Толерантность

Толерантность, или терпимость, стремление и способность к установлению и поддержанию общности с людьми, которые отличаются в некотором отношении от превалирующего типа или не придерживаются общепринятых мнений. Толерантность – трудное и редкое достижение по той простой причине, что фундаментом сообщества является родовое сознание. Мы объединяемся в одной общности с теми, кто разделяет наши убеждения, или с теми, кто разговаривает на том же языке или имеет ту же культуру, что и мы, или с теми, кто принадлежит к той же этнической группе. В сущности, общность языка и чувство этнической близости на всем протяжении человеческой истории выступают в качестве оснований сообщества. В то же время мы склонны враждебно или со страхом относиться к «другим» – тем, кто от нас отличается. Различие может иметь место на любом уровне биологической, культурной или политической реальности.

Все современные нации в культурном, религиозном и политическом отношении более плюралистичны, чем традиционные сообщества, которые сохраняли свое единство за счет фундаментальных традиций в культуре или религии. Культурный и религиозный плюрализм, развившийся в западном мире, особенно среди англосаксов, вызвал к жизни толерантность, необходимую для установления общности в условиях плюрализма. Толерантность была, с одной стороны, необходимым побочным продуктом этого плюрализма, а с другой – условием его дальнейшего развития.

Решающей главой в истории толерантности явился кромвелевский период английской истории 17 в. В то время среди различных пуританских сект, входивших в армию Кромвеля, только индепенденты и левеллеры были заинтересованы в свободе и терпимости. Согласно их взглядам, ни одно убеждение не может быть настолько непогрешимым, чтобы ему в жертву можно было принести другие убеждения, существующие в сообществе. Джон Солтмарш, один из видных защитников толерантности в эпоху Кромвеля, говорил: «Твои доводы будут столь же темны для меня, как мои доводы для тебя, пока Господь не откроет нам глаза».

В целом толерантность была установлена как в Англии, так и в Америке не столько в качестве идеального принципа, сколько по необходимости – когда было разрушено монолитное единство общества. Оказалось, что в обществе будет больше мира, если не пытаться навязывать ему сверху религиозного единства.

Примечательно, что проблема толерантности впервые возникла в западной цивилизации именно на религиозном уровне, а религиозная толерантность положила начало всем другим свободам, которые были достигнуты в свободном обществе. Иногда полагают, что нет ничего труднее, чем быть терпимым в отношении людей, придерживающихся иных религиозных убеждений. Это суждение зиждется на допущении, что религия в основе своей фанатична, и это отчасти верно в том смысле, что религия означает всецелую самоотдачу личности. В идеале вера должна порождать милосердие, а не фанатизм, поскольку она приводит к сопоставлению фрагментарных и ограниченных ценностей с абсолютным и божественным. Однако на деле религиозный человек может легко впасть в соблазн освящения своих ограниченных ценностей светом того абсолюта, которому он предан, и при этом еще призвать в союзники Бога. Так что религия иногда может содействовать углублению и ужесточению фанатизма, каким бы он ни был – культурным, государственным или этническим.

Эпоха Просвещения 18 в., которую часто наделяют духом толерантности, породила очень опасный якобинский фанатизм рационалистического типа. Единственным видным представителем толерантности в ту эпоху был Вольтер. Ему приписывают изречение: «Я не согласен с тем, что вы говорите, но пожертвую своей жизнью, защищая ваше право высказывать собственное мнение», – афоризм, в котором выражена классическая теория толерантности. Взгляды Вольтера сложились, когда он наблюдал за событиями в Англии, где в 17 в. в условиях религиозного плюрализма и религиозной толерантности был достигнут гражданский мир и установилась общая атмосфера милосердия.

Фактически любое убеждение – религиозное, политическое или культурное – может привести к нетерпимости, если не остается никакого сомнения в непогрешимости идей, в которые мы верим, и в ложности тех взглядов, которые нами оспариваются. Политическая свобода предполагает, что мы в достаточной степени доверяем нашим политическим оппонентам, чтобы позволить им организоваться, провести выборную кампанию и сформировать новое правительство. Экономическая свобода предполагает терпимость к конкурирующим экономическим интересам. Конкуренция способствует образованию более гармоничного сообщества и стимулирует инициативу индивидов и социальных групп.

Терпимость в отношении людей, принадлежащих к другой национальности, предполагает, что мы сознаем существование скрывающихся под различиями сходств и тождеств; например, сознаем принадлежность отдельных групп к человечеству в целом. Толерантность в отношении людей, которые отличаются от нас своими убеждениями и привычками, требует понимания того, что истина не может быть простой, что она многолика, и что существуют другие взгляды, способные пролить свет на ту или иную ее сторону. Способность постигать разнообразные аспекты истины или осознавать ограниченность истин, в которые мы сегодня верим, появляется благодаря рациональному и терпеливому анализу трудностей, с которыми сталкивается любое познание, а также духу религиозного смирения, готовому признать условный и исторический характер самой «абсолютной» из всех истин.

Хотя толерантность, или способность установить и сохранить общность с людьми, отличающимися от нас в каком-либо отношении, должна считаться добродетелью, столь же редкой, сколь высока ее ценность (поскольку человек от природы склонен к общности на основе родового сознания), она все же имеет два недостатка. Один из них – склонность к безразличному отношению к ценностям, питающим убеждения. «Толерантность – это добродетель людей, которые ни во что не верят», – говорил по этому поводу Г.К.Честертон.

Другой недостаток – необходимость установления минимальных моральных стандартов, серьезное нарушение которых не допускается сообществом; и необходимость защиты сообщества от заговоров и измены – особенно от измены, во главе которой стоят фанатичные и тоталитарные политические движения, стремящиеся к уничтожению свободы и справедливости. Но даже в этой сфере, где в качестве нормы выступает нетерпимость к нетерпимости, необходимо сохранять осторожность, чтобы простое отклонение от традиции не принималось за измену фундаментальным ценностям свободы и толерантности. Например, в большинстве современных свободных обществ постоянно ведутся споры о том, в какой степени предпринимательство должно регулироваться государством, чтобы не допустить экономических кризисов и гарантировать минимальный уровень благосостояния и безопасности людей. Споры эти не имеют и не должны иметь окончательного решения, поскольку желательно сохранение как ценности свободы, так и ценности безопасности, пусть в некоторых отношениях эти вещи несовместимы.

Психологические аспекты. Согласно Декларации принципов толерантности, принятой Генеральной конференцией ЮНЕСКО (1995), «толерантность означает уважение, принятие и правильное понимание богатого многообразия культур нашего мира, наших форм самовыражения и способов проявлений человеческой индивидуальности..., это гармония в многообразии, это добродетель, которая делает возможным достижение мира и способствует замене культуры войны культурой мира...».

Существуют культурно-исторические и семантические различия в подходах к толерантности. В частности, в русском языке толерантность (в некоторых словарях дается как «устаревшее понятие») представлена как терпимость в негативном контексте, как противоположность нетерпимости, терпимость к различным точкам зрения, несовпадающим с позицией субъекта. Характерные специфические черты терпимости в отечественном культурном контексте – «милосердие» и «снисхождение» (см. толковые словари В.Даля и С.Ожегова). В латинских этимологических словарях (например, в классическом оксфордском словаре Lewis& Short), а также словарях европейских языков представлены две точки зрения на толерантность – как на «терпимость» и как на «поддержку».

