Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Опять старик
Колпаков умер, и его бросили на одной из остановок в тех же санях, вкоторых он ехал больной. Хоронить было некогда. Тиф гулял по рядам белых, укладывая их в могилы тысячами. Ехать становилось чем дальше, тем труднее.Угрюмыми, молчаливыми стенами стояла тайга по обеим сторонам узкого путибегущих, скрывая в своей глуши отряды красных партизан, часто нападавших наотходящие обозы. Большая армия потеряла всякую способность к сопротивлению.Люди были так панически настроены, что стоило только прогреметь несколькимвыстрелам, чтобы создать полнейшую растерянность среди оступающих. Едвазаслышав стрельбу, обозы кидались вскачь, но скверная дорога быстро утомлялалошадей, подводы наскакивали друг на друга, запутывались, образоваласьпробка. Недолго думая, обозники рубили гужи, садились верхом и скакали безоглядки. Батальон Мотовилова таял с каждым днем. У него осталось всего сорокштыков. Мотовилов стал мрачным, раздражительным. Ему казалось, что солдатыне по болезни остаются в каждой деревне, а просто потому, что не хотят идтидальше. " Если я растеряю в конце концов всех людей, то будет скверно. Один доМонголии не доберешься", -- думал офицер и сейчас же, стараясь отогнать отсебя дурные мысли, подзывал кого-нибудь из солдат и заводил разговор: -- Ну, скажи, Черноусов, ты красным не думаешь сдаться? А? -- Что вы, господин поручик, -- возмущался солдат, -- за кого вы меняпринимаете? Чай, мы добровольцы. Что нам, что вам -- конец один будет, колик красным попадем. Знаем мы их приказы-то. Мобилизованные -- по домам, офицеры и добровольцы -- по гробам. Нет, уж мы к Семенову, а нет, так пулюсам себе в лоб пущу. Мотовилов успокаивался и говорил солдату, что при встрече с партизанамитеряться не нужно, что нужно отбиваться до последнего патрона. -- Да уж будьте благонадежны, господин поручик. Наши не сплошают, чатьне впервой нам. Ночь начинала покрывать тайгу темно-синим, почти черным покровом, усыпанным яркими мерцающими огнями звезд. Обозы еле ползли в один ряд узкойдорогой, часто останавливаясь, стояли на одном месте по нескольку часов.Лошади с трудом то выбирались из огромных выбоин с тяжело нагруженнымисанями, то снова ныряли, скрывались в них вместе с дугой. Батальон шелнепрерывно четвертые сутки, останавливаясь только для кормежки лошадей. Зачетверо суток прошли всего сорок верст. До деревни оставалось верстдвадцать. Утомленные люди засыпали на санях, и Мотовилову приходилосьследить, чтобы какой-нибудь подводчик не уснул, не разорвал бы обоз, так каклошади без кнута не шли и, едва их переставали подгонять, останавливались. -- Господин поручик, вы бы отдохнули, легли. Я останусь за вас, --сказал фельдфебель Мотовилову. Мотовилов как-то сразу почувствовал страшную усталость. -- Спасибо, фельдфебель, останься. Я уже вторые сутки не сплю. Офицер лег в сани, накрылся тулупом и забылся тревожным, кошмарнымсном. Ему снилось, что в тайге поднялась сильная буря. Ураган носится междудеревьев, с грохотом и треском валит их в снег и ревет, то густо и глухораскатываясь по земле, то со свистом летя по вершинам. Тайга ожила, заговорила тысячами голосов, засверкала сотнями горящих волчьих глаз.Мотовилову казалось, что волки бегают вокруг обоза, сверкают своимиогненными глазами, воют протяжно и резко, щелкают зубами. Потом офицерувидел, что и его солдаты стали, точно волки, сверкать глазами, афельдфебель завыл отрывисто и громко. Лошади захрапели, понеслись, неразбирая дороги, во весь опор. Офицер проснулся, открыл глаза и увидел, чтообоз, сгрудившись в одну кучу, стоит среди большой таежной поляны, а кругомв тайге вспыхивают огоньки выстрелов, пули свистят над мечущимися тенямилюдей, с чмоканьем хлопаются в сани. Фельдфебель звонким голосом командовал: -- Батальон, пли! Батальон, пли! Как волчьи зубы, щелкали затворы. По концам винтовок бегали яркиежелтые огоньки, похожие на сверкающие глаза хищного зверя. Кто-то кричалотчаянно: -- Понужай, понужай, братцы! Слышались голоса: -- Товарищи, сдаемся! Не стреляй! Стонали раненые. Гул выстрелов, громкие крики людей, храп загнанных ираненых лошадей смешивались в сплошной рев и вой. Со стороны тайги огонькиприближались, вспыхивали чаще. На снегу зачернели длинные тени всадников.