Запад и русский мир

Отношения России и Запада вполне мифологичны. Для нас Запад это «страна святых чудес», с той поправкой, что «святого» на Западе мы уже не ищем, как во времена Достоевского. С одной стороны, по причине критического уменьшения святости, с другой - по причине потери интереса и вкуса к последней. Но чудеса, пусть и не святые, остались и они манят. Это и ковры-самолеты, и скатерти-самобранки, и хрустальные замки, выросшие за одну ночь. Запад вожделен для остального мира, как некогда Рим для варваров. Даже грабя и опустошая его, перед ним преклонялись.

Россию же по-прежнему боятся. Не понимают и боятся. Презирают и боятся. Восхищаются, но бояться не перестают. У нее по-прежнему нет друзей, кроме армии и флота. Она, как чудовище из сказки, замерла над аленьким цветочком, и юной девушке нужно поцеловать чудовище, чтобы увидеть перед собой не монстра, но принца, того, краше которого в мире нет. Поцелует ли Запад Россию? Не возгнушается ли Россия поцелуем современного Запада? That is the question.

Говорить за Запад дело бесполезное. Им самим решать, что в нас их больше всего интересует. Географические просторы, природные богатства, наша, как говорил Томас Манн, «святая литература» или загадочность души. Люди разные, и для всех немыслимо разнообразных категорий людей в Русском мире найдется нечто привлекательное. Вопрос в том, нам-то как к Западу относиться? На что обращать внимание?

Два ответа нужно сразу отвергнуть как незрелые и ошибочные. Первый - плюнуть и отвернуться. Второй - нырнуть и раствориться. У обоих ответов есть много сторонников. Это те самые «западники» и «славянофилы», сменившие через полтора столетия сюртуки на свитера и извозчиков на городской транспорт. Они толком не выбирали свое. Они действуют в рамках интуиций, и у каждой стороны есть своя аргументация. Но оба подхода - отвернуться и раствориться - совершенно нежизненны. В глобальном мире никто ни от кого не отвернется. И раствориться России нигде не удастся, уж таков у нее внутренний и внешний масштаб. Придется общаться, да не как попало, а осознанно. Отсюда и вопрос: к чему присматриваться, что отвергать, чему учиться?

Можно сказать (конечно, с неизбежными оговорками), что Западный мир это бывший христианский мир, ныне почти до конца уже исчерпавший энергетический заряд, давший этому миру движение. Именно с точки зрения христианства Запад нас и интересует. Сами ошибки Запада неразрывны от христианства. Потому как, что есть колонизаторство, как не жуткое извращение миссионерства? И что есть безвыходный научный труд в тишине лаборатории, как не дальний помок монашеских бдений в тишине кельи? И что есть французский лозунг «Свобода, равенство и братство», как не кража у Евангелия опорных понятий, с наполнением их приземленным социальным смыслом? Но есть ведь не только ошибки. Есть переводы Библии на все языки мира. Есть первые госпитали и лазареты. Есть первые воскресные школы. Есть столько всего, в том числе и явлений ставших неотъемлемыми и повседневными, что бежать некуда. Приходится поправить на носу очки, тяжко вздохнуть перед нелегкой работой и начать со всем этим разбираться.

Русскому человеку в самый раз воспитать в себе голод к учебе. И поскольку организм у русского человека все еще здоров, здоров остаточным состоянием прежде богатырского здоровья, то и аппетит к знаниям может быть раблезианским. В девятнадцатом веке у нас был Ренессанс. Вернее, приставку ре- можно смело отнимать, поскольку это было не Воз-рождение, самое настоящее Рождение. Рождение новой, глубокой и огромной культуры европейского типа со своим особенным колоритом и жаждой к всеохватности. Русские художники, покопировав сколько нужно немцев и англичан, вдруг стали писать по-своему, живо и узнаваемо. В музыке, после каких-нибудь ста пятидесяти - двухсот лет появились мировые имена под стать западным мастерам, хотя на Западе музыка развивалась раза в три дольше как минимум. В литературе и поэзии, в прикладных и теоретических науках, в балете и театре произошло то же самое. Русский человек оказался отзывчив на все искреннее и серьезное, что произвел на свет западный гений. В своих собственных трудах он быстро преодолел эпигонство и копирование и смог заговорить собственным голосом. Русская душа оказалась способна на то, что потом в знаменитой Пушкинской речи Достоевский назовет «всемирной отзывчивостью». Потом все сломала Революция. Теперь, когда в свою очередь сломался ее «вперед летящий паровоз», когда наступило время собирания души, сшивания разодранного и обретения себя самих, не настало ли время опять вслушаться в Западные вопросы, чтобы дать свои русские ответы?

