Таинство евхаристии 3 страница

Такой торжественный вход в храм литургии являет, я бы сказал, замечательную историческую сохранность в архиерейском служении. Те из вас, кто бывает на архиерейской службе, знают, что архиерей, приходя на службу, не входит сразу в алтарь, но сначала входит на кафедру, которая располагается на середине храма, и там облачается во время пения антифонов, а затем совершается торжественный вход в алтарь с пением «Приидите, поклонимся и припадем ко Христу», наподобие того, как в древности Патриарх или епископ входил в храм.

Здесь присоединяется и другое очень важное историческое вхождение. Дело в том, что в древности, когда не было книгопечатания, Евангелие рукописное являлось совершенно особенной и чрезвычайной святыней общины. Не только потому, что вся община христианская почитала Слово Божие, но еще и потому, что такое Евангелие возобновить, восстановить было очень трудно. И поэтому список Евангелия община хранила как зеницу ока, тем более что во время говений гонители всегда старались Евангелие найти и уничтожить. Хранились Евангелия обычно не на престоле, как теперь у нас. Они хранились в специальных хранилищах, где их не так легко было найти. И к тому моменту, когда епископ приходил в храм, специально присоединялось принесение Евангелия. Евангелие доставалось из хранилища, и его приносили для служения литургии. Таким образом, вход архиерейский как бы совпадал с принесением Евангелия, поэтому вход совершался с Евангелием.

То, что мы имеем теперь, в обычной нашей священнической службе, есть некая трансформация, которая имеет целью сохранить главные моменты, символизировать их. То есть, наш малый вход символизирует все то, что было раньше, хотя большинство из нас уже не помнят, как это раньше было, и не понимают, для чего все обстоит именно так, а не иначе. И наше аллегорическое, символическое толкование дает картину совершенно противоположную тому, что было в истории. Потому что тогда это был действительно вход с Евангелием для служения литургии вход архиерея с Евангелием. А теперь это выход с Евангелием, который как бы изображает, символизирует выход Христа на проповедь. В древности так не понимали этот момент, это уже более позднее и как бы сочиненное символическое толкование, конечно, довольно искусственное. Мы не видим, чтобы такие аллегорические толкования, довольно далекие и поздние и имеющие характер благочестивых измышлений, содействовали росту благочестия в народе, чтобы они облегчали вам совершение литургии. Напротив, когда мы представляем себе литургию более близкой к исторической реальности, когда мы понимаем, как это совершалось в древности нашими древними святыми, мучениками, мы лучше можем совершать Божественную литургию.

Но нам нужно научиться и тот и другой подход ценить — не отбрасывать, не осуждать, но уметь и в том и в другом подходе увидеть хорошее, доброе и объединить их должным образом. Тогда наше понимание, наше толкование литургии будет наиболее полным.

Если мы просто отбросим аллегорическое, или символическое, толкование литургии, то очень многого лишимся, потому что все-таки литургия есть преодоление пространства, времени, это есть выход из нашей земной реальности, и без понимания литургического символизма мы чрезвычайно обедним наше восприятие литургии. Но он не всегда бывает одинаково удачен, одинаково глубок и имеет разное происхождение во времени, в истории.

Историческое толкование, напротив, привязывает нас к исторической реальности, наполняя все литургическое действо живой исторической тканью и заставляя нас чувствовать литургию в истории, в веках совершаемую. Литургию, которая из века в век совершалась живыми и святыми людьми, из века в век была центром жизни Церкви, ее сердцем.

Зная историческое толкование литургии, мы чувствуем как бы биение пульса церковной жизни, но если мы забудем символическое толкование, то нам грозит другая крайность — мы можем впасть в искушение видеть только один историзм и заняться одной только археологией, хотя археология церковная, очень полезная и нужная, очень много для нас значит, но все-таки одного этого слишком мало для правильного восприятия Божественной литургии. Здесь, как всегда в нашей христианской жизни, в понимании христианских богословских проблем, важно почувствовать эту антиномию, то есть противоречие, Божественного и человеческого. Духовный символизм и историческая реальность — только вместе они дают нам нужную глубину и ощущение Богочеловечности нашей литургии и нашей христианской жизни.

