sincerely yours, heroes

https://ficbook.net/readfic/2554053

Автор: break the ice (https://ficbook.net/authors/65548)
Беты (редакторы): Ho-Rni (https://ficbook.net/authors/436216)
Фэндом: EXO - K/M
Основные персонажи: О Cехун, Ким Чонин (Кай), Ким Чунмён (Сухо), Бён Бэкхён, Пак Чанёль
Пейринг или персонажи: jongin / sehun, chanyeol / baekhyun, junmyeon
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Драма, Hurt/comfort, Учебные заведения
Предупреждения: Нецензурная лексика
Размер: Мини, 33 страницы
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание:
high school au, в котором не все принцессы в восторге от корон, не каждый спортсмен жаждет видеть себя на пьедестале, некоторых отличников порой подводит система, тихони же наоборот - ломают стереотипы; а у хулиганов тоже есть сердца (хоть и в рубцах).

Примечания автора:
работа написана в рамках AṲ Ṱ Ṳ Ḿ ℕ ℳ Ớ VIE℉ EΣ T.

отдельное спасибо любимому паблику https://vk.com/exofanfiction за такую интересную возможность.

у меня старый американский the breakfast club.

17.10.14.
Пятница.

— Мои поздравления, мистер Ким, — господин Чхве даже не пытался скрыть ликования, с особым остервенением опустошая сахарницу. Пластиковая ложечка жалобно скрипнула и переломилась после четвертой порции песка, утопая в гадком растворимом кофе, но господин Чхве слишком упивался своей жалкой властью, чтобы заметить эту неприятность. — Грядет очередная суббота! И вы не поверите, но завтра вам представится реальная возможность почувствовать себя частью уважаемого общества.

Раскачиваясь на порядком расшатанном им же самим стуле, Чонин широко зевнул в потолок, меняя положение затекших ног — прямиком на журнальный столик. Осенняя дождевая слякоть с потасканных тимбов вязкими каплями упала на стопку сочинений. «Как выбранное вами хобби повлияло на вашу жизнь?» было выведено корявым детским почерком, и Чонин криво усмехнулся — в последнем классе средней школы он писал о своей уличной танцевальной команде и предстоящем кастинге в развлекательную компанию (я стану трейни, отпущу волосы, назовусь Фростом, и сделаю их всех). Но теперь у Чонина запах дешевой смывки в желтоватых прядях, пробитое сердце и тянущая боль в левом колене на погоду, а из хобби лишь одно — жечь свои часы в библиотеке по субботам.

Чонину нравилось списывать свое одиночество на вынужденное наказание. Признаться же себе, что его душевное отшельничество и есть одно из самых страшных наказаний — нет. Ни в коем случае.

я крутой.
стена из стали.
и у меня все круто, сволочи.

Закончив свой вдохновенный монолог, господин Чхве с причмокиванием отхлебнул от ободка кружки, с нескрываемым наслаждением принимая широкую тень, что залегла на потерявшем былое очарование лице, за совершенно детское разочарование. Господин Чхве думал, что отлично понимал, что значило для Чонина быть среди людей. И лишний раз помучить сопливого недоноска — плюсик в карму, по мнению завуча, признанного лучшим работником прошлого месяца.

— Постарайтесь не упустить этот шанс, мистер Ким. И считайте, что вам чертовски повезло. Восемь часов наедине с одними из лучших в нашей школе дорогого стоит. Жду вас ровно в девять ноль-ноль. Свободен.

Подорвавшись с места, Чонин швырнул стул в вазон с пальмой, с усмешкой улавливая, как уважаемый учитель совершенно неуважительно матерится на подростка, а затем хлопнул дверью с такой силой, что разложенные в алфавитном порядке сочинения сквозняком разнесло по всему кабинету.

— ПОШЕЛ НАХУЙ, СУКИН СЫН.

А в следующую секунду пустой коридор аплодировал ему стоя.

***

18.10.14
Суббота.

Сехун сонно зевнул и по пути в гардеробную поздоровался с горничной. На его золотых Michael Kors сумрачные и абсолютно невменяемые семь утра, в мыслях полнейшая путаница, в заметках на новеньком смартфоне, что едва умещался в руке, отметка о посещении косметолога перед вечерним коктейлем с претензией на веселенькую ночку в клубе. Он осоловело осмотрелся по сторонам и, поймав еще не проснувшимися глазами мутные капли на стекле под потолком, со вздохом побрел к шкафам с кашемиром.

Накрахмаленная рубашка облегала увлажненные лосьоном плечи; к красному джемперу определенно шли дымчатые стрелки, что он тщательно растушевал пару минут назад; отглаженные брюки в шотландскую клетку с подвернутыми отворотами на тонких щиколотках выгодно подчеркивали массивные лаковые туфли, а фетровая бабочка — идеальная точка.

Сехун сделал последний придирчивый оборот у зеркала и одобрительно кивнул отражению — костюм для школьного наказания готов.

— Что ты! Никакого соджу — пойло бедняков. Боже упаси! Исключительно калифорнийские вина и кубинские коньяки. Да-да, мы уже связались с организаторами, и они заверили нас, что сашими будут двухчасовой выдержки. Как-никак лучшие корейские повара соберутся сегодня. Не беспокойся, дорогая, ты же знаешь, по части банкетов я — профи, — высокая прическа — волосок к волоску, алый лак на идеальных ногтях и туфли на десяти сантиметровой шпильке — миссис О расхаживала по необъятной кухне с телефоном у уха и неустанно что-то чиркала в своем блокноте.

Цок. Цок. Цок.

Сехун тенью проскользнул на свое место за семейным столом минимум на двадцать персон; на подносе под крышкой пресная овсянка без соли и сахара, и в качестве угощения двадцать граммов цветочного меда. Но Сехун привык: минимум жиров и углеводов на тарелке, калькулятор калорийности в голове и исключительно органика на теле. Положение обязывало.

— О каких слухах ты говоришь, дорогая? — миссис О неожиданно замерла и буквально всем телом вжалась в телефонную трубку. — Какой вздор, дорогая! Сехунни никогда не возьмет в рот эту гадость, о чем ты! — Сехун срекошетил ее ледяной взгляд, и ему безумно захотелось увидеть, под каким углом его слюна стекала бы по ее непроницаемым звериным зрачкам. — Завистливые детишки всегда распускают всякие небылицы о таких, как мой Сехунни и твой Тэминни! Помнишь, совсем давно нам пытались доказать, что у него нашли марихуану? — миссис О победно оскалилась, а Сехун услышал женский визг на том конце провода, попутно удивляясь, почему он не увидел крови из ушей своей матери. — Давай забудем об этих глупостях, наши дети — идеальный пример для подражания. Кстати, я, кажется, еще не говорила тебе, о золоте на тарталетках...

я кукла.
ручки-ножки на шурупчиках.
у меня все превосходно.

Привычка — одно из самых страшных наказаний.

Привыкнуть казаться, а не быть, — отменный результат за семнадцать лет исключительной гравировки. Но что делать с мимолетным свободным движением, выбивающимся из набора заведенных рефлексов?

— Приехали, парень.

Как только черная тонированная тойота бесшумно остановилась у парадного входа, тяжелая рука коснулась опавшего плеча Сехуна. Тот кротко вздрогнул, выбираясь из неспокойной дремы, и, вытащив один наушник, уставился на своего водителя.

— На, миссис О просила передать тебе, — мужчина достал с заднего сидения фирменный бумажный пакет, передавая его Сехуну в руки.

— Может, ты сможешь объяснить мне, Ли, почему я должен светиться здесь целых восемь часов, если им удалось замять скандал? Где логика?

Мужчина сжал губы в тонкую линию и с толикой жалости улыбнулся Сехуну, словно подбирая слова покорректнее. У него у самого дочка училась в средней школе: веселая лупоглазая девчонка с ямочками по пять копеек обожала мудреную математику, играла в волейбол и светилась солнышком. И ему, как отцу, порой было просто невыносимо сопровождать этот с годами лишь крепнущий ледяной скол, что остался от озорного парнишки, образ которого неумолимо исчезал из его памяти.

— Наверное, решили дать тебе возможность поиграться. Как запасной вариант. Твоя роль — обманутая жертва, — совсем невесело усмехнулся он, а следом добавил: — Покажи класс, парень.

(— пап, я не хочу туда идти (какого черта, я ни в чем не виноват. тебе никогда не было семнадцать?).
— пап, сделай что-нибудь (засунь свой гребаный кошелек себе в жопу).
— пап, там будет скучно (мне ни капли не стыдно).