«Толерантность» – один из самых популярных терминов в современной отечественной и зарубежной социально-политической, культурологической и правоведческой литературе. Существует множество гуманитарных подходов к определению и исследованию толерантности, однако при этом ее собственно психологические трактовки фактически отсутствуют. Психологическая проблематика толерантности находится на самых ранних этапах исследования.

В психологии, как и в других областях научного знания, следует различать обыденные и собственно научные определения толерантности. Однако в современной психологической литературе провести данное различение крайне затруднительно, достаточно привести лишь некоторые определения толерантности: «ценность взаимодействия в условиях противоречия»; «принятие иных, отличающихся от твоих собственных, интересов и целей»; «дружелюбие, спокойствие, мирная настроенность, антипод агрессивности, злобности и раздражительности»; «способность выслушивать, пытаться вынести из полученной информации зерна разума и уживаться с различными точками зрения, как бы выслушанное ни противоречило собственным воззрениям»; «стремление к согласию, бесконфликтность». Все эти определения могут служить в равной степени как обыденными, так и научными дефинициями психологического феномена толерантности.

Дифференцированное понимание феномена толерантности, в состав которого входят:

естественная (натуральная) толерантность – открытость, любознательность, доверчивость, – свойственная маленькому ребенку и еще не ассоциирующаяся с качествами его «Я» (толерантность типа «А»);

моральная толерантность – терпение, терпимость, ассоциируемая с личностью («внешним Я» человека) (толерантность типа «Б»);

нравственная толерантность – принятие, доверие, ассоциируемая с сущностью или «внутренним Я» человека (толерантность типа «В»).

Остановимся на этих типах толерантности подробнее.

Толерантность типа «А» – это естественное и безусловное принятие другого человека, отношение к нему как к самодостаточному и самоценному существу. Такая толерантность имеет место в жизни маленького ребенка, у которого процесс становления личности (процесс персонализации) еще не привел к расщеплению индивидуального и социального опыта, к формированию «персоны» или «фасада», к возникновению «двойного стандарта», к существованию обособленных планов поведения и переживания и т.д.

Данный тип толерантности, как показывают современные социобиологические исследования, имеет отчетливые эволюционно-генетические предпосылки в животном мире. Такая толерантность достаточно хорошо исследована также в детской психологии и детском психоанализе.

Младенец абсолютно нетерпим к своим нуждам – он не терпит голода, холода, эмоциональной заброшенности. Он готов требовать удовлетворения своих базовых потребностей плачем – тем инструментом, что ему доступен. Если бы ему были доступны другие средства, он бы ими воспользовался (данный феномен Л.Выготский называл «детским солипсизмом»). В этом смысле, действительно – родители учат ребенка терпению, а многие взрослые остаются «младенцами» в желании получить мгновенное удовлетворение своим нуждам.

Для З.Фрейда детское нетерпение обусловлено природой либидо, не знающего ничего, кроме самого себя. Все стадии психосексуального развития по Фрейду связаны не в последнюю очередь с обретением новых навыков терпения (есть не когда хочется, а когда научили, не писаться в штанишки, и так далее). Терпение – это по сути первый рубеж встречи физиологических потребностей индивида и собственно человеческого способа их удовлетворения, встреча природного индивида с культурой в широком смысле слова. Но такое терпение иноприродно и не имеет отношения к толерантности типа «А», изначально присущей ребенку.

Именно этот тип толерантности ответственен за парадоксальное принятие маленькими детьми своих родителей даже в случаях крайне жестокого обращения, психологического, физического и сексуального насилия. С одной стороны, наличие у детей толерантности типа «А» обеспечивает им субъективную, психологическую защищенность от проявлений жестокости и позволяет сохранить позитивные отношения с родителями, а с другой стороны, расщепляет и невротизирует их формирующуюся личность, поскольку не может обеспечить достаточного уровня самопринятия, принятия собственного опыта, собственных чувств и переживаний. Данная «асимметричность» толерантности типа «А» ответственна за дальнейшее развитие толерантности в целом, осуществляющееся как правило в форме инволюции (обратного развития) естественной толерантности.

Толерантность типа «Б» характерна для личностного способа существования, она является производной процесса персонализации и, в возрастном аспекте, в той или иной степени присуща большинству взрослых людей. «Толерантная» личность стремится сдерживаться, используя механизмы психологических защит (рационализации, проекции и т.д.). Однако за своим «фасадом» она скрывает собственную нетерпимость – нарастающее напряжение, невысказанное несогласие, подавленную агрессию. Можно утверждать, что толерантность типа «Б» по сути дела есть квази-толерантность – неподлинная, частичная, видимая, условная, искусственная толерантность: «мы терпим вас потому, что...»; «обстоятельства так складываются, что мне приходится вас терпеть, но…»; «в данный момент я не могу быть полностью самим собой и вынужден играть в терпимость…»; «я не думаю о другом, а только о себе, поэтому я терпим к другому только для того, чтобы меня не трогали или для того, чтобы извлечь из ситуации пользу для себя».

Толерантность типа «Б» – это по сути дела скрытая, отсроченная внутренняя агрессия (здесь можно в качестве примера привести родителя, который одобрительно кивает в ответ на бесчинства детей, но внутренне напряжен и негативен по отношению к такому поведению). Хотя такая «терпимость» выглядит на первый взгляд лучше, чем «нетерпимость», и то, и другое являются, тем не менее, однопорядковыми и одноприродными явлениями. Различия между ними – лишь количественные, а не качественные, поскольку их психологическая основа идентична. В этом смысле можно сказать, что толерантность типа «Б» – это обратная сторона нетерпимости, различных форм насилия и манипулирования человеком, игнорирования его субъектных характеристик, всего того, что так деструктивно действует на отношения между людьми.

Толерантность типа «В» построена на принятии человеком как окружающих, так и самого себя, на взаимодействии с внешним и внутренним миром в принимающей, диалогической манере. В противоположность насилию и манипулированию такое взаимодействие предполагает как уважение ценностей и смыслов, значимых для другого, так и осознание и принятие собственного внутреннего мира, своих собственных ценностей и смыслов, целей и желаний, переживаний и чувств. Для человека, обладающего толерантностью типа «В», напряжения и конфликты вовсе не исключены, можно сказать, он постоянно живет в ситуации напряженного существования, не боится быть лицом к лицу с этим напряжением, достойно выдерживать и принимать его как безусловную экзистенциальную данность. Это подлинная, зрелая, действительно позитивная толерантность, основанная (в отличие от толерантности типа «А» и «Б») на гораздо более полном осознании и принятии человеком реальности.

В своих проявлениях толерантность типа «В» ассоциируется с триадой К.Роджерса – безусловным принятием, безоценочностью и конгруэнтностью. Такая толерантность обнаруживается также в межличностном (точнее, транс-персональном) общении персонифицированной личности, в структуре которой элиминированы персональный и теневой компоненты, тогда как проявления сущности (лика), напротив, предельно выражены.

