Ганя и Мышкин

Ганя -- Э-э-эх! И зачем вам было болтать! Не знаете вы ничего... Идиот!

Мышкин -- Виноват, я совершенно не думавши; к слову пришлось. Я сказал, что Аглая почти так же хороша, как Настасьи Филипповна.

Ганя -- Далась же вам Настасья Филипповна...

Ганя -- Послушайте, князь, у меня до вас есть огромная просьба... Но я, право, не знаю... Князь, там на меня теперь... по одному совершенно странному обстоятельству... и смешному... и в котором я не виноват... ну, одним словом, это лишнее, -- там на меня, кажется, немножко сердятся, так что я некоторое время не хочу входить туда без зова. Мне ужасно нужно бы поговорить теперь с Аглаей Ивановной. Я на всякий случай написал несколько слов (в руках его очутилась маленькая сложенная бумажка) -- и вот не знаю, как передать. Не возьметесь ли вы, князь, передать Аглае Ивановне, сейчас, но только одной Аглае Ивановне, так то есть, чтоб никто не увидал, понимаете? Это не бог знает какой секрет, тут нет ничего такого... но... сделаете?

Мышкин -- Мне это не совсем приятно.

Ганя -- Ах, князь, мне крайняя надобность! Она, может быть, ответит... Поверьте, что я только в крайнем, в самом крайнем случае мог обратиться... С кем же мне послать?.. Это очень важно... Ужасно для меня важно...

Мышкин -- Пожалуй, я передам.

Ганя -- Но только так, чтобы никто не заметил, и вот что, князь, я надеюсь ведь на ваше честное слово, а?

Мышкин -- Я никому не покажу.

Ганя -- Записка не запечатана, но...

Мышкин -- О, я не прочту.

Ганя, оставшись один, схватил себя за голову.

Ганя -- Одно ее слово, и я... и я, право, может быть, порву!

Он уже не мог снова сесть за бумаги от волнения и ожидания и стал бродить по кабинету из угла в угол.

Князь шел задумавшись, вдруг остановился, как будто вспомнил о чем. осмотрелся кругом, подошел к окну, ближе к свету, и стал глядеть на портрет Настасьи Филипповны. Князь смотрел с минуту, потом " друг спохватился, огляделся кругом, поспешно приблизил портрет к губам и поцеловал его. Когда через минуту он вошел в гостиную, лицо его было совершенно спокойно.

Но только что он вступил в столовую (еще через одну комнату от гостиной), с ним в дверях почти столкнулась выходившая Аглая. Она была одна.

Мышкин -- Гаврила Ардалионович просил меня вам передать.

Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела на князя. Ни малейшего смущения не было в ее взгляде, разве только проглянуло некоторое удивление, да и то, казалось, относившееся к одному только князю. Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета -- каким образом он очутился в этом деле вместе с Ганей? -- и требовала спокойно и свысока. Они простояли два-три мгновения друг против друга, наконец что-то насмешливое чуть-чуть обозначилось в лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.

Генеральша несколько времени, молча и с некоторым оттенком пренебрежения, рассматривала портрет Настасьи Филипповны, который она держала пред собой в протянутой руке, чрезвычайно и эффектно отдалив от глаз.

Генеральша -- Да, хороша. Очень даже. Я два раза ее видела, только издали. Так вы такую-то красоту цените?

Мышкин -- Да... такую...

Генеральша -- То есть именно такую?

Мышкин -- Именно такую.

Генеральша -- За что?

Мышкин -- В этом лице... страдания много...

Генеральша -- Вы, впрочем, может быть, бредите.

Генеральша положина портрет на стол. Александра взяла его, к ней подошла Аделаида, обе стали рассматривать. В эту минуту Аглая возвратилась опять в гостиную.

Аделаида -- Этакая сила!

Генеральша -- Где? Какая сила?

Аделаида -- Такая красота – сила. С этакою красотой можно мир перевернуть!

Она задумчиво отошла к своему мольберту. Аглая взглянула на портрет только мельком, прищурилась, выдвинула нижнюю губку, отошла и села к стороне, сложив руки.

