После смертного приговора. Из-за малого срока, который мне осталось жить, афиняне, те­перь пойдет о вас дурная слава, и люди, склонные поносить наш город

А теперь, афиняне, мне хочется предсказать будущее вам, осу­дившим меня. Ведь для меня уже настало то время, когда люди бывают особенно способны к прорицаниям, — тогда, когда им предстоит умереть. И вот я утверждаю, афиняне, меня умертвив­шие, что тотчас за моей смертью постигнет вас кара тяжелее, клянусь Зевсом, той смерти, которой вы меня покарали. Сейчас, со­вершив это, вы думали избавиться от необходимости давать отчет о своей жизни, а случится с вами, говорю я, обратное: больше по­явится у вас обличителей — я до сих пор их сдерживал. Они бу­дут тем тягостнее, чем они моложе, и вы будете еще больше него­довать. В самом деле, если вы думаете, что, умерщвляя людей, вы заставите их не порицать вас за то, что вы живете неправильно, то вы заблуждаетесь. Такой способ самозащиты и не вполне на­дежен, и не хорош, а вот вам способ и самый хороший, и самый легкий: не затыкать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше. Предсказав это вам, тем, кто меня осудил, я покидаю вас.

А с теми, кто голосовал за мое оправдание, я бы охотно побеседовал о случившемся, пока архонты заняты и я еще не от­правился туда, где я должен умереть. Побудьте со мною это время, друзья мои! Ничто не мешает нам потолковать друг с другом, пока можно. Вам, раз вы мне друзья, я хочу показать, в чем смысл того, что сейчас меня постигло. Со мной, судьи, — вас-то я по спра­ведливости могу назвать моими судьями — случилось что-то пора-. зительное. В самом деле, ведь раньше все время обычный для меня вещий голос моего гения слышался мне постоянно и удерживал меня даже в маловажных случаях, если я намеревался сделать что-нибудь неправильное, а вот теперь, когда, как вы сами види­те, со мной случилось то, что всякий признал — да так оно и считается — наихудшей бедой, божественное знамение не остановило меня ни утром, когда я выходил из дому, ни когда я входил в зда­ние суда, ни во время всей моей речи, что бы я ни собирался ска­зать. Ведь прежде, когда я что-нибудь говорил, оно нередко оста­навливало меня на полуслове, а теперь, пока шел суд, оно ни разу не удержало меня ни от одного поступка, ни от одного слова. Ка­кая же тому причина? Я скажу вам: пожалуй, все это произошло мне на благо, и, видно, неправильно мнение всех тех, кто думает, будто смерть — это зло. Этому у меня /теперь есть великое доказа­тельство: ведь быть не может, чтобы не остановило меня привычное знамение, если бы я намеревался совершить что-нибудь нехо­рошее.

Но и вам, мои судьи, не следует ожидать ничего плохого от смерти, и уж если что принимать за верное, так это то, что с человеком хорошим не бывает ничего плохого ни при жизни, ни после смерти и что боги не перестают заботиться о его делах. И моя участь сейчас определилась не сама собой, напротив, для меня ясно, что мне лучше умереть и избавиться от хлопот. Вот почему и знамение ни разу меня не удержало, и я сам ничуть не сержусь на тех, кто осудил меня, и на моих обвинителей, хотя они выносили приговор и обвиняли меня не с таким намерением, а думая мне повредить, за что они заслуживают порицания. Над тюрьмами надзирали ежегодно выбиравшиеся 11 архонтов (начальников).

Все же я кое о чем их попрошу: если, афиняне, вам будет казаться, что мои сыновья, повзрослев, станут заботиться о деньгах или еще о чем-нибудь больше, чем о добродетели, воздайте им за это, донимая их тем же самым, чем я вас донимал; и если они, не представляя собой ничего, будут много о себе думать, укоряйте их так же, как я вас укорял, за то, что они не заботятся о должном и много воображают о себе, тогда как сами ничего не стоят. Если вы станете делать это, то воздадите по заслугам и мне, и моим сыновьям.

Но нам уже пора идти отсюда, мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить, а что из этого лучше, никому неведомо, кроме бога.

Платон СМЕРТЬ СОКРАТА¹

¹ Платон. Соч. г. 2, М„ 1970

Ну, пора мне, пожалуй, и мыться: я думаю, лучше выпить яд после мытья и избавить женщин от лишних хлопот — не надо будет ^'обмывать мертвое тело. Тут заговорил Критон:

— Хорошо, Сократ, — промолвил он, — но не хочешь ли оста­вить им или. мне какие-нибудь распоряжения насчет детей или еще чего-нибудь? Мы бы с величайшей охотой сослужили тебе любую службу.