Толерантность во взаимоотношениях детей и родителей. Как правило, во взаимоотношениях детей и взрослых происходит своего рода встреча двух качественно различных типов толерантности, их столкновение (взрослый толерантен по принципу «терпения», а ребенок – по принципу «открытости»). В результате такой «сшибки» развитие изначальной детской толерантности (если перефразировать Выготского) оказывается не столько в «зоне ближайшей эволюции», сколько в «зоне ближайшей инволюции» (см. Л.Выготский)

Именно толерантность типа «Б» составляет основу реальной практики семейного воспитания: «я знаю истину, но ты ведешь себя вовсе не в русле этих ценностей, и я даю тебе это понять», этот же тип толерантности обычно транслируется в культуре (особенно в СМИ). Скорее всего, так происходит потому, что в современном обществе и в современной массовой культуре доминируют нетерпимость и насилие. Поэтому можно утверждать, что хорошо известный в психологии семейного воспитания конфликт между представителями разных поколений – это, прежде всего, конфликт «ценностных систем», каждая из которых проявляется как толерантность типа «Б» – толерантность-терпимость. Например, проблемы, возникающие у родителей в общении с ребенком-подростком, зачастую связаны с неконтролируемыми вспышками нетерпимости, или, иначе говоря, с внешними проявлениями тех «гроздьев гнева», которые зреют за «фасадами» людей, обнаруживающих толерантность-терпимость или толерантность типа «Б».

Взаимная (подчас совершенно немотивированная) нетерпимость в детско-родительских отношениях не возникает на пустом месте, она есть следствие толерантности-терпимости взрослых (их терпения и снисхождения), практиковавшейся в семейном воспитании ранее, на более ранних возрастных этапах. Как свидетельствуют психологические исследования, ранняя психологическая травматизация ребенка в семье, постоянное подавление его индивидуальных проявлений неизбежно приводят к развитию авторитарной интолерантной личности (Т.Адорно, А.Миллер, Э.Фромм и др.).

Межпоколенный конфликт – это, прежде всего, конфликт ценностных систем. Например, многие проблемы в подростковом возрасте зачастую связаны с нетерпимостью в отношениях подростка с родителями. Конечно, эта нетерпимость не возникает в одночасье (она зреет на более ранних возрастных этапах, иногда годами!). Конфликты в подростковом возрасте интересны тем, что, учитывая последовательность становления форм толерантности, подростка можно рассматривать как «экстремного взрослого», «самого взрослого из взрослых». В жизни подростка все проявления взрослости (включая толерантность типа «Б») новы и недостаточно освоены, и в своей непримиримости, нетерпимости, жесткости, категоричности и т.д. подросток намного превосходит взрослого.

Подросток живет в «манихейском мире», (см. МАНИХЕЙСТВО), его система ценностей, основанная на дуализме добра и зла, жестка и бинарна, но именно ее он пытается наложить на окружающий мир; взрослые же, вместо того, чтобы усиливать душевно-сущностную сторону жизни подростка, стремятся его еще более социализировать; в результате чего получается резонанс, т.е. негативизм подростка усиливается в атмосфере негативизма родителей. Именно в подростковом возрасте обнаруживается своего рода «зазор» между толерантностью типа «А» и толерантностью типа «Б»: подросток уже не способен к тому типу принятия, которое было характерно для ребенка и еще не способен к тому терпению, которое характерно для взрослого. Подростковый суицид в значительной степени обусловливается ограниченными возможностями такой «маргинальной толерантности» подростка.

Основная проблема взрослого во взаимоотношениях с ребенком (в том числе и подростком) заключается не в том, чтобы принять ребенка, а в том, чтобы принять самого себя – самонепринятие родителей первично и возникает там и тогда, где и когда в личности возникает расщепление на «фасад» и «тень». Но если я принимаю «ребенка в себе», тогда я могу отладить взаимодействие со своими детьми, а если я своих детей репрессирую, то на самом деле, в психологическом смысле, я репрессирую своего «внутреннего ребенка», не даю ему проявиться.

Толерантность типа «В» является характерной особенностью ряда практик общения, обладающих отчетливым психотерапевтическим эффектом. Во-первых, это, прежде всего, практика подлинно духовного отношения к человеку. Так, многие положения мировых религий и, в частности, многие притчи Нового завета, основаны на толерантности типа «В», совершенно непонятной для здравого смысла, выходящей за рамки той или иной морали, но каждый раз преисполненной подлинной мудростью, глубоким психологическим, психотерапевтическим и жизненным смыслом.

Во-вторых, это практика подлинно нравственного отношения к человеку, всегда преодолевающая узкий горизонт любой морали, поддерживающая в любом человеке его свободу, достоинство и самоценность. Прекрасные примеры такого нравственного и толерантного отношения к человеку дает классическая, художественная литература (В.Гюго, Ф.Достоевский, Л.Толстой и др.).

В-третьих, это практика подлинного психотерапевтического отношения к человеку, основанная на личностной зрелости и профессионализме терапевта.

В частности, психопрофилактика и коррекция интолерантности во внутрисемейных отношениях – это одна из фундаментальных задач семейной терапии, где можно и нужно культивировать толерантность типа «В». Работая с проблемной семьей, психотерапевт является (в идеале) моделью толерантности типа «В». Сам способ семейно-терапевтического взаимодействия строится по принципам, ориентированным на такую толерантность терапевта и принятие им мира клиентов. Очень важно в ходе семейно-психотерапевтической сессии услышать голоса всех членов семьи, в том числе детей, стариков, физически и психически больных людей, и подтвердить, что их бытие самоценно и в этом смысле имеет позитивное значение для других членов семьи, для сообщества в целом.

ТОЛЕРАНТНОСТЬ ПРОТИВ КСЕНОФОБИЙ.

Толерантность и интолерантность становятся фундаментальными составляющими современного мира. Толерантность в ряде социумов становится основополагающим принципом не только межличностных отношений, но и взаимоотношений между секторами общества, государственными и общественными институтами. Широко обсуждаются проблемы использования принципов толерантности в межгосударственных отношениях.

Где границы толерантности? Где та грань, переступая которую – во имя благих принципов, – мы можем получить результат, обратный искомому? Какие наработки могут быть использованы в российском обществе, испытывающем нужду в формировании установок толерантного сознания?

По мнению членов авторского коллектива, проблема терпимости и нетерпимости занимает весьма специфическое место в истории, вероятно, более значительное, чем кажется. Нередко она имеет стимулирующий, конструктивный характер, иногда драматический, очень опасный. С ней связаны времена подъема и расцвета, а с другой стороны, периоды социального и интеллектуального регресса, застоя, военных драм, геноцида.

Нынешний мир находится перед лицом многочисленных опасностей - традиционных и новых, в числе которых политический радикализм с его жесткой нетерпимостью, военные конфликты и терроризм, который впервые в истории приобрел планетарный формат с небывалым числом жертв, со все более реальной перспективой применения оружия массового поражения. Однако кроме катастроф, предрекаемых многочисленными пророками современного апокалипсиса, не исключены также, видимо, демократические и мирные пути, на которых можно избежать катастрофизма.

Такие пути – это пути толерантности. Социально-позитивные реалии современного мира создаются и существуют на базе толерантных отношений.

В настоящее время эта проблема приобрела значимость, определяемую возможностями и потенциями, которыми располагает современное человечество. В Декларации принципов толерантности ЮНЕСКО (1995) говорится: «Мир невозможен без толерантности, а развитие и демократия невозможны без мира».

Авторы приходят к выводу, что толерантность и интолерантность становятся фундаментальными составляющими современного мира. В нынешнем катастрофогенном мире глобальную толерантность невозможно уже считать только утопической грезой. Несмотря ни на что, она приобретают все более реальные очертания – не в смысле идеальной общественной модели, а в смысле необходимой основы развивающихся процессов демократизации и интеграции, сокращения сфер человеческой деструктивности, насилия и нетерпимости.