Генеральша позвонила.

Генеральша -- Позвать сюда Гаврилу Ардалионовича, он в кабинете.

Александра -- Maman!

Генеральша -- Я хочу ему два слова сказать -- и довольно. У нас, видите ли, князь, здесь теперь всё секреты. Всё секреты! Так требуется, этикет какой-то, глупо. И это в таком деле, в котором требуется наиболее откровенности, ясности, честности. Начинаются браки, не нравятся мне эти браки...

Александра -- Maman, что вы это?

Генеральша -- Чего тебе, милая дочка? Тебе самой разве нравятся? А что князь слушает, так мы друзья. Я с ним по крайней мере. Бог ищет людей, хороших, конечно, а злых и капризных ему не надо; капризных особенно, которые сегодня решают одно, а завтра говорят другое. Понимаете, Александра Ивановна? Они, князь, говорят, что я чудачка, а я умею различать. Потому сердце главное, а остальное вздор. Ум тоже нужен, конечно... может быть, ум-то и самое главное. Не усмехайся, Аглая, я себе не противоречу: дура с сердцем и без ума такая же несчастная дура, как и дура с умом без сердца. Старая истина. Я вот дура с сердцем без ума, а ты дура с умом без сердца; обе мы и несчастны, обе и страдаем.

Аделаида -- Чем же вы уж так несчастны, maman?

Генеральша -- Во-первых, от ученых дочек, а так как этого и одного довольно, то об остальном нечего и распространяться. Довольно многословия было. Посмотрим, как-то вы обе (я Аглаю не считаю) с вашим умом и многословием вывернетесь, и будете ли вы, многоуважаемая Александра Ивановна, счастливы с вашим почтенным господином?.. А !... -- воскликнула она, увидев входящего Ганю, -- вот еще идет один брачный союз. Здравствуйте! -- ответила она на поклон Гани, не пригласив его садиться. -- Вы вступаете в брак?

Ганя -- В брак?.. Как?.. В какой брак?.. -- бормотал ошеломленный Гаврила Ардалионович. Он ужасно смешался.

Генеральша -- Вы женитесь? спрашиваю я, если вы только лучше любите такое выражение?

Ганя -- Н-нет... я... н-нет.

Генеральша -- Нет? Вы сказали " нет"? Довольно, я буду помнить, что вы сегодня, в среду утром, на мой вопрос сказали мне " нет". (27 ноября) Прощайте, у вас, кажется, много занятий, а мне пора одеваться и ехать; возьмите ваш портрет. Передайте мой поклон несчастной Нине Александровне. До свидания, князь, голубчик! Заходи почаще, а я к старухе Белоконской нарочно заеду о тебе сказать. И послушайте, милый: я верую, что вас именно для меня бог привел в Петербург из Швейцарии. Может быть, будут у вас и другие дела, но главное, для меня. Бог именно так рассчитал. До свидания, милые. Александра, зайди ко мне, друг мой.

Генеральша вышла. Ганя, опрокинутый, потерявшийся, злобный, взял со стола портрет и с искривленною улыбкой обратился к князю:

Ганя -- Князь, я сейчас домой. Если вы не переменили намерения жить у нас, то я вас доведу, а то вы и адреса не знаете.

Аглая -- Постойте, князь, вы мне еще в альбом напишете. Папа сказал, что вы каллиграф. Я вам сейчас принесу...

И она вышла.

Аделаида -- До свидания, князь, и я ухожу.

Она крепко пожала руку князю, приветливо и ласково улыбнулась ему и вышла. На Ганю она не посмотрела.

Ганя -- Это вы! это вы разболтали им, что я женюсь! бесстыдный вы болтунишка!

Мышкин -- Уверяю вас, что вы ошибаетесь, я и не знал, что вы женитесь.

Ганя -- Вы слышали давеча, как Иван Федорович говорил, что сегодня вечером всё решится у Настасьи Филипповны, вы это и передали! Лжете вы! Откуда они могли узнать? Кто же, черт возьми, мог им передать, кроме вас? Разве старуха не намекала мне?

