С к о в о р о д а, Украинский Философ.

Издатели в одно время получили две пиесы, одну под названием: Сковорода, Циник нынешняго века; а другую: Лопанский мост – отрывок из воспоминаний о Харькове, в которой также нашли они описание сего чуднаго Украинца: сверх того им доставлены два собственноручныя его письма. Они с удовольствием помещают оба сии почти разнородныя о нем суждения; а из писем его всякой увидит сам, до какой степени он был образован и умен.

Сковорода родился в небольшой дервне Харьковской Губернии; отец его был очень бедный Священник. Старый Сковорода весьма мало мог употребить на воспитание своего сына; а потому он сам образовал зародышь добродетели в сердце дитяти и дал ему первое основание, что бы со времянем можно было сделатьсч полезным человеком. Когда сей юноша вырос и любопытная душа его потребовала лучшей пищи; то родитель отдал его в Киевскую Академию: там молодой Сковорода занялся ревностно Еврейским, Греческим и Латинским языками, упражняясь при том в Красноречии, Философии, Метафизике, Математике, Естественной Истории и Богословии. Но он совершенно не имел разположения к духовному званию, для котораго впрочем преимущественно отец назначал его; и его неразположенность возрасла до такой степени, что он, замечая желание Киевскаго Архиерея посвятить его в священники, прибегнул к хитрости и притврился сумазбродным, переменил голос, стал заикаться. Таким образом по окончании шести лет оказалось, что он на силу успел научиться читать и писать; по чему обманутый Архиерей выключил его из бурсы как непонятнаго и признав неспособным к духовному званию позволил ему жить, где угодно. Этого-то и хотел Сковорода: будучи на свободе он почитал себя уже довольно награжденным за несносныя для него шесть лет, которыя впрочем он совсем иначе употребил, нежели как думали все его окружавшие; он приобрел боьшия сведения в разных науках, желая сообщить их некогда юным своим согражданам. Но все еще он чувствовал себя весьма слабым для прохождения предрасположеннаго поприща и хотел увеличить еще более свои познания. Здравый разсудок говорил ему, что сухая ученость без знания людей очень мало значит; и по книгам нельзя хорошо узнать человека во всех его отношениях. Сковорода надеялся пособить сему недостатку путешествием в чужие края; таким образом он взял страннический посох в руку и отправился за границу истинно философски т. е. пеший и с крайне тощим кошельком. Он странствовал в Польше, Пруссии, Германии и Италии, куда сопровождала его нужда и отречение от всяких выгод. Чистое, чувствительное и ко всему прекрасному способное сердце составляло всю его собственность. Рим любопытству его открыл обширное поле. С благоговением шествовал он по сей классической земле, которая некогда носила на себе Цицерона, Сенеку и Катона; триумфальныя врата Траяна, Обелиски на площади Св. Петра, развалины Каракальских бань, словом все остатки сего владыки света столь противуположные нынешним постройкам тамошних монахов, шутов, шарлатанов, макаронных и сырных фабрикантов, произвели в нашем цинике сильное впечатление. Он заметил, что не у нас только, но и везде богатому кланяются, а беднаго презирают; видел: как мужья, гордясь своими ветвистыми украшениями, прогуливаются; а женщины проливают крокодильския слезы; как глупость предпочитают разуму, как шутов награждают, а заслуга питается подаянием; как разврат нежится на мягких пуховиках, а невинность томится в мрачных темницах; короче он видел все, что можно видеть всякой день на нашем земном шаре (*) ((*) И напрасно он предпринимал для сего такое дальнее путешествие. И з д.). Но он видел, и воспользовался всем этим к собственному своему образованию. Сверх того он усовершил себя в древних языках и философии, посещая где только можно былопубличныя учебныя заведения. Наконец обогатившись нужными познаниями, Сковорода желал непременно возвратиться в свое отечество. Надеясь всегда на проворство ног, он пустился назад. Как забилось сердце его, когда он издали увидел деревянную колокольню родимой своей деревушки! Вербы посаженныя в отеческом дворе тогда, как он был еще дитятею, распростирали свои ветви по крыше хижины. Солнце было тогда на западе; мычание коров возвращавшихся с паствы домой составляло приятный звук для ушей прибывшаго на свою родину странника. Он шел мимо кладбища; тут большое число новых во время его отсутствия поставленных крестов бросали длинныя тени. …. С. 110.