— очень жаль, что ты забыл, чей ты сын и какие могут быть последствия после твоей выходки (я девственно чистая марионетка, пап, о чем ты)
— ты же знаешь, я и так сделал достаточно (нахуй мне сдался новый apple-класс).
— умей отвечать за свои поступки (просто признайся, что хочешь побесить эту озабоченную суку)).

— Я чувствую себя обманутым, Ли, — Сехун развернулся к двери, и Ли мгновенно подорвался с места, пытаясь помочь ему открыть дверь, но Сехун слишком выразительно посмотрел на него, — За все эти годы я ни разу не услышал похвалу за свое актерское мастерство. Где мой Оскар, Ли?

благодари Бога, что еще не растерял последние шансы воскреснуть, парень.

— Я заберу тебя в четыре, — Сехун встретил безразличием паркующийся алый седан. — И, да, если захочешь еще раз пошалить, могу составить тебе компанию после работы, малышня косорукая.

И, заходя в главные ворота, Сехун смеялся.

— Пап...хватит.

— Ну па...прекрати.

— Да брось, па, это всего лишь ССАДИНА!

Всю дорогу от дома Чанёль отбивал ритм своим шейкером с протеином в такт радио, стараясь между битов заглушить бесконечный поток брани, что вот уже несколько дней выливался на него его же отцом. Ведро за ведром. Помои за помоями. Чанёль успел побыть беспечным сосунком, неблагодарной сволочью, конченым идиотом и безмозглым тупицей. Последовательность не важна. Не особо важна и причина. Единственное, что имеет значение — масштаб произведенного эффекта.

По мнению мистера Пака, Чанёль — выдрессированный цепной пёс, чьи эмоции лавируют лишь между двух отсечек: от «молодец» к «виновен», от «виновен» к «молодец». В существование иных у собственного сына он категорически отказывался верить. Он же не шут гороховый и не раздолбай какой-нибудь, он, к сожалению, банально настолько тупой, что закончить элитку ему поможет только начавшаяся в ее стенах спортивная карьера. О том, каким образом Чанёлю удалось сдать экзамены на высшие баллы по окончании средней школы, чтобы поступить именно сюда, мистер Пак предпочитал не задумываться.

— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, Чанёль, а особенно в конце сезона, — подавившись собственной глупостью, мистер Пак, наконец, угомонился, останавливая машину против всяких правил — поперек пешеходной дороги.

— Если ты не забыл, через несколько дней у тебя диспансеризация, и нам нужны идеальные показатели перед отборочными.

Чанёль же под черными стеклами очков буравил стройный силуэт показавшегося из джипа О Сехуна, мысленно нагибая его ровно на девяносто и перехватывая поперек груди, ведя своими стертыми в мозоли пальцами по выступающим ребрам.

— Да, пап, помню. Можно я пойду?

— Свали с глаз моих, недоносок.

Он забрал из багажника рюкзак и, встав на скейт, вырулил на асфальт, как вдруг отец вновь окликнул его:

— Опоздаешь на вечернюю тренировку — пеняй на себя.

я послушная собачка.
почеши за ушком? гав, гав, гав.
у меня все идеально.

— Да, папа.

Чанёль оттолкнулся от дороги и закрыл глаза — он понимал, что отец прав.

«Быстрее, сильнее, выше», Пак Чанёль. Сын олимпийского чемпиона».

В него было вложено слишком много сил, средств и надежд, и он просто не имел права подвести свою команду и своего отца.

«Жалость и сострадание — удел слабаков, Чанёль. Мы, мужчины семьи Пак, не обращаем внимания на неудачников».

А он едва не упустил свой золотой билет в будущее. Чертов придурок.

«Никто не поможет тебе кроме самого себя, Чанёль. Ты — центр, остальные вне твоего мира».

гав.
гав.
гав.

Слепая обязанность — худшее из наказаний, но " чувство долга" — отличный синоним для самообмана.

— ТВОЮ МАТЬ!

Его резко отшвырнуло в сторону — едва ли не когда-то травмированными коленями на каменный бордюр. Чанёль моментально разлепил затянутые колкой виной глаза, и ему хватило отточенной реакции, чтобы в последнюю секунду избежать столкновения с детским велосипедом.

Завывающий ветер в коротко стриженных волосах вскружил голову.

— WOAAAAH! ОХРЕНЕТЬ, ПАК ЧАНЁЛЬ ЗАБИВАЕТ ТРЕХ ОЧКОВЫЙ!

Чанёль несся, скорость света развивая внутри; Чанёль несся — и в груди немного больше места; Чанёль несся душой нараспашку, но все равно немного глох, потому что...

— Я нормально, полный порядок... — Бён Бэкхён что есть мочи надавил на тормоза и едва не врезался в доску с объявлениями. Он взглянул через плечо и увидел, как Пак Чанёль, победно салютуя себе обеими руками, прямиком на скейте исчез в дверях школы.

Бэкхён все понимал — он не стоил и грамма внимания таких всеобщих любимчиков как Пак Чанёль. Бэкхён все понимал — он не стоил внимания ровным счетом ни одной живой души.

Бэкхён — решето из пятен, дыр, зацепок.

Какое кому дело до ошибки, которой не удалось избежать? О да, это одна из любимых сказок его матери.

(— Мама, я боюсь спать один. Почитай мне сказку!
— О том самом выродке шлюхи и уголовника, сынок?)

я шелуха.
та, что ластиком по черточкам. мах, второй и нет меня.
у меня все никак.

Бэкхён швырнул свой-не свой с облезлой розовой краской велосипед в самый дальний угол к мусорным бакам и, увидев неумолимо приближающуюся фигуру Ким Чонина, что есть мочи побежал внутрь.

— Привет, — приятный низкий голос перекрыл любимую рэп-партию, и Сехун раздраженно открыл глаза, но наушник не выдернул — лишь сделал потише на пару тонов. — Составить тебе компанию?

Но стоило ему понять, кто перед ним стоит, (из памяти еще не исчезло ощущение этих всепоглощающих сильных рук, и плотная ткань толстовки обтягивала их точно по ребристому рельефу до скрипа — он опирался на парту так же собственнически, как совсем недавно до синяков сжимал его стройное тело, а нахальная улыбка без стеснения терзала прекрасное бледное лицо, умело минуя пустые глаза) Сехун сразу же встрепенулся и выпрямился, приветствуя молодого человека вальяжной ухмылкой и медленным кивком головы.

Чанёль упал на соседнее место; на часах без двух минут девять — у них целых сто двадцать секунд, чтобы сделать друг другу приятно. Венка на припудренной шее билась аритмично битам в наушникам — удача.

— Эй, детка...

— Мм?

Чанёль зашипел, когда Сехун оттянул зубами его нижнюю губу, сплевывая с кончика языка обветренные кусочки кожи — уворачиваясь от поцелуя. И отворившуюся перед глазами дверь Сехун встретил чуть ли не с благодарностью, готовясь увидеть там их завуча Чхве, но...

— Снимите номер, голубки.

В глазах появившегося в дверях Ким Чонина было так же безгранично пусто, и, быть может, именно эта вязкая пустошь привлекла Сехуна.

И ты иди нахуй, — в мыслях, — толчок Чанёля точно в грудь — на деле.

— Так, так, так, — следом в дверях появился господин Чхве, сопровождая свою важную персону хлопками сальных ладоней. — Мистер О! Как продвигаются дела у господина О старшего? Надеюсь, все в полном порядке?

Склизкими толчками в горле — горькая желчь; Сехун давился молча, а Чонин, проходя мимо, глазами орал едва ли не в голос.

— Мистер Пак! Обещаю быть на следующей игре, приятель! Не подведи!

Чанёль повел бровью, но на его извечно приветливой маске это пренебрежение сошло за душевную благодарность; мысленно же Чанёль драл заточкой резину на упругих мячах.

— О, мистер Бён! Так, чистый интерес, вы хоть когда-нибудь покидаете дебри своего панциря?

Все трое разом обернулись к задним партам, где на сложенных руках, закрыв лицо черным капюшоном, лежал Бэкхён. И только ежесекундно вздымающаяся спина выдавала в нем признаки такой нежеланной на первый взгляд жизни.

Как он проник сюда, оставшись совершенно незамеченным, не понял никто. Но и утруждать себя раздумьями они не стали — какое им вообще дело до таких конченных как этот?

Бён Бэкхён — шаблонное олицетворение всех самых потаенных страхов, которые преследуют будущих родителей с момента первого узи.

