Олимпийский цикл

Юлиус Эвола

Мистерия Грааля

Олимпийский цикл

Согласно нашей концепции то, что среди различных народов существовало под именем «традиция» являлось не чем-то относительным и обусловленным различными внешними и чисто историческими факторами, но всегда было связано с элементами сущностно единого знания, которые представляли собой " константы".

Так все традиционные учения в той или иной форме всегда и повсюду утверждали существование единой изначальной расы, носительницы трансцендентной духовности, которая по этой причине считалась расой «божественной» или " родственной расе богов". Мы определили эту расу как «олимпийскую», желая подчеркнуть тем самым ее врожденное превосходство, так как само ее естество уже в своей основе было сверхъестественным.

Сила, идущая сверху, была в этой расе постоянным «присутствием», и это «присутствие» высшей силы предрасполагало данную расу к правлению, к исполнению царственных функций, делало ее расой тех, " кто есть", тех " кто может", солнечной расой. Если тема золотого века, о котором в той или иной форме говорится в различных традициях, была воспоминанием о цикле этой расы, то одновременно можно говорить и о сверх-историческом понимании этой расы, ее функций и ее местопребывания. То, что некогда было явным, с течением времени стало все более и более скрытым. В силу прогрессирующей инволюции человечества, о которой также известно многим традициям, влияния и функции этой расы становились постепенно невидимыми, и прямой контакт между историческими и сверх-историческими элементами прервался. Именно в этом смысле следует понимать, к примеру, учение Гесиода, утверждавшего, что существа золотого изначального века не умерли, но стали невидимыми вождями смертных.[1]Тема золотого века постепенно перешла в тему метафизического царства, в таинственном, объективном и онтологическом контакте с которым состояли все высшие властелины — как те, кого можно считать реальными наследниками примордиальной традиции, так и те, кто сознательно и с большей или меньшей степенью совершенства воспроизводили это метафизическое царство на тех или иных землях и в тех или иных формах цивилизации, в типе сакральной империи, regnum.

Это зафиксировано в традиционной концепции " Царя Царствующих", " Вселенского Господина", " Короля Мира" и в сопряженных с ним символах, причем некоторые из них основаны на прямых аналогиях, а другие представляют собой мифологизированные воспоминания о земле или землях, где протекал этот изначальный олимпийский цикл.

Эти символы в первую очередь выражают идею центральности: центр, полюс, регионы центра мира, центральный камень или камень, лежащий в основе, магнит. Далее они подчеркивают стабильность: остров посреди вод, скала, неразрушимый камень. А также символы несокрушимости и недоступности: невидимый замок или страна, к которым невозможно найти дороги, высокая гора, покрытая лесом; подземные города. Можно часто встретить в этом контексте образы " Световой Земли", " Земли Живых", " Святой Земли", и самые различные вариации символизма золота, который также тесно связан с идеями солнечности, света, царственности, бессмертия и нерушимости. Все это обязательно имеет отношение к примордиальной традиции и к веку, называемому золотым. Другие символы отсылают нас к идее «Жизни» в высшем смысле этого слова (" вечная пища", " Древо Жизни"), к трансцендентному знанию, к непобедимой силе, и все эти образы комбинируются в самых различных сочетаниях в фантастических, символических и поэтических описаниях различных традицией невидимого царства, regnum, " высшего центра мира", — либо его самого, либо его различных проявлений и эманаций.[2]

2. «Герой» и " Дама"