Запад ведь умеет задавать вопросы. В девятнадцатом веке Запад спрашивал о возможности справедливого общества, об отношениях труда и капитала, о происхождении человека. В двадцатом он спрашивал, есть ли жизнь за пределами Земли, может ли наука подарить бессмертие, какая общественная система более живуча? С некоторого времени, правда, он уже не ждет ответов и не верит в их возможность. Есть большой интерес к сексу и не менее большой страх перед метафизикой. Есть чувство бессмыслицы, есть страх потерять комфорт плюс многими ощутима та «Тошнота», которую написал Сартр и которую не многие читали. Прошли времена мощных социальных преобразований, и времена веры в торжество науки и разума тоже прошли. Настали скучные времена апатии, когда мозг изнасилован рекламой, тело не высыпается за ночь и жить, кажется, не за чем. Запад устал. Это не видно только слепому. Вместе с ним его усталость впитали все, кто Западу покорился, доверился и решился вслед за ним идти по жизни, по готовому следу. Он сомневается нынче во всех ценностях разом и всерьез создает культуру смерти с многоразличными способами легализованных убийств и самоубийств. Вопрос Запада теперь звучит так: «Истинных ценностей нет. Все ценности относительны. Так зачем же мы, собственно, живем? Стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить?»

Может быть, наша задача в этих условиях - спасти все доброе, что на Западе осталось, и не идти по проторенному ими пути, но сам Запад позвать на другой путь. У нас уже не раз получалось указывать пути для премудрых и разумных. По части всеобщей грамотности и запрета на детский труд мы, тогда краснозвездные лапотники, были для всего мира примером. В южных штатах США негры еще долго ходили не по тротуару, а по проезжей части, и в автобусы заходили только через задние двери, когда половина Африки присылала к нам своих детей за высшим образованием. Прибедняться не надо. Мы ведь не всегда ученики. Иногда и учителя, да еще и не плохие. Со стен консерваторских и университетских коридоров на нас смотрят портреты наших великих: Мусоргские, Поповы, Менделеевы, Королевы, Рахманиновы, и прочие математики, художники, переводчики, химики... Кто дерзнет сказать, что Западу они неизвестны? И кто откажет им в «русскости»? У нас (то есть у них) получалось отвечать новаторски на вопрос «как?». Теперь уже от нас востребован новаторский ответ на вопрос «зачем?».

Нам кажется, что это Запад обязан помогать нам, что «заграница нам поможет» экспортом демократических процедур и технологических изобретений. А то, что мы им можем помочь, не много - не мало, сохранением христианской цивилизации и нашей общей генетической памяти, не кажется ли это куда более значимой инвестицией? Пусть они научат нас класть асфальт и бороться с перхотью. Ладно. Сдаемся. У нас это хуже получается. Но мы должны помочь им вспомнить, зачем живет человек, где корни величия европейской культуры и какое у нас общее имя. Что важнее судите сами.

Россия сама такова, что с Запада она виднее. Не западному взгляду, а своему, русскому. Многим нашим, вечно плюющимся на свою действительность, нужно покинуть Россию, чтобы ее полюбить. Под этими словами подпишутся многие; те, кто вопреки всякой рациональности ощутил обволакивающие объятия тоски и смерти вдали от Родины, кто только благодаря этому опыту ощутил свою иррациональную глубину и понял, что родина не там, где лишь тепло и вкусно.