Таким образом, вход, который совершается во время литургии после пения антифонов, это есть вхождение в храм прежде всего, продвижение к престолу. Архиерей поднимается на амвон, входит в царские врата уже нашего храма, подходит к престолу. Затем поется «Святый Боже...». В это время происходит движение на горнее место: архиерей и все духовенство, которое сослужит ему (а если нет архиерея, то священник с сослужащими), восходят на горнее место.

Такое движение вперед и вверх есть, конечно, тоже движение символическое. Оно совершалось так всегда в служении литургии и изображает собой восхождение от земной жизни к жизни небесной. Это есть движение навстречу Царству Божию, которое приходит к нам в силе. И вот навстречу Богу, навстречу этому Царству Божию мы движемся, начиная литургию. Это есть вхождение в Царство Божие, потому это место и называется «горнее место» — горний престол, престол небесный, к которому мы приближаемся. То есть, здесь замечательным образом подчеркивается, что есть наш престол, земной, и есть горний престол. Диакон говорит священнику, который отходит от престола, горнего места: «Благослови, Владыко, Горний Престол». Здесь подчеркивается, что мы восходим к горнему престолу, мы приближаемся к нему. Иначе говоря, наш престол является как бы неким явлением горнего престола. Конечно, имеет смысл подчеркнуть, что слова «Благослови, Владыко, Горний Престол» вовсе не означают, что мы должны перекрестить крест, который стоит на горнем месте, как думают некоторые, и даже священники, потому что у нас очень распространено такое мнение: благословить — это значит перекрестить, поцеловать ручку. Но на самом деле слово «благослови» буквально означает: «воздай благую славу», то есть прославь. И когда диакон говорит: «Благослови, Владыко, Горний Престол», он имеет в виду, чтобы священник прославил Престол Божий. И священник благословляет его словами: «Благословен еси на Престоле Славы...» и т.д.

Когда священник или епископ совершают вхождение в алтарь, подходят к престолу, читается молитва «Трисвятого»: «Боже святый, Иже во святых почиваяй, Иже трисвятым гласом от Серафимов воспеваемый, и от Херувимов славословимый, и от всякая небесныя Силы покланяемый; Иже от небытия во еже быти приведый всяческая, создавый человека по образу Твоему и по подобию и всяким Твоим дарованием украсивый; даяй просящему премудрость и разум и не презираяй согрешающего, но полагаяй на спасение покаяние; сподобивый нас, смиренных и недостойных раб Твоих, и в час сей стати пред славою Святаго Твоего Жертвенника и должное Тебе поклонение и славословие приносити! Сам, Владыко, приими и от уст нас, грешных, Трисвятую песнь и посети благостию Твоею, прости нам всякое согрешение, вольное же и невольное, освяти наша души и телеса и даждь нам в преподобии служити Тебе во вся дни живота нашего, молитвами Святыя Богородицы и всех святых, от века Тебе благоугодевших».

Эта прекрасная молитва, которая читается как раз по входе, когда архиерей или священник поднялся к престолу, то есть как бы в начале литургии, потому что раньше литургия начиналась именно со входа. Во время этой молитвы поются тропари праздника или дня, тропари святого, которому посвящен престол. В конце обычно поется тропарь или кондак Божией Матери. После этого священник громко возглашает: «Яко Свят еси. Боже наш, и Тебе славу возсылаем. Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков». Если есть диакон, то здесь происходит такой диалог: священник оканчивает свой возглас словами «ныне и присно», а диакон на амвоне говорит: «И во веки веков». При этом он поводит орарем от иконы Спасителя к царским вратам, поворачиваясь на амвоне. В старых дореволюционных служебниках здесь стоял возглас: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны». Этот возглас изъят из служебников в советское время, потому что, по преданию, этот возглас относился к императору. Благочестивыми называли императора и его семейство, и эти слова относились как бы к поминовению императора, поэтому они были изъяты и долгое время не произносились. В наше время, в последние годы, решили, что ничего плохого в самих этих словах нет, «спаси благочестивыя» — так мы все должны молиться, и Святейший Патриарх Алексий снова ввел в практику этот возглас. И диакон говорит «Господи, спаси благочестивыя...», хор повторяет, потом «...и услыши ны», и это повторяет хор, а потом диакон заканчивает: «И во веки веков». После этого поется «Трисвятое»: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас» — это херувимская песнь, известная всем нам. И вот слова, которыми священник благословляет Горний Престол: «Благословен еси на Престоле Славы Царствия Твоего, седяй на Херувимех, всегда, ныне и присно и во веки веков». Теперь уже, стоя на горнем месте и повернувшись к народу, священник после возгласа диакона: «Вонмем», — говорит: «Мир всем», преподает мир всему народу.

