А куда ушли дети?

Очень мучительная реальность сорокалетнего возраста — уход детей.

Моей дочери одиннадцать лет. И она только собирается из бутона превратиться в цветок и затем — в спелый плод. Две слабых клубнички сладко наполняют ее грудь, но занавеска в примерочной кабине должна быть задернута очень плотно. Она уже ощущает себя прекрасной молодой женщиной, хотя за несколько мгновений до этого была нераскрывшимся бутоном. Она все еще остается беззаботным ребенком, который может запачкать ногти во время игры. хотя уважает настоящих леди, делающих маникюр. Я каждый день жду, когда наступит вечер и она придет ко мне поделиться своими секретами. Пока мы еще вместе.

Однако я уже знаю о горьком опыте матерей, отпускающих своих детей. В беседах с людьми меня поразило, что многие мужчины также глубоко переживали эту потерю. Их нежность проявляется, когда дети уже далеко. Это приходит слишком поздно.

После всех лет, потраченных на создание карьеры (или потраченных напрасно), мужчина в середине жизни часто поворачивается к семейному гнезду как раз в то время, когда дети бывают наиболее буйными. Известны тысячи подобных примеров.

“Он начал с нуля и создал свою компанию, которая имеет сейчас представительства по всему миру, — смущаясь, рассказывала Нора, жена молодого президента компании. — Но в последний год он испытал личный кризис. (Молодому президенту исполнилось сорок лет.) Все меньше он думает о себе и о своей работе. Он старается узнать, как обстоят дела у детей.

Я думаю, он хочет восполнить все время своего отсутствия. Внезапно он берется за домашние дела, например, устраивает для нас загородную прогулку. Мне это надоело. Я чувствую себя девушкой-подростком. Все уходит. А я бы так хотела провести выходные вдвоем. Мы выбились из синхронности”.

Отцы крепко держатся за детей, прося у жизни невозможного — вернуть потерянное прошлое.

Мы уже не раз говорили о том, что юноше следует проявить свою верность кому-то или посвятить себя какой-то идее для того, чтобы предпринять отрыв от родительских корней. Те корни были выдернуты из наших сердец. Отца призывают отказаться от давления на сына или дочь, которые раньше видели в нем хранилище всей мудрости мира, а теперь попадают под влияние сомнительных героев и мессий. Родители, конечно, воспринимают это как похищение ребенка. Разрешим ли мы какому-то незнакомцу спекулировать на потребности нашего ребенка в новой и прославленной модели, отравить душу ребенка, которого мы так долго растили и воспитывали? Или, может быть, не отравить, а просто запутать в искусных суждениях? Это борьба за власть над эмоциями.

“По правде говоря, — пишет Уильям Гибсон, отец охваченного сомнениями шестнадцатилетнего юноши, — несколько лет я страдал по моему мальчику, и что-то в моем сердце отмерло, когда его детство прошло и он выскользнул из моих рук”.

Боясь, чтобы его сын не погряз в наркотиках и нигилизме, Гибсон испытал колебания, когда мальчик обосновался в Испании под покровительством Махариши. Гуру из Индии указывал путь к сознательному счастью через чистую жизнь и занятия медитацией. Сам Гибсон был католиком. Однако эти существенные различия в вере не ослепили отца. Гибсон поступил очень мудро: он отправился в Испанию и увидел, что мальчик нашел излечение в своих собственных методах. Гибсон пишет дальше: “Я не испытываю благоговения перед его учителем, но знаю, как это важно для развития его личности”.

Я завидую его способности описать свою боль. Многие мужчины не имеют такой отдушины, обсуждая конец сдвига отношений “отец—ребенок”.

Таким образом, сорокалетний мужчина, вероятно, сражается одновременно на трех фронтах. Он позволяет себе выражение эмоций, как только жена начинает отличаться от него. Он проявляет такое внимание к детям, словно они будут давать ему рекомендацию. Таким образом он старается проявить свою продуктивность, когда оказывается в состоянии застоя на работе. Возможно, это не было бы для него таким жестоким ударом, если бы он знал, что все это предсказуемо. И что это временное явление и необходимая подготовка к периоду успокоения, который затем последует.

Где-то в сорок пять лет мужчина обычно повторно стабилизируется в жизни. Пройдя через жестокие испытания, он, вероятно, начнет устанавливать связи с комплектом условий жизни и приоритетов, которых он достиг. Если он изменил эти условия и приоритеты, находясь в кризисе, связанном с серединой жизни, это окажет благоприятное воздействие на его развитие и настроение. Он не может сразу измениться. Как мы увидим далее при анализе второй половины жизни, этого никто не может. Однако равновесие возвращается.

Отношение мужчины к своей повторной стабилизации бывает разным. Он может быть заряжен энергией обновления, а может быть подавлен комплексом неполноценности (и тогда вопросы, связанные с серединой жизни, снова проявятся, когда ему исполнится пятьдесят лет).

В пятьдесят лет приходят зрелость и новая сердечность. Жажда соперничества, разрушившая столько отношений в прошлом, смягчается большим знанием себя. Если мужчина смирился со своим одиночеством, то родители могут быть прощены. Если его индивидуальности уже никто не угрожает, то он может стать более расслабленным в отношениях с коллегами и установить теплые взаимоотношения с бывшим наставником. Если он прекратил измерять собственную ценность только статусом своего положения, то сможет принять ту часть работы, которая наиболее значима для него. Если он разрешил проявиться в себе противоположному полу, то сможет обрести верного друга в своем партнере.

Это все возможно при условии, что он предоставил жене те же самые права в отношении себя.