Мышкин -- Вам лучше знать, кто передал, если вам только кажется, что вам намекали, я ни слова про это не говорил.

Ганя -- Передали записку? Ответ? -- с горячечным нетерпением перебил его Ганя. Но в самую эту минуту воротилась Аглая, и князь ничего не успел ответить.

Аглая -- Вот, князь, выберите страницу и напишите мне что-нибудь. Вот перо, и еще новое. Ничего, что стальное? Каллиграфы, я слышала, стальными не пишут.

Разговаривая с князем, она как бы и не замечала, что Ганя тут же. Но покамест князь поправлял перо, отыскивал страницу и изготовлялся, Ганя подошел к камину, где стояла Аглая, сейчас справа подле князя, и дрожащим, прерывающимся голосом поговорил ей чуть не на ухо:

Ганя -- Одно слово, одно только слово от вас -- и я спасен.

Мышкин -- Что же мне написать?

Аглая -- А я вам сейчас продиктую, готовы? Пишите же: " Я в торги не вступаю". Теперь подпишите число и месяц. Покажите. Князь подал ей альбом. Превосходно! Вы удивительно написали; у вас чудесный почерк! Благодарю вас. До свидания, князь... Постойте, пойдемте, я хочу вам подарить кой-что на память.

Князь пошел за нею; но, войдя в столовую, Аглая остановилась.

Аглая -- Прочтите это, -- сказала она, подавая ему записку Гани. Ведь я знаю же, что вы ее не читали и не можете быть поверенным этого человека. Читайте, я хочу, чтобы вы прочли.

Мышкин - " Сегодня решится моя судьба, вы знаете каким образом. Сегодня я должен буду дать свое слово безвозвратно. Я не имею никаких прав на ваше участие, не смею иметь никаких надежд; но когда-то вы выговорили одно слово, одно только слово, и это слово озарило всю черную ночь моей жизни и стало для меня маяком. Скажите теперь еще одно такое же слово -- и спасете меня от погибели! Скажите мне только: разорви всё, и я всё порву сегодня же. О, что вам стоит сказать это! В этом слове я испрашиваю только признак вашего участия и сожаления ко мне, -- и только, только! И ничего больше, ничего! Я не смею задумать какую-нибудь надежду, потому что я недостоин ее. Но после вашего слова я приму вновь мою бедность, я с радостью стану переносить отчаянное положение мое. Я встречу борьбу, я рад буду ей, я воскресну в ней с новыми силами!

Пришлите же мне это слово сострадания (только одного сострадания, клянусь вам)! Не рассердитесь на дерзость отчаянного, на утопающего, за то, что он осмелился сделать последнее усилие, чтобы спасти себя от погибели.

Г. И."

Аглая -- Этот человек уверяет, что слово " разорвите всё" меня не скомпрометирует и не обяжет ничем, и сам дает мне в этом, как видите, письменную гарантию этою самою запиской. Заметьте, как наивно поспешил он подчеркнуть некоторые словечки и как грубо проглядывает его тайная мысль. Он, впрочем, знает, что если б он разорвал всё, но сам, один, не ожидая моего слова и даже не говоря мне об этом, без всякой надежды на меня, то я бы тогда переменила мои чувства к нему и, может быть, стала бы его другом. Он это знает наверно! Но у него душа грязная; он знает и не решается, он знает и все-таки гарантии просит. Он на веру решиться не в состоянии. Он хочет, чтоб я ему, взамен ста тысяч, на себя надежду дала. Насчет же прежнего слова, про которое он говорит в записке и которое будто бы озарило его жизнь, то он нагло лжет. Я просто раз пожалела его. Но он дерзок и бесстыден: у него тотчас же мелькнула тогда мысль о возможности надежды; я это тотчас же поняла. С тех пор он стал меня улавливать; ловит и теперь. Но довольно; возьмите и отдайте ему записку назад, сейчас же, как выйдете из нашего дома, разумеется, не раньше."

Мышкин -- А что сказать ему в ответ?