Как мельничные крылья, махали их руки, рассыпая всюду холодную сталь ударов, и без звука, без стона падали под их тяжестью темные фигуры с поднятымикверху руками. Черная тайга в суровом молчании смотрела на людей, двумявысокими стенами огораживая дорогу с обеих сторон. Зажатые в узком лесномкоридоре, метались в ужасе люди, вязли в глубоком снегу, падали, сраженныепулями. Вестовой, думая, что Мотовилов еще спит, тряс его за плечо: -- Господин поручик, проснитесь, красные. Проснитесь! Мотовилов вскочил с саней. " Живой не сдамся, но уж и их, чертей, поколочу. Надо дороже продатьсвою жизнь", -- вихрем неслись у него в голове мысли. Барановский был в сознании, чувство смертельной опасности стеснило емугрудь, откуда-то набрались силы, он встал с саней. Мотовилов бежал мимо негок фельдфебелю. -- Боря, надо бросать все и отступать. Ведь нас прикончат, -- крикнулему Барановский. -- Сейчас, сейчас, Ваня, -- не останавливаясь, ответил тот. Батальон, отстреливаясь, удачно ушел от плена, потеряв несколькочеловек убитыми и ранеными, бросив обоз. После боя Мотовилов пересчиталлюдей. В строю осталось двадцать девять. Барановский снова впал вбеспамятство, и Фома нес его с другим вестовым на носилках, наскоросвязанных из сосновых веток. По разбитой дороге идти было очень трудно.Солдаты выбивались из сил, а Фома еле передвигал ноги. Шли тихо, состановками. Сидя на снегу, подолгу курили. -- Ну и жара была нам, господин поручик, -- говорил Черноусов, попыхивая цигаркой. -- Да и сейчас не холодно, -- пошутил кто-то в толпе, снимая совзмокшей головы папаху. -- Надо лошадей доставать, господин поручик, Пешком пропадем. Мотовилов соглашался: -- Непременно лошадей. Утром же достанем. Покурили, отдохнули, пошли.Сделали еще версты три и остановились. Двигаться дальше не было сил.Разложили костер. Люди набирали в котелки снег и вешали их над огнем. Жаждамучила всех. У запасливого Фомы в боковой сумке нашлось фунта два муки, изкоторой он немедленно начал стряпать заваруху. Мотовилов съел нескольколожек пресного мучного киселя и махнул рукой: -- Ну ее к черту, заваруху эту. Преснятина противная. " Надо идти дальше. Деревня недалеко", -- подумал офицер и вслух сказал: -- Ребята, до деревни недалеко. Идти надо! Фома с другим вестовым спеша доели заваруху и снова взялись за носилки.Батальон пошел. Покачиваясь от усталости, как пьяные, вошли N-цы в деревню.Рассвет был близок. Обозы начинали выходить из деревни. N-цы заняли толькочто освободившийся овин, разложили в нем три костра. Овин был большой икруглый, с высокой крышей, продырявленной посредине. Дым клубами выходилчерез отверстие, седой пеленой закрывая начинавший светлеть темно-синийзвездный свод неба. Измученные люди тремя клубками свернулись вокругкостров. Разгоряченные утомительным переходом по разбитой дороге и глубокомуснегу, мокрые от пота, солдаты спали как убитые. Не спалось только одномукомандиру, да Барановский громко разговаривал в бреду. Отогревшиеся паразитызашевелились под потной рубашкой у Мотовилова; его тело горело от их укусов, как обожженное крапивой. Офицер вертелся с боку на бок, чесался, никак немог заснуть. Барановский говорил кому-то: -- Вы знаете Японию! Это дивная страна. Страна восходящего солнца. Каккрасиво -- восходящего солнца. Там солнце яркое-яркое, ласковое. Япония --счастливая земля. Солнце заливает ее теплом и светом, а