— Ничего нового я не скажу, Критон, — отвечал Сократ, — толь-.ко то, что говорил всегда: думайте и пекитесь о себе самих, и тог-

ta, что бы вы ни делали, это будет доброй службой и мне, и моим 'близким, и вам самим, хотя бы вы сейчас ничего и " не обещали. [А если вы не будете думать о себе и не захотите жить в согласии тем, о чем мы толковали сегодня и в прошлые времена, вы ничего |не достигнете, сколько бы самых горячих обещаний вы сейчас ни

[адавали.

— Да, Сократ, — сказал Критон, — мы постараемся исполнить все, как-ты велишь. А как нам тебя похоронить?

— Как угодно, — отвечал Сократ, — если, конечно, сумеете меня схватить и я не убегу от вас.

Он тихо засмеялся и, обернувшись к нам, продолжал:

— Никак мне, друзья, не убедить Критона, что я — это только тот Сократ, который сейчас беседует с вами и пока еще распоря­жается каждым своим словом. Он воображает, будто я — это тот, кого он вскорости увидит мертвым, и вот спрашивает, как меня хоронить! А весь этот длинный разговор о том, что, выпив яду, я уже с вами не останусь, но отойду в счастливые края блаженных, кажется ему пустыми словами, которыми я хотел утешить вас, а заодно и себя... Запомни хорошенько, мой дорогой Критон: когда ты говоришь неправильно, это не только само по себе скверно, но и душе причиняет зло. Так не теряй мужества и говори, что хоронишь мое тело, а хорони как тебе заблагорассудится и как, по твоему мнению, требует обычай.

С этими словами он поднялся и ушел в другую комнату мыться. Критон пошел следом за ним,; а нам велел ждать. И мы ждали, переговариваясь и раздумывая о том, что услышали, но все снова и снова возвращались к мысли, какая постигла нас беда: мы слов­но лишались отца и на всю жизнь оставались сиротами.

Было уже близко к закату: Сократ провел во внутренней комнате много времени. Вернувшись после мытья, он сел и уже больше почти не разговаривал с нами. Появился прислужник Одиннадцати и, ставши против Сократа, сказал:

— Сократ, мне, видно, не придется жаловаться на тебя, как обычно на других^ которые бушуют и проклинают меня, когда я, по приказу властей, объявляю им, что пора пить яд. Я уж и раньше за это время убедился, что ты самый благородный, самый.смирный и самый лучший из людей, какие когда-нибудь сюда попадали. И те­перь я уверен, что ты не гневаешься на меня. Ведь ты знаешь ви­новников и на них, конечно, и гневаешься. Ясное дело, тебе уже понятно, с какой вестью я пришел. Итак, прощай и постарайся как можно легче перенести неизбежное.

Тут он заплакал и повернулся к выходу. Сократ взглянул на него и промолвил:

— Прощай и тьь А мы все исполним как надо.— Потом, обра­тившись к нам, продолжал: — Какой обходительный человек! Он все это время навещал меня, а иногда беседовал со мной, просто замечательный человек! Вот и теперь, как искренне он меня опла­кивает. Однако ж, Критон, послушаемся его — пусть принесут яд, если уже стерли. А если нет, пусть сотрут.

А Критон в ответ:

— Но ведь солнце, по-моему, еще над горами, Сократ, еще не закатилось. А я знаю, что другие принимали отраву много спустя после того, как им прикажут, ужинали, пили вволю, а иные даже наслаждались любовью, с кем кто хотел. Так что не торопись, время еще терпит.

А Сократ ему:

— Вполне понятно, Критон, что они так поступают, — те, о ком ты говоришь. Ведь они думают, будто этим что-то выгадают. И не менее понятно, что я так не поступлю. Я ведь не надеюсь выгадать ничего, если выпью яд чуть попозже, и только сделаюсь смешон самому себе, цепляясь за жизнь и дрожа над последними ее остат­ками. Нет, нет, не спорь со мной и делай, как я говорю.

Тогда Критон кивнул рабу, стоявшему неподалеку. Раб удалился, и его не было довольно долго; потом он вернулся,.а вместе с ним вошел человек, который держал в руке чашу со стертым ядом, чтобы поднести Сократу. Увидев этого человека, Сократ сказал:

— Вот и прекрасно, любезный. Ты со всем этим знаком — что же мне надо делать?,

— Да ничего, — отвечал тот, — просто выпей и ходи до тех пор, пока не появится тяжесть в ногах, а тогда ляг. Оно подействует само.

С этими словами он протянул Сократу чашу! И Сократ взял ее с полным спокойствием, Эхекрат, — не задрожал, не побледнел, не изменился в лице, но, по всегдашней своей привычке, взглянул на того чуть исподлобья и спросил:

— Как, по-твоему, этим напитком можно сделать возлияние ко­му-нибудь из богов или нет?