Аглая -- Ничего, разумеется. Это самый лучший ответ. Да вы, стало быть, хотите жить в его доме?

Мышкин -- Мне давеча сам Иван Федорович отрекомендовал.

Аглая -- Так берегитесь его, я вас предупреждаю; он теперь вам не простит, что вы ему возвратите назад записку.

Аглая слегка пожала руку князю и вышла. Лицо ее было серьезно и нахмурено, она даже не улыбнулась, когда кивнула князю головой на прощание.

Мышкин -- Я сейчас, только мой узелок возьму, -- сказал князь Гане, -- и мы выйдем.

Ганя -- Ответ? Ответ? Что она вам сказала? Вы передали письмо?

Князь молча подал ему его записку. Ганя остолбенел,

Ганя -- Как? Моя записка! -- вскричал он. -- Он и не передавал ее! О, я должен был догадаться! О, пр-р-ро-клят... Понятно, что она ничего не поняла давеча! Да как же, как же, как же вы не передали, о, пр-р-ро-клят...

Мышкин -- Извините меня, напротив, мне тотчас же удалось передать вашу записку, в ту же минуту, как вы дали, и точно так, как вы просили. Она очутилась у меня опять, потому что Аглая Ивановна сейчас передала мне ее обратно.

Ганя -- Когда? Когда?

Мышкин -- Только что я кончил писать в альбоме и когда она пригласила меня с собой. (Вы слышали?). Мы вошли в столовую, она подала мне записку, велела прочесть и велела передать вам обратно.

Ганя -- Про-че-е-сть? -- закричал Ганя чуть не во всё горло, -- прочесть! Вы читали?

И он снова стал в оцепенении среди тротуара, но до того изумленный, что даже разинул рот.

Мышкин -- Да, читал, сейчас.

Ганя -- И она сама, сама вам дала прочесть? Сама?

Мышкин -- Сама, и поверьте, что я бы не стал читать без ее приглашения.

Ганя с минуту молчал и с мучительными усилиями что-то соображал, но вдруг воскликнул:

Ганя -- Быть не может! Она не могла вам велеть прочесть. Вы лжете! Вы сами прочли!

Мышкин -- Я говорю правду. Как только я прочел, она сказала мне, что вы ее ловите; что вы желали бы ее компрометировать так, чтобы получить от нее надежду, для того чтобы, опираясь на эту надежду, разорвать без убытку с другою надеждой на сто тысяч. Что если бы вы сделали это, не торгуясь с нею, разорвали бы всё сами, не прося у ней вперед гарантии, то она, может быть, и стала бы вашим другом. Вот и всё, кажется. Да, еще: когда я спросил, уже взяв записку, какой же ответ? тогда она сказала, что без ответа будет самый лучший ответ, -- кажется, так; извините, если я забыл ее точное выражение, а передаю, как сам понял.

Ганя -- А! Так вот как! Так мои записки в окно швырять! А! Она в торги не вступает, -- так я вступлю! И увидим! За мной еще много... увидим!.. В бараний рог сверну!..

Ганя -- Да каким же образом, -- вдруг обратился он к князю, -- каким же образом вы (идиот! -- прибавил он про себя), вы вдруг в такой доверенности, два часа после первого знакомства? Как так? Что вы там такое сделали? Чем понравились? Послушайте не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили, все слова, с самого начала? Не заметили ли вы чего, не упомните ли?

Мышкин -- О, очень могу, с самого начала, когда я вошел и познакомился, мы стали говорить о Швейцарии.

Ганя -- Ну, к черту Швейцарию!

Мышкин -- Потом о смертной казни...

Ганя -- О смертной казни?

Мышкин -- Да, по одному поводу. Потом я им рассказывал о том, как прожил там три года, и одну историю с одною бедною поселянкой...

Ганя -- Ну, к черту бедную поселянку! Дальше! -- рвался в нетерпении Ганя.

Мышкин -- Потом как Шнейдер высказал мне свое мнение о моем характере и понудил меня...

Ганя -- Провалиться Шнейдеру и наплевать на его мнения! Дальше!