безбрежный океан, шумя и волнуясь, дышит на нее свежей прохладой. Солнце, море, цветы, вечнозеленые деревья. Как хорошо там. Боря, ведь мы уедем в Японию? -- не приходяв сознание, спрашивал Барановский. Мотовилов услышал последнюю фразу и, подкладывая в тухнувший костердрова, ворчал: -- Да, да, приезжай в Японию. Там тебе рады. Сейчас оседлают, верхом нашею сядут и возить себя заставят. Там тебе покажут кузькину мать. Куда всетвои цветочки, лепесточки полетят. Папу, маму позабудешь, как звали. Костры догорали. Через отверстие в крыше, в щели стен заглядывал слабыйсвет. Ночь уходила, бросая последние багровые отблески тухнущих углей наплотную груду спящих солдат. Барановский бредил: -- Настенька, я не останусь у тебя. Убьют меня красные. Скажут: золотопогонник -- и к забору... Ну, прощай, прощай, Настенька, надо к ротеидти, -- торопился больной. Помолчав минуту, Барановский приподнялся, сел на носилках и, грустнымиглазами смотря на костры, говорил. И нельзя было понять, бредит он илинаходится в сознании. -- Жизнь уходит. Я чувствую. Я вижу, Борис, как какая-то туманная, легкая завеса отделяет меня от всех вас. Я умру скоро. Как жаль, ведь я такеще молод... Двадцать лет... Боже мой, и уже смерть. И сколько нас таких, молодых и сильных, лишенных радости жизни, думающих только о ней, костлявой.Уйди, проклятая! Мотовилов подошел к больному, ласково погладил его по голове: -- Не волнуйся, Ванечка, ляг. Какая там смерть? Ты поправишься. Экиймолодец умирать собрался. Мы еще повоюем. -- Нет, Боря, не беспокойся, я наполовину уже нездешний. Ты говоришь, воевать? -- лицо больного передернулось нервной гримасой. -- Нет, нет, нехочу я больше этого ужаса. Не хочу смотреть, как люди рвут людей на клочья.Как рычат они противно А кровь, кровь. Захлебываются все... -- Ванечка, успокойся. Ну, чего это ты? Мотовилов с ласковой настойчивостью попытался положить Барановского наспину. Больной раздраженно задергал плечами. -- Не хочу лежать. Подожди, скоро лягу навсегда. Офицер приложил руку к глазам, как бы закрываясь от солнца. -- Ага, Свистунов едет, -- и громко на весь овин закричал: --Ординарец, лошадь командиру батальона! Боря, скажи, где здесь дорога вЯпонию? -- Не знаю, Ванечка. -- Ах ты, господи, да кто же знает, где дорога? Ведь вот сколько их, все путаются, перемешиваются. Не разберешь, какая же в Японию, -- и, обращаясь к какой-то хозяйке, говорил: -- Хозяюшка, скажи, милая, как отвашей Крутоярки проехать в Японию? Где у вас тут дорога? Хозяюшка, а тымолочка дашь нам к чаю? -- Ничего не понимаю, все дороги в одну сторону -- плачущим голосомжаловался больной. -- Ох, боже мой, за что такие страдания? У, злой старик, ты издыхаешь. Тебе досадно, что мы молоды, что мы жить хотим, и ты загналнас в этот хлев и мучаешь. Сам подыхаешь, так и всех других погубить хочешь.-- Злая улыбка кривила губы Барановского. -- Нет, старый дьявол, не погубитьтебе людей. Ты сдохнешь, а мы будем жить. Хозяюшка, да скоро, что ли, тымолока-то дашь? -- больной устало закрыл глаза и лег. Проснулся Фома и, почесываясь, стал греть у огня озябший бок. -- Фомушка, пожрать бы чего, -- нерешительно сказал Мотовилов. -- У нас ничего нет, господин поручик, пойду вот схожу на улицу, обозовмного стоит, может быть, выпрошу чего у каптеров. Вестовой надвинул шапку на уши и тяжелой походкой неотдохнувшегочеловека пошел к выходу. Костры почти совсем потухли. На улице было светло.Солдаты зябко жались друг к другу, вертелись с боку на бок, чесались.Некоторые, продрогнув, вскакивали, начинали плясать. Фома вернулся злой, спустыми руками. -- Ни один черт крошки хлеба не дал. -- Ты еще молод, Фома. Поучись-ка вот у меня, -- смеялся молодойотделенный, замешивая в котле тесто. Фома обернулся к нему. -- Ты где это взял? -- Ха-ха-ха! Взял. Гусь ты, Фома. Рази нашему брату можно брать так? -- А што у сибиряка не взять? Они все за красных. -- Ну нет, брат, воровать я не согласен. Я купил за два оглядка.