Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!
БИТВА» В ТИПОГРАФИИ
|
|
«Неделя» установила рекорд среди газет; а вот среди книг брежневской поры вне конкуренции было издание со скучным названием «Справочник технолога по обработке металлов резанием», вышедшее в свет в 1962 году. Это было уже третье издание справочника, но именно оно установило рекорд по числу опечаток: в errata их было перечислено более ста!
Впрочем, иногда важно не количество, а качество. Вот, например, какая симпатичная опечатка мелькнула однажды в переводном романе Лиона Фейхтвангера «Лисы в винограднике». Франклин там говорил: «Я слыхал, что этот Бомарше уже отправил в Америку солидную партию товаров, что-то около шести тысяч рублей».
Рублей? Но во Франции и Америке вроде бы ходили иные денежные единицы? Конечно, не рублей – ружей!
Скромная, но характерная опечатка мелькнула в книге Виктора Смолицкого «Из равелина», вышедшей в 1960-е годы: там утверждалось, что за «тридцать» лет до своего ареста Чернышевский был студентом. Но знаменитому демократу в момент ареста исполнилось всего-то 34. Студентом он был не за тридцать – за тринадцать лет до того!
И все-таки к опечаткам в книжной продукции относились тогда достаточно строго. Во втором издании той же книги Смолицкого опечатка была исправлена. А вот еще более любопытное свидетельство уже упоминавшейся нами Татьяны Грековой:
«Книга с двумя-тремя опечатками, непременно обозначенными на вклейке, считалась серьезным браком в работе, за который лишали „прогрессивки”. Если же опечатку выявляли в слове, имеющем хоть малейшее отношение к идеологии, или она просто придавала слову неблагозвучную окраску, из готового тиража производили выдирку листа. Помню, в руководстве по онкологии напечатали „сракома” вместо „саркома”. Был конец квартала, горел план, и целую бригаду редакторов и корректоров мобилизовали в типографию вырывать лист со злополучной опечаткой».
Есть на этот счет и еще один мемуар, довольно пространный, но весьма красочный. Им можно завершить эту небольшую главку.
«Помню, приближался Новый год. Настроение, однако, в коллективе царило далеко не радостное. Произошло ЧП.
Оно было связано с тиражом научного журнала, от выпуска которого напрямую зависело выполнение нашим издательством всего годового плана. Из одной журнальной статьи, посвященной истории, читатели могли узнать, что Куликовская битва, оказывается, произошла в... 1830 году! Досадная опечатка! Просто вторая и третья цифры даты „поменялись местами”. Время идет... И тогда „наверху” родилась мудрая и простая, как все гениальное, идея.
Когда до Нового года оставалось совсем мало, группа сотрудников издательства, в том числе и автор этих строк, вооруженная лезвиями и ручками с черной пастой, начала свою „нелегальную” работу в подвале полиграфического предприятия, где был размещен злополучный тираж. И, смею сказать, нелегкой, неприятной была эта работа! Подчистка и дорисовка цифр, напечатанных мелким шрифтом, не у всех (в частности, и у меня) получались аккуратно... От холода и работы ныли пальцы, и бритва, словно нарочно, то и дело резала именно по ним!
Как же мы были рады, окончив нашу „миссию”!
– Так не забудешь дату Куликовской битвы? – вскоре подшучивали надо мной друзья за новогодним столом.
– Не забуду, это точно! – отвечал я, поднимая праздничный бокал. Причем делал я это осторожно и неуверенно: пальцы все еще болели».
Борис Одинцов. «Куликовская битва»
(опубликовано в газете «Вечерний Ростов»)
«ДЕВУШКА РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ»
Примечательные опечатки случались тогда же и «по ту сторону занавеса», в заграничной русской печати. Вот несколько примеров.
Первым здесь, конечно, нужно назвать Александра Солженицына, чьи произведения печатались за границей не раз – даже в ту пору, когда Александр Исаевич был еще в СССР.
Как вспоминал сам Солженицын, эти издания «Москвы достигали... лишь случайно, и вот с какого-то года стало попадаться лондонское издательство „Флегон-пресс” (потом оказалось: Флегон – это фамилия издатчика). Ничегошеньки я о нем тогда не знал, но вижу: издал мою „Свечу на ветру” с утерей одной машинописной страницы, и даже не оговорился, а слепил как попало, без смысла. Издал „В круге первом” под диким названием „В первом кругу” – и дикое количество опечаток, редко по 10 на страницу, а то по 20–25!»
