Сатанинская паника

«Я не занимаюсь Сатаной», — сказал нетерпеливому мужчине из офиса техасского губернатора. Он пытался проверить, какое участие я принимаю в сложном случае с группой детей, которые, как писали, подвергались насилию со стороны участников Сатанинского культа. В данное время эти мальчики и девочки находились у опекунов, на безопасном удалении от своих, как предполагалось, поклоняющихся дьяволу, родителей, но государственный адвокат из генерального офиса стал выражать беспокойство, а не вышло ли так, что местные службы защиты детей забрали этих детей со сковородки Вельзевула и отправили их в ад на земле.

Это был конец 1993 года. Я старался держаться подальше от разворачивающихся «войн памяти» на тему, были ли истинными тяжелые случаи насилия, которые «вспоминают» взрослые во время терапии. Были также споры о том, насколько правдивы недавние свидетельства детей о совращениях. Я совершенно точно знал, что огромное количество насилий над детьми имеет место каждый день: я видел мучительные конкретные доказательства этого.

Но я также знаю по опыту своей работы с детьми, перенесшими травму, что память человека — это не просто видеозапись, которую можно воспроизводить в любое время и с одинаковой точностью. Мы «создаем» воспоминания, но и воспоминания «создают» нас, и это динамичный процесс, подверженный самым разным влияниям, помимо того, действительно имевшего место события, которое мы «храним» в памяти. Опыт, который мы пережили ранее, фильтрует наше восприятие более поздних событий — как раннее сексуальное насилие над Тиной сформировало ее восприятие мужчин и как младенческая заброшенность Леона и Коннора повлияла на их взгляды на мир. Однако этот процесс работает в обе стороны: то, что мы чувствуем сейчас, может повлиять на наши воспоминания о том, что случилось в прошлом. В результате то, что мы «помним», может изменяться в зависимости от нашего эмоционального состояния или настроения. Например, если у нас депрессия, мы будем фильтровать все наши воспоминания через дымку нашей печали.

Сегодня мы знаем, что, как и при открытии документа Microsoft Word на компьютере, при любом обращении к информации, которая хранится в мозгу, вы автоматически открываете ее для редактирования. Вы можете не знать, что ваше текущее настроение и окружение влияют на эмоциональный настрой ваших воспоминаний, вашу интерпретацию событий и даже вашу уверенность в том, какие события действительно имели место. Но когда вы «сохраняете» информацию снова и снова помещаете ее в памяти на «хранение», вы можете ненамеренно изменить ее. Когда вы обсуждаете ваши воспоминания о каком-то событии с другом, членом семьи, врачом, интерпретация, которую вы получаете от них, может внести изменения в них, и, когда вы снова откроете этот «файл», его содержание будет уже другим. С течением времени непреднамеренные изменения могут даже привести к созданию воспоминаний о том, чего на самом деле не было.; В лабораторных исследованиях было показано, что испытуемых можно побудить создавать «детские» воспоминания о событиях, которых на самом деле не было, начиная с достаточно обычных, например о том, как ребенок заблудился на прогулке, и до совершенно экстремальных — как он видел кого-то, одержимого демоном.

Однако в 1993 году природа памяти и ее невероятная гибкость не были достаточно изучены, а клиницистов и других профессионалов, работающих с детьми, мало обучали тому, что уже было известно относительно памяти о травмирующих событиях. Те, кому пришлось пережить инцест, впервые храбро признавались в том, что с ними произошло, и никто не хотел подвергать сомнению ни их рассказы, ни реальность их страданий. К сообщениям детей о жестоком обращении также стали относиться намного серьезнее, чем раньше. Люди не хотели возвращаться в старые недобрые времена, когда взрослые, плохо обращающиеся с детьми, могли рассчитывать на то, что рассказавшим об этом детям никто не поверит. К сожалению, желание толковать все сомнения в пользу жертвы, наивность некоторых психотерапевтов и их незнание механизмов, позволяющих влиять на воспоминания, объединившись, причиняли серьезный вред.

Возможно, нигде это не проявилось с большей очевидностью, чем в панике, вызванной сатанинским культом, которая в начале 1990-х захлестнула техасский город Гилмер. Советник губернатора рассказал мне, что ему было известно об этой ситуации.

Семилетний мальчик, Бобби Вернон-младший, лежал в больнице в состоянии необратимой комы после того, как приемный отец столкнул его с лестничного пролета. Приемный отец и его жена совершили самоубийство после того, как других приемных и взятых под опеку детей этой семьи забрали после госпитализации Бобби: отец выстрелил себе в голову на следующий день после инцидента, а мать приняла смертельную дозу лекарств еще через день.

Мальчик имел перелом черепа, и его мозг был сильно поврежден. Малыш Бобби отказался бегать вверх и вниз по лестнице, как требовали его «родители». Его приемные братья и сестры, присутствовавшие при этом, рассказали, что один или оба взрослых били его головой об деревянный пол до тех пор, пока его затылок не «превратился в кашу». Ко всему прочему, взрослые, прекратив бить ребенка и увидев, что он потерял сознание, вместо того чтобы немедленно вызвать службу спасения, еще час медлили, пытаясь вернуть малыша к жизни с помощью нелепых средств, например брызгали ему в лицо средством для чистки стекол.

Сотрудники службы скорой помощи были в ужасе от методов, которыми эти приемные родители, судя по всему, воспитывали десять детей, бывших на их попечении. По их описанию, дети голодали, были изолированы от общества и их постоянно избивали. Врачи скорой помощи сказали родителям, Джеймсу и Марии Лаппе, что позвонят в «Службу защиты детей», где им сообщили, что эти супруги, оказывается, являлись сотрудниками данной организации. Их дом был «терапевтическим» детским домом для приемных детей. Супруги Лаппе считали, что родители этих детей были сатанистами, и подвергали своих детей ритуальному насилию; то, что выглядело жестокими методами воспитания, было, в действительности, «психотерапией» для этих детей. Как ни странно, специалисты по адресной работе с семьями из «Службы защиты детей» в восточном Техасе были с ними согласны и считали, что в доме Лаппе дети были в хороших руках. Однако супруги Лаппе уже жили не в восточном Техасе. Они «тайно» переехали на запад штата, чтобы быть подальше от, как им казалось, активных и опасных членов сатанинской секты, которые хотели вернуть детей и готовы были что-то предпринять, чтобы заполучить их обратно. Местные сотрудники «Службы защиты детей» в западном Техасе ничего не знали ни о «терапевтическом» доме, появившемся в их районе, ни о предполагаемом культе Сатаны. Именно в этот момент о ситуации были извещены высокопоставленные чиновники «Службы защиты детей» штата.

