До революции

О тносительно предреволюционного российского строительства можно обобщенно сказать, что оно осуществлялось по трем принципиально различным схемам.

Во-первых, 99% всех зданий были деревянными, одно(двух)этажными и выполнялись вовсе без проектов. А просто являлся старшина строительной артели, ударял с заказчиком по рукам и в считаные дни возводил сруб, или цепочку срубов, если здание требовалось большое. Эти постройки, бывшие, в сущности, обыкновенными деревенскими избами, иногда штукатурились по дранке и маскировались под каменные. Нередко цоколь действительно выполнялся из бутового (плохо отесанного) камня, большей частью мягкого известняка, который было легко обрабатывать. Такие полукаменные дома особенно любили купцы, потому что их подвалы, прохладные и защищенные от огня, идеально подходили для хранения товаров.

При надлежащем уходе все эти хибары, покосившиеся и по окна вросшие в землю, протягивали целое столетие, но гораздо чаще уничтожались пожарами. Городские пожары прошлых веков выполняли важную санитарную функцию: они периодически очищали большие площади от старой, полусгнившей застройки со всем ее хламом (и паразитами), вынуждая хозяев раскошеливаться на новые жилища. Эта полудеревенская застройка, шаг за шагом сдавая позиции, местами дотянула в Москве до горбачевских реформ.

Вторая схема касалась строительства крупных каменных зданий - сперва храмов и дворцов екатерининской знати, а спустя столетие - многоквартирных доходных домов, заполонивших центральные части губернских городов страны. Главным лицом здесь был зодчий (архитектор). Он решал две принципиальные задачи: удобство планировки и изящество фасада. Инженерная сторона дела, заключавшаяся в обеспечении прочности (чтобы великолепный дворец не обвалился хозяину на голову) достигалась нехитрыми конструктивными приемами, которые большей частью сводились к тому, чтобы заложить метровую стену там, где вполне было достаточно полуметра. Хозяева сильно страдали от такого расточительства, однако терпели, потому что не торопились на кладбище.

Все постройки этого класса имели много сходных особенностей. Стены их выкладывались из кирпича на известковом растворе и были толстыми до неприличия; с другой стороны, в комнатах подолгу сохранялось тепло. Фундаменты представляли несколько более толстую стену из бутовой кладки и заглублялись примерно на человеческий рост, если, конечно, не было подвала. Перекрытия делались деревянными: толстые брусья (балки) шли от одной стены до другой, вставляясь в специально оставленные гнезда, а к ним через сложную систему брусьев помельче крепились полы сверху и потолок снизу. Впрочем, перекрытия подвала и первого этажа иной раз выкладывались пологими кирпичными сводами. Крыши были крутые, чтобы не накапливался тяжелый снег и не затекала дождевая вода; могучие строп и ла подпирали дощатую, впоследствии обитую железом кровлю, а под ней, в частоколе подпорок, находился чердак, где сушилось белье, гнездились голуби и откуда нередко начинались пожары.

Однако кирпичные стены ограничивали рост зданий в высоту, что было с прискорбием обнаружено к концу XIX века. Дело в том, что кирпич сам по себе очень тяжел, а между тем непрочен, и при высоте здания в 7-8 этажей выходило, что кирпичная стена не может нести даже саму себя, не то что перекрытия и людей с их пожитками. Начались аварии: по средней плоскости стен, какими бы толстыми они ни были, возникали трещины; стена расслаивалась, словно тонкая брошюра, которую сжали с торцов, и с грохотом оседала вниз, хороня под собой здание со всеми его обитателями.

Третья схема касалась инженерных сооружений - мостов, крупных заводов, артиллерийских фортов и т.п. Архитекторы здесь, хотя и были, скромно жались к сторонке, а вся власть и честь принадлежала инженерам, которых почитали едва не волшебниками и платили им бешеные деньги. Больше того, инженеры (наряду с железнодорожниками) считались как бы на государственной службе и щеголяли в специальных мундирах.

Престиж их держался невероятно высоко. Их было мало, и чаще всего это были очень дельные люди, одновременно ученые и практики, впервые подошедшие к строительному делу с позиций точного расчета и конструктивной целесообразности. Эта целесообразность, грубо говоря, заключалась в том, чтобы не ставить метровую стену там, где достаточно полуметра; и тогда стена выходила хозяину вдвое дешевле, и он на радостях платил инженеру-волшебнику нешуточный гонорар.

Если в избах обывателей господствовало дерево, а во дворцах и доходных домах - кирпич, то в инженерных сооружениях ведущее место занял чугун, а через полвека - сталь. Этот материал чрезвычайно прочен - и на редкость коварен: стальные листы и балки все тоненькие, и стоит ошибиться на миллиметр-другой, как они выпучатся колесом - и прощай конструкция.

Другая беда заключалась в трудности соединения стальных деталей между собой. Сварки и высокопрочных болтов еще не было, и мужики, вися в люльках на громадной высоте над речными волнами или ущельем, калили докрасна специальные стержни (заклепки) и загоняли их тяжелым молотом в заранее просверленные отверстия, а оставшиеся снаружи концы расплющивали в лепешку - подобие головки болта. Заклепка остывала, сокращалась в длину и намертво стягивала соединяемые конструкции. Решетчатые стальные фермы перебрасывались через реки или поддерживали кровлю просторных заводских цехов.

Только-только открытый бетон использовался главным образом в фортификации, уверенно идя на смену кирпичным бастионам Бисмарковской эпохи. Уже было известно его самое неприятное свойство: бетон (как и кирпич) неплохо выдерживал сжатие, но стоило приложить к нему малейшее растягивающее усилие, как он тут же рвался на части. Немцы, однако, додумались, как помочь беде: в те части бетонной конструкции, которые подвергались растяжению, они стали закладывать длинные стальные стержни, названные впоследствии арматурой. Бетон работал на сжатие, а заложенная в нем арматура гасила растяжение. Этот немецкий штальбетон, неточно переведенный как железобетон, стал в советские времена наиболее употребимым строительным материалом.