В то же время авторы полагают, что ограничение толерантности нередко необходимо даже тогда, когда речь идет о фундаментальных гуманистических ценностях, абсолютизация которых может оказаться не менее рискованной вещью, чем нигилистическое отношение к ним или их релятивизация. Чтобы толерантность могла действенно выполнять свои функции, она должна включать существенные элементы нетерпимости, если вообще ни основываться на ней. Такая парадоксальная диалектика предполагает сочетание толерантности с нетерпимостью к явлениям, в которых заложен разрушительный потенциал: преступности, терроризму, ксенофобии, расизму, антисемитизму и т.п., - «нетерпимость к нетерпимости».

Следует трезво принимать: комплекс пессимистических и апокалиптических сценариев, включающий техногенную, экологическую, демографическую, военную, эпидемиологическую, террористическую и другие катастрофы станет более вероятным и разрушительным, если к критическим ситуациям люди подойдут в условиях разъединения и взаимной нетерпимости. Глобальный вопрос, требующий адекватного ответа: возможно ли достичь такого уровня толерантности и согласия, который предохранил бы человечество от самоуничтожения?

Несмотря на то, что авторы зачастую придерживаются разных взглядов на проблемы толерантности, они едины в одном: в современной трактовке понятия толерантности явственно ощущается возведение его на новую теоретическую ступень как общего принципа, означающего сознательную политическую стратегию, отвечающую требованиям и возможностям современности. Именно сегодня, в период резкого обострения межнациональных и межгосударственных конфликтов и растущей тенденции к разрешению их насильственным путем, стало нормой утверждение толерантности как политического принципа не только организации социума, но и межгосударственных отношений.

На основе анализа процессов, происходящих в западных обществах (подробно исследуются политическая история формирования толерантных установок в США и Испании), авторы приходят к выводу, что только целенаправленные действия властей могут привести к успеху в сфере противодействия ксенофобиям и дискриминации.

Воздается должное усилиям американских властей по насаждению установок толерантности, о целенаправленной государственной политике, основанной на учете расово-этнической принадлежности. Констатируется, что к концу ХХ века Соединенные Штаты в значительной степени продвинулись вперед по пути радикализации либерального подхода к проблеме обеспечения прав расово-этнических групп. (Впрочем, американский вариант «политической корректности», призванный насаждать толерантность и признание любой непохожести, религиозной, расовой и т.д., может в определенных условиях стать (и подчас становится) некой формой нетерпимости, которая канонизирует до степени ритуала язык повседневного общения и предпочитает букву духу). В то же время авторы полагают, что накопленный Соединенными Штатами немалый опыт в области регулирования этнических конфликтов внутри страны может оказаться весьма полезным для современной России – разумеется, при очень тщательном просчете всех последствий его адаптации.

Не менее интересен опыт Испании, в которой призыв к национальному согласию ломал сложившиеся стереотипы сознания и традиционного поведения большинства испанцев – эти стереотипы и традиции, как показано в соответствующей главе, как будто списаны с картины современной России. (В условиях Испании само требование примирения приобретало нередко специфическую окраску, будучи связанным с сознательным отказом от публичного обращения к болезненной памяти о страшном прошлом). В книге подробно анализируется еще одна проблема, сближающая испанские и российские реалии – проблема " регионального национализма".

Авторы полагают, что прямым следствием масштабных перемещений мигрантов - в соответствии с потребностями быстро развивающихся экономик, по политическим, социальным и иным мотивам, - является все возрастающее этно-культурное и этно-конфессиональное разнообразие социумов. Оборотной стороной этнической эрозии локальных социумов становится возникающее напряжение между местным населением и мигрантами, многие из которых по этническим, расовым, конфессиональным, социальным, культурным параметрам существенно отличаются от " аборигенов". Эти напряжения, фиксируемые во всем мире, особенно опасны для многонациональной России, в истории которой можно найти не только позитивные аспекты межэтнических взаимодействий.

В России сегодня определяющим маркером отношений " свой-чужой" выступает этническая принадлежность; другие основания – такие, как раса, конфессия, гражданство - существенно менее значимы. В работе подробно рассматриваются особенности поведения меньшинств и принимающих социумов, анализируется распространенность ксенофобий и дискриминации меньшинств в социально-экономической сфере.

Анализируя международный опыт и его приложимость к российским условиям, авторы полагают, что основой стратегии противодействия интолерантности во всех ее формах, и особенно национал-радикализму, является этническая политика государства. Она должна быть признана одним из приоритетных направлений политической деятельности и направлена на постепенное исключение этнической дискриминации и ксенофобии из государственной практики и из официальных дискурсов. При этом предметом этнической политики должна быть, в первую очередь, защита прав граждан и основ конституционного строя страны от покушений радикальных этно-националистов.

Вероятно, пора всерьез озаботиться идеологическим, правовым, образовательным обеспечением превращения России из нынешнего неопределенного состояния в поликультурное национальное государство. Иначе государственная машина по собственной инерции и при участии националистически ориентированной части общественности неотвратимо скатится к совсем другому образу России – националистической империи.

Высокая терпимость к ксенофобии, распространенность последней в политически активном слое и чиновничестве требуют противодействия со стороны государства и общественности, но скорее – нравственного, чем репрессивного. Терпимость гражданина, в отличие от уголовного закона, не должна быть столь широка. Надо с большой осторожностью относиться к дальнейшей легитимизации национал-радикалов – лучше оставить какие-то группы на обочине общественной жизни, чем увеличивать шансы торжества этно-национализма в политической элите.

С другой стороны, следует отказаться от надежд репрессивными мерами искоренить в близком будущем наиболее распространенные формы ксенофобии и даже их пропаганду. Государство должно скорее контролировать критический уровень активности ксенофобной пропаганды, при превышении которого следуют административные меры (закрытие издания, организации, штраф для пропагандиста). Уголовная же репрессия должна быть сфокусирована на наиболее опасных формах национал-радикальной активности, в первую очередь – прямо или косвенно связанных с насилием. Сокращение поля репрессии в сочетании с политическим давлением власти позволит сделать репрессию более эффективной и тем самым создаст, наконец, ограничитель для распространения крайних форм национал-радикализма.

Авторы книги полагают, что данное издание, ориентированное, в первую очередь, на государственных служащих и работников органов местного самоуправления, послужит важным подспорьем в повседневной практике сотрудников НПО, СМИ, а также будет полезна для широкого круга читателей.

ТОЛЕРАНТНОСТЬ И ИНТОЛЕРАНТНОСТЬ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ: КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ГРАНИЦЫ

Проблема терпимости и нетерпимости занимает весьма специфическое место в истории, вероятно, более значительное, чем кажется. Нередко она имеет стимулирующий, конструктивный характер, иногда драматический, очень опасный. С ней связаны как времена подъема и расцвета, так и периоды социального и интеллектуального регресса, застоя, военных драм, геноцида.