Специалисты по адресной работе «Службы защиты детей» восточного Техаса, сообщили, что они и супруги Лаппе выявили, благодаря свидетельствам, которые они получили от этих детей, деятельность жестокой сатанинской секты. Они услышали признания о совершенных ритуальных убийствах, мертвых младенцах, питье крови и каннибализме. Восемь членов секты теперь находились в заключении, ожидая суда по обвинениям не только в жестоком обращении с детьми, но и в групповом изнасиловании и ритуальном убийстве семнадцатилетней школьницы-чирлидера. Одним из арестованных и находящихся в заключении людей был полицейский, который изначально вел расследование исчезновения этой девушки. В деле участвовали два специалиста по сатанинским сектам и специальный прокурор, и они собирались привлечь еще большее число обвиняемых.

Однако теперь чиновники из «Службы защиты детей» начали сомневаться в безупречности этого расследования. Они потребовали, чтобы в процессе участвовал генеральный прокурор штата. Непосредственный руководитель сотрудников, занимающихся адресной работой с семьями, боялась, что ее могут арестовать в наказание за то, что она открыто выразила сомнения по поводу этого расследования. Ее беспокойство, казалось, имело веские основания: полицейский, озвучивший сходные сомнения, был обвинен в том, что сам является членом секты, был арестован, стал фигурантом расследования, а затем и обвиняемым. До этого он имел безупречный послужной список и являлся обладателем многочисленных наград и поощрений. Обвинения готовились также в адрес других сотрудников полиции, заместителей шерифа, сотрудника службы по контролю за животными и даже агента ФБР, а также начальника полиции Гилмера. Шестнадцать детей были изъяты из семей в процессе расследования, и никто не знал, что будет дальше.

Могло ли все это оказаться ужасной ошибкой? Не лишись ли ни в чем не повинные родители своих детей в результате вспышки связанной со страхом сатанизма истерии, раздутой скверными методами ведения расследований? Что на самом деле случилось в техасском городе Гилмер? Как только я узнал, что произошло с этими шестнадцатью детьми — которым в то время было от двух до десяти лет — в системе государственной опеки, я почувствовал себя обязанным вмешаться.

Больше всего чиновникам штата требовалось, чтобы я помог «Службе защиты детей» определить, кто из детей, в настоящее время находящихся под опекой, действительно пострадал от жестокого обращения со стороны родителей, а кого забрали из семьи в результате ложных обвинений со стороны других детей, которых в процессе расследования принудили «вспомнить» случаи злоупотреблений. Для того чтобы выполнить эту задачу, я должен был восстановить историю каждого ребенка. По счастью, меня ждали штабеля коробок с документами и многочасовыми аудио- и видеозаписями интервью с некоторыми детьми и их родителями — «членами секты». Наша команда начала последовательно соединять разрозненные кусочки информации по этому делу. Документ, фиксирующий хронологический порядок событий, очень быстро разросся до целой дюжины страниц.

Все началось в 1989 году, в домике из рубероида, который стоял на окраине Гилмера и был окружен обветшалыми трейлерами. Гилмер — это маленький городок на востоке Техаса с населением 5000 человек, расположенный недалеко от места, где «Штат одинокой звезды» граничит с Луизианой и Арканзасом. Это главный город округа Апшур, совершенно обычный городок региона «библейского пояса», имеющий, впрочем, одну особенность: уровень неграмотности здесь один из самых высоких по стране. Каждый четвертый взрослый житель не умеет читать.

В то время Бетт Вернон (имя изменено) сообщила полиции что ее муж, Уорд Вернон (имя изменено), совершил сексуальное насилие в отношении их дочерей, которым было пять и шесть лет. Оба родителя были вскоре уличены в жестоком обращении с детьми, и все четверо их детей были изъяты из семьи и помещены под опеку. В результате расследования Уорд Вернон был признан виновным в сексуальном насилии над детьми. Невероятно, но он получил условный срок и остался на свободе под надзором полиции.

Будучи условно осужденным, Уорд Вернон начал жить с женщиной по имени Хелен Карр Хилл (имя изменено), у которой было пять собственных детей. Когда «Служба защиты детей» узнала об этом союзе, ее сотрудники забрали этих детей из семьи, а Хелен, которая в конце концов вышла замуж за Уорда, отказалась от своих родительских прав. В процессе расследования жестокого обращения с детьми, начатого после обращения Бетт Вернон, дети также обвинили своих бабушек и дедушек и своего дядю (брата Уорда, Бобби Вернона) в сексуальном насилии, и его пятеро детей также оказались под опекой государства. Позже к ним присоединились еще два ребенка друзей семьи, что случилось в результате обвинений, высказанных детьми, попавшими под опеку ранее.

За время своей работы с детьми, ставшими жертвами плохого обращения, я встречал немало семей, состоящих из представителей разных поколений, в которых широко практиковались злоупотребления в отношении детей; семей, которые имели губительные, переходящие из поколения в поколение, «традиции» пансексуальности и изоляции, в которых сексуальное и физическое насилие и невежество передаются потомкам почти так же, как в других семьях — семейные ценности и рецепты рождественских блюд. В данном случае я не видел «красных флажков», которые наводили бы на мысль, что сотрудники «Службы защиты детей» действовали неверно или проявляли чрезмерную активность. В некоторых случаях были обнаружены физические свидетельства сексуального насилия — рубцы в области анального отверстия и половых органов. На теле некоторых из этих шестнадцати ребят также имелись следы телесных наказаний.

Но выбор приемной семьи для них стал решением, с которого дела пошли ужасно. Детей разместили в двух крайне консервативных христианских «терапевтических» приемных семьях, в которых объединились две несочетаемые тенденции конца восьмидесятых и начала девяностых. Результаты были просто ужасающими.

Америка открыла, насколько широко распространенным явлением оказалось жестокое обращение с детьми. Лавина сообщений о жестоком обращении напоминала эпидемию, и многие из этих случаев были подлинными и заслуживали обнародования и внимания. Одной из причин, по которой злоупотребления в отношении детей обсуждались в новостях и на ток-шоу, стала популярность «движения исцеления», в рамках которого американцев поощряли обнаружить своего «внутреннего ребенка» и помочь ему исцелиться от ран, нанесенных равнодушными или жестокими родителями. В то время трудно было открыть газету или включить телевизор и не наткнуться на какую-нибудь знаменитость, рассказывающую историю о пережитом ею (или, время от времени, им) в детстве сексуальном насилии. Некоторые гуру самопомощи утверждали, что более 90 % семей являются неблагополучными. Некоторые психотерапевты охотно поддерживали идею, что большая часть проблем их клиентов может восходить к жестокому обращению в детстве, и затем энергично помогали им производить изыскания в своей памяти в поисках соответствующей информации, даже если изначально пациенты утверждали, что ничего подобного не помнят. Иногда люди, которые погружались в прошлое с помощью плохо обученных и чрезмерно уверенных в себе психотерапевтов, начинали вспоминать отвратительные извращенные деяния, которые были совершены по отношению к ним, в то время как эти «воспоминания» были совершенно лишены какого-либо правдоподобия.