Гоголь писал «Мертвые души» в Риме не случайно. Россия издали становится еще громаднее, но не по территории, а по замыслу и по призванию. Внутри России европейски образованный человек то устает, то раздражается. На расстоянии от России он начинает созерцать и изумляться, тревожиться и вдумываться. Он молиться начинает на церковно-славянском языке вдали от дома, тогда как дома был склонен слушать мессу по латыни. Уж на что западный человек - Тургенев, по словам писателя Генри Джеймса и в Париже, и в Лондоне только и говорил, что о России, о ее проблемах, о ее будущем. В трактире русские мальчики спорят, пожалуй, о бессмертии души и вечной правде. Зато вдали от Родины ни о чем другом, как только о ней и ее историческом предназначении говорить не могут. Нет мира заманчивей для русского, чем мир европейский, в который хочется окунуться, убегая от Родины. И нет ничего красивее Родины, которую «в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя», в которую возвращаешься из чужих красот, грозящих удушьем.

Нас помирит вера. Помирит все то, что нисходит сверху и все, что готовит нас для Царства Небесного. Оно, это Царство, для таких, как дети. А дети наши давно в Евросоюзе. Даже задолго до его основания. Шарль Перро - француз, Астрид Линдгрен - шведка, Гофман - немец, Андерсен -датчанин. Но Красная Шапочка, Карлсон, Щелкунчик, Дюймовочка не имеют национальностей, и наши дети на их образах вот уже много поколений воспитываются. Святое и простое свободно пересекает границы и становится всемирным достоянием. Все, что свято, не желает пребывать в частной собственности у одного народа, которому оно обязано своим происхождением. Пусть другие тоже возрадуются и насладятся. Если сказанное верно, то нам предстоит поделиться тем святым, что у нас есть. Что это? Церковь. Православная Церковь, окрепшая и расправившая крылья для полета, лишенная предрассудков и подозрительности, ясноокая, умеющая любить и трудиться. Она должна, содержа оружие правды в правой и левой руке, стать не только известной Западу, но живущей и действующей среди западных людей. Это все уже есть, но лишь частично, лишь чуть-чуть. Нужно больше и лучше. Полнее, сильнее, чище, в большем соответствии с Апостольской свежестью и новизной.

В генах западного человека есть ведь память о чистой вере. Если западный человек много веков прожил, воюя с Церковью или ведя под нее подкопы, так это оттого, что совесть его не могла согласиться назвать истиной многие отступления от нее. Если же, как говорит опыт, человек западный ищет истину во Христе и встречает веру простую и честную, свежую и древнюю одновременно, такой человек ощущает себя пришедшим домой. Если мы сможем принести Православие на Запад, мы не принесем новую веру. Мы принесем веру, которую долгие годы там знали и исповедовали, а потом забыли, потому что заилились источники и пересохли ручейки. Если мы принесем Православие на Запад.

Не гордыню свою принесем. Не знамя победы с надписью «Гляньте на нас, хороших». Принесем веру преподобного Сергия и Серафима, веру новомучеников и исповедников. И другой Серафим, Вырицкий, предсказывал, что на рейдах в наших портах еще будут стоять корабли не с туристами, но с паломниками, которые приедут не на экскурсии и не для шопинга, а помолиться и причаститься. По всему видно, что так оно и будет. Только не сразу. Потому что Западу нужно еще сильнее ощутить пустоту и почувствовать жажду. А нам нужно источники и колодцы очищать с твердым пониманием, что многие придут и пить захотят. Нужно будет научиться видеть в западном человеке никого иного, как жаждущего брата, и для этого нужно уже сегодня распрощаться как с ленью, так и со спесивостью.