Таким образом, как мы видим, литургия совершается определенным чином. Происходит торжественное вхождение в храм, в алтарь, к престолу, на горнее место, и все это, конечно, отражается в молитве. И вот оттуда, достигши горнего места, священник или архиерей посылает мир всем, мир нам.

После этого благословения следует чтение Апостола. За чтением Апостола сразу же следует чтение Евангелия. Молитву, которая читается перед Евангелием, я вам прочитаю: «Возсияй в сердцах наших, Человеколюбче Владыко, Твоего богоразумия нетленный Свет, и мысленныя наша отверзи очи, во евангельских Твоих проповеданий разумение; вложи в нас и страх блаженных Твоих заповедей, да плотския похоти вся поправше, духовное жительство пройдем, вся, яже ко благоугождению Твоему, и мудрствующе, и деюще.

Ты бо еси просвещение душ и телес наших, Христе Боже, и Тебе славу возсылаем, со Безначальным Твоим Отцем и Всесвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Эту молитву священник читает теперь тоже про себя, потом дает Евангелие диакону, диакон торжественно обносит его вокруг престола и выходит на амвон. Чтение Евангелия, чтение Апостола, как вы сами понимаете, есть наше общение со Христом в слове, а вообще, когда мы с вами молимся, это наше слово, к Богу обращенное. А когда мы читаем Священное Писание, то Слово Божие обращено к нам. Получается беседа. Но чтение Евангелия — это не просто беседа, это и проповедь Христова, и Слово Божие, которое особенным образом отмечает сегодняшний день, сегодняшний праздник.

Евангельские чтения поделены по дням года не случайно, разделение здесь специальное — так, что в течение года в церкви, где служится литургия, прочитывается, по существу, все Четвероевангелие. На праздники читается Евангелие, относящееся к данному празднику, то есть Евангелие, которое отображает то или иное евангельское событие. Есть Евангелие, специально назначенное на чтение о памяти святых, есть Богородичное Евангелие.

Конечно, чтение Евангелия — это одно из главных мест первой части литургии, которая называется особенным и несколько странным именем: литургия оглашенных. Почему так называется эта часть литургии? В древности был особенный разряд присутствующих в храме — тех, кто готовился к принятию святого крещения. И эти готовящиеся к крещению люди оглашались Словом Божиим и словом проповедническим, словом святительским. Поэтому они и назывались оглашенными. И на первой части литургии они могли присутствовать, в отличие от второй ее части — литургии верных, где могли находиться только крещеные, только уже ставшие верными. Именно поэтому первая часть литургии получила такое название: верные стоят с самого начала, а оглашенные должны будут потом уйти.

Чтение Евангелия является кульминацией литургии оглашенных. Это самый торжественный, самый величественный момент, и было бы правильно в символическом толковании именно этот момент считать выходом Господа на проповедь.

После чтения Евангелия в древности епископ или священник выходил на амвон и говорил проповедь, которая очень часто бывала толкованием на прочитанный евангельский текст. Потому что и в древности тоже Евангелие толковали. Мы имеем много свидетельств об этом у древних церковных писателей. Есть много древних толкований.