Второй тенденцией стал подъем популярности евангелистского христианства. Новообращенным и давнишним приверженцам этого течения говорили, что, должно быть, к широкому распространению сексуальных преступлений в отношении детей причастен дьявол. Как еще объяснить душевную немощь, которая могла привести столь многих людей к тому, что они совершали настолько жестокие и нечестивые деяния в отношении невинных детей? Вскоре предприниматели от морали создали на этой проблеме целый бизнес, проводя платные семинары, обучающие, как распознавать детей, ставших жертвами того, что называли «ритуальное насилие над детьми». Столь далекое от христианских правых издание как флагман феминизма — журнал «Ms.» в январе 1993 года поместил на свою обложку признания первой «жертвы» такого насилия. Заголовок на обложке гласил: «Поверьте — ритуальное насилие над детьми существует», а в самом журнале была напечатан рассказ женщины, утверждавшей, что ее родители изнасиловали ее распятием и принуждали есть плоть обезглавленной сестры-младенца.

Сотрудники «Службы защиты детей» и приемные родители, оказавшиеся замешанными в деле Вернона, были погружены в культурную атмосферу двух этих тенденций, находившихся тогда на пике популярности. В 1990 году, примерно в то время, когда эти дети были взяты под опеку, приемные родители и сотрудники «Службы защиты детей», курировавшие этих родителей, посещали семинар, посвященный «использованию детей в сатанинских ритуалах». Когда прокурор округа отказался от участия в этих судебных процессах, поскольку ранее представлял одного из подсудимых, сотрудники «Службы защиты детей» уговорили местного судью назначить специального прокурора.

Этот специальный прокурор в конце концов подключил к работе еще двоих особых «следователей по делам, связанным с сатанизмом», чтобы донести до суда мнение о существовании в Гилмере секты поклонников дьявола, возглавляемой семьей Вернон, члены которой сексуально использовали детей и совершали человеческие жертвоприношения. Эти «следователи» считались специалистами по раскрытию преступлений, связанных с культами. Один из них был баптистским священником из Луизианы, а другой — спортивным тренером из Департамента общественной безопасности штата Техас. Ни тот ни другой не имели опыта полицейских расследований.

Материалы, касающиеся использования детей в сатанинских ритуалах, и психотерапевтические подходы, основанные на методе «восстановленных воспоминаний» получили широкое распространение, не будучи проверены научными методами. Терапевты, работающие в рамках подхода «восстановленных воспоминаний», и инструкторы на семинарах учили тому, что дети никогда не лгут по поводу пережитого ими сексуального насилия, даже если не существует эмпирических свидетельств, на основании которых можно было бы это подтвердить. Они говорили взрослым пациентам, которые не были уверены, что стали жертвой насилия в детстве: «Если вы думаете, что это случилось, это, вероятно, так и есть», и утверждали, что наличие заболеваний, таких, как расстройство пищевого поведения и зависимость, может служить доказательством имевшего место жестокого обращения в детстве, даже если нет никаких воспоминаний о таких травматичных событиях. Списки признаков, по которым предлагалось распознавать «использование детей в сатанинских ритуалах», основывались на еще более ненадежных критериях, но, тем не менее, они предлагались в качестве диагностических инструментов на сотнях семинаров, проводимых для психотерапевтов, социальных работников и чиновников, работающих в сфере охраны детства.

Если бы эти методы были предварительно проверены, то обнаружилось бы, как это случилось позже, что психотерапевт легко может повлиять на воспоминания, появляющиеся во время гипноза и даже во время обычной психотерапии, и что, хотя многие люди испытывают сильные эмоции по поводу своего детства, это не обязательно значит, что они подвергались насилию или что все события, которые они вспоминают, происходили именно так. В то время как дети редко спонтанно лгут о сексуальном насилии (хотя такое тоже случается), взрослые могут подтолкнуть их к сочинению подобных историй, причем сами взрослые могут не осознавать, что ребенок просто говорит им то, что они хотят услышать. Явное принуждение совершенно не требуется, как мы увидим, оно может только усугубить ситуацию. Перечень признаков «жертв сатанизма», как и распространенные в это же время списки признаков, по которым предполагалось распознавать тех, кто пережил инцест, и «созависимых», чьи близкие люди страдают зависимостями, был столь расплывчатым и столь всеобъемлющим, что любой подросток с хотя бы минимальным интересом к сексу, наркотикам и рок-н-роллу — иными словами, любой нормальный подросток — мог быть отнесен к разряду жертв. А также и любой ребенок помладше, который видит по ночам страшные сны, боится чудовищ и страдает энурезом.

Еще одна опасная форма шарлатанства, широко распространенная в то время, к несчастью, была применена к этим попавшим под опеку детям. Она применялась в различных формах и называлась по-разному, но самыми известными названиями были «терапия удерживания» или «терапия привязанности». В процессе этой «психотерапии» взрослые жестко удерживали детей в руках, заставляя их смотреть в глаза и «открывать» свои воспоминания и страхи. Если ребенок не рассказывал убедительную историю насилия и жестокого обращения в раннем детстве, его оскорбляли словесно и причиняли ему физическую боль до тех пор, пока он этого не сделает. Часто применяемая к приемным или взятым под опеку детям, эта практика, как считалось, должна была создать эмоциональную связь между ребенком и его новой семьей. Одна из форм терапии, придуманная в начале 1970-х калифорнийским психологом по имени Роберт Заслоу, требовала участия нескольких «удерживающих»: один должен был фиксировать голову ребенка, в то время как другие удерживали конечности, и воткнув костяшки пальцев в ребра ребенка жестко двигали их взад-вперед. Это нужно было делать с такой силой, чтобы остались синяки. «Метод» Заслоу был доработан группой терапевтов, первоначально работавших в городе Эвергрин в Калифорнии. Однако Заслоу лишился своей лицензии на профессиональную деятельность после того, как его обвинили в применении насилия. Терапевтам, связанным со школой в Эвергрин, также в конце концов были предъявлены обвинения в нескольких случаях насильственной смерти детей, связанной с их «терапией».

Терапия «привязанности» должна была проходить часами, без перерыва на еду или посещение туалета. Тем временем взрослые должны были словесно издеваться над ребенком, чтобы привести его в состояние ярости — как если бы пытки, которой подвергали его маленькое тело, было не достаточно. «Освобождение» его гнева таким образом, как предполагалось, предотвратит будущие вспышки ярости, как если бы мозг хранил ярость, как бойлер, и мог избавляться от нее, «выразив» ее. Сессия заканчивалась только тогда, когда ребенок был спокоен, больше не реагировал на издевательские слова и казался полностью подчиненным власти своих опекунов. Чтобы его мучения прекратились, он должен был сказать, что любит своих мучителей, обратиться к приемным родителям или опекунам как к своим «настоящим» родителям и продемонстрировать всецелую покорность. Супруги Лаппе и женщина по имени Барбара Басс, в доме у которой жили дети Вернона, практиковали эту разновидность «психотерапии», добавив в нее кое-что от себя, например, до начала сессии «терапии» заставляли детей бегать вверх и вниз по лестнице, до тех пор пока те не будут совершенно измотаны и не начнут плакать.