Как мы сказали, доктрина о золотом веке составляет часть доктрины о четырех веках, которая говорит нам о прогрессирующей духовной инволюции, протекающей в ходе истории, начиная с самых древнейших времен. Каждый из этих веков, однако, имеет морфологический смысл, выражает типическую и универсальную форму цивилизации. После золотого века следует серебрянный, соответствующий жреческому типу духовности, более женственному, нежели мужественному: мы называем это лунной духовностью, поскольку символически серебро относится к золоту так же как луна к солнцу: луна, в отличие от солнца, — это женственное светило, не имеющее в себе самом источника своего собственного света. Отсюда и переход к духовности, обусловленной опосредующей функцией, к экстравертной духовности, характеризующейся «девоциональностью», отказом от своей самости, страстным и жертвенным экстазом. Здесь мы сталкиваемся с истоками «религиозного» (в строгом смысле этого слова) феномена, в его экстатически-девоциональных, мистических вариациях. Потом одичавшая и материализованная мужественность поднимается против этой формы духовности, и это составляет архетип бронзового века. Здесь имеет место деградация касты воинов, их восстание против духовной касты, которая сама по себе является более не олимпийской божественной кастой правителей, а лишь совокупностью жрецов. Восставшим воинам свойственны отказ от жреческих принципов, гордыня, насилие, воинственность. Миф, соответствующий этому периоду — люциферическое или титаническое восстание, прометеическое стремление узурпировать олимпийский огонь. Это — эра «титанов», эра Волка, эра " существ стихий", память о которой сохранилась в традициях, в отдельных фрагментах легенд и эпоса разных народов. Последний век — это век железный или, в терминах индуистской традиции, темный век. Появляется десакрализированная цивилизация, знающая и прославляющая только земное и человеческое. В противовес такой форме упадка возникает идея цикла возможной реставрации, который Гесиод называет " циклом героев" или " веком героев". В этом случае термин «герой» надо рассматривать в узком, чисто техническом и отличном от обычного смысле. По Гесиоду, " поколение героев" порождено Зевсом, то есть олимпийским принципом, как возможность восстановить примордиальное состояние и дать жизнь новому «золотому» веку.[3]Но чтобы реализовать эту возможность, которая остается только возможностью, а не обусловленной естественной стадией, необходимо преодолеть и «лунную», жреческую духовность, но и статус простого воина и титана. Эти черты можно увидеть во всех «героических» фигурах самых различных традиций. Именно в таких терминах ахейско-эллинская традиция описывала Геракла, прототипа «Героя». Его главным врагом была Гера, основная фигура пантеистически-лунного культа. Геракл достиг олимпийского бессмертия, став союзником Зевса, олимпийского принципа, в войне с «гигантами»: и согласно одному из мифов этого цикла посредством Геракла «титанический» элемент (Прометей) был освобожден и примирен с элементом олимпийским.

Если понимать под «титаном» того, кто не хочет признавать ограниченности человеческого состояния и стремится похитить божественный огонь, то «героя» от «титана» отличает только один штрих. Уже Пиндар предостерегал от желания " стать как боги", и в иудейской мифологии проклятие Адама представляет собой аналогичное предупреждение, указующее также и на рискованность такой попытки. Тип титана — или, в иной перспективе, тип воина — остается, в сущности, первоматерией героя. Однако для позитивного решения, то есть для олимпийской трансформации и реинтеграции в изначальное состояние, необходимо выполнить двойное условие.

Прежде всего: испытание и подтверждение мужеской квалификации — откуда целая цепь похождений, приключений, схваток, — но в такой форме, чтобы это не стало самоцелью, чтобы не произошло закупоривания «Я», чтобы не была парализована способность открыть себя для трансцендентной силы, только благодаря которой огонь и может превратиться в свет и освободиться. С другой стороны, такое освобождение не должно означать конца внутреннего напряжения, так как дальнейшее испытание заключается в адекватном утверждении мужеского качества на сверхъестественном уровне, что и должно привести к олимпийской трансформации, к обретению достоинства, которое всегда в инициатических традициях называется «королевским». Именно здесь состоит радикальное отличие героического опыта от мистических экстазов и пантеистических экзальтаций. И здесь следует вспомнить в первую очередь о символизме " женщины".

