Главная страница Случайная страница Разделы сайта АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?
Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже.
Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал.
Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее. ✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать». Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами! Поучение» Владимира Мономаха 1 страница
Владимир Мономах — выдающаяся личность древней Руси, виднейший государственный деятель, крепко стоявший на страже интересов Русской земли, человек большого ума и литературного таланта. Он снискал преданную любовь к себе и большое уважение у своих современников и в потомстве. Ипатьевская летопись в таких выразительных словах передаёт скорбную весть о его смерти: «Преставися благоверный князь, христолюбивый и великый князь всея Руси, Володимерь Мономах, иже просвети Рускую землю, акы солнце луча пущая; его же слух произиде по всим странам, наипаче же бе страшен поганым, братолюбець, и нище-любець, и добрый страдалець за Рускую землю... Святителе же жалящеси плакахуся по святом и добром князи, весь народ и вси людие по немь плакухуся, якоже дети по отцю или по матери...» Под 1096 г. в «Повести временных лет» по Лаврептьевскому списку помещено «Поучение» Владимира Мономаха, соединённое с его письмом к князю Олегу черниговскому, написанным, по всем признакам, раньше «Поучения». Вслед за письмом помещён ряд молитвословий, написанных Мономахом. «Поучение» обращено Мономахом к его детям и продолжено его автобиографией. Око датируется промежутком между концом XI в. и 1125 г.— датой смерти Мономаха (скорее всего — ближе к этой дате) — и является лишним показателем высокого культурного уровня, достигнутого Киевской Русью в лице наиболее крупных её светских представителей. Мономах обнаруживает хорошее знакомство с произведениями обращавшейся тогда на Руси оригинальной и переводной четьей и богослужебной литературы, в особенности с Псалтирью; он знаком с популярным в византийской средневековой литературе жанром поучений отца к детям, начиная от поучения Ксенофонта и Марии, вошедшего в «Святославов изборник» 1076 г. '. В своём «Поучении» Владимир Мономах выступает как умудрённый большим жизненным опытом, благородный, гуманно настроенный человек, всегда помышляющий о благе своего государства, призывающий к защите слабых от сильных и власть имущих. В то же время это князь энергичный, предприимчивый, наделённый военными доблестями, всю жизнь проводящий в неустанных трудах и в опасных воинских походах. Когда к нему приходят послы от его братьев с предложением соединёнными силами выгнать Ростиславичей из их удела и отнять их волость, он отказывается это сделать, потому что не хочет нарушать крестную клятву. Давать клятву он советует только в том случае, если клянущийся может её сдержать, но, пОклявшись, нужно соблюдать обещание, чтобы не погубить своей души. Он не рекомендует детям спасать свою душу ни в отшельничестве, ни в монастыре, ни в посте, а лишь покаянием, слезами и милостыней. Особенно настойчиво Мономах советует защищать всех обездоленных и призывает к снисхождению даже по отношению к преступникам: «Всего же паче убогых не забывайте, — говорит он, — но елико могуще по силе кормите, и придавайте (помогайте) сироте, и вдовицю оправдите сами, а не вдавайте силным погубити человека. Ни права, ни крива не убивайте, ни повелевайте убити его, аще будеть повинен смерти; а душа не погубляйте никакояже хрестьяны». О себе он пишет: «тоже и худаго смерда и убогые вдовице не дал есмь силным обидети». Старых нужно почитать, как отца, а молодых — как братьев. При посещении своих земель не следует позволять слугам обижать ни своих, ни чужих. Просящего должно накормить и напоить, заезжих купцов, одинаково и знатных и простых, а также послов нужно почитать и одаривать, потому что те и другие, проходя по разным землям, ославят тебя или добрым, или злым. «Болнаго присетите, — советует далее Мономах, — над мертвеця идете, яко вси мертвени есмы; и человека не минете, не привечавше, добро слово ему дадите. Жену свою любите, но не дайте им над собою власти». Мономах зовёт своих детей к деятельной жизни, к постоянному труду и убеждает их не пребывать никогда в лености и не предаваться разврату. Нельзя полагаться ни на слуг, ни на воевод, и самому нужно во всё входить и за всем надзирать, чтобы не случилось какой-либо беды. Следует уклоняться от пьянства и блуда, потому что от этого погибает и душа и тело. Что знаешь, того не нужно забывать, а чего не знаешь, тому следует