Это один из множества случаев, когда недостаточные знания могут быть очень опасны. Те, кто поддерживает такие формы «терапии» (к несчастью, такие люди до сих пор существуют), считают, что проблемы детей, переживших травму, связаны со слабой привязанностью к опекунам, что вызвано жестоким обращением и/или заброшенностью в раннем детстве. Во многих случаях это, вероятно, так и есть. Как мы узнали, отсутствие любви и привязанности в раннем детстве может сделать некоторых детей склонными к манипуляции и лишить их способности к эмпатии, как это было в случае Леона. Поклонники «терапии удерживания» также считают — я думаю, вполне оправданно — что пропущенный или негативный ранний опыт может помешать мозгу развить в себе способность к формированию здоровых отношений.

Опасность залегает в предлагаемом ими способе решения проблемы. Использование силы или любого вида принуждения в отношении травмированных, подвергшихся жестокому обращению или заброшенных детей приводит к обратным результатам: это только повторно травмирует их. Травма включает мучительное и пугающее переживание потери контроля, а повторное помещение людей в ситуацию, в которой они лишены контроля, воспроизводит это чувство и препятствует выздоровлению. Должно бы быть понятно без слов, что насильственное удерживание ребенка и причинение ему боли до тех пор, пока он не скажет то, что вы хотите услышать, не создает эмоциональную связь, но, скорее, порождает покорность, мотивированную страхом. К несчастью, появляющееся в результате этого «хорошее поведение» может выглядеть как положительные перемены, и такие дети могут даже казаться впоследствии более искренне привязанными к своим опекунам. Такая «связь через травму» также известна как «Стокгольмский синдром»: дети, которых пытками заставляют подчиниться, «любят» своих опекунов примерно так же, как похищенная наследница медиамагната Пэтти Хёрст «верила» в дело своих похитителей из Симбионистской армии освобождения. Кстати, детские «любовь» и послушание со временем угасают, если насилие не повторяется постоянно — так же как приверженность Хёрст радикальной политике похитившей ее группы исчезла после того, как ее освободили.

Приемные родители из восточного Техаса ничего не знали о потенциальном вреде «терапии привязанности», как и сотрудники «Службы защиты детей», которые следили за жизнью этих детей и иногда принимали участие в сессиях «терапии», проводимой с детьми Вернонов. Идеология «терапии удерживания» хорошо сочеталась с религиозными представлениями этих семей, гласившими, что дети, которых не бьют, вырастут избалованными и что волю детей нужно ломать с целью научить их избегать греха и соблазнов. Эти приемные семьи и сотрудники «Службы» были убеждены, что причиной плохого обращения и инцеста в биологических семьях детей могло быть только участие в ритуалах сатанинского культа. Кроме того, эти дети имели все симптомы, о которых опекунам рассказывали на семинарах, посвященных ритуальному насилию. Один из детей даже сообщил сотруднику «Службы защиты детей», что «папочка сказал, что если мы пойдем в лес, нас схватит дьявол». Конечно, точно такое же предостережение мог произнести родитель, исповедующий почти любую религию, но никто не принял в расчет это альтернативное объяснение.

Итак, чтобы «помочь» детям «проработать» их травмы и создать связь с опекунами, чета Лаппе и Барбара Басс начали «терапию удерживания». Именно здесь в игру вступило еще одно пагубное убеждение, которое, к сожалению, все еще широко распространено в области вопросов психического здоровья. Я называю его теорией «психического гноя». Это представление о том, что, подобно нарыву, который требуется вскрыть для наступления выздоровления, определенные воспоминания являются вредными и их нужно извлечь из памяти и обсудить, чтобы человек мог восстановиться после травмы. Многие люди все еще проводят многие часы на сеансах психотерапии, пытаясь откопать «Розеттский камень» своей личной истории, чтобы найти одно воспоминание, которое поможет им обрести смысл жизни и навсегда решить все свои текущие проблемы.

На самом деле память устроена совсем не так. Проблема с воспоминаниями о травме обычно бывает в том, что они вторгаются в настоящее, а не в неспособности вспомнить травмирующие события. Когда такие воспоминания вторгаются в сознание, их обсуждение помогает понять, как они неосознанно влияют на наше поведение, и может быть необычайно полезным. К примеру, если ребенок избегает воды из-за того, что однажды чуть не утонул, разговор об этом перед походом на пляж, скорее всего, поможет ему снова начать плавать уверенно. В то же самое время некоторые люди исцеляются, борясь со своими страхами, и при этом вообще никогда не обсуждают их и не вспоминают о них специально. Давление на человека с целью заставить его сфокусироваться на воспоминаниях, которые не оказывают на него негативного влияния в настоящем, может в действительности принести вред.

Особенно важно учитывать способность ребенка самостоятельно справляться с травмой, когда его окружение оказывает ему мощную поддержку. В одном исследовании, которое мы проводили в середине 1990-х, мы обнаружили, что у детей из поддерживающих семей, которых направляли на психотерапию, чтобы обсудить травму, чаще развивалось посттравматическое стрессовое расстройство, чем у тех, чьим родителям сказали приводить их, только если появятся характерные симптомы. Час в неделю, который дети, посещавшие психотерапию, проводили, концентрируясь на своих симптомах, скорее усиливал их проблемы, чем избавлял от них. Каждую неделю, в дни, предшествующие психотерапевтической сессии, эти дети начинали думать о своей травме; каждую неделю эти дети должны были уходить из школы или оставлять другую деятельность, чтобы ехать в клинику на терапию. В некоторых случаях дети становились чрезмерно внимательными к своим нормальным реакциям на стресс, тщательно отслеживая каждый чих, чтобы было о чем рассказать терапевту. Это нарушало их жизнь и скорее увеличивало, чем уменьшало, их дистресс. Однако интересно, что если у ребенка не было сильной поддержки близкого окружения, психотерапия оказывалась благотворной. Возможно, она давала им место, куда они могли обратиться, чего не было у них ранее. Самое существенное — что индивидуальные потребности людей различаются, и никого не следует подталкивать к обсуждению травмы, если он этого не хочет. Если ребенок окружен чуткими, заботливыми взрослыми, выбор времени для небольших терапевтических вмешательств, как и их продолжительность и интенсивность, можно доверить самому ребенку. Мы наблюдали это на практике с детьми организации «Ветвь Давидова», и мы полагаем, что те же принципы применимы ко всем детям, столкнувшимися с потерей и травмой, но живущим в здоровом поддерживающем социальном окружении.