(о боже мой, это черное пятно — ручка моего малыша? пальчики, пальчики! раз, два, три, четыре, пять! а это развивающиеся легкие? ах, дорогой, он такое чудо! (" Господи-боже, умоляю, только не педик и не чокнутый, только не педик и не чокнутый" — одними губами и пальцами накрест за спиной)

Бён Бэкхён — из тех редких счастливчиков, на которых всем похуй. Ни друзей, ни врагов, ни завистников. У него есть уникальная возможность жить в своем собственном идеально отстроенном мирке, где у его друзей рты — не прорези в банкоматах, а генераторы самых удивительных идей; где на спортивных площадках вся школа утопает не в слюне потерявших остатки своих крошечных мозгов болельщиков, что грызутся ради личной забавы, давно позабыв о главной сути игры, а в блеске дискобола, что на танцующих телах — настоящие брызги счастья; где есть хлопки по плечу, в которых столько безмолвной поддержки, что притворство и самообман не нужны вовсе; где...

— Постойте-ка, а где мистер Ким Чунмён?

Иногда Сехуну казалось, что он очень (...) Бён Бэкхёну.

— Я здесь!

Вслед за звонким голосом в библиотеку вихрем ворвался раскрасневшийся ребенок со слишком взрослыми глазами, и, казалось, стекла тонких очков запотели вовсе не из-за погодной влаги — нечто другое; оно заставляло разбросать всю свою напускную уверенность и броситься в самую яростную оборону.

— Какое бабское имя, — ухмыльнулся с заднего ряда Чонин, оглядывая с ног до головы замершего возле свободной парты Чунмёна.

(— если бы я не был знаком с твоим ударом слева, Кёнсу-я, я бы принял тебя за девушку; я бы сказал, что ты самая красивая на свете; я бы не уставал напоминать тебе об этом каждый день)

Да, они всегда хотели дочь, они до последнего не верили, что у них родился я, — у Чунмёна дрогнули уголки губ, и, молча поклонившись учителю, он плотно придвинул стул к парте. Пиджачок приталенный и отглаженные брючки, галстучек узлом у самой глотки, и ни пылинки на ботиночках — ножка к ножке.

я настоящая подделка.
пыль в глаза — ослепнешь.
у меня все неправильно.

— Ну, раз все на месте, то, пожалуй, приступим.

Пока господин Чхве в излюбленной манере грозил своим толстым кривым пальцем, приговаривая что-то об ответственности за свои поступки и чувстве стыда, разрывающем их молодые неопытные сердца, Чонин не без толики разочарования комкал бумагу в кривые самолетики, попутно смотря на торжественно выпрямленную спину этого очкарика, налету ловящего каждое высокопарно завуалированное оскорбление, что плевками разлетались по аудитории.

Следом Чонину в глаза бросилась шифровка «69» на толстовке с символикой школьной сборной, и он почти заржал, выдыхая сквозь ноздри в бритый загривок. Его обладатель, завалившись на бок, с приглушенным свистом жвачкой лопал пузыри и закинутой на тощее плечо соседа рукой игрался с его бархатным джемпером, но все равно продолжал...слушать. Сосед был бледный, ледяной, в обрамлении заточенных осколков; он не шевелился и, кажется, периодически забывал дышать, ведь ежесекундно приглаживал свободной рукой свои заплывшие лаком волосы, мол, посмотрите на меня, я не спал с трех утра, чтобы уложить волосы так, будто только что проснулся. Чонина потянуло блевать.

Тем временем господин Чхве закончил пафосным " надеюсь, мои наставления тронули юные разумы".

— Огромное спасибо, Чхве! Пятеро озабоченных парней в душном помещении. Браво. Не беспокойтесь, мы проведем здесь отличные восемь часов. Я бы даже сказал, плодотворные.

Каблуки на ботинках жалобно заскрипели; по рябому бордовому лицу липкими каплями потек очередной хлесткий удар, подогретый веселым смешком Чанёля.

— Ваша наказание заключается в следующем, — его тайский акцент так и не выпарился с годами, и это было довольно забавно. — Вы напишите сочинение на тему «кто я на самом деле».

— А вам не похуй? — усмехнулся Чонин, глядя в поросячьи избегающие его взгляда глазки, — Когда вас стали заботить ваши ученики?

— Следи за языком. Меня не волнует, уважаешь ли ты меня на самом деле, но ты БУДЕШЬ делать самый покорный вид рядом со мной. Чего бы мне это не стоило.

— Как скажете, господин Чхве, — приторно-сладко протянул Чонин, обращая четыре пары глаз в свою сторону; Чунмён, который девчонка, прошептал что-то типа «пожалуйста, не надо»; тот, что ледяной и мерзкий смерил его мимолетно и презрительно, с напускной случайностью наткнувшись на загоревшиеся огоньком глаза — Чонину стало даже лестно. — Могу ли я поинтересоваться у уважаемого педагога, как нам, рабам мира сего, удалось привлечь внимание Его величества?

— Не можешь, — в глазах господина Чхве велась настоящая борьба — от пресмыкания до отвращения при взгляде на каждого, на кого натыкались его мерзкие щелки, — Минимум тысяча слов и две подтемы: «что я сделаю для того, чтобы в будущем стать законопослушным гражданином» и опровержение фразе «правила созданы для того, чтобы их нарушать».

Чонин улыбнулся, глядя, как баночка с таблетками задрожала в побелевших руках очкарика; Чонин победно прыснул, глядя, как очнувшийся Бэкхён откусил от карандаша грифель.

— Так кто же вы, ребятки?

те, над кем смачно постебались, — облизнулся Чонин, подмигнув повернувшемуся к нему мерзкому.

Едва за господином Чхве захлопнулась дверь, Чонин вскочил со стула, незамедлительно направившись к стендам с зарубежной литературой.

— Нам нельзя вставать со своих мест, — умоляюще окликнул его Чунмён, когда Чонин вытащил с полки увесистую книгу.

— Если бы вы все делали только то, что вам велели делать, скажи, были бы вы сейчас здесь? — пробежавшись глазами по титульному листу, как бы невзначай протянул он, не обращая внимания на шум за спиной.

— И что ты сделал на этой неделе, Кай? Поймали, когда ты долбил кого-то в туалете? А кого? — мерзкая принцесса повела плечиками, отмирая на своем ледяном троне.

— Жаль, что не тебя. Ты же уже кое-кем занят, — захлопнув книгу, Чонин развернулся к нему, глядя, как порозовело бледное пораженное лицо. Чонин улыбнулся ему совсем невинно, проходя мимо и ощущая на собственной коже легкий мороз.

— «Возникновение и развитие мирового балета», — послышалось справа, и, обернувшись на приятный тихий голос, Чонин замер на ритмичном движении ручки между пальцев, заклеенных пластырями. Бэкхён не смотрел ни на него, ни в свою тетрадь — куда-то сквозь, а рука неустанно писала. — Ты что, танцуешь?

— Люблю геометрию. Ну знаешь, угол развода натренированных ножек, — найдя нужную страницу, Чонин разгладил ладонями фотографию Мариса Лиепы, а следом вырвал ее из середины; Бэкхёна мелко дернуло. — Он секси, правда? На нашу принцессу смахивает.

Чунмён закипал медленно, до предела — еще секунда, и если бы он мог, если бы у него хватило смелости, то он обязательно бы врезал Чонину по его омерзительно довольной роже. И Чонин бы позволил ему. Повиновение, как наказание за то, в чем, первоначально был виноват вовсе не ты — полная хуйня; Чонину нужны эмоции, шум и саботаж, чтобы давить поганых бюрократов, но эти четверо казались ему ненавистными трусами, вот только...

— Правда.

Сехун резко развернулся к ним с застывшим на тонких губах гневом, но Чонин вовремя весело поймал его нехорошо блестящие глаза.

— Ого, крэйзи бой, я и не думал, что ты по мальчикам. Хочешь трахнуть Сехунни?

— Ты охуел?

—...вставай в очередь.

— Закрой свой ебаный рот, Кай, — насупившись, Чанёль развернулся лицом к Чонину — он горел, но не злостью — стыдом.

— Ага-а-а! Кое-кто попался. Молодец, Ёлли! Давно пора открыться всем. Можно поздравить новоиспеченную парочку?

— Я бы никогда не трахнулся с парнем, гребаный извращенец, — еще пытаясь собрать разлетевшуюся на осколки полуправду, зашипел Сехун.

— Многовато протестов для не «извращенцев», а?

— Так вы что, геи? — послышался с соседней парты пунцовый Чунмён, который сперва отчаянно пытался сосредоточиться на этом идиотском сочинении, но аудитория слишком сильно пропахла жареным.

— А если и да, побежишь стучать? — в глазах Чанёля бомба замедленного действия: и обвинение, и злость, и животный страх. Чонин упивался, слизывая брызги с уголков губ.

