Баснословные сказания о птицах

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

У всех индоевропейских народов находим мы мифические олицетворения явлений природы в образе различных птиц и зверей, возникшие из одного, общего для тех и других, понятия о быстроте. Стремительное разлитие солнечного света, внезапное появление и исчезание несущихся по небу облаков, порывистее дуновение ветра, мгновенно мелькающий блеск молнии, неудержимое течение воды, резвый полет птицы, рассекающей воздух, пущенная с лука стрела, борзый бег коня, оленя, гончей собаки и зайца — все эти столь разнообразные явления производили одно впечатление чрезвычайной скорости, которое отразилось и в языке, и в мифе:

а) пар (жар: " пар костей не ломит"), парить и парить — высоко летать; яр — пыл, ярый — горячий, жаркий, яроватъ — кипеть и яро — быстро, сильно, яровый и яроватый — скорый, быстрый, нетерпеливый, поспешный, яро-водъе — весенний разлив вод; с глаголом пылать одного происхождения рязанское пылять — бегать, пылко — быстро (костромск.); а с словами сар, врети — варовый — быстрый и общеупотребительное, сложное с предлогом: про-вор-ный...

Народные русские песни до сих пор величают сокола: светясён сокол, т. е. птица, быстрая как свет, как молния. Как слово ясный совмещает в себе понятия света и скорости, так сербское бистар (быстрый) означает: светлый.

б) Глагол течь в малорусском, польском и чешском имеет при себе слово с значением быстрого бега: утикатъ; при словах реять — летать и ринуть(ся) — бросить встречаем малорус. ринутъ — течь, пу(о)ринатъ — нырять, вы-ринатъ — выплывать наверх. Старинное славянское стри — воздух, ветр — должно было родственно со словами стремиться, стремглав, стригнутъ или стрекануть — быстро уйти, скрыться (старин. стрекати, " дать стречка"), к которым близки: сибирск. стрежъ и малорус. стриженъ — быстрина реки...

Поэтическая фантазия, сблизившая утренние лучи солнца и быстро мелькающие молнии с " летучими" стрелами, то же самое уподобление допускала и по отношению к бурным порывам ветра и шумно ниспадающему дождю, как это видно из эпических выражений " Слова о полку Игореве": " Се ветри... веют с моря стрелами"; " Быти грому великому! Идти дождю стрелами". Если о дождевых каплях можно было сказать, что они падают стрелами, то, наоборот, о самих стрелах, пускаемых с лука, говорилось: прыскать — " прыщеши стрелами". Стремительность этих небесных явлений сроднила их с несущеюся стрелою, и на том же основании и те и другие сближены с представлением летящей птицы. В санскрите одно из названий птицы, если перевести его буквально, было: " по сквозь видимому (т. е. по воздуху) ходящая"; очевидно, что название это так же удобно могло прилагаться и к стреле, и к ветру, и к облаку. Стреле придается эпитет пернатой — не только потому, что верхний конец ее оперялся для правильности полета, но и в смысле прямого уподобления птице; Гомер называет стрелу крылатою, а русская народная загадка на своем метафорическом языке изображает ее так:

По единогласному свидетельству преданий, сбереженных у всех народов арийского происхождения, птица принималась некогда за общепонятный поэтический образ, под которым представлялись ветры, облака, молнии и солнечный свет; стихиям этим были приписаны свойства птиц, по преимуществу — тех, которые поражали наблюдающий ум человека быстротой своего полета и силою удара, и наоборот: с птицами были соединены мифические представления, заимствованные от явлений природы; мало того — фантазия создала своих баснословных птиц, олицетворяющих небесные грозы и бури...

Любимыми и главнейшими воплощениями бога-громовника были орел и сокол... Греки и римляне почитали орла посланником Зевса, носителем его молний; до сих пор на гербах изображают орла с громовыми стрелами в лапах... " Калевала" изображает мифического орла с огненным клювом и сверкающими очами; он так громаден, что зев его подобен шести водопадам; одним крылом разделяет он морские волны, а другим — небесные тучи; в другой песне говорится об орле, перья которого пышут пламенем. Согласно с этими данными, отождествляющими орла с богом — бросателем молний и проливателем дождей, свидетельствует и один из наших заговоров: " Летел орел из-за Хвалынского моря (море — небо), разбросал кремни и кремницы по крутым берегам, кинул Громову стрелу во сыру землю, и как, отродилась от кремня и кремницы искра, от громовой стрелы полымя, и как выходила туча, и как проливал сильный дождь..." Отсюда родилось поверье об орловом камне: в XVII веке думали, что камень этот охраняет от поветрия, порчи и всяких бед и что его можно находить в гнезде орла, " а держит он его для обереганья своих детей"...

Огонь, по древнеарийскому мифу, был низведен с неба на землю в виде падающей с воздушных высот молнии. Индусы верили, что искры небесного пламени принесены на землю златокрылым соколом. Немецкие и славянские племена приписывают низведение небесного пламени аисту и дятлу. Аист, обыкновенно появляющийся с приближением бури и грозы, принят был за символический образ этих естественных явлений: красный цвет его ног напоминал огонь, точно так же как рыжий или красный цвет шерсти различных животных давал повод ставить их в ближайшее соотношение со стихией огня и солнечного света... Рассказывают, что один аист, у которого унесли детенышей, прилетел с огнем в клюве и бросил его в свое опустевшее гнездо, отчего и сгорел весь дом дотла. Напротив, те дома, в которых никто не беспокоит аистов, предохранены от пожара; если бы где и загорелось — аисты немедленно приносят в своих клювах воду (намек на дождь) и, носясь в воздухе, льют ее и гасят показавшееся пламя. На кровлях зданий хозяева нарочно кладут для их гнезд тележные колеса: обычай, имеющий мифическое значение, так как живой огонь, эмблема грозового пламени, добывался через трение колеса...

В позднейшее время, когда ружейная пуля заменила стрелу, удар молнии стал сближаться с ружейным выстрелом; народная фантазия тотчас же воспользовалась этим сближением и стала представлять " ружье" под метафорическим образом орла, как это видно из следующей загадки: " Летит орел, дышит огнем; по конец хвоста — человечья смерть". В сказках орел являлся с такими мифическими свойствами: он за один раз пожирает по целому быку, выпивает по полному ушату медовой сыты или в дань съедает по три печи хлеба, по три туши бараньи, по три туши бычачьи, своею могучею грудью разбивает в мелкие щепы столетние дубы и пожигает огнем крепкие города; все эти черты присваивались и богу-громовнику...

