Главная страница Случайная страница Разделы сайта АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?
Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже.
Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал.
Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее. ✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать». Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами! Котлован 3 страница
тело -- не только для личной радости существования, но и для ближних рабочих масс. Инвалид обождал время, пока Пашкин, поднявшись от занятия мыслью, проделал всеми членами беглую гимнастику и, доведя себя до свежести, снова сел. Урод хотел произнести свое слово в окно, но Пашкин взял пузырек и после трех медленных вздохов выпил оттуда каплю. -- Долго я тебя буду дожидаться? -- спросил инвалид, не сознававший ни цены жизни, ни здоровья.-- Опять хочешь от меня кой-чего заработать? Пашкин нечаянно заволновался, но напряжением ума успокоился -- он никогда не желал тратить нервность своего тела. -- Ты что, товарищ Жачев: чем не обеспечен, чего возбуждаешься? Жачев ответил ему прямо по факту: -- Ты что ж, буржуй, иль забыл, за что я тебя терплю? Тяжесть хочешь получить в слепую кишку? Имей в виду -- любой кодекс для меня слаб! Здесь инвалид вырвал из земли ряд роз, бывших под рукой, и, не пользуясь, бросил их прочь. -- Товарищ Жачев, -- ответил Пашкин, -- я тебя вовсе не понимаю, ведь тебе идет пенсия по первой категории, как же так? Я уж и так чем мог всегда тебе шел навстречу. -- Врешь ты, классовый излишек, это я тебе навстречу попадался, а не ты шел! В кабинет Пашкина вошла его супруга с красными губами, жующими мясо. -- Левочка, ты опять волнуешься? -- сказала она.-- Я ему сейчас сверток вынесу; это прямо стало невыносимым, с этими людьми какие угодно нервы испортишь! Она ушла обратно, волнуясь всем невозможным телом. -- Ишь, как жену, стервец, расхарчевал! -- произносил из сада Жачев.-- На холостом ходу всеми клапанами работает, значит, ты можешь заведовать такой с...! Пашкин был слишком опытен в руководстве отсталыми, чтобы раздражаться. -- Ты бы и сам, товарищ Жачев, вполне мог содержать для себя подругу: в пенсии учитываются все минимальные потребности. -- Ого, гадина тактичная какая! -- определил Жачев из мрака.-- Моей пенсии и на пшено не хватает -- на просо только. А я хочу жиру и что-нибудь молочного. Скажи своей мерзавке, чтоб она мне в бутылку сливок погуще налила! Жена Пашкина вошла в комнату мужа со свертком. -- Оля, он еще сливок требует, -- обратился Пашкин. -- Ну вот еще! Может, ему крепдешину еще купить на штаны? Ты ведь выдумаешь! -- Она хочет, чтоб я ей юбку на улице разрезал, -- сказал с клумбы Жачев.-- Иль окно спальной прошиб до самого пудренного столика, где она свою рожу уснащивает, -- она от меня хочет заработать!.. Жена Пашкина помнила, как Жачев послав в ОблКК заявление на ее мужа и целый месяц шло расследование, -- даже к имени придирались: почему и Лев и Ильич? Уж что-нибудь одно! Поэтому она немедленно вынесла инвалиду бутылку кооперативных сливок, и Жачев, получив через окно сверток и бутылку, отбыл из усадебного сада. -- И качество продуктов я дома проверю, -- сообщил он, остановив свой экипаж у калитки.