— Да нет, просто подруга моей сестры влюблена в тебя, и вся эта ситуация немного смущает, — пожал плечами Чунмён. В глазах ни капли страха перед грудой напряженных мышц на занесенной за голову руке, как бы случайно сжатой в кулаке — лишь легкое пренебрежение в глазах.

— Господи. Мы. Не. Геи, — отчеканил по слогам Сехун, словно чувствуя, что до взрыва остались считанные секунды.

— Господи. А. Я. Гей, — не спуская глаз с вспотевшего Чанёля, передразнил Сехуна Бэкхён. — Что-то имеешь против?

Чонин присвистнул. Боже! Как же это круто, когда прослывшие «кончеными тихонями» ломали идиотские ярлыки, что навесили на них подобные латентой парочке настоящих пидоров, что сидела перед ним.

— Держи свой член на привязи, и тогда мне будет похуй, — костяшки на тонких пальцах неприятно скрипнули. Почти попался.

— Ты не особенный, Сехун, — но Бэкхён смотрел вовсе не на него. — Никогда не был и никогда не будешь. Кай не прав. Я не хочу и не захочу тебя. Потому что за твоим нарисованным лицом обезображенная морда. И я только что в этом убедился, — и едва Бэкхён закончил, Чанёль, наконец, повернулся к его матовым глазам, ловя в них единственное «замени имя Сехуна на своё». Чанёль побледнел — Сехун пораженно прыснул, закидывая ногу на ногу. Какого черта все не по его?

— А ты крутой, крэйзи бой, — все это время Чонин не спускал с него глаз — во взгляде Бэкхёна будто что-то провалилось, будто что-то опустело. Стать свидетелем чужого разочарования — сложно. — Не думал, что ты вообще умеешь говорить.

Усмехнувшись в ответ, Бэкхён развернулся всем телом к Чонину — меж его пальцев скользнули полы черного шарфа, что все это время тряпкой свисали на его узкой груди.

Расстояние между ними сократилось до считанных сантиметров, и сейчас, когда светлое лицо не скрывали ни плотные капюшоны, ни темные стекла очков, Чонин впервые взглянул на него по-настоящему — и глубина этих удивительных глаз поражала. Слишком многое было похоронено в них.

— Меня зовут Бён Бэкхён, — черная ткань узлами облегала тонкую розовую шею, и Чонин усмехнулся, следя за пульсирующими венками на влажной коже. — Будет круто, если ты запомнишь.

— Я постараюсь, Бён Бэкхён, — кивнул ему Чонин, отводя взгляд от полных сухих губ. Потому что Бэкхён здесь совсем не для него.

— Окей, раз голубки пока молчат, попробуем зайти с другого фронта. Эй, очкарик, а «ты какой»?

Сехун со вздохом закатил глаза и уткнулся в свой телефон, а Чунмён вздрогнул и, едва наткнувшись на пытливый взгляд, густо покраснел.

— А что ты хочешь услышать?

— Ты не обязан с ним разговаривать, Чунмён, — оторвавшись от открытого окна с СМС, произнес Сехун и холодно взглянул на Чонина. Слишком пусто. Им хватит места для двоих. — Мы не твое пушечное мясо в ваших личных разборках с господином Чхве.

Чонин выдержал пару секунд, прежде чем весело расхохотаться.

— О Сехун — золотая жила этой дыры, непревзойденный король всех вечеринок и причина массовых обмороков сопливой половины, — с ленивой усмешкой протянул он, не спеша поднимаясь из-за стола. — Как же сильно ты провинился, О Сехун, что папочка не смог отмазать тебя от этого дерьма? — остановившись возле его парты, он облизнулся и закусил губу, с насмешкой склоняясь ниже. — Поймали, когда тебя долбил кто-то в туалете? А кто?

Сехун вспыхнул; бордовые пятна на выбеленном лице напоминали ошметки мяса — хоть что-то живое. Сехун вскочил с места — руки по швам, побелевшие кулаки. Чанёль молчал, потупив взгляд. Чанёль словно трусливо ждал. И где же твоя хваленая сила, трус?

— Лучше не играй со мной, Кай.

На задних партах притаились — в глазах мелькал лишь интерес.

Чонин снова рассмеялся, глядя на настенные часы, — ему хватило всего получаса, чтобы содрать оболочку уже с двоих.

— Нет, милашка, мы сыграем с тобой отличную партию, вот увидишь, — и, сделав шаг назад, он чуть развернулся к Чанёлю. — Зачехлил свои кулачки, чемпион? Не боишься, что укушу твою игрушку?

Чанёль слишком громко молчал.

(пап, я не...не надо, не бей, па!)

— Окей, что мы имеем: негласный звездный союз Сехунни и Чанёлли, — он оскалился в сторону окаменевшего яростью Сехуна. — Послушная, обязательная и надежная гордость Чунмённи, — Чонин сорвался с места, рванув к его парте — тот подскочил на месте, кротко зажмурившись. — И выбравшийся из омута голубой черт Бён Бэкхён, — он подмигнул приподнятым в ухмылке уголками губ,

— По-моему, мы с вами отличная команда, чуваки.

— Послушай, ты, — сложив руки в замок, Чанёль выпрямился на своем месте. — Давай мы просто отсидим свое наказание и разойдемся без приключений. Никому здесь не нужны проблемы.

— Проблемы?! — и картинно схватившись за сердце, Чонин запрыгнул на стул, следом ступив на скрипнувшую парту. — Что за старшая школа без проблем, спортсмен? Только не говори мне, что ты сюда за знаниями проходишь.

Чунмён нервно поглядывал на входную дверь — попросить Кая вести себя потише он не решался, но готовым к возвращению господина Чхве он обязан был быть. Бэкхён стащил у Чонина книгу и с абсолютно невозмутимым видом читал что-то о пуантах, Чанёль выглядел слишком спокойным, чтобы понравиться Чонину, а вот Сехун горел — Сехун подпитывал, заряжал. Сехун радовал.

— Вообще-то, я ожидал здесь группку каких-нибудь панков. Но явились вы. И это не дает мне покоя.

Чуть истеричная насмешка разнеслась по аудитории. В одном порыве все четверо развернулись к последней парте. Бэкхён сидел прямо и, положив подбородок на кулаки, улыбался одними глазами.

— Сжалься над нами, Кай, — в его голосе было столько насмешки и лоска, что Чонин невольно ощетинился. — Лаять на привязи может каждый; заставить добровольно снять с ошейника — единицы.

Чонин упал обратно на стул — тик-так, тик-так; Чонин не мог подобрать слов — оборона ослабла.

(и он старался не думать о том, что ее никогда и не было по сути — издеваться над смазливыми принцессами типа Сехуна — проще простого, вступать же в настоящие дебаты со скрытым под собственным гнетом разумным человеком тяжело — он просто отвык делиться с кем-то своим настоящим).

Паника зудела в жилах. Пытливые глаза раздирали.

— Ты нравишься мне, Бён Бэкхён. Лучше не зли меня.

Бэкхён улыбался ему унизительно, барабаня своими искусными пальчиками похоронный марш по тетради. Бэкхён улыбался ему разочарованно на последних нотах.

— Как я и сказал: научиться брехать и без мозгов можно.

И Сехуна прорвало — он рассмеялся так, что едва не выронил телефон из рук, потому что осознавать, что этого выскочку заткнул этот конченный, презабавно.

Чонин молчал, неумолимо упуская первенство.

— Что и требовалось доказать: Кай — очередной пустозвон. Спасибо, конч...Бэкхён.

— Скажи, а, правда, что ты знаешь всех в нашей школе? — послышался Чунмён, все это время пытавшийся поймать Сехунов взгляд.

Чонин ухмыльнулся, но тот слишком зарделся, чтобы заметить. Он по-королевски повел плечиками, словно этот жест — олицетворение всей его скромности. Чонин захотел его кровь между своих костяшек.

— Популярность обязывает.

Ножки на стуле заскрипели — Чонин почти вскочил, чтобы врезать Сехуну по смазливой роже, но басистый хохот Чанёля продлил Сехуну жизнь.

Тот пораженно взглянул на него.

— Вы все напоминаете мне героев типичной американской комедии, — продолжая хихикать, выпалил Чанёль, а Чонин поймал себя на мысли, что не все спортсмены дебилы. — Готов поспорить, что к концу заключения, эти двое, — он поочередно стрельнул в Чонина и Сехуна, — уйдут отсюда в обнимку, как полагается любой тупой концовке.

И все-таки все.

— А чем закончится моя история? — Бэкхён мелко дрожал, обращаясь к Чанёлю, но тот улыбнулся ему самой теплой из сегодняшних улыбок.