По греческим сказаниям, ворон был вестником Аполлона и приносил ему свежую, ключевую воду, т, е. дождь из облачных источников. С этими данными вполне согласны русские поверья. Постоянный эпитет ворона — вещий; это птица самая мудрая из всех пернатых; песни и сказки наделяют ее даром слова и предвещаний. В гнезде ворона незримо хранятся золото, серебро и самоцветные камни, он достает и приносит живую и мертвую воду и золотые яблоки, т. е. переводя метафорические выражения на общедоступный язык: ворон, как громоносная птица, гнездится в темных тучах, закрывающих блестящие светила, и проливает из них потоки всеоживляющего дождя. В полночь на чистый четверг, когда, по мнению поселян, наступает благодатная весна, ворон со всем своим племенем спешит искупаться в воде, наделяющей в то время силами и здравием, т. е. весною, с появлением грозовых, темных, как ночь, облаков, ворон купается в живой воде дождя; четверг — день, посвященный Перуну. Так как пролившийся дождь возвращает помрачненному тучами небу свет-зрение, то народные сказки заставляют ворона поведать героям о средстве, с помощью которого можно исцелить слепые очи; средство это — живая вода... Мифическое значение ворона, как низводителя дождей, сказалось в любопытном заговоре на остановление крови: " Летит ворон без крыл, без ног, садится к (имярек) на главу и на плечо. Ворон сидит-посиживает, рану потачивает. Ты, ворон, не клюй — ты, руда, из раны не беги... ты, ворон, не каркай — ты, руда, не капни! " Слово " ворон" употреблено здесь как метафора молнии, летящей без крыл, без ног и точащей дождевую влагу из тучи; фантазия проводит параллель между этим естественным явлением и раною, из которой точится кровь, — параллель, тем скорее возникавшая в уме, что молния уподоблялась острому оружию, а дождь — льющейся крови. Заговор заклинает ворона не клевать, не каркать, чтобы кровь остановилась, не текла из пореза — точно так же как с окончанием грозы вместе с потухшими молниями и замолкнувшим громом перестает идти дождь. Уподобляя мелькающие молнии, стремительные ветры и несущиеся по небу тучи быстролетным птицам, предки наши, пока еще не был забыт ими источник таких представлений, очень хорошо понимали, что это только метафоры и что означенные птицы летают без крыл и двигаются без ног. Народные загадки о буйном ветре, грозовой или снежной туче выражаются таким образом: " Без крыл летит, без ног бежит", о бурном вихре: " Без рук, без ног воюет" или: " Без рук, без ног под окном стучит, в избу просится, на гору ползет". В этих кратких выражениях, как в зерне, кроются зачатки живых поэтических образов, творимых фантазией. Как глубоко верно и художественно отнесся в данном случае народ к явлениям природы, это лучше всего свидетельствуется замечательным согласием его воззрений с картинным описанием бури у новейшего поэта:

По свидетельству Геродота (Геродот (между 490 и 480 — 425 до н. э.) — греческий историк, автор обширного сочинения в девяти книгах, или музах, посвященного греко-персидским войнам. " История" Геродота представляет широкую историческую панораму Египта, Скифии, Ассирии, Вавилона, Персидского царства и т. д), скифы считали северные страны неудобными для странствий, потому что они покрыты перьями; в Англии простой народ думает, что метель подымается оттого, что в это время на небе щиплют гусей. Ту же мысль проводят и наши загадки: " Белый лебедь на яйцах сидит" (поля, покрытые снегом). " Лебеди на крылах снег понесли", — говорят про их отлет в теплые страны. На том же основании сблизила фантазия снег и с заячьим пухом: " Заюшка беленький! полежи на мне; хоть тебе трудно, да мне хорошо" (снег на озимом хлебе).

Народные памятники ставят орла, сокола и ворона на близкие отношения к дубу, который издревле был признаваем за священное дерево Перуна; так, один из заговоров упоминает о вещем вороне, свившем себе гнездо на семи дубах; в старинной песне поется:

В сказках орел, сокол и ворон сидят перед своими дворцами на высоких дубах. Огненный клюв дается ворону, как эмблема молниеносной стрелы; под влиянием того же воззрения клюв его представляется железным острием, которым он всякого поражает насмерть, и как в вышеприведенной загадке орел принят за поэтический образ ружейного выстрела, так и ворон и вообще птица служит в народных загадках для подобного же обозначения: " Летит ворон — нос окован, где ткнет — руда канет"; " Летит птица — во рту спица, на носу смерть"... В заговорах призывается на помощь птица с железным носом и медными когтями. В связи с этими данными возникло поверье, что если ружейное дуло вымазать кровью ворона, то ружье станет бить без промаха, т. е. так же метко, как бьет молниеносная стрела, вылетающая из дождевой тучи...

Сова, как птица ночная с большими светящимися и способными видеть во тьме глазами, дала свой образ для олицетворения черной тучи, сверкающей молниями... Народная русская загадка именем совы означает огонь: " Летела сова из красного сала, села сова на четыре кола" (горящие лучины или огонь в светце с четырьмя ушками). По польским преданиям, злой дух, превращаясь в сову, сторожит драгоценные клады.

Бури и вихри обыкновенно олицетворялись в образе орла, на что ясно указывают предания скандинавские, немецкие и других народов. Норманы верили, что на небе сидят великаны (тучи) в виде громадных орлов и размахом своих крыльев производят ветры; их полету сопутствуют буря и град. В средние века было общее поверье о тайной связи между орлом и ветром. Но кроме орла, и все другие хищные птицы, известные своей быстротой и напоминающие своим резким криком, жадностью и пожиранием падали разрушительные порывы бури, как, например, коршун, ястреб, копчик, принимались за символические обозначения буйных вихрей. На средневековых миниатюрах ветры изображались с птичьими головами...

Славянские и немецкие племена знают баснословную птицу, с помощью которой сказочные герои совершают свои воздушные полеты. В народных памятниках она является под различными названиями. В сказке " Норка-зверь" царевич возвращается из подземного царства (т. е. из-за облачного неба) на крыльях птицы, которая столь огромна, что подобно тучам, заволакивающим небо, затемняла собою солнечный свет. В другой сказке добрый молодец отправляется в далекое тридесятое государство искать свою невесту. Подходит к синему морю — через море переправы нет. Рыбаки зашивают его в брюхо нарочно зарезанной лошади и бросают на берегу; вдруг подымается буря, и подымается она от взмаха крыльев птицы-львицы или гриф-птицы, которая величиной будет с гору, а летит быстрей пули из ружья. Греки представляли грифа с головой и крыльями орлиными, с туловищем, ногами и когтями льва — такое представление попало и в русскую сказку. Гриф-птица хватает мертвечину и вместе с нею переносит молодца через широкое море. Подобным же образом совершает путешествие на высокую золотую гору молодой приказчик, зашитый в лошадиное брюхо семисотным купцом; его уносят туда черные вороны — носы железные...

По белорусскому поверью, гарцуки (от гарцевать — играть, бегать взапуски), духи, подвластные Перуну, летают в виде разных хищных птиц и, разыгравшись в воздухе, крыльями своими производят стремительные ветры; чем быстрей и сильнее взмах их крыльев, тем суровее дуют ветры и разрушительнее действует буря. Народная фантазия иначе не представляет ветры, как существами крылатыми; таковы греческие Борей (Борей — в древнегреческой мифологии бог северного ветра. Изображался могучим длинноволосым крылатым мужем), Зефир (Зефир — бог западного ветра, брат Борея) и другие их братья. До сих пор в разных языках, в том числе и в пашем, сохраняется эпическое выражение: " Прилетел на крыльях ветра". В " Слове о полку Игореве" Ярославна взывает: " О, ветре, ветрило! Чему, господине, насильно вееши! Чему мычеши хиновьскыя стрелкы на своею нетрудною крыльцю (на своих легких крылышках) на моея лады вои? " Выражения эти нисколько не принадлежат к произвольным риторическим украшениям; в них сказывается давнишнее воззрение человека на природу, основанное на том живом впечатлении, какое она производила на чувства человека. Возвращаясь к огромной, быстролетной птице сказочного эпоса, мы убеждаемся, что в ее грандиозном образе фантазия воплотила тот неудержимо несущийся бурный вихрь, который, нагоняя на небо черные тучи, потемняет солнечный свет, волнует моря и с корнем вырывает столетние деревья. На крыльях ветров приносится животворная влага дождей: отсюда понятно, почему под крыльями сказочной птицы хранится богатырская или живая вода, почему стоит ей дунуть и плюнуть (дуновение — ветер, слюна — дождь) на отрезанные икры доброго молодца, и они тотчас же прирастают к его ногам. Понятно также, почему заменяют ее иногда змеем или драконом, в образе которого олицетворялась громоносная туча. Чужеземные имена страуса и грифа приданы этой птице под влиянием средневековых бестиариев (Бестиарии (зверинцы) — средневековые сборники, повествующие о повадках различных животных. Верные наблюдения перемешивались в бестиариях с фантастическими толкованиями и чудовищными измышлениями. На Руси были известны " Сказания по букве о птицах и зверях", " Дамаскина и Федора Студита собрание от древних философов о неких собствах естества животных" и др), которые (как известно) составляли в старину любимое чтение грамотного люда; нередко, впрочем, птица-ветр или птица-облако, несущая на своих крыльях сказочного героя, называется орлом, вороном, соколом или коршуном. Подобно змею-туче, Сокол, Орел и Ворон сватаются в сказках за прекрасных царевен, похищают их и уносят в свои далекие области; когда они являются за красавицами, прилет их сопровождается вихрями и грозою; сверх того, чтобы помочь брату похищенных царевен, Орел воздымает бурю, Ворон приносит целющей, а Сокол живой воды, и таким образом оживляют убитого царевича. Весьма знаменательно, что в других тождественных по содержанию сказках вместо этих чудесных птиц выводятся прямо могучие силы летних гроз под собственными своими названиями; так, в сказке о Федоре Тугарине сватаются за красавиц и уносят их с собою Ветер, Град и Гром. Тех же мифических героев, только с заменою Града — Дождем, встречаем в сказке об Иване Белом. Женившись на трех сестрах-царевнах, они учат брата их, царевича, великой премудрости: Гром научает его грохотать в поднебесье, Дождь — лить потоки и топить города и села, а Ветер — дуть, царства раздувать да хаты перевертать.