Так говорит панегирист Сковороды; посмотрим как отзывается о нем человек, подобно ему во многих отношениях оригинальный. Это наш Вернет столько занимательный для людей добродушных и простосердечных; ненравящийся только тем, кои упрекая его в излишнем самолюбии определяют чрез то степень своего собственнаго. Нам приятно мимоходом явить себя защитниками сего любезнаго Швейцарца-Украинца. Тем, кои желают что бы он менее занимался своим лицом, скажем только: что он пишет свои собственныя приключения и при том воспоминания; в таком роде мы с сердечным удовольствием пробегаем пиесу дажу самую посредственную, встречая в ней имя человека, название города и т. п. некогда нам любезных и всегда приятных. Сколько же должны занимать нас такия пиесы, в которых кроме сих многим драгоценных воспоминаний, находим мы простоту чувства выраженную с прелестной небрежностию?

Вот мысли Вернета о Сковороде:

– – – – Подле Лопанского моста, в доме почтеннаго моего приятеля П.Ф. Пискуновскаго досталось мне видеть в последний раз Григория Савича Сковороду. Он был муж умный и ученый; но своенравие, излишнее самолюбие, нетерпящее никакого противоречия, слепое повиновение, котораго он требовал от слушавших его (magister dixit) затмевали сияние дарований его и уменьшали пользу, которой общество могло бы ожидать от его способностей. Он был необделанный дорогой камень, коему потребна рука искуснаго художника. Ему надлежало бы, по совету Платона который относил слова свои к Ксенократу: почаще приносить жертву Грациям. В самом деле у покойнаго Сковороды не доставало ни снисходительности к чужим мнениям, ни терпения столь нужнаго для изследования истинны и образования юношества. Вкус его не был очищен, как это видно из оставшихся от него сочинений. Он был вспыльчив и пристрастен, слишком следовал сил первых впечатлений; переходил от одной крайности в другую; он любил и ненавидел без достаточной причины; и истина в его устах, не будучи прикрыта приятною завесою скромности, снисхождения и ласковости, оскорбляла исправляемаго и не достигала никогда цели предположенной учителем. Я не знаю, как он успел внушить своим ученикам такую привязанность к себе! Разве страхом, предубеждением и силою привычки? О, нет ли тайнаго побуждения от меня сокрытаго? Ибо безкорыстие и совершенное удаление Сковороды от богатства не сделалось, сколько мне известно, наследием ни одного из панегиристов сего безсребренника. Всех более удивлялись ему достопочтенные Я. М. Донец-Захаржевский и А. Ю. Сошальский. Но равно ошибаются как те, кои не отдают должной справедливости способностям и знаниям Сковороды, так и те, кои сравнивают его иногда с Ж. Ж. Руссо, первым прозаиком своего века: можно сравнить их разве только в странном и диком образе жизни, в безкорыстии и в некотором роде брюзгливости и мизантропии. Справедливее Сковорода занимает место между Диогеном и Кратесом; он своими поступками и нравом мог бы играть в Греции блестящую ролю во время Синопскаго чудака: Диоген из всех Греческих народов одних Спартанцев почитал только людьми; Сковорода преимущественно любил Малороссиян и Немцов. Сия изключительная любовь была причиною моего с ним прения и несогласия при первом свидании; она лишила меня удовольствия познакомиться с ним короче, сколько я того не желал. Я был тогда еще молод; но уже мог заметить, что слава часто подвержена бывает затмению, когда случай сближает нас с самим ея предметом. Впрочем я чту память Сковороды, благоговею к его честности и безкорыстию; я не престану превозносить похвалами его простоту и любовь к природе.

Сковорода был музыкантом. Его духовные канты мне нравятся; но стихи его вообще противны моему слуху, может быть от отого, что я худойзнаток и ценитель красот Руской поэзии. Проза его также несносна для меня: не терпя таинственнаго слога и запутанных мыслей господ мистиков я не люблю ходить по мрачному лабиринту метафизики, привыкши издавна к ясному слогу любезнаго Сен-Пиера и к простому, удобопонятному умствованию Локка и Кондильяка. При всем том я чту Сковороду и чувствую в себе склонность подражать ему в некоторых отношениях; и вместо того, чтобы чувствительно оскорбиться тем, что он меня назвал мущиною с бабьим умом и дамским секретарем, я еще был ему весьма обязан за сии титла: это было в те щастливыя лета, когда человек, у коего не тыква на месте головы и не кусок дерева вместо сердца, поставляет все свое благополучие в том, чтобы любить и быть любиму; когда чувствительное сердце ищет себе подобнаго; и когда милая улыбка и ласковый взор любимаго предмета так восхищает сердце и душу, как после суровой зимы солнечная теплота, пение птиц и природа во всем ея убранстве дают обрадованному старцу чувствовать что земля и в старости может еще быть для него раем.