Евангелие требует толкования не только потому, что оно читается по-славянски и трудно для понимания людям, не знающим славянского языка. Оно требует толкования прежде всего потому, что смысл евангельский чрезвычайно глубок, это есть Слово Божие, слово всеобъемлющее, несущее в себе Божественную глубину, слово, которое бесконечно велико, поэтому каждый, кто читает Евангелие, знает по своему опыту, что можно читать его всю жизнь, и каждый раз будешь понимать все больше и больше, глубже и глубже даже очень хорошо известное тебе место, хорошо известный текст. При чтении Евангелия всегда как бы открывается эта новая глубина, и недаром поэтому духовники всегда советуют Евангелие читать постоянно, каждый день. Известный многим из вас замечательный старец, отец Таврион, прямо так и говорил, чтобы все каждый день читали Евангелие, и при этом добавлял: «Будешь читать Евангелие — и будешь иметь ум Христов». Это значит, что ум твой будет просвещен Словом Христовым, что твое разумение станет приближаться к Евангелию, то есть ты будешь думать так, как Господь учит, Христос как бы будет действовать в тебе, в твоем разумении. Поэтому чтение Евангелия действительно требует объяснения, требует особого проникновения в эту глубину, и епископ или священник, конечно, должен объяснять Евангелие, стараться помочь своей пастве глубину эту постигать с возможной полнотой. Но не только толкование Евангелия было темой проповеди.

Нужно начать с того, что в первые годы жизни Православной Церкви Евангелие еще не было написано и проповедь епископа или апостола, собственно, и была тем благовестием, которое потом записывалось и стало для нас Священным Писанием. Но не только воспоминания о жизни и чудесах Спасителя были темой даже и апостольской проповеди. Мы с вами знаем из Деяний святых Апостолов, что апостол Павел, приходя в тот или иной город к новым христианам, в христианскую общину, беседовал с ними о многом и очень многое объяснял в учении Христовом, о том, как следует жить. То есть, проповедь есть тот момент, когда через священника или епископа совершается продолжение благовестия, живое слово Церкви.

Здесь следует подумать о том, каким должно быть это живое слово. Хорошо, конечно, если священник имеет талант проповедника, если он умеет глубоко и сильно говорить, если его слово имеет зажигательную силу. Но такой человеческой проповеди не место во время литургии. Потому что литургия — это есть пришествие Господа к нам, и конечно, здесь, во время литургии, слово должно быть прежде всего благодатным. Здесь как раз место для харизматического служения, здесь как раз священник или епископ должен быть орудием Духа Святаго в особой степени, он должен свое сердце открыть для действия благодати Божией и стараться говорить как бы не от себя. Это бывает теперь, в наше время, очень редко, потому что это служение священника как бы забыто. Немного сохранилось таких моментов в жизни священника, когда с такой силой сохраняется древняя харизматическая свобода, хотя нужно сказать, что в наше время и это тоже теряется, и можно сказать, почти утрачено — вот это ощущение харизматического служения в слове.

В древности вся литургия совершалась по вдохновению, то есть апостол, епископ произносил молитвы так, как он слышал их в своем сердце от Бога. Потом, как вы знаете, пришло время, когда нужно было составить канон служения литургии — и это, конечно, понятно, необходимо, мы об этом говорили, — но вот для живого слова священнического осталось место после чтения Евангелия. Читается Слово Божие, а потом Слово Божие имеет продолжение в том служителе слова, которым является апостол, епископ, священник. И, конечно, необходимо, чтобы это живое слово было живо и действенно, чтобы оно было обращено к тем людям, которые стоят в храме сегодня, чтобы оно отвечало на те нужды духовные, которые сегодняшняя паства имеет. Чтобы епископ или священник, действительно, словом руководил бы, вел, воспитывал свою паству. И чтобы здесь было очевидно благодатное присутствие Божие.

Каждый христианин имеет какой-то опыт и может сказать: «Сегодня я слышал особенное слово». Наверное, когда-нибудь кто-то из вас слышал такое особенное слово, которое нельзя перепутать ни с чем, нельзя его спутать с обычным человеческим словом. Священник тоже имеет такой опыт. Бывает так, что он часто проповедует, и проповедовать ему трудно. А потом вдруг в какой-то день он выходит на амвон, и слово само как бы льется из уст, как будто оно не от него, не он говорит как бы. Он не может сказать, как у него вдруг получается, но чувствует это благодатное действие в себе. Каждый из нас имеет такой опыт, мы слышали такую проповедь, когда очевидно присутствие Божие, очевидно, что это слово — благодатное. Таким благодатным словом и должна быть проповедь. Если бы она такой была всегда, то, естественно, она помогала бы нам совершать Божественную литургию, потому что эта проповедь в особой степени, совершенно по-своему помогает разгореться нашему сердцу.