Ворона Вороновича народный эпос часто отождествляет с Ветром; так, в одной сказке, по русской редакции, Солнце, Месяц и Ворон женятся на трех родных сестрах... В трудных случаях жизни сказочные герои обращаются с вопросами к Солнцу, Месяцу и к Ворону или Ветру.

В своем быстром полете ветры подхватывают и разносят всевозможные звуки; признавая их существами божественными, древний человек верил, что они не остаются глухи к его мольбам, что они охотно выслушивают его жалобы, клятвы и желания и доставляют их по назначению. В народных песнях весьма обыкновенны эпические обращения к ветрам, чтобы они скорее донесли весточку к милому другу или к роду-племени. Но как ветры олицетворялись в образе птиц, то понятно, что подобные же обращения стали воссылаться и к этим легкокрылым обитателям лесов и рощ. Потому и в мифических сказаниях, и в народной поэзии птицы являются услужливыми вестниками богов и смертных...

В малорусских песнях кукушка прилетает к матери с вестью о судьбе ее сына, а через соловья посылает девица поклон на далекую родину и разведывает про своего милого:

В старинной былине голубь с голубкою приносят Добрыне весть, что жена его идет за другого замуж. По указанию доселе сохранившейся поговорки, сорока на хвосте вести приносит.

Мифические представления бури, ветров и туч быстролетными птицами послужили источником, из которого возникли приметы, поставившие в самое близкое соотношение крик и полет различных птиц с непогодою. Карканье ворон, чириканье воробьев, крик галок, грай воронов пророчат ненастье и, смотря по времени года, дождь или снег; то же предвещают гагары — если кричат на лету, сороки — если прячутся под кровлею, ласточки и голуби — если вьются около человека; ласточки, летающие низко над водою, заставляют ожидать дождя; полет птицы-бабы (Птица-баба — пеликан, или кликуша) бывает перед ветром: если полет ее плавный — то ветер будет умеренный, а если она рассекает воздух резко, со свистом — то надо ждать бури. Вообще, если птицы кружатся в воздухе с криком, то зимою это знак метели, а летом — дождя; если же сидят спокойно — то будет ясная погода. Когда гусь хлопает по снегу крыльями или поднимает одну ногу под себя — это служит предвестием стужи. Так как в бурных грозах видели наши предки небесные битвы и пожары, ожесточенную борьбу стихий, то хищные птицы принимаются за предвестниц не только атмосферных явлений, но и грядущих войн, победы или поражения, смерти и пожаров...

И у славян, и у германцев орел, парящий над походным войском, предвещает ему победу... Ворон — вестник Одина, отца побед, и потому, по указанию " Эдды", шумная стая воронов, следовавшая за войском, сулила торжество над неприятелем. Другие памятники соединяют с этою птицею предвестия военной неудачи, поражения; " Слово о полку Игореве", в числе недобрых знамений, усмотренных русским воинством, упоминает: "...сю нощь с вечера босуви врани възграяху". " Ой у полi черн й ворон кряче, то ж вiн мою голову баче", — говорит казак в малорусской думе; почти то же повторяет Нечай, захваченный ляхами: " Нехай мати плаче, ой над сыном над Нечаэм ворон кряче! "... Прилетит ли на двор, сядет ли на кровлю ворон, сыч, сова, филин, жолна, дятел — это верный знак, что дому грозит разорение или кто-нибудь из родичей умрет в скором времени; крик ворона, совы и филина на кровле дома предвещает пожар. Зловещий характер присвоен ворону ради черного цвета его перьев, а сове, филину и сычу, как ночным птицам...

В индийской мифологии известна баснословная птица Гаруда (Гаруда — в мифологии древних индусов царь птиц. Изображается человеческим существом с головой орла, крыльями, когтями и клювом) с прекрасными золотыми крыльями; знают ее и предания других народов. На Руси она слывет Жар-птицею — названия, указывающие на связь ее с небесным пламенем и вообще огнем: жар — каленые уголья в печи, жары — знойная пора лета. Перья Жар-птицы блистают серебром и золотом, глаза светятся, как кристалл, а сидит она в золотой клетке. В глубокую полночь прилетает она в сад и освещает его собою так ярко, как тысячи зажженных огней; одно перо из ее хвоста, внесенное в темную комнату, может заменить самое богатое освещение; такому перу, говорит сказка, цена ни мало ни много — побольше целого царства, а самой птице и цены нет!.. Жар-птица есть такое же воплощение бога грозы, как свет-ясен сокол, которому сказка дает цветные перышки и способность превращаться в доброго молодца, или орел — разноситель перунов. Она питается золотыми яблоками, дающими вечную молодость, красоту и бессмертие и по значению своему совершенно тождественными с живою водою. Когда поет Жар-птица, из ее раскрытого клюва сыплются перлы, т. е. вместе с торжественными звуками грома рассыпаются блестящие искры молний... Раскаты грома и вой бури уподоблялись говору и пению, и на этом основании все олицетворения грозовых туч фантазия наделила словом и вещим даром; потому и баснословная птица Перунова получила название птицы-говоруньи. Из того же источника возникло сказание о Соловье-разбойнике, гнездящемся на высоких дубах, дети которого оборачиваются черными воронами с железными носами...

Не должно, однако, забывать, что в мифических представлениях нельзя искать строго определенного отношения между созданным фантазией образом и исключительно одним каким-либо явлением природы; представления эти родились из метафорических уподоблении, а каждая метафора могла иметь разнообразные применения. Птица — метательница молниеносных стрел являлась в то же время и птицею-вихрем и птицею-облаком; олицетворяя в себе пламя грозы, она вместе с тем могла служить эмблемою и восходящего солнца. Древний человек постоянно проводил аналогию между дневным рассветом и весенней грозою и живописал тот и другую в тождественных поэтических картинах. Как грозовое пламя истребляет темные тучи и возжигает потушенный ими светильник солнца, так зарево утренней зари гонит мрак ночи и выводит за собой ясное солнце: подобно златокрылой, блистающей птице, возносится оно на небесный свод и озаряет своими лучами широкую землю...

Воспоминание о птице-солнце доселе сохраняется в загадке, которая называет дневное светило вертящеюся птицею: " Стоит дуб-стародуб, на том дубе птица-вертиница; никто ее не достанет — ни царь, ни царица". Птица-солнце восседает на старом дубе; годовое течение времени, определяемое солнечным движением, народная фантазия уподобляла растущему дереву, на котором гнездится птица-солнце, кладет белые и черные яйца и высиживает из них дни и ночи. " Стоит дуб о двенадцати ветвях, на каждой ветви по четыре гнезда, в каждом гнезде по 6 простых яиц, а седьмое — красное". Или: " По семи яиц беленьких, по семи черненьких" (год, месяцы, недели, шесть дней простых и седьмое воскресенье или: семь дней и семь ночей). " В саду царском стоит дерево райско; на одном боку цветы расцветают, на другом листы опадают, на третьем плоды созревают, на четвертом сучья подсыхают" (год с 4 временами: весною, осенью, летом и зимою)...