Вера в то, что нельзя исцелиться, пока вы не вспомните какие-то детали прошлой травмы, может также стать самоисполняющимся пророчеством. Подобная установка может привести к тому, что вы будете сконцентрированы на прошлом, вместо того чтобы взяться за дела настоящего времени. К примеру, некоторые исследования показали, что депрессия может усиливаться при размышлении о неприятных событиях прошлого. Поскольку таковы свойства памяти, подобные размышления могут привести к тому, что вы увидите неоднозначные воспоминания о прошлом в новом свете, причем со временем они будут становиться все более мрачными, пока не превратятся в травму, которой на самом деле не было. Добавьте насильственную, физически болезненную практику «удерживания» к пластичности памяти маленьких детей и вы получите настоящий рецепт бедствия.

Во время процедуры «удерживания» приемные родители, а иногда работники службы защиты детей и следователи по «сатанинским делам» допрашивали детей об их родителях, поклоняющихся дьяволу. Они делали это долго, задавая наводящие вопросы и втыкая костяшки пальцев в бока детям до тех пор, пока те не соглашались с предлагаемой им версией событий. Дети вскоре выучили, что «удерживание» прекратится гораздо быстрее, если они «раскроют» участие своих родителей в ритуалах сатанинского культа и опишут эти ритуалы. Очень быстро они согласились подтвердить рассказы о принесенных в жертву младенцах, каннибализме, масках дьявола, фигурах в надвинутых на лицо капюшонах, чертящих круги из огня в лесу, и алтарях Сатаны — предметах, о которых они слышали во время допросов и догадались из намеков опрашивающих. Вскоре дети заявили, что их использовали для съемок детской порнографии на складе и что они были свидетелями бесчисленных убийств. Когда приемные родители начали расспрашивать, участвовали ли в этом и другие дети, они начали выдавать имена своих друзей в отчаянном желании избежать мучений. В результате двое других детей также были отняты у родителей, и еще многие были названы в качестве возможных жертв насилия.

По счастью, многие из этих «сессий удерживания» и связанных с ними «допросов» были сняты на видео или записаны на аудионосители. Как ни ужасно было смотреть и слышать то, что там происходило, они позволили нам выяснить некоторые важные факты, когда мы пытались понять, кто из детей действительно пострадал от своих родителей, а чьи родители были обвинены потому, что детям Вернонов нужно было назвать новые имена в стремлении удовлетворить тех, кто их допрашивал. Кое-что стало ясно немедленно: если сотрудники службы защиты детей знали семью, в чей адрес звучали обвинения, и хорошо к ней относились (а это был очень маленький город, где люди большей частью знали друг друга), они не обращали внимания на то, что говорили дети Вернонов, и требовали назвать другие имена. Однако, если семья им не нравилась, родителей допрашивали, а детей отбирали.

Именно так в «терапевтическом» приемном доме среди шестнадцати детей оказался Брайан. Это был симпатичный второклассник с короткой стрижкой, очень добросовестный. Он любил смотреть новости, поэтому еще до того, как шериф пришел арестовать его родителей за сексуальное насилие над ним и его младшим братом, он уже слышал о деле семьи Вернон по телевизору. Верноны жили по соседству, он дружил с их детьми, и он слышал также немало местных слухов. Из средств массовой информации и из того, что говорили соседи, родители Брайана поняли, что они, вероятно, будут следующей семьей, которую обвинят в сексуальном насилии над детьми и участии в сатанинских ритуалах. В тот день, когда чиновники из «Службы защиты детей» пришли забрать его из семьи, Брайан играл во дворе и видел, как приближается автомобиль шерифа. Он побежал и предупредил родителей. К сожалению, он не мог ничего поделать, и на его глазах сотрудники «Службы» разбудили его годовалого брата, а его родителей увели в наручниках полицейские. Брайану разрешили взять с собой из дома одну вещь; то, что он взял Библию, а не игрушку, должно было бы стать прозрачным намеком, что он воспитывался не в сатанинской секте.

К несчастью, из новостей Брайан также знал о другом ужасном преступлении, случившимся в этом городе. Пятого января 1992 года внезапно исчезла семнадцатилетняя блондинка Келли Уилсон из группы поддержки спортивной команды. В последний раз ее видели выходящей из магазина видеотехники в Гилмере. К настоящему моменту не было обнаружено ни ее останков, ни каких-либо признаков того, что она все еще жива. Расследование дела поручили сержанту полиции Джеймсу Йорку Брауну, находившемуся на дежурстве в тот день, когда родители заявили об ее пропаже.

Судя по всему, сержант Браун вел работу тщательно, разместив информационные плакаты об исчезновении девушки по всему городу, и занимался служебными делами даже в праздник, когда поступило сообщение (позже оказавшееся ложным), что ее тело найдено в поле. Он убедил местных бизнесменов выделить деньги и установить рекламный щит с просьбой ко всем, кто может знать о месте пребывания Уилсон, сообщить об этом в полицию. Браун быстро вычислил предполагаемого подозреваемого — встречавшегося с Келли молодого человека, который успел побывать в заключении за нападение с ножом. Машина этого парня была таинственным образом продана на следующий день после исчезновения девушки. Еще более подозрительным было то, что, когда автомобиль наконец был найден, большая часть его внутренней отделки исчезла. Но машина была тщательно вымыта, снаружи и изнутри, и никаких вещественных доказательств найдено не было.

Этот подозреваемый, однако, не заинтересовал социальных работников и специального прокурора по делу Вернона. Этот ее бывший парень не был связан с Вернонами. Если он убил Келли, это было бы еще одним случаем неудачной подростковой любви, а не фактом, который мог быть связан с рассказами детей Вернонов о человеческих жертвоприношениях. Верноны и их сподвижники, как были уверены участники расследования, наверняка были виновны в гораздо худших преступлениях, чем просто избиение и изнасилование нескольких детей и жертвоприношение животных. Но никто не мог найти ни одного трупа, и в городе не пропадал никто из местных жителей. До Келли Уилсон.

Социальные работники и специалисты по «культовым преступлениям» были убеждены, что между Вернонами и исчезновением юной девушки была связь. Они подвергали семилетнего Брайана «удерживанию» в течении целого дня, чтобы обнаружить эту связь. То, что Брайан был очень умен, означало, что истории, которые он был вынужден придумать, были гораздо более связными, чем рассказы других детей. Когда девять взрослых окружили его, не давали ему двигаться и кричали на него до тех пор, пока он не испугался настолько, что запачкал себя, он рассказал историю, которая привела к аресту сержанта Брауна. Он сообщил, что видел, как Уилсон стала жертвой во время сатанинского ритуала у Вернонов. Он сказал, что там был «человек в синей униформе», и заметил, что полицейские были «плохими».