Проповедь священническая была тоже одним из главных кульминационных моментов служения литургии оглашенных. Из этого видно, что недаром литургист-богослов протопресвитер Александр Шмеман назвал литургию оглашенных другим названием: «литургией слова». Это очень много говорящее название. Действительно, здесь служение слова, которое чрезвычайно необходимо Церкви, всем нам и в особенном смысле необходимо оглашенным.

Литургия слова заканчивается молитвой. После проповеди выходит на амвон диакон и говорит сугубую ектению. Эта ектения — усиленное прощение, в отличие от обычной ектении, сугубое моление, удвоенное или даже утроенное. Начинается она такими словами: «Рцем вси от всея души и от всего помышления нашего рцем». Никакая другая ектения не начинается таким образом. Здесь с самого начала диакон призывает нас молиться от всей души, от всего помышления, то есть молиться всем своим существом. Действительно, наступает время усиленной, особой молитвы. И далее, призвав народ, он обращается к Господу от лица народа: «Господи Вседержителю, Боже отец наших, молим Ти ся, услыша и помилуй».

Как видим, и это прошение тоже вводное и тоже указывает на особенную сосредоточенность, на особенную силу этой молитвы. Мы особенно умоляем: «...молим Ти ся, услыши и помилуй». И потом начинается прошение, которое всем нам хорошо известно: «Помилуй нас, Боже, по велицей милости Твоей, молим Ти ся, услыши и помилуй. Еще молимся о Великом Господине и Отце нашем Святейшем Патриархе Алексии..., о богохранимей стране нашей..., о братиях наших, сващенницах, священномонасех и всем во Христе братстве нашем,...о блаженных и приснопамятных святейших патриарсех православных и создателях святаго храма сего и о всех преждепочивших отцех и братиях, зде лежащих и повсюду, православных...».

В следующем, последнем прощении говорится: «Еще молимся о плодоносящих и добродеющих во святем и всечестнем храме сем, труждающихся, поющих и предстоящих людех, ожидающих от Тебя великая и богатыя милости». И возглас: «Яко милостив и Человеколюбец Бог еси, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков».

Те, кто знает службу, наверное, заметили, что одно прошение я пропустил — прошение, которое всегда на литургии мы с вами слышим: «Еще молимся о милости, жизни, мире, здравии, спасении, посещении, прощении и оставлении грехов рабов Божиих, братии святаго храма сего». И дальше — кто как может, в некоторых местах потом 40 минут читают записки, а в некоторых храмах поминаются, скажем, только служащие в этом храме священники, ктитор храма сего или певчие, иногда поминаются болящие — те, за кого просили особенно помолиться. Но, как бы там ни было, в служебнике этого прошения нет. И вот тем, кто думает, что литургия раз и навсегда составлена в каком-нибудь, скажем, третьем веке и никогда не менялась, я здесь скажу, что налицо довольно сильное изменение в служении литургии.

В древности во время литургии, конечно, поминали за здравие членов общины, болящих, путешествующих, тех, кто был захвачен гонителями и пребывал в заточении — конечно, за них Церковь сугубо молилась. И, наверное, было и соответствующее прошение в этой ектений. Но потом, как мы уже с вами говорили, наступили времена мирные, когда гонения прекратились. Общины церковные сначала стали расти, а потом, вероятно, постепенно заменились приходами, как у нас в России, и стали очень многочисленными. И священник уже не мог помянуть, скажем, всю деревню по именам или весь приход в городе, и поэтому, чтобы не загромождать литургию перечислением неизвестных имен, помяновение было вынесено на проскомидию, а из сугубой ектении прошение, где поминаются конкретные люди, было изъято. И современный наш Служебник содержит такой текст сугубой ектении. Но по ряду причин, хороших и плохих, это прошение повсюду вновь введено, причем я не уверен, что было соответствующее указание высшей церковной власти.