В настоящее время эта проблема приобрела значимость, определяемую возможностями и потенциями, которыми располагает современное человечество. Она стала существеннейшим фактором движения в альтернативных направлениях – в направлении мира и согласия, интеграции и модернизации, благополучия и процветания, либо в сторону усиления конфронтационности, дезинтеграции, деградации, если ни гибели. «Всепроникающий характер принципов толерантности и диалога…, - говорится в одной из книг по данной проблеме, – свидетельствует о том, что без усиления их влияния под угрозой находятся выполнение главного на сегодня принципа – принципа выживаемости».1

Нынешний мир находится перед лицом многочисленных опасностей - традиционных и новых, в числе которых политический радикализм с его жесткой нетерпимостью, военные конфликты и терроризм, который впервые в истории приобрел планетарный формат с небывалым числом жертв, со все более реальной перспективой применения оружия массового поражения. Однако кроме катастроф, предрекаемых многочисленными пророками современного апокалипсиса, не исключены также, видимо, демократические и мирные пути, на которых можно избежать катастрофизма.

Такие пути – это пути толерантности. Социально-позитивные реалии современного мира создаются и существуют на базе толерантных отношений. Так, свобода и демократия основаны на возможности альтернативно мыслить и действовать. Либеральная экономика, многопартийность, свободные выборы – это также возможность различной по формам и смыслу экономической и политической деятельности. Независимость СМИ – не только свобода выражать собственное мнение, но и убежденность в праве других отстаивать иную точку зрения. Суверенность личности - помимо прочего, правомерность «инаковости» в различных сферах человеческой жизни. Этот перечень можно было бы продолжить, но в данной связи существенно то, что либерально-демократические системы и принципы – это феномен, основанный на толерантных отношениях.

В Декларации принципов толерантности ЮНЕСКО (1995) говорится: «Мир невозможен без толерантности, а развитие и демократия невозможны без мира» 2.

Но как толковать термин толерантность? Трактовки понятия далеки от однозначности и определенности, что не всегда учитывается. «Толерантность подавляющим большинством публицистов, философов, исследователей рассматривается в своего рода одномерной проекции»3, констатируется в сборнике материалов Международной научной конференции «Толерантность и поликультурное общество». Между тем понятие «толерантность» по самой своей сущности многоаспектно, многозначно, вариативно. «Способность терпимо относиться к невероятному количеству разделительных линий в политике, культуре, конфессиональной сфере и т.п. обеспечивают в конечном счете саму возможность социальной жизни, по крайней мере в рамках тех во всех смыслах гетерогенных сообществ, в которых мы ныне обитаем.» 4

Существуют большие расхождения в дефиниционных, разграничительных и типологических интерпретациях рассматриваемой концепции. В подобных случаях самый разумный подход – конвенциональный. Договоренность предпочтительнее претензий на «окончательные», «единственные» определения и трактовки, которые, как правило, оказываются бесплодными. Термины толерантность и интолерантность нередко – и вполне правомерно - употребляются как синонимы понятий терпимость и нетерпимость, иногда же – столь же правомерно - им придается отличное значение. Толерантность и терпимость (и, соответственно, интолерантность и нетерпимость) могут трактоваться как близкие, но не синонимичные понятия, а иногда даже как достаточно далекие.

Можно, например, терпимость понимать как более узкое понятие, чем толерантность. Признание права на иные мнения и поведение «других» не исключает различного отношения к этим мнениям и поведению. Оно может быть враждебным, пренебрежительным, безразлично отстраненным, стоическим, благожелательным, уважительным, восторженным, а также пассивным и активным. В этом контексте понятие «терпимость» можно связывать только с негативными, безразличными и пассивными вариантами такого отношения. Толерантность, по мнению одного из исследователей, «является не просто терпимостью, а нечто гораздо большим – активным и конструктивным сотрудничеством, соучастием, солидарностью… Деятельность на основе толерантности и ее принципов соотносится с приложением усилий воли для того, чтобы попытаться увидеть хорошее в чуждом». 5

Существуют различные трактовки вопроса о характере, формах, пределах, границах, уровнях, степенях толерантности. Некоторые исследователи говорят о качественных градациях толерантности. Так, один из участников дискуссии на международной конференции «Толерантность как культурная универсалия», говоря о терпимости к тоталитарным режимам, утверждает: «таким образом, толерантность может быть как хорошей, так и плохой, и необходимо проводить различие между этими двумя противоположными вещами. Это не простая проблема, поскольку не существует четких критериев для ее разрешения». 6

Таким образом, концепция толерантности далека от однозначности, она может порождать ряд разночтений, даже парадоксов. Так, например, как это ни удивительно, «избыток» толерантности может вести к следствиям, аналогичным тем, к которым ведет ее «дефицит», характерный для авторитарных и экстремистских режимов и организаций - к «беспределу», насилию, войнам и т.п.

Хорошо известный пример – Мюнхенские соглашения, не менее характерный – превращение демократической Веймарской республики в нацистское государство. По существу это было результатом «избытка» терпимости к радикалистским движениям, которые всегда охотно пользуются демократическими механизмами и процедурами для прихода к власти, после чего отбрасывают их.

Ограничение толерантности нередко необходимо, даже когда речь идет о фундаментальных гуманистических ценностях, абсолютизация которых может оказаться не менее рискованной вещью, чем нигилистическое отношение к ним или их релятивизация. Так, например, толерантность в отношении «безграничного добра» в ряде случаев тождественна терпимости ко злу, для которого трудно представить более благоприятные условия, чем его беспрепятственное распространение и всепрощение.

Так же обстоит дело с абсолютизацией принципа «не убий». Что если посредством убийства есть возможность прервать кровавую цепь преступлений маньяков, террористов, диктаторов и др.? Эта проблема, с которой постоянно сталкиваются государства, ведущие борьбу с терроризмом, например, Израиль. Или люди и организации, замышляющие покушения на лидеров тоталитарных диктатур.

То же самое относится к терпимости в отношении неограниченной «правды». В различных вариантах существует такой фантастический литературный сюжет: люди договариваются в течение определенного времени говорить правду, в частности, то, что они думают друг о друге. Это приводит к самым разрушительным последствиям, полной социальной дезорганизации, параличу общественной жизни, войне всех против всех. Стало быть, ложь в определенных дозах – неизбежная позитивно-функциональная составляющая человеческой жизни, терпимость здесь – необходимая предпосылка социального порядка и согласия, во всяком случае, пока!

Итак, эффективная толерантность неизбежно должна исключать ее «избыток», так сказать «абсолютизацию терпимости». Более того, как это ни парадоксально, чтобы толерантность могла действенно выполнять свои функции, она должна включать существенные элементы нетерпимости, если вообще ни основываться на ней. Такая парадоксальная диалектика предполагает сочетание толерантности с нетерпимостью «к явлениям, в которых заложен разрушительный потенциал»7, преступности, терроризму, ксенофобии, расизму, антисемитизму и т.п., а также, так сказать, «нетерпимость к нетерпимости».

К.Поппер сформулировал эти выводы как «парадокс терпимости». Суть его в том, что «неограниченная терпимость должна привести к нетерпимости».8 При терпимости к нетерпимым, - говорит он, - последние неизбежно будут одерживать верх. «Во имя терпимости следует провозгласить право не быть терпимыми к нетерпимым… Мы должны провозгласить право подавлять их в случае необходимости даже силой».9

В статье «Толерантность, свобода и истина» из материалов конференции «Толерантность как культурная универсалия» этот «парадокс» выражен следующим образом: «Мы не должны быть терпимыми ко всему. Например, к несправедливости, убийствам или к посягательствам на нашу свободу. И не следует быть терпимым к нетерпимости».10 Проблему «терпимости к нетерпимости», по словам М.Уолцера, «часто называют центральной и самой сложной проблемой теории толерантности».11

Итак, чрезмерная или неограниченная терпимость ведет к ее фактическому самоуничтожению, превращению в собственную противоположность. Будучи слишком толерантными, мы, не желая того, способствуем интолерантности.