Ха-ха-ха! -- Где? -- полюбопытствовал Фома. -- Тамока, поди поищи, -- неопределенно махнув рукой, посоветовалотделенный и, вытащив из огня раскаленный камень, стал наливать на негожидкое тесто. Сняв две первых лепешки, он предложил их Мотовилову, тот срадостью взял и стал есть полусырое тесто, подгоревшее с одного бока. Додвух часов дня просидели N-цы в овине. Кое-кто наворовал картошки, муки, масла. Кое-как поели. Перед выступлением из деревни Фома разыскал у хозяинаспрятанную лошадь и сани, приспособил все это для перевозки своего больногокомандира. Хозяин, надеясь, что лошадь ему вернут, если он поедет сподводой, оделся и вышел из избы. За ним с кучей ребятишек вышла и хозяйка. -- Ты нам не нужен, -- сказал Мотовилов. -- Господин офицер, а как же лошаденку-то мне отдадите? -- заискивающеспросил крестьянин. -- Лошадь я у тебя реквизирую за то, что ты ее прятал, думая лишитьнашу армию одной лишней подводы, то есть, короче говоря, ты прохвост, большевик и действуешь в их пользу. -- Барин, пожалейте ребятишек малых, не берите сивку, -- заголосилабаба и, упав на колени, хватала офицера за полы шубы. Вслед за матерьюзаплакали и ребятишки. Мужик ухватился за повод и кричал: -- Как хотите, господин офицер, хоть убейте, лошадь не отдам, последняя. Разоряете совсем ведь. Мотовилов был взбешен сопротивлением. Грубо оттолкнув ползающую наколенях женщину, он подбежал к крестьянину и со всего размаху ударил егонагайкой по лицу. Мужик схватился руками за глаза, взвизгнул и упал на снег. -- Батюшки, глаза выхлыснули? -- закричала женщина и бросилась к мужу. Батальон пошел. Оглядываясь назад, Мотовилов видел, как на крик хозяйкивыскочили соседи и несколько баб принялись громко выть, причитая. Верстах втрех от деревни дорога поворачивала сначала вправо, потом влево, образуянечто вроде большого колена. Командир решил, что самое лучшее будет напастьна обоз в месте сгиба дороги, так как тогда задние и передние подводы заповоротами ничего не будут видеть и, услышав стрельбу, постараются удрать.Мотовилов расположил батальон за ближайшими деревьями и стал пропускатьобозы, выбирая наиболее подходящие для нападения. После нескольких десятковминут ожидания с засадой поравнялись подводы беженцев на шикарных лошадях иостатки какого-то штаба или штабной канцелярии. Пули взвизгнули над головамибеженцев. Мотовилов с револьвером выскочил из-за деревьев. -- Ура! Сдавайтесь! Сдавайтесь! Черноусов схватил под уздцы высокого тонконогого вороного. N-цы черным кольцом облепили обоз. -- Сдавайтесь! Пожилой полковник с рыжей бородкой клинышком, в большой белой папахедрожащей рукой отстегивал крышку кобуры. -- Жорж, скорее убей нас! Жена полковника прижимала к себе семилетнего сына. Глаза женщины сужасом перебегали от цепи N-цев на руку мужа. Блестящий никелированныйбраунинг мягко стукнул у виска. Длинная шуба и длинноухая шапка откинулись всторону, свалились из саней. Револьвер опять стукнул. Мальчик не успелзаплакать, скатился под сиденье. Рыжая бородка острым клинышком подняласькверху, папаха слетела. Полковник перегнулся на спинке кошевки. Остальныесдались. Победитель развязно предложил пленникам выйти из саней. Люди, дрожащие от страха, молча повиновались. Женщины плакали. Офицер началсортировать вещи своих жертв. В снег полетели чемоданы с бельем, ящики спосудой, пишущие машинки, канцелярские книги, бумаги. Оставлено было толькосъестное. Разгрузив обоз, Мотовилов приказал переложить Барановского вдругие сани. -- Вот вам две подводы под вещи. Офицер взглянул на кучку дрожащих пленников, нагло оскалил зубы: -- Расстреливать мы вас не будем. Дорога впереди очистилась. Мотовилов повел батальон рысью.
Данная страница нарушает авторские права?