-- Если опять порченый кусок говядины или просто объедок попадется -- надейтесь на кирпич в живот: по человечеству я лучше вас -- мне нужна достойная пища. Оставшись с супругой, Пашкин до самой полуночи не мог превозмочь в себе тревоги от урода. Жена Пашкина умела думать от скуки, и она выдумала во время семейного молчания вот что: -- Знаешь что, Левочка?.. Ты бы организовал как-нибудь этого Жачева, а потом взял и продвинул его на должность -- пусть бы хоть увечными он руководил! Ведь каждому человеку нужно иметь хоть маленькое господствующее значение, тогда он спокоен и приличен... Какой ты все-таки, Левочка, доверчивый и нелепый! Пашкин, услышав жену, почувствовал любовь и спокойствие, к нему снова возвращалась основная жизнь. -- Ольгуша, лягушечка, ведь ты гигантски чуешь массы! Дай я к тебе за это приорганизуюсь! Он приложил свою голову к телу жены и затих в наслаждении счастьем и теплотой. Ночь продолжалась в саду, вдалеке скрипела тележка Жачева -- по этому скрипящему признаку все мелкие жители города хорошо знали, что сливочного масла нет, ибо Жачев всегда смазывал свою повозку именно сливочным маслом, получаемым в свертках от достаточных лиц; он нарочно стравлял продукт, чтобы лишняя сила не прибавлялась в буржуазное тело, а сам не желал питаться этим зажиточным веществом. В последние два дня Жачев почему-то почувствовал желание увидеть Никиту Чиклина и направил движение своей тележки на земляной котлован. -- Никит! -- позвал он у ночлежного барака. После звука еще более стала заметна ночь, тишина и общая грусть слабой жизни во тьме. Из барака не раздалось ответа Жачеву, лишь слышалось жалкое дыхание. -- Без сна рабочий человек давно бы кончился, -- подумал Жачев и без шума поехал дальше. Но из оврага вышли двое людей с фонарями, так что Жачев стал им виден. -- Ты кто такой низкий? -- спросил голос Сафронова. -- Это я, -- сказал Жачев, -- потому что меня капитал пополам сократил. А нет ли между вами двумя одного Никиты? -- Это не животное, а прямо человек! -- отозвался тот же Сафронов.-- Скажи ему, Чиклин, мнение про себя. Чиклин осветил фонарем лицо и все краткое тело Жачева, а затем в смущении отвел фонарь в темную сторону. -- Ты что, Жачев? -- тихо произнес Чиклин.-- Кашу приехал есть? Пойдем, у нас она осталась, а то к завтрему прокиснет, все равно мы ее вышныриваем. Чиклин боялся, чтобы Жачев не обижался на помощь и ел кашу с тем сознанием, что она уже ничья и ее все равно вышвырнут. Жачев и прежде, когда Чиклин работал на прочистке реки от карчи, посещал его, дабы кормиться от рабочего класса; но среди лета он переменил курс и стал питаться от максимального класса, чем рассчитывал принести пользу всему неимущему движению в дальнейшее счастье. -- Я по тебе соскучился, -- сообщил Жачев, -- меня нахождение сволочи мучает, и я хочу спросить у тебя, когда вы состроите свою чушь, чтоб город сжечь! -- Вот сделай злак из такого лопуха! -- сказал Сафронов про урода.-- Мы все свое тело выдавливаем для общего здания, а он дает лозунг, что наше состояние -- чушь, и нигде нету момента чувства ума! Сафронов знал, что социализм -- это дело научное, и произносил слова так же логично и научно, давая им для прочности два смысла -- основной и запасной, как всякому материалу. Все трое уже достигли барака и вошли в него. Вощев достал из угла чугун каши, закутанный для сохранения тепла в ватный пиджак, и дал пришедшим есть. Чиклин и Сафронов сильно остыли и были в глине и сырости; они ходили в котлован раскапывать водяной подземный исток, чтобы перехватить его вмертвую глиняным замком. Жачев не развернул своего свертка, а съел общую кашу, пользуясь ею и для сытости и для подтверждения своего равенства с двумя евшими людьми. После пищи Чиклин и Сафронов вышли наружу -- вздохнуть перед сном и поглядеть вокруг. И так они стояли там свое время. Звездная темная ночь не соответствовала овражной, трудной земле и сбивающемуся дыханию спящих землекопов. Если глядеть лишь по низу, в сухую мелочь почвы и в травы, живущие в гуще и бедности, то в жизни не было надежды; общая всемирная невзрачность, а также людская некультурная унылость озадачивали Сафронова и расшатывали в нем идеологическую установку. Он даже начинал сомневаться в счастье будущего, которое представлял в виде синего лета, освещенного неподвижным солнцем, -- слишком смутно и тщетно было днем и ночью вокруг. -- Чиклин, что же ты так молча живешь? Ты бы сказал или сделал мне что-нибудь для радости! -- Что ж мне, обнимать тебя, что ли, -- ответил Чиклин.