Но здесь подстерегает другая опасность: где границы допустимой нетерпимости, как, двигаясь по этому пути, не попасть в сферу выходящих из под контроля запретов? В обоих случаях – при неограниченной терпимости и необходимой, но трудноопределимой степени нетерпимости - мы рискуем свободой – косвенно или прямо открывая шлюзы для избыточной нетерпимости. В одном случае посредством «непротивления» интолерантности, в другом - путем введения чрезмерных запретов, т.е. тем путем, на котором не всегда можно вовремя остановиться.

Этой трудностью постоянно пользуются в неблаговидных политических целях. Так, на специальной встрече ОБСЕ, посвященной проблеме толерантности и борьбы с пропагандой расизма, ксенофобии, антисемитизма в интернете, российский представитель предлагал ввести чуть ли ни всеобъемлющий контроль за «глобальной сетью», что уже практикуется в авторитарных государствах. Это вызвало следующий совершенно справедливый критический комментарий: «люди… должны бояться, чтобы борьба с конкретной опасностью сама не стала опасностью, не нарушила демократических свобод».12

В подобных случаях нет безошибочного эффективного рецепта или механизма установления четкой разграничительной линии между социально-позитивным и социально-негативным. Это очень затрудняет решение многих вопросов и наоборот облегчает его для разного рода манипуляторов. Поэтому иногда ничего не остается, кроме как разбираться в отдельности с каждой конкретной ситуацией, процессом и тенденцией, руководствуясь общегуманистическими принципами и тем, что представляется необходимой мерой в их применении.

Толерантность и интолерантность играют во многом определяющую роль в контексте некоторых основных тенденций современного мира. Таких тенденций, как эволюция духа и практики насилия и ненасилия, в том числе военных конфликтов, конфронтация демократических и тоталитарных систем, динамика интеграционных и дезинтеграционных процессов и др.

Противостояние насилия и ненасилия старо как мир. Насилие и агрессивность всегда были неотъемлемым элементом человеческих отношений. Традиционное общество и техногенная цивилизация во многом основаны на нетерпимости и насилии. Одна из идейных и практических доминант последней заключается в стремлении к «овладению», завоеванию господства над окружающим, будь то природа, территории, людские сообщества, государства и др. В прошлом веке человечеству было суждено пережить пароксизмы нетерпимости и насилия, беспрецедентные по масштабам и формам.

Но и сейчас в ряде регионов высокого накала достигают деструктивные конфликты. Опасно выросли радикалистские тенденции, в основе которых лежит нетерпимость, неприятие «инаковости». Наиболее опасный пример – мусульманские фундаменталистские движения и государства, тяготеющие к созданию всемирной исламистской диктатуры, которая должна сочетать черты архаических средневековых тираний и современных тоталитарных диктатур.

Одновременно со всем этим, под шумным бурлением конфликтов и конфронтаций, не всегда просто заметить, как стали воплощаться в жизнь идеи ненасилия. Эти идеи и прежде занимали немалое место в истории, но чаще всего казались и оказывались безнадежно утопическими. Трудно переоценить значение некоторых религиозных традиций в становлении культуры ненасилия, хотя их роль далеко не однозначна. Велико значение концепций ненасилия последних двух веков (Г.Д.Торо, Л.Н.Толстой, М. Ганди, А.Швейцер, Н. и С. Рерихи, М.Л. Кинг и др.).

Что касается практической реализации идей ненасилия, то впервые она стала осуществляться совсем недавно, когда многие страны (Индия, Филиппины, Португалия, Испания, Чили, страны Восточной Европы и др.) ненасильственным путем освободились от колониальной зависимости или авторитарных режимов. Образовались зоны и механизмы, в которых эти идеи все в большей мере становятся преобладающими. Возникли и приобрели большое влияние международные органы по мирному разрешению конфликтов, антивоенные, антидискриминационные, антиядерные, правозащитные движения, другие формы ненасильственной борьбы.

Одним словом, только в настоящее время ненасилие перестало быть недостижимым идеалом, хотя, конечно, пока не приходится говорить об его универсализации. Давно обсуждается вопрос о возможности (и «желательности») устранения различных форм насилия из человеческой жизни. Быть может, это оказалось бы столь же опасным, как полное устранение нетерпимости, о чем упоминалось выше. Однако не исключено, что принципы ненасилия могли бы занять преобладающее положение в ряде жизненных сфер. Многие мыслители и исследователи допускают такую возможность, более того считают ее насущной необходимостью. «Ненасилие несет в себе зачатки новой истории, - говорится в книге «Выход из насилия» Ж. Семлена, - оно способно направить человечество в новом направлении. ХХI век будет веком ненасилия или его не будет вовсе»13.

Самая массовая форма нетерпимости и насилия – война. Войны сопровождали практически всю историю человечества, а ХХ век – эпоха беспрецедентных истребительных войн. Военные конфликты продолжают бушевать и в современном мире. И все же правомерно утверждать, что впервые появилась реальная возможность их минимизации, даже, может быть, устранения из жизни людей. Практически исчезла угроза мировых войн в обозримом будущем. Созданы и функционируют международные миротворческие органы и механизмы, в сущности, первые долговременные работающие организации такого рода, которые воплощают, несмотря на все свое несовершенство, целенаправленные, систематические коллективные усилия по созданию и расширению обстановки глобальной толерантности и согласия. Существенно расширились зоны мира. Одна из них - европейская, которая на протяжении многих веков была ареной непрекращающихся военных столкновений. Правда, здесь и в последние десятилетия не обходится без ожесточенных военных конфликтов, но почти исключительно на территориях распавшихся тоталитарных империй - «мега-империи» СССР и «мини-империи» – Югославии. Сказывается наследие режимов такого рода, всегда несущих потенциал войны.

Весьма опасные рецидивы милитаристского духа и практики имеют место и во многих других регионах, и все же важно отметить несомненные антимилитаристские сдвиги в общественном сознании. Пацифистская ментальность вытесняет господствовавшее на протяжении тысячелетий представление, что война – естественное, если ни предпочтительное состояние. Все большее распространение получает культура мира и толерантности, сменяющая привычный конфронтационный дух.

Разумеется, к этой культуре относится все сказанное относительно ненасилия. Многие исследователи, среди которых такие видные фигуры, как З. Фрейд, К. Лоренц и др., придерживались и придерживаются мнения о невозможности устранения агрессивности и военных конфликтов. Вместе с тем исключительно плодотворной представляется идея сублимации, присущая классической психоаналитической традиции. Вот высказывание на этот счет современного российского психоаналитика: «агрессия как основной инстинкт всегда была и будет в человеческом обществе. Другое дело, в каких формах: разрушительных – в виде войн, насилия, геноцида – или нет. Любое человеческое продвижение, будь то бизнес, выдвижение новых научных идей, зиждется на агрессивном инстинкте».14

Впрочем, и «избыточная» сублимация агрессивных импульсов в современном мире еще не всегда своевременна. Пацифистские принципы, в случае их абсолютизации, могут, подобно ненасилию и толерантности, превращаться в свою противоположность. Как показывают события последнего времени, иногда только военными средствами можно искоренять или сдерживать тиранические режимы, противостоять воинственной нетерпимости, опасным милитаристским и террористическим проектам, систематическим нарушениям прав человека и т.п. Военное сдерживание и, если необходимо, подавление гнезд милитаризма и экстремизма - непременное условие реалистического, действенного пацифизма.