В индо-арийской традиции у каждого «бога» — то есть у каждого трансцендентного принципа — есть своя «жена», называемая термином «шакти», что означает также «могущество». На Западе Мудрость, София, а иногда даже и сам Святой Дух, выступали как образы Царственной Девы. И данная в жены Гераклу богиня Геба есть также богиня вечной олимпийской молодости. В египетских изображениях божественные женщины дарят царю лотос, символ нового рождения, и " ключ жизни". Северные валькирии, как и иранские фраварти, были образами трансцендентных уровней самих воинов, силами их судьбы и их победы. Римская традиция знала Venus Victrix (Венеру Побеждающую), считающуюся «прародительницей» имперского рода (Venus Genitrix — Венера Прародительница). Кельтская же традиция сообщает о сверхъестественных женщинах, которые отводят героев на таинственный остров, чтобы своею любовью сделать их бессмертными. Ева, согласно этимологии, означает «жизнь», «живущую». Чтобы не продолжать цепь примеров, развитую нами более полно в другой книге, заметим лишь, что широко распространенный символизм делает «женщину» образом животворящей и преображающей силы, благодаря которой может осуществиться преодоление сугубо человеческого состояния. Но почему эта сила представлена именно «женщиной»? Этот символизм основан на аналогии. Здесь следует отправляться от отношений между мужчиной и женщиной. Эти отношения могут быть нормальными и анормальными. Они анормальны, когда женщина становится повелительницей мужчины. Символизм, связанный с этим случаем, не касается нашей основной темы. Заметим лишь, что в таком варианте речь идет о гинекократических (матриархальных) концепциях, являющихся пережитками цикла «лунного» человечества и отражающих тему зависимости и пассивности мужчины по отношению к духу, понимаемому как женская стихия (Космическая Мать, Magna Mater, Мать Жизни и так далее) — тему, характерную для второго, серебрянного века.

Однако в рамки этой концепции не укладывается более общая идея женщины, как распорядительницы сакрального, sacrum, как животворящего принципа, как носительницы «жизни», освобождающей, одухотворяющей и трансформирующей обычное «существо». Эта идея может входить, и на самом деле входит, в контекст духовности, названной нами «героической». В таком случае, нам в поиске аналогий и символов следует обратиться к нормальным отношениям между мужчиной и женщиной, основанным на фундаментальной концепции сохранения мужским началом своей собственной природы. Дух перед лицом мужского начала — это «женщина»: мужчина активен, дух пассивен — даже сталкиваясь с преображающей и оживотворяющей его силой, герой сохраняет позицию мужчины, мужа, господина и хозяина женщины, жены. Заметим по ходу дела, что рассматриваемый здесь символизм противоположен символизму, превалирующему у мистиков и у авторов религиозной ориентации, особенно христианской, где самой душе часто отводится роль женщины, роль " невесты".

Сопоставив это со «знаками» центра, мы получим составные символы: Дева Острова, Дева Древа, Дева Источника, Хозяйка или Королева Замка, Королева Солнечной Земли, Дева, скрытая в камне и так далее. В частности, в качестве Вдовы, женщина выражает собой молчание, закрытость, оставленность, то есть традицию, силу или потенцию, которой более никто не обладает, которая потеряла своего «мужа», «мужчину», и теперь ожидает нового господина или героя: [4]аналогично значение и заточенной в темницу Девы, которая ожидает освобождения и свадьбы с предназначенным судьбой рыцарем. На этом основании все, что говорится в эпических легендах и рыцарских рассказах о приключениях и героических поединках, совершенных из-за верности «Даме» и в надежде обладать ею, всегда можно понять как символизм испытания мужеских качеств, испытания, необходимого как предварительный этап трансцендентной интеграции личности. И если в этой литературе встречаются женские персонажи, связанные с темой соблазнов и опасностей для героя, это не следует понимать прямолинейно и однозначно, то есть будто речь идет о простом плотском соблазне, но в более высоком смысле — как опасность для героя впасть в «титанизм» в ходе его подвигов. В таком случае женщина выражает собой соблазн, идущий от трансцендентной силы и знания, если обладание ими носит черты прометеической узурпации или алчной гордыни. В противоположном варианте речь может идти и о том, что кто-то определил следующими словами — " сосущая смерть, исходящая от женщины", то есть о возможности потерять саму глубинную основу мужского начала.