Особенно знаменательны поверья о петухе. Петух — птица, приветствующая восход солнца; своим пением он как бы призывает это животворящее светило, прогоняет нечистую силу мрака и пробуждает к жизни усыпленную природу. Малорусы дают ему характеристичное прозвание: будимир. По крику петуха простой народ до сих пор определяет ночное время, т. е. как долго остается до утреннего рассвета. Выражения: в кочета, в першi пiвнi — означают: в полночь; куром, в куры (кур — петух) в летописях употребляются для означения того раннего времени, когда запевают петухи. Народная загадка именем петуха называет часы: " Петух поет, перья болтаются" (стенные часы бьют, а маятник качается)... Как провозвестник дневного рассвета, петух принимался за метафорическое название восходящего солнца; малорусская загадка, означающая солнце, говорит: " Сидить пiвень на вербi, спустив коси (лучи) до землi". Но как утреннее пробуждение солнца в народных поэтических сказаниях отождествлялось с просветлением его прекрасного лика после грозы, а ночной мрак — с черными тучами, то в образе петуха миф по преимуществу олицетворяет небесную грозу, выводящую солнце из-за темных облаков. Своим громозвучным пением (громом) баснословный петух вещал о победе над демоническими силами, т. е. тучами, о бегстве их от пожигающего пламени молний и о грядущем появлении светозарного солнца... Старинные апокрифы говорят о громадном мифическом петухе, поставляя в связи с его пением солнечный восход: " Солнце течет на воздухе в день, а в нощи по окияну ниско летит не омочась, но токмо трижды омывается в окияне. Глаголеть писание: есть кур, ему же глава до небеси, а море до колена; еда же солнце омывается в кияне, тогда же акиян въсколебается и начнут волны кура бити по перью; он же очютив волны и речет: кокореку!.. Еда же то вспоет, и тогда вси кури воспоют в един год (час) по всей вселенней"...

На зиму замолкает громоносный петух, туманы и снежные облака заволакивают солнце и лишают его ярких и теплых лучей, но с возвратом весны снова раздается громкий голос небесной птицы, вещающей миру о возрождении дневного светила...

При встрече весны крестьянки выходят смотреть восходящее солнце и причитывают:

Согласно с тем, что бог-громовник был вместе и богом земного огня, слово петух на языке поселян и в загадках употребляется в значении огня и домашнего очага. " Посадить красного кочета на крышу", " подпустить красного петуха" означает: поджечь дом. Русские народные загадки: " Красный кочеток по нашестке (или по поветью) бежит", " Беленький кочет по шестику ходит" означают: огонь и горящую лучину...

Доселе с этою птицею и с курами соединяются приметы о погоде: если петух запоет ранее обыкновенного, то летом это предвещает ненастье, дождь, а зимою — оттепель; куры купаются в сухой земле — к дождю, а вертят в зимнее время хвостами — к метели. Как с другими птицами, провозвестницами бурных гроз, соединялись приметы о войне и сопровождающих ее бедствиях, так те же приметы прилагались и к петуху и курам: если петухи поют в необыкновенную пору, если курица запоет петухом — это предвещает покойника или какое-нибудь несчастье; если куры клохчут по ночам, то быть ссоре, войне...

Как представитель дневного рассвета, огня и молний, петух в мифических сказаниях изображается блестящею, красною птицею. В наших сказках известен тот же петушок-золотой гребешок. Он сидит на высоком небе и не боится ни воды, ни огня: брошенный в колодец, он выпивает всю воду, а брошенный в печь — заливает этой водою огонь...

И в языке, и в мифических сказаниях ночь и туча принимались за метафорические названия смерти; быстролетный ветр, как приноситель зловредных испарений, также роднится с понятием мора, заразы, на что прямое указание находим в слове поветрие. Отсюда понятно, почему народные загадки представляют Смерть птицею:

Из того же воздушного океана, откуда ниспосылались семена жизни (плодотворящий дождь), прилетала и грозная птица смерти. Другая загадка так изображает Смерть: " Стоит дерево, на дереве цветы, под цветами котел (или: корыто), над цветами орел — цветы срывает, в котел бросает; цветов не убывает, в котле не прибывает"... Дерево — мир, цветы — люди, орел — смерть, котел или корыто — гроб...

В одном варианте сказки про утку с золотыми яйцами читаем: " Запер хозяин уточку в темный сарай; ночью она снесла золотое яичко. Пошел туда мужик, увидал великий свет и, думая, что сарай горит, закричал во всю глотку: " Пожар! пожар! Жена, хватай ведро, беги заливать! " Отворили сарай — ни дыму, ни пламени, только светится золотое яичко". По древнему поэтическому представлению, восходящее поутру солнце рождалось из темных недр ночи, а солнце весеннее — из недр грозовых туч. Согласно с этим, золотое солнечное яйцо несла черная птица-ночь или птица — молниеносная туча: миф, по преимуществу соединяемый с петухом, как птицею, в образе которой равно олицетворялись и утренний рассвет, и пламя грозы...

На Руси существует поверье: если петух старше семи лет, то его не годится держать в доме; иначе он снесет яйцо, из которого родится огненный змей: колдун берет это яйцо, носит у себя за пазухой или закапывает в навоз; через шесть недель вылупится из яйца змей и станет носить ему серебро и золото. То же поверье встречаем и у других народов: василиск (царь-змей, взгляд которого поражает насмерть, как молния, а дыхание заставляет вянуть травы и никнуть деревья) рождается из яйца, снесенного черным семигодовалым петухом и зарытого в горячий навоз. Черный петух — мрачная туча; в весеннюю пору, после семи зимних месяцев, называемых в народных преданиях гадами, является из нее яйцо-солнце, и в то же самое время действием солнечного тепла зарождается грозовой змей... О сковороде, поставленной на горячие уголья, народная загадка выражается: " Сидит царь-птица (или: курочка) на золотых яичках". Царь-птица, сидящая на золотых яйцах, есть собственно пылающий огонь, который доныне называется " красным петухом". Но как земной огонь постоянно отождествлялся с небесным пламенем грозы и как для обозначения того и другого служили одинаковые образы, то понятно, что и сама грозовая птица представлялась фантазии младенческих народов восседающею на золотых яйцах, катаемых облачными демонами. Отсюда объясняется русское поверье, что черти на перекрестках яйца катают...

В числе разнообразных поэтических уподоблений, громовые раскаты сближались также с гулом, производимым катящимися каменными шарами: игра, состоящая в бросании шаров, принадлежит глубокой древности, и фантазия воспользовалась знакомою ей картиною этой игры для изображения летней грозы... О грозовых демонах (великанах и чертях) рассказывают, что они, убегая от преследований громовника, скатываются с облачных гор в виде пламенеющего клубка или шара; по свидетельству русских сказок, змеиные города и дворцы (громовые тучи) свертываются в медное, серебряное и золотое яйца или шары и катятся вслед за сказочными героями.

Яйцо, как метафора солнца и молнии, принимается в мифологии за символ весеннего возрождения природы, за источник ее творческих сил. Когда холодное дыхание зимы налагает на небо землю печать смерти и разрушения, в этом яйце таится зародыш будущей жизни, и с приходом весны из него созидается новый мир. Космогонические мифы суть собственно сказания о весеннем обновлении природы... По преданию, записанному Геродотом, мир создан из яйца, положенного баснословной птицею Фениксом (Феникс — сказочная птица, которая каждые 500 лет прилетала из Аравии в Египет для погребения в Гелиополе своего отца. В некоторых мифах Феникс, достигнув возраста 500, 1461 или 7006 лет, сжигал себя и возрождался из пепла молодым. Обычно Феникса представляли орлом с золотым и огненно-красным опереньем) в святилище Гелиоса. Греческие и римские философы происхождение вселенной вели от яйца, а в наших старинных рукописях повторяются византийские уподобления мира — яйцу... Уподобляя круглый свод неба верхней половине яичной скорлупы, предполагали, что нижняя ее половина спускалась вниз и замыкала собою подземный мир. Таким образом не только солнце, но и вся вселенная представлялась одним огромным яйцом...