-- Вот выроем котлован, и ладно... Ты вот тех, кого нам биржа прислала, уговори, а то они свое тело на работе жалеют, будто они в нем имеют что! -- Могу, -- ответил Сафронов, -- смело могу! Я этих пастухов и писцов враз в рабочий класс обращу, они у меня так копать начнут, что у них весь смертный элемент выйдет на лицо... Но отчего, Никит, поле так скучно лежит? Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план? Чиклин имел маленькую каменистую голову, густо обросшую волосами, потому что всю жизнь либо бил балдой, либо рыл лопатой, а думать не успевал и не объяснил Сафронову его сомнения. Они вздохнули среди наставшей тишины и пошли спать. Жачев уже согнулся на своей тележке, уснув как мог, а Вощев лежал навзничь и глядел глазами с терпением любопытства: -- Говорили, что все на свете знаете, -- сказал Вощев, -- а сами только землю роете и спите! Лучше я от вас уйду -- буду ходить по колхозам побираться: все равно мне без истины стыдно жить. Сафронов сделал на своем лице определенное выражение превосходства, прошелся мимо ног спящих легкой, руководящей походкой. -- Э-э, скажите, пожалуйста, товарищ, в каком виде вам желательно получить этот продукт -- в круглом или жидком? -- Не трожь его, -- определил Чиклин, -- мы все живем на пустом свете, разве у тебя спокойно на душе? Сафронов, любивший красоту жизни и вежливость ума, стоял с почтением к участи Вощева, хотя в то же время глубоко волновался: не есть ли истина лишь классовый враг? Ведь он теперь даже в форме сна и воображенья может предстать! -- Ты, товарищ Чиклин, пока воздержись от своей декларации, -- с полной значительностью обратился Сафронов.-- Вопрос встал принципиально, и надо его класть обратно по всей теории чувств и массового психоза... -- Довольно тебе, Сафронов, как говорится, зарплату мне снижать, -- сказал пробужденный Козлов.-- Перестань брать слово, когда мне спится, а то на тебя заявление подам! Не беспокойся -- сон ведь тоже как зарплата считается, там тебе укажут.. Сафронов произнес во рту какой-то нравоучительный звук и сказал своим вящим голосом: -- Извольте, гражданин Козлов, спать нормально -- что это за класс нервной интеллигенции здесь присутствует, если звук сразу в бюрократизм растет?.. А если ты, Козлов, умственную начинку имеешь и в авангарде лежишь, то привстань на локоть и сообщи: почему это товарищу Вощеву буржуазия не оставила ведомости всемирного мертвого инвентаря и он живет в убытке и в такой смехотворности?.. Но Козлов уже спал и чувствовал лишь глубину своего тела. Вощев же лег вниз лицом и стал жаловаться шепотом самому себе на таинственную жизнь, в которой он безжалостно родился. Все последние бодрствующие легли и успокоились; ночь замерла рассветом -- и только одно маленькое животное кричало где-то на светлеющем теплом горизонте, тоскуя или радуясь. Чиклин сидел среди спящих и молча переживал свою жизнь; он любил иногда сидеть в тишине и наблюдать все, что было видно. Думать он мог с трудом и сильно тужил об этом -- поневоле ему приходилось лишь чувствовать и безмолвно волноваться. И чем больше он сидел, тем гуще в нем от неподвижности скапливалась печаль, так что Чиклин встал и уперся руками в стену барака, лишь бы давить и двигаться во что-нибудь. Спать ему никак не хотелось -- наоборот, он бы пошел сейчас в поле и поплясал с разными девушками и людьми под веточками, как делал в старое время, когда работал на кафельно-изразцовом заводе. Там дочь хозяина его однажды моментально поцеловала: он шел в глиномялку по лестнице в июне месяце, а она ему шла навстречу и, приподнявшись на скрытых под платьем ногах, охватила его за плечи и поцеловала своими опухшими, молчаливыми губами в шерсть на щеке. Чиклин теперь уже не помнит ни лица ее, ни характера, но тогда она ему не понравилась, точно была постыдным существом, -- и так он прошел в то время мимо нее не остановившись, а она, может быть, и плакала потом, благородное существо. Надев свой ватный, желто-тифозного цвета пиджак, который у Чиклина был единственным со времен покорения буржуазии, обосновавшись на ночь, как на зиму, он собрался пойти походить по дороге и, совершив что-нибудь, уснуть затем в утренней росе. Неизвестный вначале человек вошел в ночлежное помещение и стал в темноте входа. -- Вы еще не спите, товарищ Чиклин! -- сказал Прушевский.-- Я тоже хожу и никак не усну: все мне кажется, что я кого-то утратил и никак не могу встретить... Чиклин, уважавший ум инженера, не умел ему сочувственно ответить и со стеснением молчал. Прушевский сел на скамью и поник головой; решив исчезнуть со света, он больше не стыдился людей и сам пришел к ним. -- Вы меня извините, товарищ Чиклин, но я все время беспокоюсь один на квартире. Можно, я просижу здесь до утра? -- А отчего ж нельзя? -- сказал Чиклин.-- Среди нас ты будешь отдыхать спокойно, ложись на мое место, а я где-нибудь пристроюсь. -- Нет, я лучше так посижу. Мне дома стало грустно и страшно, я не знаю, что мне делать. Вы, пожалуйста, не думайте только что-нибудь про меня неправильно. Чиклин и не думал ничего. -- Не уходи отсюда никуда, -- произнес он.-- Мы тебя никому не дадим тронуть, ты теперь не бойся. Прушевский сидел все в том же своем настроении; лампа освещала его серьезное, чуждое счастливого самочувствия лицо, но он уже жалел, что поступил несознательно, прибыв сюда; все равно ему уже не так долго осталось терпеть до смерти и до ликвидации всего. Сафронов приоткрыл от разговорного шума один глаз и думал, какую бы ему наиболее благополучную линию принять в отношении сидящего представителя интеллигенции. Сообразив, он сказал: -- Вы, товарищ Прушевский, насколько я имею сведения, свою кровь портили, чтобы выдумать по всем условиям общепролетарскую жилплощадь. А теперь, я наблюдаю, вы явились ночью в пролетарскую массу, как будто сзади вас ярость какая находится! Но раз курс на спецов есть, то ложитесь против меня, чтоб вы постоянно видели мое лицо и смело спали... Жачев тоже проснулся на тележке. -- Может, он кушать хочет? -- спросил он для Прушевского.-- А то у меня есть буржуйская пища. -- Какая такая буржуйская и сколько в ней питательности, товарищ? -- поражаясь, произнес Сафронов.-- Где это вам представился буржуазный персонал? -- Стихни, темная мелочь! -- ответил Жачев.-- Твое дело -- целым остаться в этой жизни, а мое -- погибнуть, чтоб очистить место! -- Ты не бойся, -- говорил Чиклин Прушевскому, -- ложись и закрывай глаза. Я буду недалеко, как испугаешься, так кричи меня. Прушевский пошел, пригнувшись, чтоб не шуметь, на место Чиклина и там лег в одежде. Чиклин снял с себя ватный пиджак и бросил ему на ноги одеваться. -- Я четыре месяца взносов в профсоюз не платил, -- тихо сказал Прушевский, сразу озябнув внизу и укрываясь.-- Все думал, что успею. -- Теперь вы механически выбывший человек: факт! -- сообщил со своего места Сафронов. -- Спите молча! -- сказал Чиклин всем и вышел наружу, чтобы пожить одному среди скучной ночи.