Одним из этих «плохих» полицейских стал Джеймс Браун, после того как следователи и прокурор провели десятичасовой, записанный на пленку, допрос женщины, чей коэффициент интеллекта был равен семидесяти. Пэтти Кларк (имя изменено) была гражданской женой одного из братьев Вернона. Она имела долгую историю неблагополучных отношений и сама выросла в приемной семье. По делу детей Вернонов ей были предъявлены обвинения в жестоком обращении с детьми, но, как ей сказали, эти обвинения могут быть смягчены, если она скажет «правду» об убийстве Келли Уилсон и роли в нем Джеймса Брауна. Позже она сказала, что ее признания были буквально написаны для нее на доске, поскольку проводившие допрос люди были очень расстроены ее неспособностью правдоподобно повторить то, что они велели ей сказать. Расшифровка ее допроса ясно демонстрирует, что для получения ее признаний было использовано принуждение, а следователи, ведущие допрос, постоянно говорили ей, что они знают, что Браун был на месте преступления, и угрожали ей последствиями, если «она не скажет правду». Когда читаешь протокол этого допроса, трудно понять, кто демонстрирует меньшую разумность: следователи, пытающиеся заставить умственно неполноценную женщину использовать для обозначения анального секса те же термины, которые использовали дети во время «сессий удерживания», или бедная Пэтти Кларк, пытавшаяся подобрать не менее семи различных вариантов, пока наконец не услышала нужный термин от следователей.

В «признаниях» Кларк фигурировали десятидневные пытки, последовавшие после похищения девушки-чирлидера, групповое изнасилование, отрезание молочных желез Уилсон, подвешивание ее тела, чтобы собрать кровь, предназначенную для питья, и каннибализм. Бобби Вернон-младший, которого Лаппе забил до бессознательного состояния, был сыном Кларк.

Признания, полученные под принуждением, проблематичны во многом. Не в последнюю очередь проблемой является то, что они ведут к осуждению невинных людей. Еще одна проблема состоит в том, что факты, неизвестные следователям, могут позже стать известными, и тогда будет разрушено не только доверие к свидетелям, но также и к тем, кто ведет расследование. Такие факты в конце концов помешали тем, кто расследовал преступления сатанинской секты в Гилморе, и специальному прокурору. Сержант Браун сам выявил наиболее веские доказательства, вот почему, как считали многие, специальный прокурор и его люди решили, что этот полицейский должен быть назван членом сатанинской секты. С доказательствами было много проблем: не было никаких улик, указывающих на связь Вернонов и пропавшей девушки; показания детей, что их привозили на склад и снимали детскую порнографию, было невозможно подтвердить, поскольку такого склада не существовало (были проверены все склады в округе), а фильмы, фотографии и видеозаписи не были найдены; кости, найденные на заднем дворе дома Вернонов, оказались костями животных, не человеческими; «маска дьявола», найденная в их доме, оказалась дешевым костюмом на Хеллоуин — тогда миллионы американцев нужно было бы считать сатанистами.

Но худшим для прокурора было то, что в ночь исчезновения Келли Уилсон «лидер секты» Уорд Вернон и его жена Хелен, которые считались главными виновниками в похищении и убийстве девушки, были в Нью-Йорке. Это доказывали многочисленные документы: Уорд работал водителем грузовика, и его работодатель мог предоставить документальное подтверждение командировки, включая накладные счета, необходимые для доказательства доставки грузов. У Уорда даже был чек, оставшийся после того, как он рассчитался кредитной картой на заправке в Нью-Йорке, и подтверждающий, что он там действительно был. Когда сержант Браун утверждал, опираясь на совокупность этих фактов, что специалисты по «культовым преступлениям» выбрали не того подозреваемого в деле Уилсон, а показания их свидетелей ненадежны, специальный прокурор сказал ему: «Если вы будете вмешиваться в мое расследование, я уничтожу вас личностно, профессионально, финансово — во всех отношениях».

Прокурор выполнил свою угрозу. На последующем допросе Пэтти Кларк «человек в синей униформе», описанный Брайаном, стал Джеймсом Брауном. Арест Брауна — в форме жесткого захвата с участием отряда особого назначения — не заставил себя ждать.

Как я собирался определить, какие из обвинений были получены под давлением следователей, а какие были правдивы? Как мы собирались разобраться, где эти травмированные дети будут в безопасности? Должны ли они быть возвращены родителям, которые, возможно, являлись насильниками, или детей нужно было разместить в новых, гораздо более тщательно выбранных приемных семьях? На основании хронологии событий я был уверен, что Брайан и его маленький брат были изъяты из семьи по ошибке, но как быть, если их родители действительно жестоко с ними обращались, а дети Вернона об этом знали? И еще, вдруг вторая группа — дети Бобби и Пэтти — оказалась под опекой только потому, что их двоюродные братья и сестры были вынуждены называть имена новых жертв? Наша хронология предполагала, что существуют вещественные доказательства, поддерживающие обвинения в насилии со стороны братьев Вернонов, их жен (партнерш) и родителей Вернона, но расследование было настолько скомпрометировано, что было трудно понять, чему верить.

По счастью, я знал средство, которое могло, совместно с другими доказательствами, помочь нам разобраться в проблеме. Я наткнулся на него случайно. Еще будучи в Чикаго и вскоре после переезда в Хьюстон в начале 1990-х я участвовал в нескольких марафонах. Готовясь к забегам, я носил на теле монитор сердечного ритма — пульсометр. Однажды, сразу же после пробежки, я зашел, чтобы проведать мальчика, размещенного в приемной семье, и пульсометр был на мне, когда я зашел в дом. Маленький мальчик спросил меня, что это, и я показал ему прибор, объяснив, что он делает. Когда я надел пульсометр на ребенка, его пульс был сто ударов в минуту — вполне нормально для ребенка его возраста в состоянии покоя. Затем я понял, что оставил кое-какие документы и мне нужно вернуться к своей машине, и я спросил его, не хочет ли он прогуляться со мной и взять их. Он, казалось, не слышал моего вопроса, но я увидел, что его пульс подскочил до ста сорока восьми. Я подумал, что, возможно, какая-то проблема с монитором, и подошел ближе, чтобы взглянуть. На тот случай, если он не разобрал, что я пробормотал, я повторил вопрос еще раз. Мальчик остался неподвижен, а его сердце забилось еще чаще. Я был сбит с толку, но у меня не было причин заставлять его идти со мной. Я сходил к машине, взял свои бумаги, вернулся в дом и завершил свой визит.

До своего посещения я не знал историю этого ребенка: моей задачей было просто навестить его и увидеть, как он поживает на новом месте жительства. Когда я вернулся на работу, я заглянул в его историю болезни. Оказалось, что парень его матери изнасиловал его в гараже. Когда этот человек говорил ему: «Идем, выйдем, поработаем с машиной», в действительности он имел в виду: «Сейчас я использую тебя». Нечаянно я подал мальчику сигнал, связанный с травмой, предложив, чтобы он сходил со мной к машине. Я решил узнать, не может ли отслеживание пульса помочь мне разобраться, какие сигналы служат спусковыми крючками для симптомов травмы у детей.