Мышкин -- Дальше, по одному поводу, я стал говорить о лицах, то есть о выражениях лиц, и сказал, что Аглая Ивановна почти так же хороша, как Настасья Филипповна. Вот тут-то я и проговорился про портрет...

Ганя -- Но вы не пересказали, вы ведь не пересказали того, что слышали давеча в кабинете? Нет? Нет?

Мышкин -- Повторяю же вам, что нет.

Ганя -- Да откуда же, черт... Ба! Не показала ли Аглая записку старухе?

Мышкин -- В этом я могу вас вполне гарантировать, что не показала. Я всё время тут был; да и времени она не имела.

Ганя -- Да, может быть, вы сами не заметили чего-нибудь... О! идиот пр-ро-клятыйи рассказать ничего не умеет!

Мышкин -- Я должен вам заметить, Гаврила Ардалионович, что я прежде действительно был так нездоров, что и в самом деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоровел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом в глаза. Хоть вас и можно извинить, взяв во внимание ваши неудачи, но вы в досаде вашей даже раза два меня выбранили. Мне это очень не хочется, особенно так, вдруг, как вы, с первого раза; и так как мы теперь стоим на перекрестке, то не лучше ли нам разойтись: вы пойдете направо к себе, а я налево. У меня есть двадцать пять рублей, и я наверно найду какой-нибудь отель-гарни.

Ганя -- Извините, князь, ради бога, извините! Вы видите, в какой я беде! Вы еще почти ничего не знаете, но если бы вы знали всё, то наверно бы хоть немного извинили меня; хотя, разумеется, я неизвиним...

Мышкин -- О, мне и не нужно таких больших извинений. Я ведь понимаю, что вам очень неприятно, и потому-то вы и бранитесь. Ну, пойдемте к вам. Я с удовольствием...

Ганя " Нет, его теперь так отпустить невозможно, -- думал про себя Ганя, злобно посматривая дорогой на князя, -- этот плут выпытал из меня всё, а потом вдруг снял маску... Это что-то значит. А вот мы увидим! Всё разрешится, всё, всё! Сегодня же! ".

VIII

Коля -- Где же ваша поклажа? -- спросил он, вводя князя в комнату.

Мышкин -- У меня узелок; я в передней оставил.

Коля -- Я вам сейчас принесу. У нас всей прислуги кухарка да Матрена, так что и я помогаю. Варя над всем надсматривает и сердится. Ганя говорит, вы сегодня из Швейцарии?

Мышкин -- Да.

Коля -- А хорошо в Швейцарии?

Мышкин -- Очень.

Коля -- Горы?

Мышкин -- Да.

Коля -- Я вам сейчас ваши узлы притащу.

Вошла Варвара Ардалионовна.

Варя -- Вам Матрена сейчас белье постелет. У вас чемодан?

Мышкин -- Нет, узелок. За ним ваш брат пошел, он в передней.

Коля -- Никакого там узла нет, кроме этого узелочка; вы куда положили?

Мышкин -- Да кроме этого и нет никакого.

Варя - За всем, что потребуется, можете обращаться к Матрене; обедают в половине пятого. Можете обедать вместе с нами, можете и у себя в комнате, как вам угодно. Пойдем, Коля, не мешай им.

Выходя, они столкнулись с Ганей.

Ганя -- Два слова, князь, я и забыл вам сказать за этими... делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, -- если только вам это не в большую натугу будет, -- не болтайте ни здесь, о том, что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем. Хоть сегодня-то по крайней мере удержитесь.

Мышкин -- Уверяю же вас, что я гораздо меньше болтал, чем вы думаете.

Ганя -- Ну, да уж я довольно перенес чрез вас сегодня. Одним словом, я вас прошу.

Мышкин -- Еще и то заметьте, Гаврила Ардалионович, чем же я был давеча связан и почему я не мог упомянуть о портрете? Ведь вы меня не просили.

Ганя ушел.

Фердыщенко -- Фердыщенко, -- проговорил он, пристально и вопросительно засматривая князю в лицо.