— Ну, по всем канонам, тебя ждет судьбоносное знакомство с отправкой в светлое будущее.

дай мне шанс.

Бэкхён заалел и уткнулся к себе в тетрадку, а Чонин не смог сдержать улыбку, пряча ее между стеллажей, к которым свернул по дороге к Сехуновой роже.

— Мне бы тоже хотелось стать популярным, — на одном дыхании выпалил Чунмён и мгновенно побледнел, понимая, что сказал лишнее не тем людям.

— Но ты довольно популярен, слышишь? — мягко произнес Сехун, и эта мягкость — годами замаскированное безразличие. — Ты ведь из «Золотой лиги», да? Ваш студенческий совет очень популярен в наших кругах.

И этот диалог настолько нелеп, что Бэкхён, не сдержавшись, снова ухмыльнулся.

— Прекрати измываться над парнишкой, принцесса, — скользя на лопатках по полу, Чонин пополз в проход между столами Чунмёна и Сехуна. — Эй, посмотри на меня. Чунмён. Зачем тебе нужна эта популярность? Она же дико скучная. Будучи таким, как он, тебе придется научиться отменно лизать задницу, но вовсе не для удовольствия, потому что ты просто не сможешь принять свою истинную сексуальность, ведь тогда твои родители возненавидят тебя еще больше, и ни один парень не захочет твою задницу, потому что отдавая дань ебаной моде, ты будешь носить настолько узкие брюки, что рано или поздно твои яйца просто лопнут нахрен.

Сехун молча встал со своего стула, игнорируя просящее не надо Чанёля. Чонин, напротив, сложил ноги по-турецки, принимая в свое пространство мерзкого красавчика. Сзади едва различимое «гав, гав, гав», и второй акт похоронного марша.

— Довольно занятно. Вот только... ты забыл кое-что, — Сехун смотрел на него сверху вниз: бледный, тощий, мертвый. Его голос разлетался по коже тысячами мурашек; пустотой. — В отличие от тебя, я поступлю в университет и получу уважаемую профессию; в отличии от тебя, меня уважают и со мной считаются; в отличие от тебя, у меня есть друзья; в отличие от тебя, у меня есть состоятельные родители; в отличие от тебя, я — личность, а не паршивый актер, не справляющийся со своей ролью.

И, растянув губы в широком, убийственном в своем мнимом превосходстве оскале, Сехун замахнулся острым носом ботинка точно в колено, но Чонин в последнюю секунду подтянул ноги к груди, пряча голову в коленях. И ничем не прикрытый животный страх, что брызнул черной кляксой на его лице за мгновение «до» остановил Сехуна от второй попытки. Отвернувшись от побледневшего Чонина, он присел на свободное место возле Чунмёна, давя собственными руками осколки своей репутации в глазах этого парня.

— Я совсем не это имел в виду, — приглушенно произнес он, сложив руки в плотный замок. — Я говорил о твоем положении среди твоих друзей. Я видел вашу компанию на осеннем параде, и, поверь мне, ты выглядел очень важно среди них.

клубок целующихся змей; сборище церберов-медалистов, рвущих друг другу глотки за стипендию в Гарварде = мои любимые друзья — реальность такова.

— Спасибо, Сехун.

Сехун учтиво кивнул, а Чанёль повернулся назад и случайно встретился с орущим взглядом Чонина, который кивал на Чунмёна и толкал язык в щеку, помогая себе рукой. Чанёль скривился в отвращении и поймал на себе улыбку Бэкхёна, мол, а чего ты хотел?

— Твоя очередь, Бён Бэкхён... — Чонин ждал увидеть перед собой мечущегося в капкане зверька, но получил лишь безразличную ухмылку.

— Я дважды пытался покончить с собой, — его голос тихий, приглушенный и отдавался горечью — настоящим; Чонину хотелось совсем не такой правды, и сейчас под этим голым взглядом он почувствовал себя как никогда ущербным идиотом, а защитить было некому. Еще пару минут назад он, теша свое самолюбие, чуть не ввязался в драку с местной королевой, а теперь этот одинокий маленький парень делился с ним своим нежеланием жить. Это страшно.

Жизнь, которую Чонин успел узнать, была ненавистна ему. Каждая секунда, минута, час — новая порция ненависти к системе, к несправедливости, к собственной беспомощности. Он не видел смысла, не понимал, зачем его оставили, почему он попусту переводит необходимый другому кислород, но... он больше не хотел убивать себя. Не потому, что ему страшно или стыдно; Чонин просто знал, что должен жить дальше. Он просто еще не разобрался, как именно.

— Меня всегда привлекали такие, как Дадзей, Кавабата, Хемингуэй... Должно быть, никто из вас не знает их, — спустя несколько секунд, порядком смутившись, продолжил Бэкхён, а Чонин тяжело пожал плечами, но взгляда не отвел, и Бэкхён вновь начал краснеть. — Иногда, когда во время перемен я выхожу в коридор, я часто слышу разговоры о том, что люди ненавидят свою жизнь. И в эту секунду я ненавижу их. Я смотрю на их чистую одежду и теплую обувь, слышу, как они сбрасывают мамины звонки, вижу, как после уроков они уходят домой. И тогда я спрашиваю себя: какого черта? Вы не знаете, что значит ненавидеть. Вы не знаете, что значит не иметь дома, быть обузой, отогревать посиневшие пальцы. Но наша система — самая гуманная система в мире, правда? Тебя выписывают из больницы с промытыми кишками, ставят в карте штамп о попытке самоубийства, без суда и следствия клеймя на всю жизнь, а затем насильно за шкирку тащат в кабинет к психологу. И там, лежа на кушетке, ты решаешь выдумать какого-нибудь бравого персонажа, не справившегося с собственным миром, просто потому, что открываться безразлично зевающему врачу у тебя нет ни сил, ни желания, — его колотило, на посиневших губах проступили ссадины; Бэкхён тяжело дышал, захлебываясь собственной израненной душой, и ни на кого больше не смотрел. — А затем ты возвращаешься в школу звездой, на тебе уничтожающими взглядами жгут дыры, перетирают последние кости по углам — в упор не видят, не слышат, а главное не хотят. Тебя н е х о т я т. Вообще. Никак. И тогда у тебя не остается ничего, кроме образа бравого героя в голове и пустой тетради под рукой. И ты начинаешь писать, также как те люди, которых я перечислил. Ты романтизируешь свою никчемную жизнь. Ты пытаешься ответить на свои вопросы, ты ищешь на бумаге смысл. Ты медленно сходишь с ума. Потому что ты никому не нужен. Потому что ты понимаешь, что в тебе нет и никогда не было смысла.

— Я... приму к сведению, — Чонин надрывно хрипел, не в силах сказать что-то большее — имел ли он право вообще? И когда Бэкхён, подняв на него свои печальные черные глаза, беззвучно улыбнулся, ему захотелось заорать в голос. Глухо.

— Кай?

Чонин все лавировал на гранях истории Бэкхёна.

— Ка-ай?

Чонин соскальзывал в знакомую пропасть — там пусто очень.

Чанёль и Чунмён смотрели пытливо.

— Скажи, а правда, что это ты прошлой весной сорвал награждение наших спортсменов?

Чанёль злился, слишком широко раздувая ноздри — Чонин вспомнил, что именно на его минуте тщеславия произошел грандиозный бум, но ему стало как-то слишком плевать; Бэкхёна оставлять не просто не хотелось — впервые казалось неправильным. Но в ту секунду, когда Чонин повернулся к нему, собираясь сказать кое-что важное, тот уже успел спрятаться в свою безразмерную толстовку, слишком громко исписывая тетрадный лист.

— Может, и я, — тогда он снова поднялся на ноги и подошел к Сехуну. И когда тот дописал свой твит, Чонин присел перед ним на колени, долгие пять минут внимательно исследуя тщетно удерживаемое безразличие на безобразно-прекрасном лице. И когда он заметил, насколько опасно заострился его кадык, Чонин победно улыбнулся. — О да, это был я.

Чанёль, с присущей ему неуклюжестью, фыркнул высоко в потолок, зато Чунмён весело хихикнул.

— Офигеть, чувак! Тебе реально удалось вывести из строя все освещение в районе двух кварталов?
Ты перерезал провода или кого-то подкупил, или...

Закусив губы, Чонин вскинул руки вверх.

— Спокойно, спокойно, Мён. Как думаешь, если бы мне это действительно удалось, мне бы пришлось отсиживать двухмесячное наказание здесь?