x x x
Утром Козлов долго стоял над спящим телом Прушевского; он мучился, что это руководящее умное лицо спит, как ничтожный гражданин, среди лежащих масс, и теперь потеряет свой авторитет. Козлову пришлось глубоко соображать над таким недоуменным обстоятельством, он не хотел и был не в силах допустить вред для всего государства от несоответствующей линии прораба, он даже заволновался и поспешно умылся, чтобы быть наготове. В такие минуты жизни, минуты грозящей опасности, Козлов чувствовал внутри себя горячую социальную радость, и эту радость хотел применить на подвиг и умереть с энтузиазмом, дабы весь класс его узнал и заплакал над ним. Здесь Козлов даже продрог от восторга, забыв о летнем времени. Он с сознанием подошел к Прушевскому и разбудил его ото сна. -- Уходите на свою квартиру, товарищ прораб, -- хладнокровно сказал он.-- Наши рабочие еще не подтянулись до всего понятия, и вам будет некрасиво нести должность. -- Не ваше дело, -- ответил Прушевский. -- Нет, извините, -- возразил Козлов, -- каждый, как говорится, гражданин обязан нести данную ему директиву, а вы свою бросаете вниз и равняетесь на отсталость. Это никуда не годится, я пойду в инстанцию, вы нашу линию портите, вы против темпа и руководства -- вот что такое! Жачев ел деснами и молчал, предпочитая ударить сегодня же, но попозднее Козлова в живот, как рвущуюся вперед сволочь. А Вощев слышал эти слова и возгласы, лежал без звука, по-прежнему не постигая жизнь. " Лучше б я комаром родился: у него судьба быстротечна", -- полагал он. Прушевский, не говоря ничего Козлову, встал с ложа, посмотрел на знакомого ему Вощева и сосредоточился далее взглядом на спящих людях; он хотел произнести томящее его слово или просьбу, но чувство грусти, как усталость, прошло по лицу Прушевского, и он стал уходить. Шедший со стороны рассвета Чиклин сказал Прушевскому: -- Если вечером опять покажется страшно, то пусть приходит снова ночевать, и если чего-нибудь хочет, пусть лучше говорит. Но Прушевский не ответил, и они молча продолжали вдвоем свою дорогу. Уныло и жарко начинался долгий день; солнце, как слепота, находилось равнодушно над низовою бедностью земли; но другого места для жизни не было дано. -- Однажды, давно почти еще в детстве, -- сказал Прушевский, -- я заметил, товарищ Чиклин, проходящую мимо меня женщину, такую же молодую, как я тогда. Дело было, наверное, в июне или июле, и с тех пор я почувствовал тоску и стал все помнить и понимать, а ее не видел и хочу еще раз посмотреть на нее. А больше уж ничего не хочу. -- В какой местности ты ее заметил? -- спросил Чиклин. -- В этом же городе. -- Так она, должно быть, дочь кафельщика! -- догадался Чиклин. -- Почему? -- произнес Прушевский.-- Я не понимаю! -- А я ее тоже встречал в июне месяце и тогда же отказался смотреть на нее. А потом, спустя срок, у меня нагрелось к ней что-то в груди, одинаково с тобой. У нас с тобой был один и тот же человек. Прушевский скромно улыбнулся: -- Но почему же? -- Потому что я к тебе ее приведу, и ты ее увидишь; лишь бы она жила сейчас на свете! Чиклин с точностью воображал себе горе Прушевского, потому что и он сам, хотя и более забывчиво, грустил когда-то тем же горем по худому, чужеродному, легкому человеку, молча поцеловавшему его в левый бок лица. Значит, один и тот же редкий, прелестный предмет действовал вблизи и вдали на них обоих. -- Небось уж она пожилой теперь стала, -- сказал вскоре Чиклин.-- Наверно, измучилась вся, и кожа на ней стала бурая или кухарочная. -- Наверно, -- подтвердил Прушевский.