыновьях течет королевская кровь.

— Я не доверяю Лоту, — проговорила Владычица, — а Моргаузе доверяю еще меньше.

— Однако у Лота есть родичи на севере, и, сдается мне, Племена его примут…

— Но те, кто держится Рима, — никогда, — возразила Владычица, — и тогда Британия распадется на два непрестанно враждующих королевства, и ни у одного недостанет сил сдержать саксов и диких северян. Нет. Это должен быть сын Утера, ему нельзя проиграть!

— Это уж как угодно Богине, — сурово произнес мерлин. — Смотри, не принимай собственные желания за ее волю.

Вивиана закрыла лицо руками.

— Если он проиграет… если потерпит поражение, значит, все было ни к чему, — яростно воскликнула она. — … Все, что я сделала с Игрейной, все зло, что я причинила тем, кого люблю. Отец, ты прозреваешь, что он погибнет?

Старик покачал седовласой головой. В голосе его звучало сострадание.

— Богиня не явила мне свою волю, — промолвил он, — и кто, как не ты, провидела, что этот мальчик обретет силу и власть над всей Британией? Я предостерегаю тебя против гордыни, Вивиана, — ты думаешь, будто знаешь, как лучше для всех живущих, для каждого из мужей и жен. Ты хорошо правила Авалоном…

— Но я стара, — проговорила она, поднимая голову и читая в глазах мерлина жалость и сочувствие. — И однажды, вскорости…

Мерлин склонил голову, и он тоже покорялся тому же закону.

— Когда час пробьет, ты поймешь; но время еще не пришло, Вивиана.

— Нет, — промолвила она, борясь с внезапно накатившим отчаянием, — последнее время такие приступы случались то и дело, лихорадя тело и терзая разум. — Когда час пробьет, когда я не смогу больше видеть, что ждет впереди, вот тогда я пойму, что пора передать правление над Авалоном другой жрице. Моргейна еще слишком молода, а Врана, которую я люблю всем сердцем, принесла обет молчания, став голосом Богини. Время еще не пришло, но если придет слишком рано…

— Когда бы оно ни пришло, Вивиана, все случится в должный срок, — отозвался мерлин. Он встал, высокий и статный, однако на ногах он держался нетвердо; Вивиана видела, как тяжко опирается он на посох.

— Значит, я привезу мальчика на Драконий остров в весеннюю оттепель, и мы увидим, готов ли он стать королем. И тогда ты вручишь ему меч и чашу в знак нерушимой связи между Авалоном и внешним миром.

— По меньшей мере меч, — отозвалась Вивиана. — Что до чаши… я не знаю.

Мерлин склонил голову.

— Здесь я полагаюсь на твою мудрость. Ты, а не я, глас Богини. Однако для него Богиней станешь не ты…

Вивиана покачала головой.

— Он встретит Мать, когда одержит победу, — проговорила она, — и из ее рук примет меч победы. Но сперва он должен доказать, что достоин, сперва ему надо встретиться с Девой-Охотницей… — По лицу ее скользнула тень улыбки. — И что бы уж ни произошло после, — промолвила она, — мы не станем полагаться на случай, как с Утером и Игрейной. Нам нужна королевская кровь, к чему бы уж это в итоге ни привело.

Мерлин давно ушел, а Вивиана все сидела, следя за картинами в пламени, рассматривая лишь прошлое и не пытаясь заглянуть сквозь туманы времени в будущее.

И она тоже много лет назад — столько, что сейчас уже и не сочтешь, — отдала свою девственность Увенчанному Рогами Богу, Великому Охотнику, Владыке спирального танца жизни. О девственнице, что сыграет ту же роль в предстоящей церемонии коронования, Вивиана даже не задумывалась, мысли ее блуждали в прошлом, возвращаясь к тем временам, когда она выступала Богиней в Великом Браке.