— И ты этим, несомненно, гордишься, а? — Сехун отложил свою игрушку, переключая внимание на замершего Чонина. — Решил заклеймить своим никчемным ребячеством стены этой школы? Хочешь прослыть одним из самых громких разочарований этого места? Скажи, а у тебя вообще есть какой-то готовый план или ты всегда импровизируешь?

У Чонина комом в горле застыло единственное «а тебя ебет», но аудитория наполнилась стальным скрипом, и прежде чем господин Чхве зашел в помещение, Чонин успел прыгнуть под парту, пряча голову меж чуть разведенных ног Сехуна.

— Где этот?! — тяжелым шагом пройдясь по периметру, раздраженно фыркнул он, остановившись около пустой парты.

А под другой, переполненной, чертовски жарко: Чонин подполз настолько близко, что кончиком носа провел по шву под молнией, чувствуя, как предательски быстро теплеет промежность.

— Вышел в туалет... — Чанёлю пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы не заржать в голос, потому что Сехун рядом тихонько заскулил, обращая на себя внимание господина Чхве.

— Сехун, где он?! — Сехун заметался по стулу в поиске ответа, стальной хваткой зажав Чонина меж коленей. Того волной качнуло вперед, до упора прижимая к напряженному паху, и тогда Чонин, решив, что это не иначе как знак свыше, зубами попытался оттянуть кромку шва у мошонки, но случайно впился в кожу вместе с бельем.

— Пописать пошел... — пропищал Сехун, пытаясь схватить Чонина за клок волос, но тот перехватил его руку, принимаясь узорами вылизывать сразу три сжавшихся пальца до тех пор, пока не получил коленкой в ухо.

Сквозь вату послышались удаляющиеся шаги, и как только дверь с треском захлопнулась, Сехун сразу же пихнул Чонина ногой в грудь — тот повалился на спину и с чертовски довольной улыбкой выглянул из-под стола.

— Ты такой сладкий, Сехунни.

Пунцовый и мокрый, Сехун инстинктивно метнулся к Чанёлю под крыло, но тот в пол оборота пытался разглядеть, о чем пишет Бэкхён, и не подхватил его во время — Сехун, взвизгнув, свалился ему на колени.

Дружное хихиканье и беззвучные проклятья; Чонин с улыбкой потянулся — прошло всего полтора часа.

Но неожиданно возобновившиеся шаги заставили его подскочить на ноги и в один длинный прыжок запрыгнуть обратно за парту, уткнувшись в Историю балета.

— Ты не был в туалете, — игнорируя протянутую руку Чунмёна, Чхве направился прямиком к Чонину, получая в ответ ангельскую улыбку и сложенные ручки.

— Конечно же я был, господин учитель. Могу штанишки снять, я слегка промахнулся.

Но Чхве слишком хотелось закинуться растворимым кофе, поэтому, смерив его презрительным взглядом, он пробурчал что-то про последнее предупреждение и вышел вон. Чонин аккуратно закрыл книгу и, заставив Сехуна кротко вздрогнуть, обогнул парту с его угла, приземляясь возле Чунмёна. Краем глаза он заметил, что Бэкхён вновь снял капюшон и пересел на парту ближе, словно открывая больший доступ к своим записям для того, кто окончательно забил на злобно фыркающую себе под нос принцессу. В с е г о полтора часа.

попробуй удивить меня, Чанёль.

— На чем ты играешь, Чунмён? — неожиданно спросил Чонин, а Чунмён растерянно засиял.

— Как ты узнал, что я играю?

— Несложно догадаться по рукам: лопнувшие мозоли на подушечках и заломанные суставы.

И когда Чунмён одобрительно улыбнулся ему, Чонин вдруг понял, что перед ним сидел парень, достойный этой пресловутой популярности. Нет, не того сволочного грязного пафоса, что ореолом витал над крашеной башкой Сехуна; Чунмён мог стать тем, кого не просто любили — уважали. И Чонин не мог не улыбнуться ему в ответ. По-настоящему. Как не улыбался слишком давно.

(чертова суббота портила ему годами наработанную репутацию; какого черта вы еще существуете, правильные люди; уходите, уходите, без вас спокойнее)

— Я играю на фортепиано с детства, — без особого энтузиазма произнес тот. — Но, честно говоря, меня всегда больше привлекала гитара. Романтичный инструмент. Правда, у меня никогда не хватало времени, чтобы научиться еще и на ней, — продолжил он чуть живее. — А однажды в музыкальном классе прямо во время урока я просто перебирал струны, и девчонкам очень понравилось, представляешь, — смущенно добавил он и отвернулся.

А Чонин понял, что смеется — не желчно, не злобно — искренне.

— Эй, принцесса О! — небрежно бросил он, через ряд ловя очередной поток тока вдоль по бумажной коже. — Слышал? Наш Чунмён — дамский угодник. Кто бы мог подумать, что он не девственник, а? Никто? Так же, как и в то, что ты натурал. Обожаю субботы.

Сехун смерил его исчерпывающим взглядом, всем своим видом показывая, что, нет, сука, не на этот раз. А Чунмён жарко побагровел.

— Ну, вообще-то я...

— Нет-нет, только не говори, что ты до сих пор не оприходован. Ты же все испортишь!

На мгновение ему показалось, что Чунмён сейчас разревется и упадет без чувств, но тот снова его удивил — он хихикнул настолько ехидно, что Чонин задался вопросом, почему они не встретились раньше.

— Я просто хотел сказать, что я настолько крот, что боюсь не попасть по назначению, — рассмеялся он, указывая на линзы в своих очках.

И Чонин призался себе, что он впечатлен.

— В следующий раз попробуй на ощупь, — и подмигнув ему, Чонин повернулся к остальным. — Неужели все, собравшиеся здесь сегодня, безнадежные девственники?

Он упустил тот момент, когда Чанёль все же решился подсесть к Бэкхёну, и сейчас эти двое тихо перешептывались о чем-то, совершенно не замечая назревающей перепалки. Но как только Чонин чуть громче переспросил, Бэкхён мгновенно покраснел, а Сехун снова мокро вздрогнул и умоляюще посмотрел на Чонина, пожалуйста, я прошу не надо, не лезь еще глубже. Но Чонин слишком изголодался по чужим эмоциям. Голова тлела его рывком по волосам.

— Сехунни?

И Сехун зарычал, скребясь ногтями по гладкой доске. А Чонин довольно подкрался сзади.

— Нет, я не девственник, — дрожа всем телом, Сехун прикрыл глаза уже чувствуя обволакивающее пряное тепло на своей щеке. Чонин чувствовал. Совсем рядом. Под кожей. У сердца.

— Конечно, ты не девственник, Сехунни, — шепот-шелест, и тысячи мурашек вдоль по венам. — Я помню, как сладко стонала малышка Сыльги на прошлогодней новогодней вечеринке. А еще я помню, как сладко стонал ты, загоняя свой член в глотку ему, — и одними губами вышептав последние слова, Чонин кивнул в сторону Чанёля, который о чем-то увлеченно жестикулировал разинувшему рот Бэкхёну.

— Не смей, — глаза Сехуна угрожающе сверкнули. Вот и попался.

— А что было потом, когда ты кончил? Он дал тебе передохнуть? Или сразу же развернул раком? Сколько пальцев ты принял в себя, Сехунни? Как сладко ты кричал, когда тебя натягивали, м? Ну же, давай, детка, расскажи мне...

— Пошел нахуй, — с утробным рыком Сехун толкнул его в грудь; солнечное сплетение жгло неимоверно, но даже сквозь боль Чонин улыбался. Вот оно.

— Парни... — Чанёль напряженно привстал из-за стола, но Чонин вскинул руку – белый флаг; тайм-аут; чувствуя на себе испепеляющий прищур, он вернулся на свое место и вытащил из рюкзака мюсли и шоколадное молоко.

— Ты как раз вовремя, спортсмен, — вставляя трубочку в пакетик, с возродившимся энтузиазмом протянул Чонин, — Наша прославленная звездочка. Ты последний остался.

Чанёль деланно хохлился; Чанёль устрашающе играл мускулами; Чанёль пытался перенять надменный взгляд Чонина. Без толку. За сегодняшнее утро еще никто не посмотрел на Чонина как на равного. На него не смотрел так никто вот уже почти два года.

— Давай, красавчик, поделись со мной своим бельишком, не пойми меня неправильно, — неожиданно поймав на себе побелевшего очередным приступом злобы Сехуна, Чонин ухмыльнулся и, не спуская с него горящих глаз, принялся высасывать молоко. — Любовники? Обожатели? Преследователи?

Чанёль, сидя в пол оборота, бросил короткий взгляд на Бэкхёна, и Чонин мог поклясться, что прочитал по губам слишком ёмкое «откройся». Чанёля кольнуло.