Часто я видел ту же самую реакцию: если ребенок оказывался в ситуации, где запах, вид, звук или, как в данном случае, определенная фраза заставляли его вспоминать травмирующее событие, его пульс резко учащался. У некоторых детей, если они были скорее склонны к диссоциативной реакции, а не к реакции перевозбуждения, частота сердечного ритма уменьшалась. Возбуждение готовит человека к борьбе и/или бегству, что требует повышения пульса; диссоциация готовит человека к ситуации неизбежного стресса, угнетая сердечный ритм, дыхание и другие функции. Хотя данная закономерность отмечается не всегда и необходимо дальнейшее изучение применимости этого метода, отслеживание сердечного ритма было очень полезно в моей работе. Зная, что кто-то или что-то провоцирует у ребенка травмирующие воспоминания, мы часто могли сузить поиск человека или ситуации, которые причиняли ему вред, особенно в случае очень маленьких детей, которые еще не могут сказать нам, что случилось.

Я применил этот метод в работе с Брайаном, который теперь жил в доме для совместного проживания детей, оставшихся без семьи. К этому времени он провел без родителей уже почти два года, и было очевидно, что он страшно по ним скучает. Я несколько раз подчеркнул, что если он не хочет о чем-то говорить, то он должен мне так и сказать, и что ничего плохого не случится, если он признается, что говорил о чем-то неправду в прошлом. Я сказал ему, что сейчас у него есть шанс рассказать свою версию этой истории. А затем я немного порисовал вместе с ним.

Брайан ранее жил с Барбарой Басс. Большая часть «психотерапии» и «расследования» действий сатанинской секты происходила ее доме. Когда я первый раз спросил его об этом «терапевтическом» доме для приемных детей, он сказал, что это было «по-своему забавно». Я поощрил его продолжать, не подсказывая ему, хотел бы я знать о плохом или о хорошем.

— Кое-что мне не нравилось, у нас там было «удерживание», — сразу же сказал он.

— Скажи мне, что это такое, — попросил я.

— Она заставляет тебя бегать по лестницам, пока ты не заплачешь, потому что ты, ну, устал, и затем мы идем в комнату и ложимся на кровать, и она ложится с тобой, и она скребет у тебя по бокам, по ребрам, и это больно, и ты кричишь и выплескиваешь весь свой гнев, и ты говоришь с ней о том, что сводит тебя с ума.

— Когда она говорит: «Выплесни свой гнев наружу», что она имеет в виду?

— Все, что сводит тебя с ума. А затем она заставляет тебя говорить то, что ты не хочешь.

— Например?

— Например, что твои родители делали то, чего они не делали.

— Она хотела, чтобы ты это сказал?

Брайан, который чуть не плакал, с бьющимся сердцем, кивнул головой.

— Скажи, как это было?

— Например, что они делали тебе больно или что-то в этом роде. И у нас всегда было «удерживание» перед тем, как мы спускались вниз, чтобы побеседовать с психотерапевтом или еще что-нибудь.

— Сколько раз в неделю это было?

— Вероятно, один раз в месяц, но это зависело от наших планов. Если мы должны были давать показания, или встречаться с психотерапевтом, или еще что-нибудь, «удерживание» было в этот же день или днем раньше.

Я спросил его, как Барбара заставляла его говорить то, что не было правдой.

— Она скребет по ребрам, чтобы стало больно, и так до тех пор, ну, пока ты не сдашься. Очень больно.

— Что именно она заставила тебя сказать?

Брайан начал плакать открыто, слезы катились по его лицу и стекали с носа.

— Что мои родители делали то, чего на самом деле они не делали, — отвечал он, всхлипывая.

Я еще раз заверил его, что он не обязан все мне рассказывать и что я не буду заставлять его говорить то, что он не хочет или считает неправдой. Но он был храбрым парнем, и после того как я дал ему платочек, он настоял на том, чтобы рассказать мне всю историю целиком. Он описал день, когда его забрали у родителей. Он рассказал, как его мать начала плакать, что его заберут, и что ему разрешили взять с собой «одну вещь, которую он действительно любил», и он выбрал Библию. Он рассказал о том, как он пытался успокоить своего годовалого брата, сказав, что тот «не знал, что происходит» и «был недоволен, потому что они разбудили его, когда он дремал». (Младший ребенок даже не узнал свою мать, когда он наконец был возвращен домой.)

Когда я спросил Брайана о ритуальном убийстве Келли Уилсон и других зверствах, свидетелем которых он, по его утверждению, был или в которых принимал участие, он не плакал и его сердечный ритм оставался стабильным. Он был очень спокоен и сказал, что он выдумал эти истории, чтобы его перестали мучить. Он не выразил страха, ни на словах, ни физически, описывая вещи наподобие «убийства младенцев», что резко контрастировало с его рассказом о том, как его забрали из дома или о процедуре «удерживания». Его сочувствие к маленькому брату и его страдания от того, что он сказал неправду о своих родителях, делали очевидным, что это был очень чувствительный, порядочный и заботливый мальчик. Если бы такого ребенка заставили наблюдать за убийством и каннибализмом или участвовать в них, для него это было бы мучительно и ужасно; только психопат мог бы оставаться бесстрастным, вспоминая такие вещи — если бы это было правдой. Брайан просто не смог бы реагировать настолько по-разному на эти два набора переживаний, и этот факт я должен был обосновать очень подробно, чтобы судья, принимающий решение по делам опекунства, позволил Брайану и его брату вернуться домой.

Разобраться с тем, что на самом деле случилось с детьми Вернонов, было сложнее. Никто не хотел возвращать детей с рубцами в области анального отверстия и половых органов людям, которые многократно насиловали их. Но ложные обвинения в убийстве и сатанинских ритуалах так нарушили доверие к их словам, что их родители могли теперь заявлять, довольно убедительно, что абсолютно все показания этих детей теперь следует взять под сомнение. Я надеялся использовать мониторинг частоты сердечных сокращений и другие физиологические и эмоциональные сигналы, чтобы выяснить, кто мучил этих детей, а также найти для них наилучшее место жительства.

Я поговорил с одной маленькой девочкой, которая только начала ходить, когда ее забрали из дома родителей. К этому времени Энни провела так много бесед со специалистами, что могла копировать нас. Во время нашей беседы она сидела на вращающемся стуле, качалась вперед и назад и говорила: «Расскажи мне о себе. Меня зовут Энни, у меня каштановые волосы и карие глаза, и я жила в десяти тысячах домов для приемных детей». Она пила газированный напиток из банки и развлекалась, булькая после каждого глотка. Я спросил ее о том, откуда взялся ее рассказ о Сатане и убийствах.

— Это из-за моего биологического отца, он убил всех этих младенцев, и он заставил меня убивать их, иначе я должна была умереть и все младенцы тоже бы умерли, — говорила она с улыбкой и булькала газированным напитком. Монитор сердечного ритма не демонстрировал никаких перемен.

— Откуда ты это знаешь? — спросил я.