Во многих областях наша близость очевидна. Наши ученые решают одни и те же научные задачи. Музыканты играют у них и у нас бессмертные произведения тех же авторов. Спортсмены, режиссеры, писатели знают друг друга, общаются соревнуются, взаимно обогащаются. В культурной жизни очень много общего, понятного, взаимно родного и драгоценного. А раз есть много общего в культуре, значит много общего в культе. Культ первичен. Религия - всегда фундамент. Из Страстной Пятницы, из Пасхальной заутрени, из притч Евангельских корни и у них, и у нас. Но они, повторяю, в силу набранного разгона и по законам исторической инерции, будут от своих корней самоубийственно отдаляться, продолжать, то есть, отдаление. А мы, по причинам внутренней необходимости в самоидентификации и исцеления от недавних ран, будем эти самые корни укреплять, окапывать, наращивать и оберегать. Должны, по крайней мере, заниматься именно этим. И на каком-то этапе созреет конфликт. Они скажут: «Вы слишком классичны, старомодны, патриархальны. Вы не эпатажны. Вы не идете в ногу со временем» В это время нам нужно будет собрать волю в кулак и продолжать свой путь. «Мы с вами», - ответим мы. «Мы с лучшими из вас. С Клоделем, с Метерлинком, с Мориаком» Тут мы приведем им список драгоценных западных имен, многие из которых уже будут изрядно подзабыты у них, но любимы нами. Потом их насмешливый голос повторится еще и еще. Но мы должны будем продолжить путь, и разрыв увеличится. Но потом за нашей спиной раздастся отчаянный голос: «Стойте!»

«Стойте! Мы погибаем. Мы больше так не можем. Спасите нас от нас самих! Верните нам нас самих, потому что у вас сохранилось то, что исчезло у нас. В Церкви, в семье, в литературе, в быту у вас есть то, что мы давно уже высмеяли и выбросили. Мы душу свою высмеяли и выбросили. Верните нам нас самих. Пожалуйста»

Так скажут нам наши западные братья, и мы спасем их ради Христовой любви и по совести. Вот когда мы встретимся и объятия этой будущей встречи будут сильнее, чем объятия на Эльбе.

Это не футурология и не фантазия на тему. Это прогноз одного из вариантов развития всемирных процессов. Для того, чтобы он стал фактом, нам нужно продолжать укрепляться в вере и раскрывать заложенные в нас таланты, а западным братьям - продолжать сходить с ума, в силу набранного разгона, называемого усталостью от веры или всемирной апостасией.

Храм

Писание - Книга историческая. Она начинается рассказом Моисея о сотворении неба и земли, а заканчивается словами Иоанна: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали» (Откр. 21: 1). Потерянный рай - это сад. Грядущее Царство - это город, «сходящий от Бога с неба» (Откр. 21: 2). Человек потерял сад, но должен заселиться в город, и вся история человека - это история движения от земли к небу, от ветхого к новому.

Велика разница между утраченным блаженством и грядущим Царством. Первое - это невинность, а второе - святость. Первое - это неопытность и, значит, опасность. А второе - закаленность, испытанность и, как плод, безмятежие. Но есть одна общая черта у утраченного рая и грядущего Царства. Там и там нет храма.

Рай не нуждался в храме, поскольку весь мир был храмом. Все звезды были лампадами, все цветы -кадильницами, а человек должен был посреди безгрешной красоты священствовать, приносить Богу хвалы и песни духовные, собирая вокруг себя все живое. Так было в начале истории. И в конце ее храма не будет. Иоанн говорит: «Храма же я не видел в нем (Иерусалиме Небесном. - прот. А.Т.), ибо Господь Бог Вседержитель - храм его и Агнец» (Откр. 21: 22).

Итак, храм Божий, столь привычный и столь необходимый, возник не вместе с человеком и не перенесется с земли на небо, но на земле останется. Но было бы непростительным легкомыслием усомниться в необходимости храма сейчас, в этой продолжающейся земной реальности, на пути к Отчему Дому. Храм не строится для того, чтобы стенами обнять Бога, заключив Его внутри. Это было понятно и при строительстве первого в мире храма Истинному Богу. Соломон тогда сказал: «Небо и небо небес не вмещают Тебя, тем менее сей храм, который я построил имени Твоему». Но «да будут очи Твои отверсты на храм сей день и ночь», - сказал далее Соломон, перечисляя многие народные нужды, в которых требуется особенная помощь (см.: 3 Цар. 8: 27-53). Бог остается неохватным, и храм не вмещает Его, но «имя Божие пребывает и живет в храме», и «очи Господни открыты на это место день и ночь», и, таким образом, для связи Бога и человека устанавливается особое место, именно для этой связи посвященное. Только для нее одной.

