Меня называют Зейтин

Было время послеобеденного намаза; я с легкостью водил кистью, рисуя красивых мальчиков, когда в дверь постучали. Я отложил кисть.

Снял рабочую доску с колен, пристроил в углу, подбежал к двери и, прежде чем открыть ее, прочитал молитву. О Аллах… Не буду скрывать от вас: вчера ко мне приходили люди индийского шаха, самого богатого повелителя вселенной, Акбар-хана: он хотел, чтобы для него создали невиданную книгу, и разослал весть во все исламские страны, приглашая к себе лучших художников. Гонцы Акбар-хана, посланные в Стамбул, вчера передали приглашение в Индию и мне. Я открыл дверь, но это были не они, а знакомый мне с детства Кара. Раньше он не подходил к нам, завидовал. Чего ему надо?

Оказывается, он пришел поговорить, вспомнить былую дружбу, посмотреть мои работы. Я пригласил его, пусть видит все, что у меня есть. Он, по его словам, только что был в мастерской, приложился к руке главного художника Османа. Великий мастер высказал мудрые суждения о том, как по-настоящему можно оценить художника, говорил о слепоте и памяти. Что думаю об этом я? Что ж, слушайте.

Слепота и память

До того как люди начали рисовать, была тьма. Когда они перестанут рисовать, тоже будет тьма. С помощью красок, таланта и любви мы напоминаем, что Аллах повелел нам смотреть и видеть. Помнить – это знать увиденное. Знать – это помнить увиденное. Видеть – это знать, не вспоминая. Получается, что рисовать – это значит вспоминать тьму.

Три истории о слепоте и памяти

Алиф

Когда-то в художественной мастерской правителя Каракойюнлу^[36] Джихан-шаха^[37] прославленный мастер Шейх Али из Тебриза сделал превосходные иллюстрации к книге «Хосров и Ширин».

Когда работа была сделана едва наполовину, Джиханшах уже понял, что станет обладателем книги, равной которой нет в мире. Джиханшах боялся своего соседа, молодого правителя Аккойюнлу^[38] Узун Хасана, ^[39] которому он завидовал и потому объявил его своим главным врагом. Джиханшах подумал, что Шейх Али может сделать новую книгу, еще лучше этой, а заказчиком вполне может стать Узун Хасан. Счастье Джиханшаха отравляла мысль, что кто-то другой может быть так же счастлив, как он, и решил убить Шейха Али, когда работа над книгой будет закончена. Но добросердечная красавица черкешенка из его гарема сказала ему, что достаточно ослепить мастера. Джиханшах согласился с этим и сообщил свою волю приближенным. Решение шаха дошло до Шейха Али, но он не бросил работу над книгой и не покинул Тебриз. Художник не стал медлить с работой, чтобы оттянуть миг своего ослепления, и не пытался рисовать плохо. Вдохновение и усердие его не ослабли. Наконец книга была закончена, и, как и ожидал мастер, его сильно хвалили, осыпали золотом, а потом ослепили. Еще не прошла боль в глазах, а художник уже явился к Узун Хасану. «Я слеп, – сказал он, – но вся красота книги, которую я делал последние одиннадцать лет, каждый удар кистью и пером настолько запечатлелись в моей памяти, что рука моя может все нарисовать по памяти. Мой господин, я нарисую тебе самую лучшую книгу. Я не вижу больше мерзостей этого мира и могу по памяти изобразить для тебя все красоты Аллаха». Узун Хасан поверил великому художнику, и тот по памяти нарисовал для него лучшую книгу всех времен. Вдохновившись этой книгой, Узун Хасан пошел войной на Джиханшаха, разгромил его армию и убил его. А некоторое время спустя в битве при Отлукбели^[40] Узун Хасан был побежден Фатихом Султаном Мехметом», ^[41] и обе книги – первая и вторая – оказались в сокровищнице нашего падишаха. Кто видел, тот знает.