Это поименное поминовение на ектении вошло настолько прочно в церковный быт, что хотя его и нет в Служебнике, но произносят его абсолютно везде. Любой диакон, любой священник это прошение обязательно произносит. А в прошлом веке, и даже в вашем веке можно было придти в храм и заказать заупокойную литургию. И служились раньше такие заупокойные литургии, когда не было ни одного причастника, а была только записка, за которую много заплачено и которая всю литургию только и поминается. Конечно, такое низведение литургии до уровня какой-то требы частной — это тоже вещь совершенно ужасная, катастрофическая, и можно сказать, что это, наверное, тоже одна из причин страшного духовного падения русского народа, которое совершилось в начале века. Потому что, по существу говоря, это означало потерю евхаристического духа, потерю литургической жизни.

Все это я говорю вам потому, что поминовение на литургии, на ектении — это есть некий камень преткновения даже в наши дни, хотя это разбивает литургию совершенно, она теряет свой дух полностью, потому что чтение записок с сотнями имен нельзя назвать литургией. Никогда такого на литургии не было и не могло быть, это, конечно, очень тяжкое и грубое искажение литургии. Приходится увидеть, что здесь не только доброе желание помянуть и помолиться за больных людей присутствует, но и некий коммерческий, экономический расчет, который вновь из проскомидии вытащил поминовение в литургию оглашенных. Здесь происходит обратное движение, отвечающее уже не духовным потребностям времени, а потребностям коммерческим. Такая мотивация должна быть признана злокачественной, и конечно, с ней нужно бороться.

Можно ли вообще поминать на литургии записки? И можно, и очень хорошо. Но нужно, чтобы не было перерыва в литургии. Если кто-то очень болен, если это случай, когда вся община может помолиться за кого-то, или принесен покойник в храм и, конечно, о нем следует помолиться. Может быть, мы молимся о каких-то известных всей общине почивших людях или болящих. Помолиться нужно, и помянуть их тоже и можно и хорошо. Но нельзя здесь впадать в другую крайность, недаром наши святые предки такое поминовение массовое вынесли на проскомидию. И вот для того, чтобы защитить такое нечтение записок во время литургии, я и ссылаюсь на Служебник, в котором нет этого поминовения, то есть когда совершается длинное поминовение на литургии — это прямое нарушение устава.

После сугубой ектении следует заупокойная ектения. И здесь надо сразу сказать, что эта ектения вовсе не всегда должна читаться. На великие праздники, даже в воскресные дни эту ектению можно опустить, потому что и здесь тоже Церковь не призывает нас к такому особенному поминовению, а призывает нас к динамичному, сосредоточенному служению литургии. Естественно вставить заупокойную ектению, когда мы кого-то хотим особенно вспомнить — скажем, в день памяти особенно дорогих нам и нашей общине людей. На практике сейчас заупокойная ектения обычно отменяется в большие праздники, а в обычные, даже и воскресные дни она всегда читается, поскольку всегда бывает много заупокойных записок. Но эти записки также ни в коем случае не должны быть прочитаны все во время ектений. Их нужно читать на проскомидии. А здесь достаточно общей молитвы.

Значит ли это, что молитвы поименной быть не должно вообще? Или она должна быть только на проскомидии? Конечно, нет. Мы должны молиться по именам, но наша молитва должна быть осмысленна, то есть нужно, чтобы мы поминали тех, кого мы знаем или о ком мы что-то знаем. Когда диакон выходит и говорит: «Еще молимся о милости, мире, жизни, здравии, спасении, посещения, прощении и оставлении грехов рабов Божиих...» и поминает тех, кого он знает; священников храма, певчих, особо болящих кого-то, — в это время все мы, стоящие в храме, должны усиленно молиться за своих близких, о ком мы написали в записках. Неважно, кто прочитал эти записки. Мы их написали, и эти записки стали символом нашей молитвы, и мы их читаем здесь, во время ектений, и таким образом весь храм поминает своих близких. Вот как должно было бы быть.