25 опечаток на страницу – до этого рекорда и давешней «Неделе» далеко!
Самая знаменитая эмигрантская опечатка связана с газетой «Новый американец», судьба которой так красочно описана Сергеем Довлатовым. А также с великим поэтом Иосифом Бродским.
«Готовясь к сорокалетию Бродского, Довлатов взял у него стихотворение для „Нового американца”. Никому не доверяя, Сергей заперся наедине с набранным текстом. Сидел с ним чуть ли не всю ночь, но ничего не помогло. В стихотворении оказалась пропущенной одна буква – получилась „могила неизвестного солата”. Юбилейный номер с этим самым „салатом” Довлатов в великом ужасе понес Бродскому, но тот только хмыкнул и сказал, что так, может, и лучше».
Об этом в книге «Довлатов и окрестности» пишет известный литератор Александр Генис. Кажется, он неточен в цитате: у Бродского есть стихотворение, в котором упоминается «фигура Неизвестного Солдата», но никак не могила. Но для нашей темы это не суть важно. Важнее, что сам Иосиф Бродский был достаточно привычен к опечаткам: их в его публикациях случалось немало.
Нередко случались опечатки и в еще одной эмигрантской газете – «Новое русское слово». Как-то в 1970-е годы там появилось стихотворение молодой поэтессы Валентины Синкевич. В нем была строчка: «Сползали кровинки вниз по белому мрамору статуи». Как вспоминала сама Синкевич, «стихотворение появилось, но с опечаткой, которая мне, начинающему автору, показалась чудовищной: „коровники” вместо „кровинки”... По неопытности мне мерещилось, что мое стихотворение читает чуть ли ни весь мир и все возмущены „коровниками”. А друзья долго надо мной потешались: „Почему это у тебя коровы ползают по мрамору?..”»
После этого случая, вспоминала Синкевич, «я долгие годы регулярно публиковала в „Новом русском слове” статьи, рецензии, а иногда и стихи, не обращая внимания на опечатки, которые, что греха таить, встречались довольно часто...»
Напоследок можно добавить еще пару примеров – опять из Довлатова. Сергей Донатович относился к опечаткам с настоящим трепетом. Как писал Александр Генис, «и мать, и жена Довлатова служили корректорами. Не удивительно, что он был одержим опечатками». И еще одно свидетельство Гениса: «На письме опечатки Довлатову казались уже трагедией. Найдя в привезенной из типографии книге ошибку, вроде той, из-за которой Сергей Вольф назван не дедушкой, а „девушкой русской словесности”, Довлатов исправлял опечатку во всех авторских экземплярах».
Когда в Америке выходила его книга «Заповедник», немалую часть своей переписки с издателем Довлатов посвятил теме опечаток.
«Я намерен употребить все усилия, чтобы опечаток не было».
«Спасибо за хороший набор. Лена, я и мать обнаружили втроем 22 опечатки на 120 страницах, при том, что каноны советской партийной печати допускают для машинисток 5 опечаток на странице, а значит, вы работаете в 30 раз лучше».
«Правку Лена наберет Вашим шрифтом, чтобы Вы ее просто наклеили, и я бы не беспокоился относительно возможных новых опечаток. Будут также указаны страницы, где находятся эти опечатки».
И после получения книги: «„Заповедник” по-прежнему листаю с удовольствием... Хотя одну опечатку я все-таки нашел, причем, в гранках она была поправлена, а Вы, практический метафизик, не перенесли. Но это даже хорошо, поскольку полное совершенство – излишество, а одна опечатка – «ПРИХОДИДИЛОСЬ», при переносе со 111 на 112 страницу – это минимум».
Наконец, из той же переписки – о других книгах: «Корректуру „Ремесла” я читал три раза, мать и Лена по разу, и все же там есть две опечатки – буквенная и знак препинания. „Чемодан” прочитан раз семь. Если будет опечатка хоть одна, то это – мистика, как говорил Марамзин по другому поводу...»
КЛАССИКИ: «ОРГИЯ ТИПОГРАФСКОЙ НЕРЯШЛИВОСТИ»
Прежде чем окончательно перейти к нашему времени, подведем итоги с классиками: кто там еще остался у нас без внимания?
Таких имен немало, и каждому есть что добавить в наш рассказ.