Мышкин -- Так что же? -- отвечал князь, почти рассмеявшись.

Фердыщенко -- Жилец.

Мышкин -- Хотите познакомиться?

Фердыщенко -- Э-эх! -- проговорил гость, взъерошив волосы и вздохнув, и стал смотреть в противоположный угол. -- У вас деньги есть?

Мышкин -- Немного.

Фердыщенко -- Сколько именно?

Мышкин -- Двадцать пять рублей.

Фердыщенко -- Я пришел вас предупредить: во-первых, мне денег взаймы не давать, потому что я непременно буду просить.

Мышкин -- Хорошо.

Фердыщенко -- Вы платить здесь намерены?

Мышкин -- Намерен.

Фердыщенко -- А я не намерен. Прощайте. Разве можно жить с фамилией Фердыщенко? А?

Мышкин -- Отчего же нет?

Мать -- Князь, сделайте одолжение, зайдите ко мне в гостиную

Варя воротилась в комнату и молча подала матери портрет Настасьи Филипповны

Мать -- Что это, Варя?

Варя -- Ему сегодня подарок от нее самой, а вечером у них всё решается.

Мать -- Сегодня вечером! Что же? Тут сомнений уж более нет никаких и надежд тоже не остается: портретом всё возвестила... Да он тебе сам, что ли, показал

Варя -- Вы знаете, что мы уж целый месяц почти ни слова не говорим. Птицын мне про всё сказал, а портрет там у стола на полу уж валялся; я подняла.

Мать -- Князь, я хотела вас спросить - давно ли вы знаете моего сына? Он говорил, кажется, что вы только сегодня откуда-то приехали? Я к тому, собственно, что давеча Ганя при вас и потом, когда вы ушли, на вопрос мой о вас отвечал мне: " Он всё знает, церемониться нечего! ". Что же это значит? То есть я хотела бы знать, в какой мере...

Вошл вдруг Ганя

Мать -- Сегодня, Ганя?

Ганя -- Что сегодня? -- встрепенулся было Ганя и вдруг набросился на князя. -- А, понимаю, вы уж и тут!.. Да что у вас, наконец, болезнь это, что ли, какая? Удержаться не можете? Да ведь поймите же наконец, ваше сиятельство...

Мать -- не хмурься, пожалуйста, и не раздражайся, Ганя; я ни о чем не стану расспрашивать, чего сам не хочешь сказать, и уверяю тебя, что вполне покорилась, сделай одолжение, не беспокойся… Ты всё еще сомневаешься и не веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как прежде, с моей стороны по крайней мере. Всё мое желание в том, чтобы ты был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но мое сердце будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать от сестры...

Ганя -- А, опять она! Маменька! клянусь вам в том опять, в чем уже вам давал слово: никто и никогда не осмелится вам манкировать, пока я тут. О ком бы ни шла речь, а я настою на полнейшем к вам уважении, кто бы ни перешел чрез наш порог...

Мать -- Я ничего за себя и не боялась, Ганя, ты знаешь; я не о себе беспокоилась и промучилась всё это время. Говорят, сегодня всё у вас кончится? Что же кончится?

Ганя -- Сегодня вечером, у себя, она обещала объявить: согласна или нет, -- ответил Ганя.

Мать -- Мы чуть не три недели избегали говорить об этом, и это было лучше. Теперь, когда уже всё кончено, я только одно позволю себе спросить: как она могла тебе дать согласие и даже подарить свой портрет, когда ты ее не любишь? Неужели ты ее, такую... такую...

Ганя -- Ну, опытную, что ли?

Мать -- Я не так хотела выразиться. Неужели ты до такой степени мог ей отвести глаза?

Ганя -- Вы увлеклись, маменька, и опять не вытерпели, и вот так-то у нас всегда всё начиналось и разгоралось. Вы сказали: не будет ни расспросов, ни попреков, а они уже начались! Оставим лучше; право, оставим. Надоели вы мне уж очень. Как! Вы решаетесь наконец нас оставить, князь!