— Я знаю это потому, что моя сестра сказала мне, — отвечала девочка, болтая ногами.

Когда я спросил, помнит ли она сама что-нибудь из этого, она сказала, что она не могла бы этого помнить, и объяснила, что она мало что помнит из тех событий, которые произошли, пока ей не исполнилось три года.

Когда я спросил ее, помнит ли она «удерживание», ее настроение моментально ухудшилось. Она сказала серьезным тоном: «Да, помню, но я не хочу об этом говорить».

Но затем она описала, как ее приемные родители и сотрудники службы защиты детей «все время заставляли меня рассказывать о моем прошлом и говорили, что я убивала младенцев».

Позже, когда я спросил, применял ли ее отец к ней сексуальное насилие, она еще меньше хотела отвечать.

— Он заставлял меня прикасаться к его тайным местам, и я сказала, что я не хочу, а он сунул мою руку туда, вниз, — сказала она, слезла со стула и подошла к окну.

Когда я спросил, было это один раз или несколько, она кивнула, не поднимая глаз.

— Он заставлял меня тереть это, и когда я сказала «нет», он сказал: «Не говори мне, что мне делать, или я тебя убью».

Теперь признаки страха были налицо, проявляясь по типу диссоциативной реакции — в том, как она физически пыталась избежать вопросов, отходя как можно дальше, и в частоте ее пульса. Она позже вернулась к своему стулу и сказала: «Я ненавижу имя Уорд Вернон». Она с нажимом начала штриховать карандашом, которым рисовала ранее, как если бы хотела зачеркнуть его имя навсегда. Девочка реагировала сходным образом на обсуждение ее мачехи, но утверждала, что ее настоящая мать никогда не причиняла ей вреда.

Когда я поговорил с одной из ее старших сестер, Линдой, та сказала мне, что изначально идея о связи насилия над детьми с сатанизмом «была озвучена Барбарой».

— Она говорила: «Хорошо, ты в подземелье с Хелен, верно?», и она давила на тебя до тех пор, пока не появлялись слезы, пока ты не скажешь «да». Она просто вкладывала слова тебе в рот.

Линда также описывала сексуальное насилие со стороны своего отца и мачехи, уточняя, что и ее бабушка и дедушка часто принимали в этом участие.

— Они делали это почти каждый день, — сказала она.

А когда я задал вопрос, помнит ли она это сама или ей сказали так говорить, она стала серьезной и ответила: «Вы бы тоже помнили, если бы это случилось с вами, когда вам было семь лет». Ее физиологические реакции говорили о том, что она подвергалась сексуальному насилию со стороны членов семьи, но не о том, что она принимала участие в сатанинских ритуалах и убийстве. Никто из детей Вернонов не вернулся к своим биологическим родителям, потому что было очевидно, что в этой семье они подвергались огромному риску дальнейшего насилия.

Одним из наиболее тревожных аспектов данного дела — и его важно иметь в виду родителям, когда они сталкиваются с эмоционально заряженными ситуациями — было то, что страх, рожденный этим жалким расследованием, получил широкое распространение и заставил рациональных во всем остальном людей действовать весьма причудливым образом. Как только обвинения в ритуальном насилии стали известны публике, они начали жить своей собственной жизнью. Даже профессионалы высокого уровня в области психического здоровья и в силовых структурах, даже некоторые мои сотрудники, оказались подвержены этим слухам.

Как только детей забрали из семей и всплыли обвинения в ритуальном насилии, почти все, принимавшие участие в решении судьбы этих детей, стали считать, что сатанисты собираются похитить детей и убить тех, кто пытается им помочь. Несмотря на то, что «лидеры секты» и почти все, кого считали причастными к насилию над детьми и убийству, уже были арестованы, специалисты по «ритуальным преступлениями», сотрудники «Службы защиты детей» и приемные родители были уверены, что существует еще более масштабный заговор и что все они в большой опасности. Они начали действовать совершенно параноидальным образом, даже переехали с детьми в западный Техас (где Бобби Вернон был забит до состояния комы) — только для того, чтобы избежать контактов с членами, как они верили, все еще процветающей секты. Самоубийство Лаппе рассматривалось как доказательство того, что секта каким-то образом «добралась до них». Как только вера в мощь секты и ее злостную деятельность распространилась, людям стало почти невозможно признать доказательства противоположного.

Объяснение самоубийства Лаппе большинству людей показалось бы простым: супруги только что настолько сильно избили ребенка, о котором они, вероятно, заботились, что размозжили ему череп, оставив его навсегда в вегетативном состоянии. Вина, стыд, печаль — любой из этих мотивов мог иметь место, не обязательно сатанинская секта. Но вместо того чтобы перепроверить свои первоначальные предположения, люди, вовлеченные в расследование, все больше отрывались от реальности.

Сам город Гилмер разделился. Некоторые верили, что здесь действует сатанинская секта, которая убивает людей и сеет хаос, в то время как другие считали, что невиновные люди лишились своих детей и были обвинены в неимоверных и откровенно невозможных преступлениях. Родители Келли Уилсон служили примером такого разделения. Мать Келли думала, что сержант Браун является членом сатанинской секты, что он похитил и убил ее дочь, в то время как отец Келли так же энергично утверждал, что Браун и другие были брошены в тюрьму без справедливого разбирательства, а настоящий убийца его дочери не был найден.

Судья, председательствующий на слушаниях по опеке над детьми, был убежден, что сатанинские ритуалы имели место. Присяжные, которые вынесли обвинение Брауну, отказались отменить свое решение, когда генеральная прокуратура Техаса попыталась объяснить им, почему доказательства, предъявленные им ранее, не являлись достоверными. В конце концов другой судья снял обвинения, но многие в Гилмере остались при убеждении, что рядом с ними собираются поклонники Сатаны, которые мучают и убивают детей. За то время, пока я работал над этим случаем, меня обвиняли в участии в секте, мои сотрудники сообщали о разных событиях, вроде мертвых кошек на дороге, в качестве доказательства того, что в Гилмере «нечисто», и в городе преобладала общая атмосфера страха. В отсутствие каких-либо доказательств, помимо полученных под давлением признаний шестнадцати детей, взрослые люди в двадцатом веке были готовы посадить в тюрьму дюжину человек, включая полицейского, случайным образом назначенного расследовать это преступление, и человека, предъявившего достоверные доказательства того, что он в день убийства был в другой части страны.

Люди — общественные животные, сильно подверженные эмоциональному заражению. Знания, логика и интеллект часто не могут конкурировать с силой группового мышления. На ранних стадиях развития человечества те, кто не мог быстро улавливать эмоциональные сигналы других людей и следовать за ними, не имели шанса выжить. Умение улавливать такие сигналы — это ключ к социальному успеху, а неспособность воспринимать их — серьезный изъян, как мы видели в случае Коннора. Но «побочным эффектом» этого наследства может стать «охота на ведьм», как это случилось в Гилмере, штат Техас.