-- Времени прошло много, и если жива еще она, то вся обуглилась. Они остановились на краю овражного котлована; надо бы гораздо раньше начать рыть такую пропасть под общий дом, тогда бы и то существо, которое понадобилось Прушевскому, пребывало здесь в целости. -- А скорей всего она теперь сознательница, -- произнес Чиклин, -- и действует для нашего блага: у кого в молодых летах было несчетное чувство, у того потом ум является. Прушевский осмотрел пустой район ближайшей природы, и ему жалко стало, что его потерянная подруга и многие нужные люди обязаны жить и теряться на этой смертной земле, на которой еще не устроено уюта, и он сказал Чиклину одно огорчающее соображение: -- Но ведь я не знаю ее лица! Как же нам быть, товарищ Чиклин, когда она придет? Чиклин ответил ему: -- Ты ее почувствуешь и узнаешь -- мало ли забытых на свете! Ты вспомнишь ее по одной своей печали! Прушевский понял, что это правда, и, побоявшись не угодить чем-нибудь Чиклину, вынул часы, чтобы показать свою заботу о близком дневном труде. Сафронов, делая интеллигентную походку и задумчивое лицо, приблизился к Чиклину. -- Я слышал, товарищи, вы свои тенденции здесь бросали, так я вас попрошу стать попассивнее, а то время производству настает! А тебе, товарищ Чиклин, надо бы установку на Козлова взять -- он на саботаж линию берет. Козлов в то время ел завтрак в тоскующем настроении: он считал свои революционные заслуги недостаточными, а ежедневно приносимую общественную пользу -- малой... Сегодня он проснулся после полуночи и до утра внимательно томился о том, что главное организационное строительство идет помимо его участия, а он действует лишь в овраге, но не в гигантском руководящем масштабе. К утру Козлов постановил для себя перейти на инвалидную пенсию, чтобы целиком отдаться наибольшей общественной пользе, -- так в нем с мучением высказывалась пролетарская совесть. Сафронов, услышав от Козлова эту мысль, счел его паразитом и произнес: -- Ты, Козлов, свой принцип заимел и покидаешь рабочую массу, а сам вылезаешь вдаль: значит, ты чужая вша, которая свою линию всегда наружу держит. -- Ты, как говорится, лучше молчи! -- сказал Козлов.-- А то живо на заметку попадешь!.. Помнишь, как ты подговорил одного бедняка во время самого курса на коллективизацию петуха зарезать и съесть? Помнишь? Мы знаем, кто коллективизацию хотел ослабить! Мы знаем, какой ты четкий! Сафронов, в котором идея находилась в окружении житейских страстей, оставил весь резон Козлова без ответа и отошел от него прочь своей свободомыслящей походкой. Он не уважал, чтобы на него подавались заявления. Чиклин подошел к Козлову и спросил у него про все. -- Я сегодня в соцстрах пойду становиться на пенсию, -- сообщил Козлов.-- Хочу за всем следить против социального вреда и мелкобуржуазного бунта. -- Рабочий класс -- не царь, -- сказал Чиклин, -- он бунтов не боится. -- Пускай не боится, -- согласился Козлов.-- Но все-таки лучше будет, как говорится, его постеречь. Жачев уже был вблизи на тележке, и, откатившись назад, он разогнулся вперед и ударил со всей скорости Козлова молчаливой головой в живот. Козлов упал назад от ужаса, потеряв на минуту желание наибольшей общественной пользы. Чиклин, согнувшись, поднял Жачева вместе с экипажем на воздух и зашвырнул прочь в пространство. Жачев, уравновесив движение, успел сообщить с линии полета свои слова: " За что, Никит? Я хотел, чтоб он первый разряд пенсии получил! " -- и раздробил повозку между телом и землей благодаря падению. -- Ступай, Козлов! -- сказал Чиклин лежачему человеку.-- Мы все, должно быть, по очереди туда уйдем. Тебе уж пора отдышаться. Козлов, опомнившись, заявил, что он видит в ночных снах начальника Цустраха товарища Романова и разное общество чисто одетых людей, так что волнуется всю эту неделю. Вскоре Козлов оделся в пиджак, и Чиклин совместно с другими очистил его одежду от земли и приставшего сора. Сафронов управился принести Жачева и, свалив его изнемогшее тело в угол барака, сказал: -- Пускай это пролетарское вещество здесь полежит -- из него какой-нибудь принцип вырастет. Козлов дал всем свою руку и пошел становиться на пенсию. -- Прощай, -- сказал ему Сафронов, -- ты теперь как передовой ангел от рабочего состава, ввиду вознесения его в служебные учреждения... Козлов и сам умел думать мысли, поэтому безмолвно отошел в высшую общеполезную жизнь, взяв в руку свой имущественный сундучок. В ту минуту за оврагом, по полю, мчался один человек, которого