Храм был сердцем религиозной жизни. Его разрушение было катастрофой. И после возвращения из плена храм был первым, что нужно было восстановить. Так продолжалось столетиями.

Слова Спасителя, сказанные самарянке у колодца Иакова, о том, что не в Иерусалиме и не в Самарии нужно поклоняться Отцу, но совершать поклонение в духе и истине, можно воспринимать как ниспровержение храмового благочестия. На самом деле это пророчество о том, что слава Иерусалимского храма, этого единственного святилища в древнем мире, должна перейти на всякое место, где будут поклоняться Богу Живому. А там, где это поклонение будет происходить в «духе и истине», там со временем возникнут новые святилища, новые храмы, многочисленные и столь же славные, как древний Иерусалимский.

Апостолы почитали Иерусалимский храм до тех пор, пока жили на земле и пока сам храм стоял. То, что «Всевышний не в рукотворенных храмах живет» (Деян. 7: 48), нужно было в первую очередь говорить язычникам. Ведь мир весь был густо усеян большими и малыми храмами в честь ложных богов. Сам же Иерусалимский храм продолжал оставаться святыней в глазах и уверовавших, и не уверовавших иудеев. И это несмотря на то, что завеса при страдании Христовом разорвалась сверху донизу, указывая на уходящую благодать. Несмотря на то, что кровь Сына Божия сделала бесполезной прообразовательную кровь животных, проливаемую при жертвоприношениях. Все равно отказаться от храма было невозможно, пока сам Бог руками римлян в очередной раз не разрушил его. А до тех пор «Петр и Иоанн шли вместе в храм в час молитвы девятый» (Деян. 3: 1), и Павел, соблюдая обряды очищения, входил в храм для приношения (см.: Деян. 21: 26).

Храм вскоре был разрушен. Разрушен в тот же день, что и первый храм. Причем у евреев может быть только один храм и только на одном - Богом указанном - месте. И весь закон привязан к храмовым обрядам. Без жертв и богослужений закон в принципе неисполним. Происходит нечто таинственное. А именно: Бог дает одному народу закон и привязывает исполнение этого закона к единственно возможному храму в указанном месте. Затем Господь позволяет разрушить этот храм и увести народ в плен, чтобы там они научились помнить Бога, каяться и молиться без законных обрядов. Исполнив тяжелую епитимью, народ возвращается, отстраивает храм, строя вместе с ним теперь уже и множество синагог, этих заменителей храма в земле изгнания. Затем и второй храм разрушается. Теперь уже не на 70 лет, а до самых финальных актов человеческой истории.

Народ рассеян, храм разрушен, закон неисполним, другой храм в другом месте строить запрещено. Что это, как не Божие указание на то, что времена закона прошли, наступило время всем народам войти в семью Божию, покаявшись и уверовав в Евангелие. Та слава, которая была в древности только у евреев, переходит независтно теперь ко всем уверовавшим от всего сердца в Бога и Сына Его Иисуса Христа. К иным племенам переходит духовная зрячесть, нравственная чистота, пророческое вдохновение, молитвенный подвиг, сокровища духовных книг. Слава древнего единственного храма переходит тоже к тысячам новых святилищ, в которых воспевается распятый и воскресший Мессия.

Прежде бывший сердцем избранного народа единственный храм теперь, после разрушения последнего, дробится и тысячекратно умножается, становясь сердцем каждого христианского села и каждого христианского города. В этих храмах проповедуется новое учение, согласно которому сам человек должен быть храмом. «Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог: ибо храм Божий свят; а этот храм - вы» (1 Кор. 3: 1617). Откуда эта новизна? Откуда этот неожиданный взгляд на человека, который должен стать богоносцем и живым храмом? Ведь небеса, как прежде, бессильны вместить Бога, и храм не претендует на это. Откуда у человека возникла претензия на то, что недоступно космосу и рукотворным святилищам?