— В моем графике нет времени на отношения.

Чонин молча кивнул, позволяя Чанёлю расслабиться и вернуться к попыткам завести разговор с Бэкхёном. Но тот продолжал ставить заслоном свои маленькие ладоши, не подпуская к своему мирку. Его ручка уже зияла дырами геля — своеобразная надежда для Чанёля.

может, в морской бой?

ну давай черти.

я попробую.

Часы ударили по двенадцати, когда Чонин уловил напряжение с передних рядов. Чунмён, закончив свой перекус, косился в сторону Сехуна, пакет с обедом которого так и остался нетронутым. На Чунмёновых губам застыло немое «ты в норме?», когда Сехун судорожно выдохнул и уронил голову на руки, Чонину вновь захотелось увидеть, какими теплыми оттенками переливается смущение на бесцветных впалых щеках.

почему ты не кушаешь, Сехунни? бережешь фигуру? или кого-то злишь?

Рядом Чанёля колотило непониманием, почему его так яро отвергают. Должно быть, впервые. И с этим надо было что-то делать.

— Эй, Бён Бэкхён! — небрежно бросил в сторону, обращая на себя внимание смущенного парня. — Не хочешь поиграться с вдохновением? — и, кивнув в сторону читальной зоны, Чонин выудил из внутреннего кармана три самокрутки.

кам он, Сехунни, давай раскрасим тебя.

Как он и ожидал, Бэкхён задорно ухмыльнулся и, не задумываясь, пропуская мимо ушей Чанёлево напористое ты что? нам нельзя этого делать! сорвался в места, юркнув в проем между бесконечных стеллажей. С минуту для приличия помявшись, Чанёль все же побрел за ними, для уверенности подзывая за собой Чунмёна.

В ту секунду, когда Чонин, убрав свою фигурную зажигалку, на мгновение исчез в мутном дыму, сквозь пыльное облако передавая косяк Бэкхёну, Сехун одернул вставшего со своего места Чунмёна.

— Не надо, — он слишком сильно дернул его за джемпер, останавливая в проходе. — Это может плохо кончиться.

Дым расплылся по помещению, и в его очертаниях черные зрачки пылали; Сехуна повело в сторону, стоило ему наткнуться на огнем подожженный взгляд Чонина. Сехуна подорвало с места, стоило Чонину глубоко затянуться, заставив кадык раздирать горло. Сехун остановился возле вальяжно разведенных ног и на немое «хочешь?» вырвал косяк из горячей руки, зажимая его меж губ.

Чонин дрогнул, когда плотный дым красными всполохами окрасил мертвое лицо; Чонин замер, следя за острым языком, очерчивающим контур тонких сухих губ; Чонин улыбнулся, услышав блаженный выдох и хруст суставов, разминающих затекшую шею.

Фоном захихикал Чунмён, давясь душным кашлем.

К моменту, когда Чонин распалил второй джойнт, Бэкхён осоловело моргал округлившимися глазищами, сидя на коленях у сонно вторящего ему Чанёля — без слов, на одних ощущениях и прямо в сердце.

Чунмён же заведенной шарманкой успел уже дважды повторить таблицу химических элементов, вспомнить теорему Фалеса и закон сохранения импульса, а теперь он очень дотошно, разжевывая до жидкой массы, не меньше, объяснял ему что-то, должно быть, имеющее государственную важность, но у Сехуна особенным блеском сияли глаза, и слишком влажными были смоченные неповиновением губы, чтобы Чонин его слушал.

— Мён, ничего личного, но давай потом...

И, не обращая внимания на обиженное сопение, прежде чем Чунмён сообразит какое-нибудь приправленное травкой оскорбление, Чонин подцепил Сехуна за ссутулившиеся плечи, опуская его острыми лопатками на пыльный ковер. Блеск пьяных глаз манил; блеск опьяненных глаз позволял попробовать добить. Меж губ догорал дымящийся последней затяжкой косяк — единственное препятствие между ними; Чонин затянулся полной грудью, и туманное колечко мягким выдохом осело на тонких Сехуновых губах — гортань полоснуло запретной сладостью, что они разделили на двоих.

Парни пораженно замерли в ожидании новой истерики, но... Сехун блаженно прикрыл глаза, и пушистые реснички дрогнули на подкрашенных веках — паршивец; Чонин не смог не улыбнуться этой наглости, в наказание целуя раскрасневшуюся щеку.

— И все-таки ты удивительно сладкий, малыш...

А в следующую секунду он оттолкнулся коленями и вернулся обратно на диван, оставляя пунцового Сехуна сгорать от стыда.

Чунмён хихикнул дважды.

А Чанёль, чуть заметно ухмыльнувшись, подтянул задремавшего Бэкхёна ближе к себе.

— Так как вы все сюда попали?

— Почему мы должны рассказывать тебе? — Чанёль подавился остатками дыма, закинув голову Бэкхёну на плечо.

— Потому что я поделился с вами моей травкой. Считай, разделил с вами свою слабость, — Чонин надулся. Чонин под кайфом — ребенок без дома внутри.

— Мне нечего добавить о себе, — пробормотал Бэкхён, поймав на себе пытливый взгляд. Он знал, что
Чонин не поверил ему; озноб вдоль по спине заставил его упасть в руки Чанёля, но спрятаться не удалось никак.

ты не обязан, Бэк — шепотом, дергая за нити.

но я хочу...чтобы стало легче, — Чанёль кивнул понимающе.

И тогда Бэкхён задрал свою безразмерную толстовку, обнажая усыпанное колкими шрамами тело.

— З-зачем? Боже... — Чунмён впился ногтями в диванную обивку, с ужасом пересчитывая и сбиваясь, снова пересчитывая и снова сбиваясь бесконечные порезы на молочной коже. И среди едва затянувшегося месива боли огнем горело одно пятно — свежее, алое, воспаленное. Недавнее.

— Потому что: «Бэкхённи, зайка, теперь мы — твоя семья», «Бэкхённи, милый, ты — наш любимый сыночек», «Бэкхённи, как красиво ты читаешь стихи! Наша маленькая гордость», «Ах, Бэкхённи, представляешь, какая радость! У тебя скоро родится братик или сестричка!», «Бэкхён, осторожнее, ты можешь уронить его!», «Бэкхён, не сейчас!» «Бэкхён, я занята, выйди!» «Помолчи, Бэкхён, не до тебя», «Не мешай брату, Бэкхён», «Эй ты, подкидыш, ты больше не нужен им!», «Я — их родной сын, а тебя скоро сдадут обратно в приют», «Свали, выродок», «Па-а-ап, Бэкхён дерется!», «Ты нам не нужен», «Тебя проводить или сам свалишь?», «Катись отсюда, ничтожество», «Только таких мудаков, как ты, могут бросить даже родители», «Поганый пидор, скоро отец об этом узнает, и тогда он грохнет тебя, а я помогу закопать», «Бэкхён, ты бесполезный, никому не нужный, ты — гребаная ошибка, Бён Бэкхён, ты...»

На лице у Бэкхёна не дрогнул ни один мускул; пока ноги не перестали его держать, и он опять не упал в руки Чанёлю. Тот влажно дрожал, просто не зная, то ли ему гладить покатую спину, а то ли ему самому уткнуться в израненную грудь. Будто это что-то изменит.

И тогда Чонин, понимая, что бередить просто не по-человечески, сипло прочистил горло, переводя взгляд на Чанёля.

— Ну я...я подрался с У Ифанем и сломал ему два ребра, — Чанёль чувствовал себя гребаным тупицей-первоклассником на фоне Бэкхёна, но тот взглянул на него печально и как-то понимающе, что ли. — Вчера мне сказали, что он пропустит конец сезона и, может быть, не восстановится к следующему. А самое страшное в том, что он просто оказался не в том месте не в то время. Он ни в чем не виноват, понимаете? Это все я...мои мозги, Господи. Это очень сложно. Мой отец...он. Он считает, что я дебил, что я настолько тупой, что без спортивной стипендии я не выпущусь из школы. Я живу бесконечными тренировками с семи лет: друзья, увлечения, отдых... у меня ничего толком никогда не было. Я как робот. И со временем я начал ломаться: пока я наматывал километры по стадиону, парни из моей команды водили девчонок в кино, пока я вечерами механически оттачивал удары из центра — они огромной компанией зависали на квартирах и в клубах. А отец продолжал стучать по мозгам, что от меня толка ноль. Что я обязан выиграть кубок и получить деньги, чтобы этими деньгами купить экзамены. А у меня средний балл близится к максимуму, только ему наплевать. Он никогда не смотрит на мои результаты, приговаривая, что не хочет «очередной раз разочаровываться». А у меня успехи в химии, и я бы хотел стать врачом. Спортивным. Только кому какое дело? Я же машина. И в тот день, когда все случилось, после тренировки я сказал отцу, что этот сезон — мой последний, что я тоже хочу пожить н о р м а л ь н о. Мы поругались, а Ифань... он просто попался под руку.