… Для нее это всегда было не больше чем долгом, иногда отрадным, иногда неприятным, но всегда — навязанным, всегда — под властью Великой Матери, что распоряжалась ее жизнью с тех самых пор, как Вивиана впервые попала на Остров. И внезапно Владычица позавидовала Игрейне, и некая беспристрастная часть ее сознания не преминула удивиться: с какой стати завидовать женщине, потерявшей всех своих детей, что либо умерли, либо воспитываются вдали от нее, а теперь вот ей суждено овдоветь и окончить жизнь за монастырскими стенами.

«А завидую я той любви, что она изведала… Дочерей у меня нет, сыновья мои мне чужие и даже в чем-то враждебны… Я никогда не любила, — размышляла Вивиана. — Равно как и не знала, что это такое — быть любимой. Страх, благоговение, почтение… все это мне дано. Но любовь — никогда. И порою мне кажется, я все бы отдала за один лишь взгляд вроде того, каким Утер смотрел на Игрейну в день свадьбы».

Она удрученно вздохнула и повторила себе под нос слова мерлина: «Ну что ж, без толку горевать о прошлогоднем снеге». Вивиана подняла голову, и к ней тут же бесшумно подоспела прислужница.

— Владычица?

— Приведи ко мне… нет, — внезапно передумала она; пусть девочка спит. «Это не правда, что я никогда не любила и не знала любви. Я люблю Моргейну превыше меры, и Моргейна любит меня».

А вот теперь и этому суждено закончиться. Ну что ж, все в воле Богини.

Глава 14

К западу от Авалона бледным светом сиял осколок новой луны. Моргейна медленно поднималась все выше; ее босые ноги ступали по извилистой тропе. Распущенные волосы рассыпались по плечам, из одежды на ней было только платье без пояса. Моргейна знала, что за ней безмолвно наблюдают стражи и жрицы, чтобы кто-нибудь чужой ненароком не нарушил ее молчания кощунственным словом. Под темной завесой волос веки ее были опущены. Она безошибочно шагала по тропе, в зрении не нуждаясь. Рядом беззвучно шла Врана, тоже босиком, не подпоясанная, распущенные волосы падали на лицо.

Все выше и выше поднимались они в сгущающихся сумерках, несколько звезд светло сияли на темно-синем куполе у них над головой. Кольцо камней тускло темнело в полумраке, внутри них дрожала одна-единственная бледная искорка — не костер, нет; блуждающий огонь, ведьмино пламя мерцало в магическом кругу.

В последнем отблеске заходящей луны, что отразился на мгновение в мерцающем Озере под холмом, к ним приблизилась безмолвная дева-жрица, совсем юная девочка, одетая в платье из некрашеной шерсти, ее коротко остриженные волосы казались клочками тьмы. Она протянула Моргейне чашу, та приняла подношение, молча отпила и передала чашу Вране, что осушила ее до капли. В угасающем свете дрожал золотой и серебряный свет. Из незримых рук Моргейна приняла огромный меч с рукоятью в форме креста, слегка задохнувшись от неожиданности: клинок оказался на диво тяжелым. Босиком, не замечая, что замерзла, она обошла изнутри кольцо камней. Позади нее Врана взяла длинное копье и вонзила его в самое сердце ведьминого пламени. Вспыхнул прицепленый к копью клочок пакли, и Врана понесла копье вслед за Моргейной; вместе, след в след, описали они круг; тусклый штрих бледного ведьминого пламени расчертил полумрак. Вернувшись к центру, где слабо брезжил бледный свет, они увидели лицо Вивианы: вне времени, вне возраста, развоплощенный образ висел в воздухе — сияющий лик самой Богини. И хотя Моргейна знала, что такой эффект производит фосфоресцирующее вещество на фоне темноты круга и темных одежд — им натирают щеки и лоб, — при этом зрелище у девушки неизменно перехватывало дыхание.