Однако из этого не следует, что под предлогом борьбы с авторитаризмом, терроризмом, сепаратизмом и т.п. правомерно развязывать войны, реальный смысл которых далек от заявленных целей. В этой связи имеет смысл сравнить несколько в определенных отношениях схожих военных конфликтов последних десятилетий: борьбу с режимом талибов в Афганистане и режимом Саддама Хусейна в Ираке, а также борьбу против отделения Алжира от Франции и многолетнюю чеченскую кампанию.

Первые две войны были направлены против варварских автократических режимов и не ставили целью захват и насильственное удержание стран, в которых они велись, хотя осуществлялись без достаточного учета их специфики, культурных и этнополитических условий, что создало очень большие сложности для коалиционных войск и администрации. Другие две военных кампании отмечены архаическими, «колониальными» чертами, скрывавшимися под «респектабельным» лозунгом борьбы с сепаратизмом. Однако в алжирской войне, в отличие от чеченской, наступило осознание и отрезвление с соответствующими практическими выводами. Колониалистская нетерпимость сменилась, несмотря на яростное сопротивление радикалистских групп, более современной, гуманной, толерантной позицией.

Что касается Чечни, то, хотя и существуют международно-правовые нормы относительно примата территориальной целостности по отношению к праву на самоопределение, можно ли считать органической частью государства захваченные территории, если в течение нескольких столетий население этих территорий не признает присоединения и борется за независимость? Конечно, в Чечне есть самые разные люди, в том числе бандиты, наемники, нейтральные жители, сторонники России, коллаборационисты и другие, но преобладает, видимо, население, не принимающее существующий режим, желающее независимости.

В чеченском конфликте преобладает жесткая нетерпимость с обеих сторон. Так было и в Алжире, где также происходили бесчисленные подрывные акты, совершались немыслимые жестокости, осуществлялись зачистки, псевдодемократические акции, насаждались марионеточные структуры, коллаборационизм и т.п. Но во Франции в то время был де Голль, который сумел переломить себя, преодолеть дух нетерпимости, понять, что необходимо дать Алжиру свободу, что колониальная война безнадежна, что эпоха колониализма кончилась. Другой вопрос, как Алжир и многие другие бывшие колонии распорядились завоеванной независимостью. Феномен колониализма далек от однозначно негативных оценок…

В Чечне, конечно же, рано или поздно тоже неизбежны отказ от позиций упрямой нетерпимости и обращение к средствам политического урегулирования. Нужна политическая воля по примеру де Голля, должный уровень «культуры толерантности», уход от радикалистской ментальности. Скорее всего, необходимо прибегнуть к помощи международных миротворческих сил и, может быть, вернуться к идее «вала», отделяющего российские земли от Чечни. При всех условиях это значительно гуманнее и дешевле, чем война, набеги, другие формы межэтнических столкновений. Уместно, может быть, использовать опыт Израиля, где в несколько раз уменьшилось количество террористических актов на территориях, которые были отгорожены разделительной стеной, хотя это и создало ряд внутренних и внешнеполитических осложнений.

Среди уроков алжирской войны, наряду с другими, есть один весьма опасный в плане обстановки в «метрополиях»: подобные войны могут стимулировать всплеск право-радикалистских движений, они являются мощным фактором роста нетерпимости, экстремистских, ксенофобских настроений.

Нынешние военные конфликты вообще во многом связаны с конфронтацией, которую, возможно, следует считать основным социально-политическим противостоянием прошлого – а может быть, и нынешнего века - противостоянием демократии, основанной на принципах толерантности, и тоталитаризма, воплощающего дух нетерпимости. Здесь также нужно констатировать позитивную динамику, хотя исход этой конфронтации вряд ли можно считать предрешенным.

Демократические силы одержали стратегическую победу, лишив диктаторские режимы государственной базы в крупных развитых странах. Кроме того, вообще потерпело крушение большинство таких режимов на европейском и американском континентах. Весьма характерные симптомы – все большее распространение в мире демократических стран и ценностей, коллективное противодействие рецидивам авторитарной политики и практики, постоянное давление на реликтовые тирании в разных частях света, от которых при случае можно ждать самых непредсказуемых действий, в том числе применения средств массового поражения. Выводы из многочисленных социологических исследований позволяют утверждать, что «в течение последних двух десятилетий во всем мире имело место очень значительное движение в сторону демократии».15 С.Хантингтон назвал это «третьей волной демократии», которая, по его словам, началась в 1974 г. в Португалии, затем, кроме Европы, захватила Латинскую Америку, Юго-Восточную Азию, отчасти Африку.

Однако радикалистские идеи, движения и системы проявляют большую живучесть, приспособляемость, способность маневрировать, возрождаться в традиционных и обновленных формах. Даже в ряде вполне благополучных европейских стран существуют, возрождаются или вновь возникают и приобретают немалое влияние радикалистские течения, партии и группы. Среди них Австрия, Франция, Германия, Голландия, Чехия, Венгрия и др. Рост националистической нетерпимости и воплощающих ее движений нередко связан с инерцией авторитарного прошлого и проблемой мигрантов.

Распространяются радикалистские и откровенно фашистские движения и группы и в России, неототалитарная реставрация в которой может иметь катастрофические последствия не только для страны, но и для всего мира. России особенно трудно освободиться от авторитарной психологии в виду почти полного отсутствия в стране демократических традиций, инерции многовековой автократии и длительной практики тоталитарного режима.

Политический радикализм может вырастать как сверху, так и снизу. А нередко этот рост идет с обеих сторон, навстречу друг другу. Тоталитарные системы в нацистской Германии и СССР возникли и существовали не только в результате действий радикалистских партий и лидеров, но и потому, что они были востребованы значительной частью народа. Народы – не только жертвы, но и творцы таких режимов, поскольку тяготеют к ним, любят их, преданы вождям. Сильно и точно эта черта массового сознания выражена в следующей выдержке из нашей прессы: «Страшен не диктатор, страшен народ, что требует диктатора вновь и вновь».16

Несомненны авторитарные тенденции в политике российских правящих кругов. Российские власти формируют и легализуют новую номенклатурную бюрократию, устанавливая и закрепляя огромный разрыв в доходах и привилегиях между высшим чиновничеством и остальной массой населения. Они ориентируются на силовые структуры и структуры госбезопасности. Мощным рычагом державнических тенденций, архаической духовной нетерпимости и обскурантизма служит православный клерикализм.

Характерны тенденции устранения «инакомыслия» в стране, стремление ограничить свободу слова, преследование за нелояльность, политическую независимость, давление на прессу, телевидение, бизнес, фактическое подчинение законодательной и судебной власти, партийных структур и т.п.

И еще весьма примечательный симптом: происходит как бы «мягкое» вхождение в атмосферу очередного «культа личности» - в институциональных, информационных, художественных и др. формах, атмосферу, столь привычную и комфортную для российского массового сознания.