Христос дал это новое учение. Во время земной жизни, ведя Себя со властью в Доме Отца, он сказал: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (Ин. 2: 19). Иудеи не могли понять Его, и в этих словах им слышалась насмешка или дерзкий вызов. «А Он говорил о храме тела Своего» (Ин. 2: 21).

Истинный храм - это тело Христово, разрушенное страданиями и распятием, восставшее из мертвых в третий день. Христос не просто обрадовал учеников Своим воскресением. Он дал им есть и пить Свои тело и кровь, говоря: «Ядущий Меня жить будет Мною» (Ин. 6: 57). Вот откуда это новое учение. Христос воскрес, и тело Его есть восстановленный истинный храм. Христос дает верующим причаститься Себя в Евхаристии, и причастники в свою очередь тоже становятся храмами. А те каменные и деревянные, богато украшенные и смиренные храмы, которые во множестве воздвигли христиане, главным образом служат для принесения Евхаристии - для таинства тела и крови.

Наши храмы - это не синагоги, то есть не места собраний, в которых читается закон, поются псалмы и произносятся проповеди. Наши храмы - это, в первую очередь, места для единения с Христом через причастие. И в этом качестве они будут необходимы до второго пришествия, поскольку сама литургия будет совершаться, «доколе Он придет» (1 Кор. 11: 26).

Там, где нет евхаристического понимания природы Церкви, там, где месту собраний усваивается тот же смысл, что и синагоге: петь, читать и проповедовать, - там подбираются цитаты для отказа от храма. Там спешат изобразить дело так, будто Царство уже наступило, смерти нет, все слезы вытерты, и ворота в наши города сделаны из цельных жемчужин. Но это лживая поспешность, плод намеренной экзальтации. На самом деле странствие продолжается, и цель еще не достигнута. Мы все еще спасены в надежде и «ходим верою, а не видением» (2 Кор. 5: 7).

В тех культурах, где места христианского поклонения строятся так, как концертные залы, «собака зарыта» не в эстетических предпочтениях и не в архитектурном вкусе. Это видимые проявления евхаристического кризиса и отступления от благодати в область религиозных фантазий. И легализация телесного растления, то есть толерантное отношение к разорению храма Божия -тела человеческого (см.: 1 Кор. 3: 17), возникло там, где храмы приняли вид концертных залов.

Напротив, трогательно узнавать, что нашим православным общинам в западных странах часто для богослужений великодушно предлагают опустевшие католические святилища. Это не концертные залы. Это именно древние и новые храмы, построенные ради совершения таинств. В некоторых из них прихожан немного, а в некоторых совсем нет. И вот они с любовью предоставляются для совершения Евхаристии людям, чьи деды разрушили храмы у себя на родине и кто теперь приехал зарабатывать копейку в «прекрасное далеко». Эти нищие эмигранты, оказывается, тоже могут обогатить кое-чем страны своего временного пребывания. Они могут внести дух древней апостольской веры и евхаристическую воскресную радость под своды опустевших и оттого грустных храмов. Удивительно! Эти храмы потеряли прихожан не от гонений, но от теплохладности и от ядовитого духа мирских соблазнов. Кто мог подумать, что из страны недавнего воинствующего атеизма сюда приедут люди, чтобы по воскресеньям зажигать лампадки?

Странствие продолжается. Народ по-прежнему питается манной. И именно ради пропитания, ради небесного хлеба, нам нужны храмы, реставрированные старые и новопостроенные. В них, благодаря причащению, покаянию и молитве, люди должны сами превращаться в живые храмы, по словам Павла. Или, как вторит ему Петр, в живые камни, «священство святое, чтобы приносить духовные жертвы, благоприятные Богу Иисусом Христом» (1 Пет. 2: 5).