Самовластностьи святость зла

Их близость неожиданна, но настолько очевидна, что, цитируя фразу Жана Жене, Сартр восклицает: " Правда, похоже на мольбы верующего в период засухи? " *** Это соответствует основному стремлению Жене к святости, которую он считает " самым красивым сло-

* J.-P. Sartre. Saint Genet, comedlen et martyr. P. 59 - 60.
** Ibid. P. 60.
*** Ibid. P.108.

вом во французском языке", но добавляет к священному оттенок скандала. Выясняется, почему Сартр назвал книгу " Святой Жене". Выбор высшего Зла в действительности связан с выбором высшего Добра; одно с другим объединены непримиримостью - каждое со своей стороны. Однако нас не обмануть заявлением об этой непримиримости: достоинство и святость Жене всегда имели лишь один смысл: единственный путь к обоим лежит через мерзость. Это святость шута, нарумяненного как женщина, в восторге от того, что над ним смеются. Жене изобразил себя несчастным, носящим парик и продающим себя, окруженным похожими на него невыразительными людьми; в баронской короне, украшенной фальшивыми жемчугами. Когда корона падает и жемчуг рассыпается, он вынимает у себя изо рта вставную челюсть, кладет ее на голову и кричит, разевая провалившийся рот: " Ну что, милые дамы! Я все равно королева! " * Тут притязание на жуткую святость совпадает с любовью к смехотворной самовластности. Это отчаянное желание Зла становится понятным, когда вскрывается глубинная сущность священного, величие которого лучше всего проявляется, если вывернуть его наизнанку. В ужасе, который сам Жене попытался выразить, есть некий дурман и аскеза: " Кюлафруа и Божественная, обладающие тонким вкусом, будут всегда любить то, что они ненавидят: это и есть, в некоторой степени, их святость, поскольку это - отречение" **. Забота о самовластности, о том, чтобы стать самовластным, любить то, что относится к власти, дотронуться до этого, этим наполниться - вот что завораживает Жене.

У такой примитивной самовластности существуют разные обманчивые ипостаси. Сартр показывает его величественную сторону, идя вразрез со стыдливостью Жене, который, являя собой ее изнанку, есть тем не менее сама стыдливость. " Опыт Зла, - пишет Сартр, - есть царственное cogito, открывающее совести свою необычность перед лицом Бытия. Я хочу быть чудовищем, ураганом, все человеческое мне чуждо, я преступаю все законы, созданные людьми, я растаптываю все ценности, ничто человеческое не может ни определить, ни ограничить меня; и все-таки я существую, я буду ледяным дыханием, которое положит конец моей жизни" ***. Бессодержатель-

* В " Notre-Dame-des-Fleurs". (Oeuvres completes, T. II) Сартр подробно анализирует такой вид коронования.
** Ibid. P. 79.
*** " Saint Genet". P. 221.

но? Наверно! Но неразрывно связано с еще более терпким и противным вкусом, который придает этому Жан Жене: " Мне было шестнадцать... в моем сердце я не сохранил ни одного местечка, куда можно было бы положить ощущение моей невинности. Я считал себя трусом, предателем, вором, педиком - кем я был в глазах других... Я знал, что состою из отбросов и в остолбенении наблюдал за собой. Я стал мерзостью" *. Сартр увидел и прекрасно понял эту царственность, свойственную Жене как личности. " Если, - пишет Сартр, - он так часто сравнивает тюрьму с дворцом, то, значит, он представляет себя задумчивым, наводящим страх монархом, огражденным от подчиненных, подобно древним властителям, недоступными стенами, запретами и двойственностью священного" **. Неточность, небрежность и ирония этой аналогии говорят о безразличии Сартра к проблеме самовластности***. Жене, связывающий себя отрицанием всяческих ценностей, тем не менее заворожен высшей ценностью, тем, что свято, самовластно и божественно. Попросту говоря, он, может быть, не очень-то искренен, он никогда не был искренним, и никогда ему не удастся им стать, но он маниакально каждый раз говорит о полицейской машине, окутанной " очарованием высокомерного горя", " царственного горя" или о " величественном, медленно убегающем вагоне, перевозящем [его] среди толпы, склонившейся в знак уважения" ****. Неизбежность иронии - эту иронию Жене больше выстрадал, чем пользовался ей - не могла бы скрыть трагическую связь наказания и самовластности: Жене может властвовать только во Зле, самовластность, видимо, и есть Зло, а Зло только тогда Зло, когда наказуемо. Кража менее престижна, чем убийство, тюрьма, эшафот. Истинная царственность преступления - царственность убийцы перед казнью. Воображение Жене пытается ее возвеличить с неким, как нам может показаться, пристрастием, но когда в тюрьме он бравирует тем, что

* " Saint Genet". P. 79; цитируется Сартром.
** " Saint Genet". Р. 343.
*** Самовластность раздражает его меньше, чем святость, запах которой, по его мнению, напоминает запах испражнений. Ему видна ее двойственность, но она окутана отвращением, вызываемым фекалиями, " несмотря ни на что". Он приводит неоспоримые аргументы о самовластности: " Если у преступника, - пишет он, - есть сила воли, он захочет остаться злодеем. Это означает, что он выстроит целую систему, чтобы оправдать жестокость: но она сразу потеряет свою самовластность". Его не заботит проблема самовластности, доступной каждому, стоящей перед любым человеком.
**** " Miracle de la rose". Oeuvres completes, II. P. 190 - 191.