Я нарочно ездил из Мерчика в деревню Ивановку (Богодух. уезда) для посещения могилы, в коей почивают бренные остатки незабвеннаго Сковороды.

Ив. Вернет.

Софійское.

Валковскаго уезда.

В Марте.

1817.

До сих пор мы говорили языком то панегириста, то человека являющегося безпристрастным; но чтобы дать читателям нашим лучшее понятие о герое сей статьи, мы заговорим его собственным языком. Следующие два письма, своеручно им писанныя и в подлинниках нами полученныя, очень хорошо покажут образ его мыслей и способ выражения равно как и некоторыя обстоятельства жизни. Что бы иметь понятие о наружном виде сих писем надобно видеть их в подлинике; мы постараемся сохранить его правописание. Между прочим читатели наши увидят также, что Сковорода был враг еров; сверх того многия слова писал он сокращенно и под титлами. В разных местах попадаются звездочки, значения коих мы не везде могли понять; но удержим их в нашем списке: читатели не найдут здесь однакож ударений, которыя он ставил на каждом слове. Оба письма писаны к здешнему Купцу Е……… Е……….. У-ну, который и доставил нам их.

Из вел. Бурлука: 1790 года Июня 10 дня.

*

Возлюбленный друже!

Георгий Георгиевич!

Мир сердцу твоему и дому!

Благодарю Богу и тебе, друже, за твое мне странноприимство. Седмицу у тебе почил Старец Сковорода: аки в’матернем доме. Да воздаст же тебе той, иже на свой щет приемлет все даемое нищим! Я вашим вином, не тол’ко в’ дороге: но и в’ дому ползовался. Прошу покорнейше, отдат низен’кий поклон: Господину Петру Федоровичу, Аптекарю: и показат’ на обороте вашего пис’ма мои строки Латинския. Артему Дорофеевичу, и Рощину с’ товарищем, усердное мое почтение. Такожде и Стефану Никитичу Гд ну Курдюмову: и всему его дому, а я пребуду

Возлюбленный друже!

вам искренним другом,

и покорнейшим слугою:

Старец Григорий Варсава Сковорода.

Другое письмо.

Из вел. Бурлука: 1790 года Июля 2 дня.

*

Возлюбленный друже!

Георгий Георгиевич!

Да будет мир тебе и дому твоему!

Не забывай, друже, что ныне течет первая четверт’ луны Аугуста. Разумей: яже глаголю… Дажд’ премудрому повод: и премудрейший будет. Скушай Римскую сию пословицу: * боязливаго сына мати не рыдает. Не дремай! Жизнь наша, ест’-то море. * Блюдите: како опасно ходите! к’ Ефесеем. Господ’ да сохранит правая течения твоя! Тако плови: да достигнеши в’ гаван’ благоумащенныя старости оныя: * Венец хвалы старост’… А кое-кто ест’ масло: умащающее щастливую старост’? кий венец? послушай! * помаза нас Бог духом… Давид же: * елеем радости помазал еси его. А венец ражжует тебе Исаия. * Веселие вечное над гл. их … Ах! что лучше возможет усладити старост’: как Божие сие масло? Вот тебе масло. * Добрая слава (пословица) лучше мягкаго пирога. [пропустила текст, сс. 129–130].

* Прильне сердце мое по тебе.… * Во веки незабуду оправданий твоих… Ей! лучше гол, да прав: нежели богатый беззаконник. Не убоюся от обнажающих тело: души же обнажит’ не могущих. Амин’!

Любезный Друже!

Ваш истиннаго добра желатель и

всепокорнейший слуга

Старец, Григ. Вар-Сава Сковорода.

Пришлите мне, ножик с’ печаткою. Великою печатью не кстати и не люблю моих писем печатат’. Люблю печатат’ся еленем. Уворовано моего еленея, тогда когда я у вас в’ Харькове пировал и буянил. Достойно!

Бочоночки оба отсылаюся: ваш и Дубравина: и сей двоице отдайте от меня низесен’кий поклон и Господину Прокопию Семеновичу.