Пушкин, как мы помним, относился к опечаткам довольно спокойно, а вот пламенный Виссарион Белинский реагировал на них иначе: «Я в „Литературной газете” не мог без ужаса прочесть ни одной статьи своей. В одной, например, вместо Щепкина напечатано Шекспир – как тебе это покажется?» Это из письма 1840 года. Виновник страданий критика – редкий случай! – известен доподлинно: это был неплохо знакомый Белинскому наборщик Анемподист.
Зато позиция Гоголя была ближе к пушкинской – по преимуществу ироническая. Первое издание прославивших его «Вечеров на хуторе близ Диканьки», как водится, без опечаток не обошлось – и Николай Васильевич сопроводил перечень опечаток такими словами: «Не погневайтесь, господа, что в книжке этой больше ошибок, чем на голове моей седых волос. Что делать? Не доводилось никогда еще возиться с печатною грамотою. Чтоб тому тяжело икнулось, кто и выдумал ее! Смотришь, совсем как будто Иже; а приглядишься, или Наш, или Покой. В глазах рябит так, как будто бы кто стал пересыпать перед тобою отруби».
И, Н и П – буквы действительно схожие видом, особенно в некоторых шрифтах. А само гоголевское замечание (на вид одно, а на деле другое...) заставляет припомнить сообщение пушкиниста Б. В. Томашевского: «В одном столичном издании одного из произведений Гоголя в начале абзаца стоит совершенно неоправданное текстом „Эва”. Это – не более и не менее, как неверно прочитанное корректурное сокращение: Abs (Absatz), обозначающее красную строку...»
Полезный совет писателям: следует набрасывать свои размышления как придется и прямо отдавать в печать... Не следует пренебрегать и опечатками; блеснуть остроумием, – хотя бы только и благодаря опечаткам, – по меньшей мере, законное право писателя!..
Серен Кьеркегор. «Афоризмы эстетика»
С ироническим замечанием знаменитого датчанина не все наши классики согласились бы. Далек от смиренного восприятия опечаток был не только Белинский, но и Антон Павлович Чехов: он следил за ними, переживал, болел душой. В воспоминаниях Горького о Чехове есть на этот счет красноречивый эпизод:
«Как-то при мне Толстой восхищался рассказом Чехова, кажется – „Душенькой”... А у Чехова в этот день была повышенная температура, он сидел с красными пятнами на щеках и, наклоня голову, тщательно протирал пенсне. Долго молчал, наконец, вздохнув, сказал тихо и смущенно:
– Там – опечатки...»
Горькому, заметим в скобках, смущение Чехова было более чем понятно: он и сам, по воспоминаниям современников, относился к опечаткам ревностно и даже в купленных книгах «с напрасным упорством усерднейшего корректора исправлял... все опечатки». Самому Горькому приходилось тоже несладко. Когда литературовед Илья Груздев уже после смерти писателя стал готовить собрание сочинений Горького, ему пришлось исправить около 70 тысяч типографских опечаток и ошибок, допущенных в предыдущих изданиях...
Чехову тоже доставалось от «беса опечатки» не меньше – и в его переписке тема эта возникает постоянно.
«В одном рассказе столько опечаток, что читающему просто жутко делается! Вместо „барон” – „бабон”, вместо „мыльная вода” – „пыльная вода”... Не могут корректора порядочного нанять...» (это о своей публикации в журнале «Стрекоза»).
«Опечаток в моих „Именинах” видимо-невидимо...»
Суворину в 1890 году: «Велите потщательнее прочесть корректуру, а то святочные рассказы выходят у Вас обыкновенно с миллиардами опечаток».
«В издании „Три сестры” было сделано много опечаток...»
«В своей пьесе на 85 странице я нашел довольно неприятную опечатку».
Весной 1900 года опечатки как-то особо одолели Чехова. Антон Павлович отдал свою повесть «В овраге» в журнал «Жизнь». Потом читал корректуру. А затем получил номер журнала, после чего сразу отправил редактору «Жизни» Владимиру Поссе письмо:
«Многоуважаемый Владимир Александрович, напрасно я читал корректуру, ее в типографии не исправили. Как были „табельные” вместо „заговенье” (стр. 203), так и осталось... „Глазы” корректор исправил, показалось ему неправильно (216), а Гантаревы вместо Гунторевы так и осталось...
Все эти опечатки, особенно „табельные” и „Цыбулякин” (231 внизу), „Цыбулькин” (233, 8-я строка сверху), так аффрапировали меня, что я теперь видеть не могу своего рассказа. Такое обилие опечаток для меня небывалая вещь и представляется мне целой оргией типографской неряшливости...»