Стихийные силы природы — даже тогда, когда были олицетворяемы в человеческих образах, — удерживали за собой мифическое родство с птицами. Богам своим язычник нередко придавал смешанные формы человека и птицы; крылья и пернатая одежда были для многих из них самыми существенными атрибутами, ибо быстрота появления и исчезания богов, принадлежащая им как воплощениям стремительных стихий, обыкновенно уподоблялась полету...

Гермес (Гермес — один из олимпийских богов, покровитель пастухов, торговли, прибыли и т. д. Как вестник Зевса, покровительствовал глашатаям, послам, путникам в Геба — в греческой мифологии богиня юности, небесная супруга Геракла. Изображалась с кувшином и чашей или кормящей Зевсова орла), Зевсов посланник, имел крылатую обувь, с помощью которой легко и скоро, как ветер, носился над водою и сушею; Гомер дает этой обуви эпитеты золотой и амброзиальной. В ней нетрудно узнать наши сказочные сапоги-скороходы или самоходы, которые могут переносить своего владельца и через огонь, и через воду, и скорость которых так велика, что он с каждым шагом делает по семи миль... Это — поэтическая метафора бурно несущегося облака, и хотя сапоги-скороходы уже лишены крыльев, но тем не менее удерживают за собою сверхъестественное свойство переноситься с места на место с быстротою вихря...

Русские сказки сохранили предания о голубиных, утиных и лебединых рубашках или крылышках: надевая их, вещие девы превращаются в голубок, уток и лебедей, а снимая — опять становятся девами...

Летние грозовые облака в поэтических сказаниях индоевропейских народов изображались девами, которые льют из своих кружек дожди и мечут со своих луков молниеносные стрелы; но как те же облака олицетворялись птицами, то означенным девам даны голубиные, утиные и лебединые сорочки или крылья. Взирая на весеннее солнце, выступающее в грозовой обстановке, древние поэты, согласно с двойственным значением лебедя, рисовали это явление в двух различных картинах: с одной стороны, они говорили о деве Солнце, которая в виде белого лебедя купалась в водах облачного моря; с другой — самые облака изображали лебедиными девами, а солнце их воинственным атрибутом — блестящим щитом...

Темные тучи, облака и туманы казались наблюдающему уму древнего человека покровами или одеждою, в которые рядится небо. О таком воззрении с особенною ясностью свидетельствует наш язык: облако, оболоко, оболок — от глагола обволочить, наволокло — небо нахмурилось, покрылось тучами, наволока — погода, когда небо омрачается серыми облаками, оболокаться — (облекаться) — одеваться, разболокатъся — раздеваться, оболока (оболочка) — одежда, платье, одеяло, верхний покров, наволока — верхняя покрышка на подушке, волокно — нить и холст; когда на небе собираются грозовые тучи, то крестьяне говорят: " стало натягивать". В заговорах находим следующие выражения: " Оболокусь я оболоками (или темным облаком покроюся), подпояшусь красною зарею"; " Облаками облачуся, небесами покроюся", т. е. отдаю себя под охрану небесных богов от вражьей силы; понятия " покрывать" и " охранять" сливаются: покров и покровительство, щит и защита...

Все потемняющий мрак ночи, постоянно сближаемый в мифических сказаниях с мраком, производимым тучами, издревле уподоблялся черному покрову, наброшенному на небесный свод. Гимны " Вед" говорят о Ночи, что она ткет темную ткань; но прежде, чем успеть ее окончить, восходящее солнце уничтожает ее работу. В нашем литературном языке доселе употребительно выражение " под покровом ночи", а народная загадка представляет ночной мрак черным сукном: " Чорне сукно лизе в викно"; та же самая загадка, с заменою эпитета черный — серым, означает ранний, предрассветный сумрак; памятники народной поэзии дают утру эпитеты " серого" и " седого". Подобным же образом Воскресенская летопись выражается о затмении луны: " И бысть образ ея яко сукно черно"... По народному поэтическому представлению, ночь слетает быстро, как птица, и своим черным крылом (крыло от крыть лингвистически тождественно со словом: покров) застилает и небо и землю: " Махнула птица крылом и покрыла весь свет одним пером" — говорит загадка, означающая ночь. Дым так же закрывает от глаз предметы, как и ночная тьма; потому народная загадка называет его метафорически серым сукном: " Серое сукно тянется в окно" (дым из курной избы). Тонкая ткань сравнивается с дымом: дымка — легкий прозрачный покров. О туманах говорят, что они стелются по горам лоскутьями...

Из этого уподобления облаков и туманов небесным покровам и одеждам родилось сказание о чудесных сорочках, в которые облекаются воздушные девы, прилетающие в образе лебедей и голубок. Народные сказки упоминают о волшебной сорочке, наделяющей того, кто ее носит, необычайною богатырскою силою; приобретается она сказочным героем (громовником) от змея или птиц, этих мифических представителей бурь и грозы, и только облекаясь в нее, он в состоянии бывает владеть мечом-кладенцом (молнией). В других сказках и былинах говорится о шубе, на золотых пуговицах которой вылиты львы, коты заморские и и разные птицы, издающие свои звуки: львы ревут, коты мяукают, птицы песни поют...

В подвигах Геркулеса греки передали нам ряд поэтических сказаний о боге-громовержце. Одетый в облачную одежду, он сгорает на погребальном костре, или проще: гибнет в пламени грозы и по смерти вступает в брачный союз с Гебою9, богинею, дарующею нектар, т. е. вместе с гибелью грозовой тучи проливается дождь. Из того же источника возникли предания о ковре-самолете, шапке-невидимке и скатерти-самобранке. Эти ска-сочные диковинки добываются от мифических властителей бурных и грозовых явлений природы — от великанов, леших, Вихрей и нечистых духов. Ковер-самолет — поэтическое название облака, несущегося по воле ветров; в немецких и валахских сказках ковер-самолет называется волшебным летучим плащом. Облака, надвигаясь на небо, затемняют светила, а туманы, сгущаясь над землею, скрывают от глаз все предметы, как бы прячут их за своими покровами и делают незримыми. Отсюда летучий плащ получил название плаща-невидимки — представление, совершенно тождественное с шапкою-невидимкою, которая в свою очередь легко могла получить название быстролетной. Гермес, обладавший крылатою обувью, сверх того, носил на голове окрыленную шапку...