Конечно, сейчас у нас делается не так, записок бывает много в храмах, и получается, что эти записки священник прочитать не в силах. Я вам приведу такой пример. Был такой замечательный старец, архимандрит Серафим (Тяпочкин), он служил под Белгородом в деревне. И хотя это была деревня, к нему приезжал народ со всех концов России. И не так даже было много народу в храме, но записок было очень много. И отец Серафим даже в глубокой старости приходил в храм в 6 утра и совершал проскомидию, пока не помянет по запискам всех, кто там перечислен. Он вынимал частички поименно, за каждого, поэтому литургия частенько начиналась в 12 часов дня. А с 6 часов утра до 12 читали акафисты, каноны разные, правила ко святому причащению со всеми тремя акафистами — в общем, все что угодно делали. Исповедовали без конца. А батюшка совершал проскомидию в течение 5-6 часов, и только после этого была литургия, а выходил он из храма (его почти выносили) в 5 часов вечера. Это, конечно, был его личный подвиг, он был святой человек, достигший, конечно, особенных благодатных даров, и мы не можем его укорить; он так хотел подвизаться. Но мы не можем признать такой способ служения возможным для всей Церкви, потому что даже в этом селе местные жители к отцу Серафиму не ходили. Отец Серафим сначала удивлялся, а потом говорил: «Ну, ведь у меня только одни приезжие, а местные все говорят: «Батюшка за нас помолится», — а сами остаются дома». Почему так происходило? Конечно, если вы специально едете к такому батюшке, то вы можете целый день простоять на литургии. Это эпизод в вашей жизни. А если вы ходите в церковь каждое воскресенье или чаще, то каждый раз с 6 утра до 6 вечера вы не можете находиться в храме. Поэтому такой способ служения литургии не может быть признав возможным для всей Церкви.

Надо сказать, что большинство замечательных служителей литургии, святых людей, литургию совершают быстро. Литургия должна иметь особый динамизм, она должна как бы быть на одном дыхании, совершаться стремительно, это есть огненная молитва, самая высокая, самая сильная, это есть особенное благодатное озарение, действительно пришествие Царствия Божия к нам. И поэтому в литургии нельзя комкать что-то, нельзя затягивать, здесь должен быть свой ритм, и он должен быть стремительным. Так стремительно служил и молился отец Иоанн Кронштадтский. И многие замечательные старцы именно так служили и служат Божественную литургию. Если бы литургия так совершалась, мы бы все могли в ней участвовать. Когда литургия искусственно растягивается, и в нее вводятся совершенно не свойственные ей, ненужные длинноты, то народ, который здесь стоит, как бы выпадает, он уже не может в ней участвовать. Священнику, который находится в особом положении, легче быть сосредоточенным, а народу, который стоит в храме и который более пассивен по своему положению, не может молиться в течение нескольких часов. Так что литургия ни в коем случае не может быть равнодушной к такому произволу, когда вдруг один начнет записки слишком долго читать, другой начнет проповедовать как-нибудь очень плохо и бессмысленно в середине литургии — так нельзя. Все должно быть по особому вдохновению.

Но вот совершается заупокойная ектения, читается молитва, возглас, и произносится ектения об оглашенных: «Помолитеся оглашеннии, Господеви. Вернии, о оглашенных помолимся, да Господь помилует их. Огласит их словом истины. Открыет им Евангелие правды. Соединит их Святей Своей, Соборней и Апостольстей Церкви. Спаси, помилуй, заступи и сохрани их, Боже, Твоею благодатию. Оглашеннии, главы ваши Господеви приклоните».

И священник читает молитву об оглашенных: «Господи Боже наш, Иже на высоких живый и на смиренные призираяй. Иже Спасение роду человеческому низпославый — Единороднаго Сына Твоего и Бога, Господа нашего Иисуса Христа! Призри на рабы Твоя оглашенные, подклоньшия Тебе свои выя, и сподоби я во время благополучное бани пакибытия, оставления грехов и одежди нетления, соедини их Святей Твоей Соборней Апостольстей Церкви и сопричти их избранному Твоему стаду. Да и тии с нами славят пречестное и великолепное Имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Во время этой ектении священник полностью раскрывает антиминс на престоле, и после этого следует возглас диакона: «Елицы оглашеннии, изыдите, оглашениии, изыдите; елицы оглашеннии, изыдите. Да никто от оглашенных, елнцы вернии, паки и паки миром Господу помолимся». Этим возгласом кончается литургия оглашенных. Оглашенные, то есть те, кто готовится к крещению, должны выйти из храма, потому что дальше начинается литургия только лишь верных, которая есть величайшее таинство, на котором присутствовать могут лишь посвященные, только верные.