Сжав кулаками рукава, Чанёль горько усмехнулся, гася рвущиеся проклятья в подставленном худеньком плече, в которое он снова уткнулся носом.

И если бы Чонин не был слегка одурманен, если бы его отравленную душу не пошатнуло легкое забвение, он бы обязательно назвал Чанёля слабаком, не умеющим отстаивать права на свою жизнь.
Но Чонин молчал. Потому что там, глубоко внутри, он такой же слабый и беспомощный. А в одиночку невыносимо просто.

— Я — диабетик, — спустя пару минут Чунмён перехватил эстафету, показывая скрытый под джемпером браслет. — Джонгхён из параллели терроризировал меня несколько месяцев, обещал хорошо заплатить, если я помогу ему на экзамене по экономике. Понимать то, что экономики нет в моем расписании, он не хотел. И когда я отказал ему в последний раз, он украл у меня инсулин. Когда мне понадобилось сделать укол, и я не обнаружил в портфеле шприц, я подумал, что мне хватит времени дойти до дома. Но вовремя дополнительных к нам пришел господин Чхве и задержал класс больше чем на час своей лекцией о важности предстоящих экзаменов. И мне стало плохо — пена пошла горлом, судороги, рвота. Все подумали, что я решил отравиться. А разбираться никто не стал.

Чонин заскрипел челюстью, косясь в сторону притихшего Сехуна: из-за таких мудаков, как этот напыщенный индюк ломаются такие единицы, как Чунмён. Таким сволочами, как Сехун, все сходит с рук в блеске пластика кредитки. Такие, как Чунмён, годами выгрызают себе места под солнцем, забывая зализывать раны. И ничем не могут противостоять силе слабаков.

— И ты не заявил на него? Ничего не сделал?

— А что я мог? Отец Джонгхёна — уважаемый врач. Он заговорит зубы любому, а тем более такому идиоту, как Чхве.

— А меня застукали с Тэмином и Кибомом. Я записывал на камеру, как они, бухие и обдолбанные, трахались, — Сехун не спускал пытливых глаз с Чонина, мол, ну что ты на это скажешь, герой? Но когда в ответ на него посмотрели с нескрываемым отвращением, он понял, что дрожит.

— А что насчет тебя, ледяной безымянный Кай?

— Я вырубил и связал в чулане охранника, чтобы вывести из строя автоматизированную систему пропусков. И когда меня поймали два сопляка из началки, я начал им угрожать, что кишки выпущу, а они, дебилы, испугались и настучали.

— Херня, — Сехун выпрямился и, часто смаргивая пелену с помутневших зрачков, серьезно взглянул на Чонина. — Почему ты вечно попадаешь сюда? У тебя есть мотивы. Говори.

Чонину грудь сдавило едким дымом — слишком часто, слишком глубоко он вдыхал. Если бы его спросил Чунмён или Чанёль, ему бы хватило не задымленного разума, чтобы в типичной манере отшутиться, но его спрашивал Сехун — тот, кого он боялся и хотел. Тот, кого он ненавидел и жаждал. Ему он просто не мог соврать — это как пытаться обмануть собственное искаженное отражение.

— Я просто не знаю, зачем живу, — осторожно начал он, но Сехун все также смотрел в упор колко и очень остро; Сехуну было мало. — Я мечусь из стороны в сторону и постоянно бьюсь, бьюсь об углы. Чтобы я не пытался делать — без толку. Я хуевый сын, бестолковый ученик, паршивый друг. Мои родители — психологи, представляете? Они настолько погрязли во всех этих философских учениях, что в один день они стали воспринимать меня, как мимолетный элемент в их бессмертных скитаниях по галактикам чужих разумов. А у меня просто не было сил, чтобы наладить с ними отношения. А затем пропало и желание. А когда, когда все случилось... бля, бляблябля, черт, — он вдруг резко осекся, с испуга затыкая себя двумя ладонями. И его глаза сочились таким животным страхом, что его хотелось обнять. Ему хотелось объяснить, что он в безопасности, и ему ничто не угрожает.

Но вместо этого Чунмён судорожно захихикал.

— Давай поговорим? — теплая ладонь легла на его сжатые руки, помогая снять их со рта. Чонин молча кивнул, поднимаясь следом за Сехуном и позволяя увести себя в противоположный конец аудитории.

— А вы знаете, что если накидать в колу ментос — она взорвется? — и Чанёль с Бэкхёном заржали в голос, а Чунмён удивленно вытаращил на них глаз. — Что, серьезно знали?

— Боишься, что Чанёль будет ревновать, если возьмешься меня за ручку при всех? — Чонин пытался сделать вид, что все по-прежнему, что он все тот же задира-мудак, но...

— Прости меня за то, что я говорил раньше.

Чонин вздрогнул, с неверием косясь на Сехуна. Тот облокотился на один из шкафов и не смотрел в глаза, прячась за опавшей челкой.

— За что именно?

— За все, — Сехун неловко переминается с ноги на ногу, тщательно подбирая слова. — За все мои
комментарии в твою сторону. За каждое слово.

Нет, нет, нет. Черт подери. НЕТ.

Слишком быстро.

Просто.

Неправильно.

Замолчи, молчи, м о л ч и.

Сехун повторял и повторял эти бессвязные извинения, раз, второй, третий, и каждое слово толкало Чонина вниз по стене, заставляя прятать голову в коленях. Истерически смеяться. До колик. До боли; и главная мышца в конвульсиях.

— Прекрати, прекрати сейчас же. Нет, Сехун, со мной эта тема не прокатит, понял? — каждый следующий возглас — распаляющийся гнев, и Чонин схватил себя же за грудки, слыша треск шва на спине. — А ты все продумал, а? Понял, что от меня тебе никуда не деться, а? Особенно после того, как я застал тебя сначала на коленях перед ним, а затем сегодня с его же языком в глотке. Заебись, Сехун. Красивый каминг вышел, не буду спорить. Только я тебя вижу насквозь, чувак. Ты ебаный мудак. И мое одобрение тебе не получить. Пусть весь мир будет обожать тебя — я буду ненавидеть за всех.

Он хотел, чтобы Сехун его ударил, кулаком в челюсть — подошвой по почкам; чтобы он забил его нахер, чтобы он разодрал свою блестящую пленку, чтобы показал настоящего себя хоть однажды. Но Сехун молчал, глядя прямо в глаза. Сехун заламывал пальцы. Сехун кусал губы.

И тогда Чонин взглянул на часы — через полтора часа он купит букет свежих гвоздик и сядет на рейсовый автобус, чтобы остаток дня провести со своими. Чонин тяжело покачал головой, намереваясь встать, чтобы не видеть этого мудака больше, но Сехун вдруг схватил его за запястье.

— Это ты ебаная принцесса, Кай, — Сехун вцепился в него мертвой хваткой, дернув на себя так, что Чонин даже сквозь дикую ярость был впечатлен; нога подкосилась — дикая боль в колене иглой пронзила вдоль, и он протяжно застонал, падая на пол.

— Ты... ты чего? — Сехун опешил, выпуская его руку и падая рядом.

Чонин молча растирал больное колено, борясь с непрошеными слезами.

— Ты слишком стараешься быть мудаком, Кай, — тихо произнес Сехун, не спуская глаз с покрасневшего лица. — Только твой план чертовски паршивый: незачем было разговаривать с Бэкхёном, незачем было улыбаться Чунмёну и тем более сочувствовать Чанёлю. Говоришь, что я — подделка и пластиковая кукла, а сам? Это ты фальшивка, Кай. Все твои шоу — глобальный провал. Только ты проигрываешь не нам — себе. Ты настолько погряз в своей собственной лжи, что прикрываешься нашими проблемами. Что может быть хуже? ЧТО? — Чонин всхлипнул, поднимая глаза, и боже, какой же Сехун сейчас был красивый. — Я бы хотел ненавидеть тебя. И мне есть за что. Всем есть. Но я видел тебя вне школы, Кай. Я видел, как ты покупаешь мороженое детям. Видел, как помогаешь какой-то старушке с пакетами. Как кормишь дворовых собак. Так к чему все эти игры в плохого-хорошего?

И Чонин сорвался; его губы горячие, липкие, горькие. Он смял их до тихого скулежа, дробя своими пальцами стройные бедра — вжимая Сехуна в стену. Он целовал его яро