Древние языческие боги могли незримо являться всюду, куда хотели; стоило им только облечься в туманные покровы, одеться тучею, как тотчас же их светлые образы (небесные светила, заря, молния) скрывались от взоров смертного; помогая в битвах своим любимым героям, греческие боги и богини закрывали их в минуту опасности густым облаком (см. " Илиаду"); сходно с этим, валькирии, участвующие в битвах героев и помогающие им разить врагов, могут приносить облака и град. Такое участие богов в битвах и сокрытие облаками воюющих витязей не было произвольною выдумкою фантазии; битва, как мы знаем, была метафорическим названием небесной грозы. По другому воззрению, гроза представлялась браком громовника е богинею весеннего плодородия — ясным Солнцем (Зарею); отсюда создались народные сказки, в которых герой, сватающийся за прекрасную всевидящую царевну, должен трижды от нее прятаться, и если сумеет скрыться так, что не будет ею найден, то делается счастливым женихом; добрый молодец прячется в облаках, уносясь туда на крыльях ворона или орла, и в глубоком море (в дождевой туче), спускаясь на его дно с помощью рыбы, или, подобно мальчику с пальчик (олицетворение молнии), залезает в хвост, гриву и под копыто своего быстролетного коня-тучи... Наш язык понятия " прятаться" и " одеваться" обозначает одинаковыми словами: наряд, обряда — платье, женские уборы, обряжаться — переодеваться, маскироваться и укрываться, прятаться. Закрыться облаком значило одеться в темную, туманную одежду и следовательно — замаскироваться, сделаться неузнаваемым, ненаходимым. Сравни слова: морок (мрак) — облако, туман, морочать — становиться пасмурным и морочить — обманывать, отводить глаза — заставить видеть то, чего нет на самом деле, морока — призрак; жарить — струиться парам над землею в знойное время, марево — летний туман и мираж в степях, марё — туман, тьма и жара — призрак. Искусство " морочить", " отводить глаза" приписывается поверьями колдунам и ведьмам, как властителям туч и облаков. Из этих данных объясняется имя Ховалы; так называют в Курской губ. духа с двенадцатью глазами, которые, когда он идет по деревне, освещают ее, подобно зареву пожара. Это знакомое уже нам олицетворение многоочитой молнии, которой дано имя Ховалы (от ховать — прятать, хоронить), потому что она прячется в темной туче; припомним, что тождественный этому духу вий носит на своих все пожигающих очах повязку. Когда солнце закрывается тучами" мы говорим, что оно прячется за ними...

Скатерть-самобранка или самовертка мгновенно расстилается, по желанию своего владетеля, и наделяет его вкусными яствами и питьями; это метафора весеннего облака, приносящего с собой небесный мед или вино, т. е. дождь, и дарующего земле плодородие, а людям хлеб насущный... В связи с этими представлениями стоят сказочные предания, что взмахом платка (полотенца или простыни) можно творить реки и моря, т. е. туча, в своем воздушном полете, посылает дождевые потоки...

Не случайно наш эпический язык удержал за легкими, всегда подвижными облаками постоянный эпитет ходячих; их стремительный полет — в период образования языка — породил много метафорических названий, основанных на весьма близких и понятных тогдашнему человеку уподоблениях. Быстро несущееся облако представлялось и ковром-самолетом, и птицею, и окрыленным конем, и летучим кораблем; народный эпос свободно пользовался всеми этими поэтическими образами, так что нередко в одном и том же сказании — один вариант говорит про ковер-самолет, а другой — про летучий корабль или чудесного коня. Представление облака, тучи кораблем возникло одновременно с представлением неба воздушным океаном, и тем легче было возникнуть этой метафоре, что на основании живого впечатления, производимого подвижностью облака, ладьи и парусного судна, эти различные понятия уподоблялись коню и птице. Приведем свидетельства народных загадок: " Била кобыла попид небеса ходила, оглянулась назад та-й слиду не знать" (челнок); " Между гор (берегов) бежит конь вороной, коврами укрыт, скобами (или: гвоздями) убит" (корабль, барка); " Дорога ровна, лошадь деревянна, везет не кормя" (лодка). Русские песни сравнивают лодки с чайками, а белопарусные суда с лебедями; корабль Соловья Будимировича назывался Соколом; то же название присвоено былинами и кораблям Ильи Муромца и новгородского гостя Садко; на корабле Ильи Муромца " веял парус, как орлиное крыло"; о поезде Василья Буслаева по Ильмень-озеру былина выражается:

Русские сказки рассказывают о летучем корабле, который подобно птице может носиться по воздушным пространствам с изумительною скоростью. По свидетельству одной сказки, он находился во власти мифического старика, отличительным признаком которого были чудовищные брови и ресницы, т. е. во власти бога-громовника, которому тучи служат бровями, а молнии — очами. Дабы вызвать появление этого корабля, герой ударяет в дуб — дерево, принимаемое издревле за метафору тучи и потому посвященное Перуну, что напоминает рассказ об одном из семи Симеонов: взял Симеон топор, срубил громадный дуб, тяп да ляп — и сделал корабль, который мог плавать и по воде и под водою...

С плугом соединялось то же мифическое значение, что и с кораблем. Оба эти понятия родились в воззрениях древнего человека; как первый врезывается в землю и раздирает ее, так последний режет воды и прокладывает себе путь по этой влажной стихии, почему самое слово плуг производят от общего индоевропейского корня plu (плути — плыть, т. е. взрывать водную поверхность)... Слово пахать, кроме значения орать, возделывать землю, употребляется еще в смысле: резать, например пахать хлеб или мясо, и мести, развеять: " сени еще не паханы" (не метены), пахалка — метелка, опахало, пах — дух, чад, пахнуть — дуть, веять; сравни: мести и ме(я)телъ — вьюга. Оранье земли таким образом сближается в языке с вихрем, волнующим реки и моря, вырывающим деревья и вздымающим пыль; вихрь так же взрывает землю и воды, как плуг — ниву, а корабль — море. И с кораблем, и с плугом нераздельно представление о роющем орудии; у плуга есть для того железное лезвие, а у корабля — нос, как у свиньи, копающей землю носом или рылом. Вот почему свинья является в народных поверьях как воплощение вихря и символ земледелия... Под влиянием означенных воззрений первобытный народ уподобил грозовое облако плугу. Бог-громовник роет вихрями облачное небо, бороздит его разящими молниями и разбрасывает семя дождя. Если припомним, что изобретение ковать металлы приписывалось божеству гроз, то, конечно, им же был выкован и первый плуг; как владыка, творящий земные урожаи, он научил человека возделывать нивы, пахать и засевать землю...

Старинная русская былина рассказывает про богатыря Микулу Селяниновича: пахал он в поле, и была у него сошка позолоченная, омешики булатные; усмотрел его молодой витязь Вольга Святославич и поехал к нему со своею дружиною; ехал день, ехал другой с утра до вечера — и не мог нагнать пахаря; настиг его уже на третий день. Надо было сошку из земли повыдернуть, камни и глыбы из омешиков повытряхнуть; вся могучая дружина пробует свою силу и не может ничего сделать, а сам пахарь подошел да ударил по сохе — и полетела она высоко под облака. Сверх того, предания наши говорят о пахании на змеях, этих демонических представителях громовых туч, с которыми вел вечные, нескончаемые битвы молниеносный Перун. Таково предание о сильном богатыре Никите или Кириле Кожемяке. Когда Никита Кожемяка одолел змея в бою, он запряг его в соху, весом в триста пуд, и проложил борозду до самого моря; после того вогнал змея в воду, убил его и утопил в море...

С началом весны Перун одолевал демонических змеев (зимние тучи), запрягал их в громовый плуг и бороздил облачное небо; вспахавши небесные нивы, он побивал змеев своею молниеносною палицею... Вместе с пробуждением бога-громовника от зимнего сна, вместе с полетом его на воздушном корабле или шествием по небу с громовым плугом, земля и вода, окованные до того времени морозами, сбрасывали с себя льды и снега, и первая делалась способною для возделывания плугом, а вторая — для плавания на кораблях и лодках...

С небесною грозою язык тесно, нераздельно сочетал понятие посева. По коренному смыслу глагол сеять значит: бросать, раскидывать, что доселе очевидно из сложной формы: рассеять, рассевать; слово это одинаково употреблялось как для обозначения посева, состоящего в разбрасывании семян, так и для обозначения ветра, который рассеивает тучи и туманы, разметывает пыль и снежные сугробы, и облаков, рассыпающих на землю дождевые капли. Народная песня выражается о дожде:

Мелкий дождь, про который обыкновенно говорят: " как из сита сеет", в областных наречиях называется: севенъ, ситовенъ, ситуха, ситяга, ситовник. Отсюда сами собой возникли поэтические представления дождевой тучи ситом и сеялкой, а дождевых капель — зерновым хлебом. Болгары убеждены, что дождь падает с неба сквозь решето... В народных сказках ведьма заставляет присланную к ней девушку носить воду в решете. Принимаемое за эмблему сеющего дождями облака, решето или сито играет важную роль в гаданиях индоевропейских народов...