попал в карцер, и восклицает: " я живу в седле... я вхожу в жизнь других людей как испанский гранд входит в севильский собор" *, его бравада оказывается хрупкой и наделенной смыслом. Подкрадывается ли смерть со всех сторон, принес ли ее преступник и ждет ли он ответного удара - везде тоска Жене придает полноту воображаемому самовластию; это, скорее всего, еще один обман, но вне непосредственно воспринимаемого мира, лишенного очарования и счастья, не является ли мир человека весь целиком плодом воображения или фантазии? Зачастую плод чудесен, но еще чаще опасен. В социальном плане более тонкий величественный Аркамон в своей камере внушает больше почтения, чем Людовик XVI в Версале, хотя почтение основывается на одном и том же. Напыщенность слога, без которой редко обходится Жене, несмотря ни на что, отодвигается в тень, когда речь идет об Аркамоне во тьме карцера, " похожем" на невидимого далай-ламу" **. Сложно не пережить болезненное ощущение после этой короткой фразы - аллегории казни убийцы: " Его украсили трауром богаче, чем столицу, где только что убили короля" ***.

Наряду с идеей святости неотвязная идея королевского достоинства является лейтмотивом творчества Жене. Приведу другие примеры. Жене пишет об одном " колонисте" исправительного лагеря в Метре: " Ему достаточно бнло одного слова, чтобы с него слетело обличье колониста, покрывавшее его чудесной мишурой. Он был королем" ****. В другом месте Жене говорит о " парнях, которые кричали как быки, и на чьих головах был заметен ореол от королевской короны" +****. О Малыше-Крошечные-Ножки, закладывавшем своих

* Ibid. Р. 212.
** Исполненный важности... но дешевой. Вот фраза целиком: " В глубине этой камеры, где он становился похожим на невидимого далай-ламу, от него по всему Централу расходились приказы, в которых смешивались грусть и радость. Он был актером, несущим на плечах груз такой пьесы, что только треск слышался. Это рвались жилы. Через мой восторг иногда пробегала судорога - нечто вроде частотных колебаний, идущих от страха и восхищения, которые я испытывал то одновременно, то последовательно" (Ibid. P. 217).
*** Ibid. P. 390.
**** Ibid. P. 329.
+ " Notre-Dame-des-Fleurs". P. 143.

друзей, он писал: " Люди, которые его видят... даже не зная его... на какое-то мгновение оказывают этому незнакомцу почтение, свидетельствующее о его самовластности; но на него самого эти моменты самовластности подействуют так, что он проживет свою жизнь как властитель" *. Стилитано, которому однажды, когда за шиворот к нему забралась блоха, кто-то сказал: " еще один красавчик на тебя залез" - тоже король, " монарх окраины" **. Метейе, один из колонистов Метре, " выглядел как король из-за того, что считал себя самовластным" ***. Весь в пунцовых гнойниках, восемнадцатилетний уродливый Метейе говорил " самым внимательным слушателям, и мне в частности, что он потомок французских королей...". " Никто, - продолжает Жене, - не занимался идеей королевской власти у детей. Я, впрочем, должен заметить, что он был не из тех детей, которые воображали себя дофинами или принцами крови, разглядывая " Историю Франции" Лависса или Байе [1], или иную подобную книгу. Его фантазии питались в основном легендой о Людовике XVII, сбежавшем из тюрьмы. Скорее всего Метейе сам через это прошел". История Метейе не имела бы никакого отношения к царственности преступников, если бы он не был обвинен, возможно несправедливо, в том, что раскрыл побег. " Справедливо такое обвинение или нет, - пишет Жене, - оно ужасно. Подозреваемые жестоко наказывались. Их казнили. Принц крови был казнен. Он был окружен беснующимися подростками, более озлобленными против него, чем Вязальщицы против его предка [2]. Когда вдруг наступила тишина, как это обычно бывает во время бурь, мы услышали, как он прошептал: " С Христом сделали то же самое". Он не заплакал, но, сидя на троне, он внезапно преисполнился величия, и ему почудилось, что Господь сказал ему:

" Ты будешь королем, но корона, сжимающая твою голову, будет из раскаленного железа". И я увидел его ****. И возлюбил".

Не очень естественная, но истинная страсть Жене объединяет царственность этой комедии (или трагедии) и царственность Божественной королевы, увенчанной вставной челюстью; на них падает один и тот же свет, они связаны одной и той же ложью. Сбитый с толку Жене в порыве мистицизма доходит до того, что приписывает

* Ibid. Р. 141.
** " Journal du voleur". P. 378.
*** " Miracle de la rose, O.euvres completes, C., II. P. 349 - 350.
**** Курсив Жана Жене.

полиции мрачное и самовластное достоинство: полиция - " демоническая организация, такая же отвратительная, как погребальный обряд или похоронные принадлежности, и такая же привлекательная, как королевская слава" *.