К слову сказать, герой повести был не Цыбулякин и не Цыбулькин – Цыбукин. «Аффрапированный» Чехов пожаловался на опечатки и Горькому, с которым тогда переписывался. А потом – поостыв – снова написал редактору «Жизни»:
«...За опечатки я сердился не на Вас, а на типографию. Теперь у меня отлегло, я забыл про них, но мною руководил не столько гнев, сколько рассуждение, что типографию необходимо пробирать почаще... Надо бороться с опечатками, и со шрифтом, и проч. и проч., иначе эти мелкие назойливые промахи станут привычными, а журнал постоянно будет носить на себе некоторый, так сказать, дилетантский оттенок. А бороться, по-моему, можно только одним способом: постоянно заявлять о замеченных ошибках...»
Убийцы нож ховая разговором,
Столетие правительства ученых,
Ты набрано косым набором,
Точно издание Крученых,
Где толпы опечаток
Летят, как праздник святок.
Велимир Хлебников. «Современность»
Тут уже пошел модернизм, и тут все непросто. У Алексея Крученых были такие мудреные тексты, что и понять нелегко, где опечатка, а где языковой выверт, задуманный автором. Да и сам Хлебников писал: «Вы помните, какую иногда свободу от данного мира дает опечатка. Такая опечатка, рожденная несознанной волей наборщика, вдруг дает смысл целой вещи... и поэтому может быть приветствуема как желанная помощь художнику». Поэтому хоть опечаток у Хлебникова было множество, но это как бы и не опечатки.
Отдал дань теме опечаток Александр Блок. И в стихах его, разумеется, опечатки случались, да и юмористическая его сценка, запечатлевшая жизнь издательства «Всемирная литература» осенью 1919 года, завершается такой ремаркой:
«Насколько известно, статья Чуковского „Гейне в Англии” действительно была сдана в набор после Рождества 1919 года. Она заключала в себе около 10 000 печатных знаков, ждала очереди в типографии около 30 лет и вышла в свет 31 вентоза 1949 года, причем, по недосмотру 14-ти ответственных, квалифицированных, забронированных и коммунальных корректоров, заглавие ее было напечатано с ошибкой, именно:
„Гей не в ангелы”...»
Борис Пастернак. Перед самой революцией вышла его книга «Поверх барьеров». Число опечаток в ней было огромно, и сам поэт сообщал отцу о своем впечатлении: «Жаль – куча опечатков. Это огорчает меня, местами до чудовищности». В дарственных экземплярах Пастернак исправлял опечатки от руки красными чернилами. И вспоминал о них потом всю жизнь.
Имя Осипа Мандельштама у нас уже звучало, но без еще одного упоминания не обойтись. В 1990 году солидное издательство «Художественная литература» выпустило двухтомник этого поэта – хорошо подготовленный, очень качественный. В первом томе были и шуточные стихи Мандельштама, а среди них то стихотворение, что начинается строками:
Случайная небрежность иль ослышка
Вредны уму, как толстяку одышка...
Опечатка исковеркала последнее слово. И получилось комично:
Случайная небрежность иль ослышка
Вредны уму, как толстяку аджика...
А вот Максимилиану Волошину, по свидетельству Марины Цветаевой, на опечатки просто везло. У Марины Ивановны есть два красочных воспоминания, посвященных этому вопросу. Вот о том, как она читала книгу Волошина с его пометками:
«Послушно и внимательно перелистываю и – какая-то пометка, вглядываюсь:
(Демон)
Я, как ты, тяжелый, темный,
И безрылый, как и ты...
Над безрылым, чернилом, увесистое К, то есть бескрылый.
Макс этой своей опечаткой всегда хвастался».
И еще:
«Кстати, одна опечатка – и везло же на них Максу! В статье обо мне, говоря о моих старших предшественницах: „древние заплатки Аделаиды Герцык”... „Но, М. А., я не совсем понимаю, почему у этой поэтессы – заплатки? И почему еще и древние? ” Макс, сияя: „А это не заплатки, это заплачки, женские народные песни такие, от плача”. А потом А. Герцык мне, философски: „Милая, в опечатках иногда глубокая мудрость: каждые стихи в конце концов – заплата на прорехах жизни. Особенно – мои. Слава Богу еще, что древние! Ничего нет плачевнее – новых заплат! ”».
|
|