Что гроза изображалась в поэтической картине земледельческого посева, об этом свидетельствует мазовецкое предание: черт (демон помрачающих небо туч), увидя крестьянина, засевающего поле пшеницею, подарил ему мешок (облако) с зернами ветра; если кинуть одно зерно — тотчас подует ветер, а если бросить целую горсть — то подымется страшная буря, заблестят молнии, загремит гром и польется проливной дождь. При забвении коренного значения старинных метафор стали думать, что боги весенних гроз действительно засевают землю разными злаками. Поэтическое представление дождя хлебными семенами совпадает с уподоблением его плотскому семени; осемененная зернами и увлажненная дождями, мать-земля вступала в период беременности и начинала свои благодатные роды. И с дождевой водою, и с зерновым хлебом равно соединялась мысль о супружеском семени; по требованию свадебного обряда, новобрачных осыпают пшеницею, ячменем и другим зерном, и осыпание это точно так же сулит молодой чете плодородие, как и дождь, пролившийся в самый день свадьбы. В глубочайшей древности дожденосные тучи олицетворялись целомудренными девами, убегающими от бога-громовника; в бурной грозе гонится он за ними, настигает и, сжимая в своих горячих объятиях, лишает их девственности, т. е. заставляет рассыпать плодотворящий дождь. По другому представлению, бог-громовник заставляет облачных дев возить свой небесный плуг и засевать землю, почему народная загадка называет соху бабой-ягою: " Баба-яга, вилами нога, весь мир кормит, сама голодна"...

Воздушный океан, по которому плавают корабли — облака и тучи, отделяет мир живых людей (землю) от царства умерших, блаженных предков (от светлого небесного свода). Души усопших, издревле представляемые легкими стихийными существами, подобными веющим ветрам и пламенеющим молниям, должны были переправляться в страну вечного покоя через шумные волны этого океана, и переплывали их на облачных ладьях и кораблях. Потому фантазия первобытного народа уподобила корабль-облако плавающему в воздушных пространствах гробу... В семье индоевропейских народов сохраняется множество преданий о перевозе душ на ладье или корабле мифическим кормчим...

В народных сказках упоминается о перевозчике, который перевозит через реку или море смелых странников, шествующих в страшные области ада - к царю-змею или на край света — к праведному Солнцу. На Руси простой народ, во время похорон, бросает в могилу какую-нибудь медную или мелкую серебряную монету; часто завязывают несколько копеек в платок и кладут возле мертвеца сбоку или затыкают ему за пояс. В Ярославской губ. думают, что на том свете будут перевозить покойника через неведомую реку и тогда-то пригодятся ему деньги: надо будет расплачиваться за перевоз...

Эти верования, сблизившие понятия корабля, ладьи и гроба, породили обычай совершать погребение в морских и речных судах и самим гробам давать форму лодок... Ибн-Фодлан (Ибн-Фодлан — арабский писатель и путешественник X века. После пребывания в качестве секретаря посольства в столице хазарского каганата Итиле, составил официальную докладную записку халифу, где подробно описал быт и нравы хазар, башкир, славян) описывает обряд сожжения покойников у русов в лодке. Раскольники до сих пор не употребляют гробов, сколоченных из досок, а выдалбливают их из цельного дерева — точно так, как делались в старину лодки; в прежнее время это было почти общим обычаем.

Корабль — тучу представляли плавающим гробом не только потому, что с ним связывается верование о переезде душ в царство блаженных, но и потому, что он служит печальным одром для молниеносного Перуна. Могучий и деятельный в летние месяцы года, Перун умирает на зиму; морозы запечатывают его громовые уста, меч-молния выпадает из его ослабевших рук, и с того времени он недвижимо покоится в гробе-туче, одетый черным траурным покровом, — пока наступившая весна не воззовет его снова к жизни. В таком поэтическом образе изображает народная загадка весеннюю тучу, несущую бога-громовника, пробужденного от зимнего сна: " Гроб плывет, мертвец ревет (или: поет), ладан пышет, свечи горят"...

Слово корабль первоначально означало " ладью", и потом уже, когда знакомство с морями заставило арийские племена строить большие парусные суда, оно получило то значение, какое придается ему теперь. Корабль, очевидно, одного происхождения со словом короб и указывает на изогнутую, закругленную форму ладьи (коробить, согнуть коробом). В областных говорах короб не только означает корзину, цилиндрический сундук, но и сани, обшитые изогнутым лубком. Потому и короб, и сани могли служить заменою похоронной ладьи. Степенная книга (" Степенная книга" — свод русских летописей, составленный в XVI веке при Иване Грозном. Заглавие заимствовано из начальных строк: " Книга степенная царского родословия, иже в рустей земли в благочестии просиявших, богоутвержденных скипетродержателей..." Названа Степенной потому, что события в ней изложены по родословным великих князей) свидетельствует, что князь Всеволод приказал убийц Андрея Боголюбского (Андрей Юрьевич Боголюбский (1111—1174) — великий князь Владимиро-Суздальский. Был предательски убит заговорщиками из своего окружения) зашить в короб и бросить в воду; во Владимирской губернии доселе живо предание, что убийцы эти плавают по водам Плавучего озера в коробах, обросших мохом, и стонут от лютых, нестерпимых мук...

Сверх указанных уподоблений, туча представлялась еще бочкою, наполненною дождевою влагою; такое представление было скреплено теми метафорическими названиями, которые заставили видеть в дожде опьяняющие напитки меда и вина, обыкновенно хранимые в бочках или сосудах...

Предания, общие всем индоевропейским народам, рассказывают, что облачные нимфы, восседая на небе, проливают на землю дождь из опрокинутых сосудов. Отсюда возникло верование в волшебный бочонок, из которого — только постучи в него — немедленно является несчетное войско — точно так же как удары Перунова молота по наковальне и стук (гром) в чудесную суму-облако призывают к битве толпы могучих ратников, т. е. грозовых духов. Отсюда же родилось и другое верование в неисчерпаемый бочонок, из которого сколько ни льется вина — он все полон...

Зная настоящее значение метафорических названий, какие давались облакам и тучам, мы легко поймем и основанные на них мифы. О смерти Озириса известно следующее сказание: злой Тифон (Тифон — в греческой мифологии чудовище со множеством змеиных голов, извергающих пламя. По преданию, после нападения Тифона на Олимп, боги бежали в Египет, где обратились в различных животных. Убийство Озириса египтяне приписывали его брату — божеству смерти и бедствий Сету, столь же злобному, как Тифон), приготовивши богато украшенный ящик, объявил на пиру, что подарит его тому, кому он придется по мерке. Все стали примеряться, и как только Озирис улегся в ящик, Тифон захлопнул крышку и бросил его в Нил. Подобное же предание находим и в русской былине про великана Святогора. Святогор с Ильей Муромцем наехали на великий гроб и прочитали на нем надпись: кому суждено покоиться в гробу, тот в нем и уляжется. Святогор попробовал лечь и закрылся крышкою; хотел потом поднять крышку — и не смог; Илья Муромец (предания роднят его с Ильею-громовником) берет его меч-кладенец, бьет поперек крышки, но за каждым ударом на гробе является железная полоса, и великан Святогор (гора-туча) умирает, т. е. оковывается холодом и засыпает зимним сном. Действие зимних морозов народная фантазия сблизила с ковкою железа; мороз претворяет и воды и землю в камень, делает их столько же твердыми, как железо; самое ощущение, возбуждаемое стужею в теле человека, близко к тому, какое производится обжогом, что и отразилось в языке: мороз жжет и палит; морозы называются калинники (от калить, раскалять — делать красным силою огня, каленая стрела), а сильному (" жгучему") морозу дается эпитет тлящего. Поэтому зима представляется мифическим кузнецом. Мы до сих пор выражаемся, что зима сковывает и оцепеняет природу, т. е. налагает на нее железные цепи...