Среди сложных и противоречивых процессов современного мира одно из основных мест занимают интеграционные и дезинтеграционные процессы. С одной стороны, несомненны качественно новый формат и все более быстрое развитие первых в расширяющемся «пространстве толерантности», с другой – обострение и радикализация вторых, часто связанных с самыми опасными формами нетерпимости.

Интеграционные процессы далеки от однозначности. Традиционные их формы часто имеют насильственный, «навязанный», иногда неоколониалистский характер. Современные добровольные их модели базируются на гуманистических, демократических принципах, нередко связаны с деятельностью наднациональных органов. На пути демократических форм интеграции множество препятствий разного рода. В том числе большой разрыв между бедными и богатыми странами, архаическая имперская психология, националистические и фундаменталистские настроения, стереотипы массового сознания и мн. др.

В наибольшей степени объединительные тенденции проявляются в развитых демократических странах. Впрочем, такое утверждение требует известных оговорок. Даже в интегрирующемся западном мире ряд стран затронут сепаратизмом. Испания, Канада, Англия, Франция, даже Италия – вот далеко не полный перечень таких стран. А на Востоке к ним относится, среди прочих, крупнейшая демократическая страна – Индия!

Серьезным препятствием на пути интеграционных процессов, кроме духовной и институциональной инерции, изоляционистских и националистических предрассудков, служит предвзятость и непримиримость времен «холодной войны». В мире, в том числе в России, широко распространен, имеет прочность предрассудка антиамериканизм, во многом обусловленный бессознательными мотивами зависти и скрытыми или явными комплексами. В американской жизни, действительно, многое заслуживает критики, но, с другой стороны, есть немало заслуживающего высочайшей оценки. Но дело совсем не в этом: существуют два императива современной культуры толерантности: во-первых, относиться к «другим» с пониманием и уважением, как минимум, терпимо, во- вторых, обращать критику прежде всего на самих себя.

Интеграционизм близок стремительно развивающимся сейчас процессам глобализации. Смысл и соотношение этих понятий в значительной мере конвенциональны. В данном контексте существенно другое. Во-первых, «необходимость перехода в условиях глобализации современного мира к новому типу социальных отношений, основанных на принципах плюрализма и толерантности».17 Во-вторых, то, что интеграционные и глобализационные процессы в своей значительной части объективны, поэтому противодействие им – дело достаточно безнадежное. Между тем весьма широкий размах приобрело антиглобалистское движение. Аргументы противников глобализации в какой-то части, вероятно, справедливы: глобализационные процессы очень противоречивы, различные их формы отличаются разной степенью реализуемости и позитивности. Но все же эти процессы в целом, несмотря на различные, нередко противоположные их оценки, скорее больше сближают, чем разъединяют людей.

Может быть, наиболее трудной формой глобализационных процессов является «ценностная глобализация», а между тем сближение различных этнокультурных ценностных систем, возможно, один из решающих интеграционных факторов. «Взращивание культуры толерантности в сфере взаимодействия культур, народов, цивилизаций в условиях глобализации не имеет альтернативы».18

Перспективы социального согласия в существенной мере определяются именно возможностью координации различных ценностных ориентаций или хотя бы их взаимной толерантностью. Реален ли какой-то межкультурный, межгрупповой, межэтнический, межконфессиональный ценностный «общий знаменатель», на основе которого оказался бы осуществимым процесс ценностной «взаимодополнительности», и, в конечном счете, расширяющегося социального согласия? Такой «общий знаменатель» – предмет трудных поисков.

«Глобалистика ценна тем, - говорится в сборнике «Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности», - что вопреки всем видам расколотости человеческого рода она утверждает объективное существование его единства - единства исторических судеб, единства с природой Земли, единства мирохозяйственных связей и взаимозависимости политических процессов, науки, техники и культуры… Философия глобальных проблем апеллирует к становлению глобального сознания как к решающему фактору будущего мирового развития… Задача такой философии – найти средства преодоления существующих конфликтов и противостоять всем формам фанатизма и экстремизма, с одной стороны, а с другой – найти во всех имеющихся социальных, политических, идеологических и религиозных доктринах нечто общее и взаимосогласующееся, что позволило бы определить универсально приемлемые и взаимосогласующиеся цели и ценности и моральные принципы для всего «мирового сообщества».19

Вероятно, идейной парадигмой поисков ценностного сближения может стать «мультикультурализм», т.е. фактически концепция «толерантности культур», стремящаяся преодолеть крайности ценностного абсолютизма и этноцентризма, с одной стороны, культурного релятивизма – с другой. Согласно этой концепции, следует терпимо, с уважением относится ко всем культурам и культурным различиям, но одновременно признавать транскультурные ценности, которые могут возникать локально и иметь местную специфику в различных культурах. «Мультикультурализм должен отбросить идею, что культурные ценности и идеалы правомерны только в рамках тех или иных культур, и напротив принять идею, что некоторые ценности и идеалы обладают транскультурной легитимностью… Сторонник мультикультурализма не обязан рассматривать как правомерные все культурно специфические идеалы и акции, а только те, которые не нарушают сам мультикультуральный принцип».20 А нарушает его, в частности, нетерпимость к другим народам, культурам, религиям, претензии на обладание единственной истиной. «Транскультурные ценности» в этом контексте, в сущности, не что иное, как общегуманистические принципы.

Конечно, как эти, так и многие другие ценности многозначны, что обусловлено культурными, этническими, социальными, религиозными, возрастными и др. различиями, даже различием их интерпретаций в рамках одной ценностной системы, а также убыстрившимися ценностными сдвигами и релятивизацией ряда ценностей.

И очень большая трудность состоит в том, чтобы многочисленные сложные аксиологические проблемы, как и собственно принципы «мультикультурализма», не открывали путь как к безграничной ценностной «плюрализации», так и к идее «равнозначности» ряда принципиально противоположных вещей, таких, как добро и зло, нравственность и аморализм, цивилизация и варварство, несмотря на частую неопределенность их границ. Ценностный нигилизм, может быть, был иногда «позволительной роскошью» в прошлом, утверждает английский социолог Р.Д.Мастерс, «но это несомненное безумие сегодня. В ХХI в. власть имущие вооруженные не мыслимыми до настоящего времени технологиями - смогут навязывать всему обществу любые прихоти и желания… Нигилист или релятивист не могут осуждать своекорыстных лидеров, которые используют расизм, национализм, религиозный фундаментализм для укрепления собственной власти ценой человеческих жизней. Вряд ли имеет смысл осуждать геноцид как явление, несовместимое с цивилизацией, если сама цивилизация лишена ценности».21

Итак, расширение «пространства толерантности», мультикультуральная парадигма, сближение ценностных принципов различных культур и субкультур, пусть неполное и относительное, движение к «минимальной» ценностной общности – непременное условие развития эффективных форм интеграции. Идеальным, но пока фантастическим вариантом такого развития была бы серия согласительных акций и процедур на разных уровнях, в процессе которых происходили бы поиски ценностного сближения и своего рода конкурентная борьба ценностей.

Впрочем, хотя искусственное развитие подобных процессов мало реально, спонтанно такая «борьба» постоянно идет. Вот что говорится на этот счет в сборнике «Развитие интеграционных процессов в Европе и Россия»: неравенство возможностей различных ценностей и, как следствие, обострение культурных противоречий «способно породить долговременную конкуренцию между основными культурными системами, которые могут отстаивать разные подходы к интерпретации и применению универсальных принципов. Зародыши подобн