—т Мы стираем ровно столько, Сократ, сколько надо выпить. — Понимаю, — сказал Сократ.— Но молиться богам и можно и нужно — о том, чтобы переселение из этого мира в иной было.удачным. Об этом я и молю, и да будет так.

Договорив эти слова, он поднес чашу к губам и выпил до дна — спокойно и легко.

До сих пор большинство из нас еще как-то удерживалось от слез, но, увидев, как он пьет и как он выпил яд, мы уже не могли сдержать себя. У меня самого, как я ни крепился, слезы лились ручьем. Я закрылся плащом и оплакивал самого себя — да! не его я оплакивал, но собственное горе — потерю такого друга! Критон еще раньше моего разразился слезами и поднялся с места. А Ап-полодор, который и до того плакал, не переставая, тут зарыдал и заголосил с таким отчаянием, что всем надорвал душу, всем, кроме Сократа. А Сократ промолвил:

— Ну что вы, что вы, чудаки! Я для того главным образом и отослал отсюда женщин, чтобы они не устроили подобного бесчин­ства, — ведь меня учили, " ' что умирать должно в благоговейном молчании. Тише, сдержите себя!

И мы застыдились и перестали плакать.

Сократ сперва ходил, потом сказал, что ноги тяжелеют, и лег на спину: так велел тот человек. Когда Сократ лег, он ощупал ему ступни и голени й спустя немного — еще раз. Потом сильно стиснул ему ступню и спросил, чувствует ли он. Сократ отвечал, что нет. После этого он снова ощупал ему голени и, понемногу ведя руку вверх, показывал нам, как тело стынет • и коченеет, Наконец, прикоснулся в последний раз и сказал, что, когда холод под­ступит к сердцу, он отойдет..

Холод добрался уже до живота, и. тут Сократ раскрылся — он лежал, закутавшись, — и сказал (это были его последние слова):

— Критон, мы должны Асклению петуха². Так отдайте же, не забудьте.

— Непременно, — отозвался Критон.— Не хочешь ли еще что-нибудь сказать?

Но на этот вопрос ответа уже не было. Немного спустя он вздрогнул и служитель открыл ему лицо: взгляд Сократа остано­вился. Увидев это. Критон закрыл ему рот и глаза.

Таков, Эхекрат, был конец нашего друга, человека — мы впра­ве это сказать — самого лучшего из всех, кото нам довелось.узнать на нашем веку, да и вообще самого, разумного и самого справед­ливого.

² Выздоравливающий приносил Асклению, богу врачевания, петуха. Сократ счи­тает, что смерть для его души — выздоровление и освобождение отземных невз­год (из комментариев ко II т. Собр. соч. под ред. Лосева А. Ф.)

Феофраст (Теофраст, ок. 370 — 288 г. до н. э.) — древнегреческий философ и ученый, друг и последователь Аристо­теля, после смерти последнего (322 г. до н. э.) в течение 34 лет возглавлял созданную им школу («Ликей»). Ав­тор многочисленных произведений по всем отраслям знания своей эпохи, дошедшим до нас лишь частично. Развивал материалистические сторо­ны учения Аристотеля. Разработал

метод наблюдения, использующего приемы индуктивного обобщения и классификации на основе сходств и различий индивидуальных предметов. Последовательно применял этот ме­тод в ботанике, «отцом» которой он считается, а также в характерологии, где он дал одно из первых описаний человеческих типов. Соч.: Исследование о растениях. М., 1951; Характеры Л., 1974.

В своих «Характерах» Феофраст специфическим образом раскрывает термин «характер». Основу его типов составляет одна ярко выраженная (всегда отрица­тельная) черта, определяющая социальное поведение, или нравственный облик человека. В результате создаются образы-гротески, или образы-символы, облича­ющие различные социальные пороки. В них отсутствуют прочие индивидуальные качества носителей этих пороков.

Таким образом, в «Характерах» мы встречаемся с изображением черт лично­сти в узком значении этого последнего слова.

Г. Олпорт (см. его статью) отмечает очень поучительный прием, которым пользуется Феофраст: он помещает свой персонаж в серию, различных ситуаций, и в каждой из них прослеживает его поведение, обнаруживая в серии поступков печать одной и той же доминирующей черты. По мнению Олпорта, этот прием — один из тех, которые безусловно должна усвоить психология в своих лаборатор­ных и клинических исследованиях личности.

Из 30 зарисовок Феофраста мы выбрали три. В них через яркие жанровые картинки быта афинского жителя своего времени Феофраст изображает «вечные черты»: недоверчивость, льстивость, бестактность.

Феофраст ХАРАКТЕРЫ'