еще нельзя было разглядеть и остановить; его тело отощало внутри одежды, и штаны колебались на нем, как порожние. Человек добежал до людей и сел отдельно на земляную кучу, как всем чужой. Один глаз он закрыл, а другим глядел на всех, ожидая худого, но не собираясь жаловаться; глаз его был хуторского, желтого цвета, оценивающий всю видимость со скорбью экономии. Вскоре человек вздохнул и лег дремать на животе. Ему никто не возражал здесь находиться, потому что мало ли кто еще живет без участия в строительстве, -- и уже настало время труда в овраге. ... Разные сны представляются трудящемуся по ночам -- одни выражают исполненную надежду, другие предчувствуют собственный гроб в глинистой могиле; но дневное время проживается одинаковым, сгорбленным способом -- терпеньем тела, роющего землю, чтобы посадить в свежую пропасть вечный, каменный корень неразрушимого зодчества. Новые землекопы постепенно обжились и привыкли работать. Каждый из них придумал себе идею будущего спасения отсюда -- один желал нарастить стаж и уйти учиться, второй ожидал момента для переквалификации, третий же предпочитал пройти в партию и скрыться в руководящем аппарате, -- и каждый с усердием рыл землю, постоянно помня эту свою идею спасения. Пашкин посещал котлован через день и по-прежнему находил темп тихим. Обыкновенно он приезжал верхом на коне, так как экипаж продал в эпоху режима экономии, и теперь наблюдал со спины животного великое рытье. Однако Жачев присутствовал тут же и сумел во время пеших отлучек Пашкина в глубь котлована опоить лошадь так, что Пашкин стал беречься ездить всадником и прибывал на автомобиле. Вощев, как и раньше, не чувствовал истины жизни, но смирился от истощения тяжелым грунтом и только собирал в выходные дни всякую несчастную мелочь природы как документы беспланового создания мира, как факты меланхолии любого живущего дыхания. И по вечерам, которые теперь были темнее и дольше, стало скучно жить в бараке. Мужик с желтыми глазами, что прибежал откуда-то из полевой страны, жил также среди артели; он находился там безмолвно, но искупал свое существование женской работой по общему хозяйству вплоть до прилежного ремонта истертой одежды. Сафронов уже рассуждал про себя: не пора ли проводить этого мужика в союз как обслуживающую силу, но не знал, сколько скотины у него в деревне на дворе и отсутствуют ли батраки, поэтому задерживал свое намерение. По вечерам Вощев лежал с открытыми глазами и тосковал о будущем, когда все станет общеизвестным и помещенным в скупое чувство счастья. Жачев убеждал Вощева, что его желание безумное, потому что вражья имущая сила вновь происходит и загораживает свет жизни, надо лишь сберечь детей как нежность революции и оставить им наказ. -- А что, товарищи, -- сказал однажды Сафронов, -- не поставить ли нам радио для заслушанья достижений и директив! У нас есть здесь отсталые массы, которым полезна была бы культурная революция и всякий музыкальный звук, чтоб они не скопляли в себе темное настроение! -- Лучше девочку-сиротку привести за ручку, чем твое радио, -- возразил Жачев. -- А какие, товарищ Жачев, заслуги или поученье в твоей девочке? чем она мучается для возведения всего строительства? -- Она сейчас сахару не ест для твоего строительства, вот чем она служит, единогласная душа из тебя вон! -- ответил Жачев. -- Ага, -- вынес мнение Сафронов, -- тогда, товарищ Жачев, доставь нам на своем транспорте эту жалобную девочку, мы от ее мелодичного вида начнем более согласованно жить. И Сафронов остановился перед всеми в положении вождя ликбеза и просвещения, а затем прошелся убежденной походкой и сделал активно мыслящее лицо. -- Нам, товарищи, необходимо здесь иметь в форме детства лидера будущего пролетарского света: в этом товарищ Жачев оправдал то положение, что у него голова цела, а ног нету. Жачев хотел сказать Сафронову ответ, но предпочел притянуть к себе за штанину ближнего хуторского мужика и дать ему развитой рукой два удара в бок, как наличному виноватому
|