Морозы, по русскому поверью, прилетают 9 ноября от железных гор, т. е. от зимних туч (гора — туча, железный — окованный стужею). Летучие змеи, эти демонические олицетворения туч, то дышат пламенем и рассыпают огненные искры, то, подобно зиме, своим холодным дуновением созидают ледяные мосты, и на борьбу со сказочными героями выезжают на мосты калиновы: этот постоянно повторяющийся эпитет (" калиновы") указывает на мифического кузнеца, который сковывает воду морозами (калинниками). Народная загадка изображает мороз в виде могучего богатыря, равного силами Самсону (Библейский судья и герой Самсон, по преданию, был наделен необычайной мощью, исходившей из его длинных волос): " Сам Самсон, сам мост мостил — без топора, без клинья, без подклинья". Сказочный эпос представляет змея похитителем красавицы Солнца, которую заключает он в железном замке, т. е. прячет ее за снежными облаками и зимними туманами. Но если, с одной стороны, змей, в качестве владыки зимних туманов и морозов, отождествляется с баснословным кузнецом — строителем ледяных мостов и железных замков, то, с другой стороны, под иным углом поэтического воззрения, тот же змей, как дожденосная туча, подчиняется на зиму неодолимой силе кузнеца Мороза, который сковывает его железными цепями...

Народные сказки нередко изображают змея в тяжелых оковах: в запертой комнате дворца висит он на железных крюках и цепях и только тогда срывается с них, когда вдоволь напьется воды или вина, т. е. весною, когда туча, оцепененная до того времени зимним холодом, наполняется дождевой влагою. Вода, испивши которой змею нипочем разорвать железные (ледяные) оковы, в одной сказке прямо названа живою водою...

В русской сказке о Марье Моревне змей (демон зимних вьюг), умертвивши своего противника — молодого царевича (Перуна), кладет его в смоленую бочку, скрепляет железными обручами и бросает в море (небо); но в свое время прилетают три птицы, в образах которых древний миф олицетворил весеннюю грозу, и спасают царевича: орел воздымает бурю, и волны выкидывают бочку на берег, сокол уносит ее в поднебесье, бросает с высоты и разбивает на части, а ворон оживляет юношу живою водою. Пробуждение к жизни вещих мертвецов — колдунов и ведьм, которым народное поверье приписывает низведение дождей и воздушные полеты на помеле (т. е. пробуждение от зимнего сна грозовых духов и облачных жен), обыкновенно сопровождается распадением железных обручей на их гробах. В этом уподоблении тучи плавающему гробу и бочке находит объяснение сказка о Силе-царевиче, который встречает на море плавучий гроб, обитый железными обручами; в гробе был заключен вещий мертвец, и он-то помогает царевичу жениться на прекрасной королеве, убивая шестиглавого змея. Плавучий гроб — туча, а заключенный в ней силач — олицетворение скрывающейся там всесокрушительной молнии; поражая демона-змея своим чудесным мечом, он устраивает весенний брак природы. Здесь же находит объяснение и следующий, часто повторяемый в народном эпосе рассказ: царица, посаженная в окованную железными обручами бочку и пущенная в море, рождает в заключении сына-богатыря (Перуна), который растет не по дням, не по часам, а по минутам, потягивается и разрывает бочку на части. Едва народившись, малютка-громовник уже является во всем могуществе своей разящей силы...

Под живым воздействием разобранных нами поэтических представлений возник обряд: во знамение весны и проливаемых ею дождей — бить бочки, о чем упоминает Новгородская летопись под 1358 годом: " Того же лета целоваша (новгородцы) бочек не бити"; в Никоновской летописи означенное свидетельство передано так: " Того же лета новгородцы утвердишась межи собою крестным целованием, чтоб им играния бесовскаго не любити и бочек не бити". Обычай этот доныне известен у хорутан, в Зильской долине: там в каждой деревне стоит на площади всеми чтимая липа; к этому дереву привешивается бочка; юнаки выезжают на конях, с палицами в руках, скачут вокруг липы и стараются на всем скаку попасть палицею в дно бочки, которая наконец и рассылается на части. Пока юнаки выказывают ловкость и силу своих ударов, остальные жители поют обрядовые песни.

Теперь можно будет пояснить смысл некоторых народных заговоров. Ратник, отправляясь на войну, произносит такое заклинание: " Под морем (небом) под Хвалынским (Хвалынское (Хвалисское) море — древнерусское название Каспия. В иностранных источниках встречаются такие названия: Гирканское, Сиким, Джурджан, Бакинское, Ак-денгиз (Белое), Гурзем) стоит медный дом, а в том медном доме закован змей огненный, а под змеем огненным лежит семипудовый ключ от княжева терема, а во княжем тереме сокрыта сбруя богатырская... Поймаю я лебедь: ты полети к морю Хвалынскому, заклюй змея огненного, достань ключ семипудовый. — Не моим крыльям долетать до моря Хвалынского, не моей мочи расклевать змея огненного, не моим ногам дотащить ключ семипудовый; есть на море на окиане, на острове на Буяне ворон, всем воронам старший брат: он долетит до моря Хвалынского, он заклюет змея огненного, притащит ключ семипудовый". Далее рассказывается, что ворон разбивает медный дом, заклевывает змея и приносит ключ. " Отпираю я тем ключом княжой терем, достаю сбрую богатырскую. Во той сбруе не убьют меня ни пищаль, ни стрелы, ни бойцы, ни борцы, ни татарская, ни казанская рать... Чур слову конец, моему делу венец! " Заклинатель обращается к спасительной помощи Перуна, как воинственного бога, владеющего несокрушимым оружием; черная туча-змей, окованная зимним холодом, прячет Перунову богатырскую сбрую (молниеносную палицу), замыкает ее в неприступных кладовых накрепко, и только один вещий ворон может разбить своим носом медный дворец, заклевать змея, отомкнуть кладовые и достать меч-кладенец, т. е. вместе с весною, приносящею живую воду дождей, является и быстролетная молния, поражающая тучи. В другом заговоре на любовь красной девицы читаем: " За морем за Хвалынским во медном городе, во железном тереме, сидит добрый молодец — заточен во неволе, закован в семьдесят семь целей, за семьдесят семь дверей, а двери заперты семидесятью семью замками, семидесятые (семью) крюками. Никто доброго молодца из неволи не освободит, никто доброго молодца досыта не накормит, допьяна не напоит. Приходила к нему родная матушка во слезах горючих, поила молодца сытой медовой, кормила молодца бело-снеговой крупой, а кормивши сама приговаривала: не скакать бы молодцу по чисту полю, не искать бы молодцу чужой добычи, не свыкаться бы молодцу со буйными ветрами, не радоваться бы молодцу на рать могучу, не пускать бы молодцу калену стрелу по поднебесью, не стрелять бы белых лебедей, не доставать бы молодцу меч-кладенец". Молодец отвечает, что его сгубила жажда любви девичьей. " Заговариваю я полюбовного молодца на любовь красной девицы (такой-то). Вы, ветры буйные, распорите ее белую грудь, откройте ее ретиво сердце, навейте тоску со кручиною (чувство любви), чтобы она тосковала и горевала, чтобы он ей был милее своего лица, светлее ясного дня, краше роду-племени". Здесь проводится параллель между положением влюбленного юноши, которому не отвечает взаимностью красна девица, и зимнею природою, когда холод оковывает дождевые тучи и расторгает священный союз Перуна с землею. Добрый молодец, заключенный в железном тереме и окованный цепями, есть бог-громовник, метатель каленых стрел (молний), товарищ буйных ветров. Зимою он попадает в заточение, и семя дождя перестает падать на землю; этот разрыв любви продолжается до той поры, пока не наступит весна. Тогда повеют теплые южные ветры, добрый молодец упьется медовой сытою (дождем) и снова вступит в брачный союз с землею. К этим-то благодатным ветрам и обращается заговор с просьбою навеять в сердце девицы ту же томительную потребность любви, какою бывает проникнута вся весенняя природа.