Лишенные тела, светящиеся руки вложили что-то в ладони Моргейны, а затем и Враны. Моргейна раскусила нечто твердое и горькое, борясь с тошнотой, заставила себя сглотнуть. Все звуки смолкли. Во тьме сияли глаза, но лиц не было видно. Девушке казалось, будто она стоит в толпе, по сравнению с которой ничтожным покажется скопление народа, заполоняющее вершину Холма, но ни единого лица распознать она не могла. Даже лик Вивианы сгинул во тьме. Она чувствовала тепло тела Враны — здесь, совсем рядом, хотя девушки и не соприкасались. Она попыталась успокоить мысли посредством созерцания, погрузившись в вышколенное безмолвие, не зная, зачем ее сюда привели.

Время шло, на темнеющем небе звезды разгорались все ярче. «Время идет на Авалоне иначе или, может быть, не существует вовсе», — думала про себя Моргейна. Сколько раз ночами за долгие годы поднималась она по спиральным тропам на вершину Холма, дабы постигать таинства времени и пространства в кольце стоячих камней. Однако нынешняя ночь казалась темнее, загадочнее, более обремененной таинством, никогда прежде не избирали ее из числа прочих жриц на роль главной участницы обряда. Моргейна знала: то, чем ее накормили, — это «магическая снедь», трава, обостряющая Зрение, но от понимания величие момента отнюдь не развеивалось.

Спустя какое-то время мрак окончательно сгустился; в сознании девушки возникли образы, небольшие цветные картинки, видимые точно на далеком расстоянии. Она увидела стадо бегущих оленей. Увидела, как некогда наяву, что на землю пала великая тьма, и солнце погасло, и подул ледяной ветер; тогда Моргейна испугалась, что настал конец света, но старшие жрицы растолковали ей, собравшись во дворе, что Лунный Бог затеняет яркое сияние Богини; и девушка радостно выбежала вместе с толпой женщин, что криками и воплями пытались прогнать Бога прочь. Позже ей объяснили движение луны и солнца, и почему то и дело одно из светил закрывает поверхность другого; и что таковы законы природы, а верования простецов насчет лика Богов — не более чем символы; эти люди, на нынешней ступени развития, нуждаются в них, чтобы осознать великие истины. Со временем все мужи и жены постигнут сокрытую суть этих истин, но сейчас им это не нужно.

Моргейна наблюдала за происходящим внутренним Зрением, как некогда наяву, и опять и опять вокруг огромного кольца камней сменялись времена года; она видела рождение, оплодотворяющую силу и наконец смерть Бога; видела великие шествия, поднимающиеся вверх по витой тропе к дубовой роще, что росла на том самом месте, где ныне высился круг камней… время обрело прозрачность и утратило смысл; вот пришел маленький раскрашенный народец, и вступил в пору зрелости, и был истреблен; а потом пришли Племена, а за ними — римляне, и высокие чужаки с берегов Галлии, а за ними… время сгинуло, она видела лишь движение народов и стремительный рост мира; наполз ледник, и отступил, и наполз снова; она видела огромные храмы Атлантиды, ныне погребенные навечно под толщей океанских вод, видела, как возникают и утверждаются новые миры… а в безмолвии, за пределами ночи, кружили и мерцали огромные звезды…

Позади нее раздался нездешний жалобный крик, и девушка похолодела. Это кричала Врана, Врана, чьего голоса Моргейна не слышала никогда; Врана, что однажды, когда они вместе прислуживали в Храме, подхватила едва не опрокинувшийся светильник и обварилась кипящим маслом и, пока ей перевязывали ожоги, обеими руками закрывала себе рот, сдерживая стоны боли, чтобы не нарушить обета, — ведь она отдала свой голос Богине. Эти шрамы останутся с ней до самой смерти, однажды, глядя на Врану, Моргейна подумала: «Принесенный мною обет — сущий пустяк в сравнении с этим, и все же я едва не нарушила его ради смуглого сладкоголосого красавца».

Но теперь, в безлунной ночи, Врана кричала пронзительным, жутким криком, точно роженица. Три раза вознесся над Холмом душераздирающий вопль, и Моргейна вновь задрожала, зная, что даже священники на том, втором, острове, что является двойником их собственного, верно, проснулись в своих уединенных кельях и перекрестились, заслышав исступленный, прокатившийся между мирами крик.