Ба

После смерти повелителя вселенной Тимура^[42] его сыновья и внуки перессорились и вели между собой жестокие войны; завоевывая города друг друга, они первым делом печатали монету со своими именами и читали благодарственные молитвы, а потом просматривали доставшиеся им книги, раздирали их, меняли местами страницы, заново переплетали, и появлялись новые тома, где были обозначены новые посвящения, заказанные очередными повелителями вселенной, жаждущими остаться в истории. Когда сын Улугбека^[43] Абуллатиф захватил Герат, он решил быстренько сделать книгу в честь отца, для чего собрал художников, каллиграфов, переплетчиков и очень торопил их с работой; в результате получилась путаница: рисунки и тексты не соответствовали друг другу. Абдуллатиф повелел собрать всех художников Герата, чтобы они определили, какой рисунок к какой истории относится. Но мнения мастеров не совпадали, и все запуталось еще больше. Тогда разыскали совсем старого художника, который пятьдесят четыре года делал книги для правителей Герата и их наследников, потом состарился и был забыт. Старый мастер был слеп, и когда он появился, кто-то удивился, а кто-то засмеялся. Мастер, не обращая внимания на окружающих, попросил привести ребенка младше семи лет, не умеющего читать. Ребенка привели. Старый мастер положил перед ним рисунки и велел рассказывать, что он видит. Ребенок рассказывал, что изображено на рисунках, а старый художник, подняв незрячие глаза к небу, говорил: «Шах-наме» Фирдоуси, Искендер обнимает умершую Дару. «Гулистан» Саади, рассказ об учителе, влюбленном в юного ученика… Узнавая рисунки по описанию ребенка, старик помог правильно разместить их в книге. Улугбек, сам прибывший в Герат со своим войском, спросил старика, как он не видя сумел все правильно определить. «С потерей зрения крепнет память, – сказал старый художник, – а еще рассказы запоминаются не только по картинкам, но и по словам». Улугбек спросил, почему же другие мастера-художники не справились с задачей, хотя тоже знают все рассказы. «Это потому, – сказал старый мастер, – что они думают только о рисунке, искусстве, где сами обладают талантом, но забывают, что старые мастера делали эти рисунки к рассказам, написанным по воле Аллаха». Улугбек спросил: как же это может знать ребенок? «Ребенок не имеет об этом представления, – ответил старик, – просто я, старый и слепой художник, знаю, что Аллах создавал мир таким, каким его хотел бы видеть умный семилетний ребенок. Аллах создавал мир так, чтобы сначала его можно было видеть. А потом дал нам слова, чтобы мы могли поделиться увиденным, но мы из этих слов сделали истории и считали, что рисунок существует как дополнение к этим историям. Хотя на самом деле рисовать – это значит искать Аллаха и видеть вселенную такой, как видел он».

Джим

Художники всегда боялись слепоты и старались разными способами предупредить ее: например, арабские Мастера на рассвете подолгу смотрели на запад, на горизонт; большинство художников Шираза по утрам натощак ели грецкий орех с толчеными лепестками роз. Сейит Мирек из Герата, учитель великого мастера Бехзада, относился к слепоте просто. Он считал, что слепота – это не беда, а счастье, посланное Аллахом художнику за то, что он всю жизнь посвятил красоте, созданной Всевышним. Только по памяти слепого художника можно понять, какой Аллах видит вселенную. Мастер Сейит Мирек привел пример с художником, желающим нарисовать лошадь. Даже самый бездарный художник, когда рисует лошадь, глядя на нее, все равно рисует по памяти, потому что нельзя одновременно смотреть на лошадь И на бумагу, на которой ее изображают. Художник смотрит на лошадь, а потом то, что запомнил, наносит на бумагу, даже если между этими двумя действиями проходит всего один миг. Когда великому мастеру Миреку исполнилось семьдесят лет, султан Хюсейн Байкара^[44] в качестве награды великому мастеру открыл перед ним закрытую на много замков сокровищницу, где хранились тысячи книг. Три дня и три ночи мастер Мирек при свечах рассматривал в легендарных книгах изумительные миниатюры, нарисованные старыми мастерами Герата. После этого он ослеп. Приняв новое состояние с пониманием и покорностью, великий мастер перестал разговаривать и рисовать. Художник, увидевший несравненные картины бесконечного времени Аллаха, не может вернуться к книжным страницам, сделанным для простых смертных; если память слепого художника достигает Аллаха, воцаряется безмолвие, счастливая темнота и бесконечность пустых страниц.

Я, конечно, понимал, что Кара задал мне вопрос мастера Османа о слепоте и памяти не столько для того, чтобы услышать мой ответ, сколько для того, чтобы спокойно осмотреться среди вещей и рисунков в моей комнате. И все же мне было приятно видеть, как внимательно он вникает в то, что я рассказываю. Я сказал ему:

– Слепота – это счастливая вселенная, где нет места шайтану и преступлению.