учиться, как учился отец Мономаха (Всеволод), усвоивший, сидя дома, пять языков, за что воздают честь в чужих землях (Всеволод знал, вероятно, следующие языки: греческий, латинский, немецкий, венгерский и половецкий). Перечисляя многие свои «пути» и «ловы» (походы и охоты), Мономах имеет в виду личным примером научить своих детей и всех тех, кто прочтёт его «грамотицю», которая была написана, разумеется, не только для детей князя. Всего Мономах совершил восемьдесят три больших похода, а числа малых он и не запомнил. На охотах он не раз подвергался смертельным опасностям, о чём сам говорит: «Тура мя два метала на розех и с конем, олень мя один бол, а два лоси один ногами топтал, а другой рогома бол; вепрь ми на бедре меч оттял, медведь ми у колена подклада (чепрака) укусил, лютый зверь скочил ко мне на бедры и конь со мною поверже, и бог неврежена мя соблюде. И с коня много падах, голову си (себе) розбих дважды, а руце и нозе свои вередих, в уности своей вередих, не блюдя живота своего, не щадя головы своея». В «Поучении» Мономах выражает поэтический восторг перед красотами природы. Вслед за Псалтирью и Шестодневом Иоанна Экзарха он с умилением говорит о том, как дивно «господним промыслом» устроен мир, «како небо устроено, како ли солнце, како ли луна, како ли звезды, и тма и свет, и земля на водах положена». Его изумляет, «како птица небесныя из ирья (тёплых стран) идуть, и первее в наши руце, и не ставятся на одиной земли, но и сильныя и худыя идуть по всем землям божиим повеленьемь, да наполнятся леей и поля». И всё это «дал бог на угодье человеком, на снедь, на веселье». Насколько Владимиру Мономаху, суровому и закалённому в боях воину, свойственны были лирические чувства и какое поэтическое выражение находили они у него, видно из его письма к Олегу черниговскому, фигурирующему в «Слове о полку Иго-реве» под именем Олега Гориславича. Юный сын Мономаха Изяслав захватил Муром, принадлежавший Олегу, и был убит. Отец был сильно опечален смертью сына, но в конце концов решил для блага Русской земли примириться с Олегом, о чём и пишет ему, прося прислать к нему вдову Изяслава, чтобы вместе с нею оплакать убитого сына: «А сноху мою послати ко мне, зане несть в ней ни зла, ни добра, да бых обуим (обняв) оплакал мужа ея и оны сватбы ею, в песний место: не видех бо ею первее радости, ни венчанья ею, за грехы своя; а бога деля пусти ю ко мне вборзе (вскорости) с первым сломь (посланным), да с нею кончав слезы, посажю на месте, и сядеть аки горлица на сусе древе желеючи, а яз утешаюся о бозе». В этой фразе имеется явный отзвук народной свадебной обрядности. Трогательный образ тоскующей по своём супруге горлинки мы находим и в книжной литературе и в устной поэзии. В народной песне поётся: Коковать буду, горюша, под околенкой, Как несчастная кокоша в сыром бору. На подсушной сижу да деревиночке, Я на горькой сижу да на осиночке. В своей основе язык «Поучения» и письма к Олегу черниговскому — коренной русский язык, лишь в небольшой степени осложнённый церковнославянизмами, чаще всего присутствующими в собственно назидательной части «Поучения» и реже — в автобиографической его части и в письме к черниговскому князю Олегу '.
ЖИТИЙНАЯ ЛИТЕРАТУРА (ЖИТИЯ БОРИСА И ГЛЕБА, КИЕВО-ПЕЧЕРСКИЙ ПАТЕРИК) Возникновение на Руси житийной литературы, как и возникновение летописания и написание Иларионом «Слова о законе и благодати», теснейшим образом связано было с политическими задачами, которые ставило перед собой молодое Киевское государство. В борьбе с Византией за церковную и политическую самостоятельность Киевская Русь была весьма заинтересована в создании своего церковного Олимпа, своих святых, могущих упрочить авторитет русской церкви и тем самым Русской земли как обладающих самостоятельными непререкаемыми общехристианскими заслугами и потому не нуждающихся в посторонней опеке. От древнейшей поры по сравнению с последующим временем до нас дошло сравнительно небольшое количество житийных произведений. Характерно, однако, что в первую очередь у нас написаны были жития, посвященные светским представителям господствующего класса, именно княжеские жития. Это обстоятельство лучше всего подчёркивает ту служебную политическую роль, какую на первых же порах стала выполнять у нас церковь. Ярослав Мудрый энергично добивался у византийской церкви канонизации нескольких выдающихся русских деятелей, в том числе своей прабабки Ольги, но особенно настойчиво — по самым злободневным для него политическим мотивам — своих братьев Бориса и Глеба, убитых из-за политического соперничества со старшим сыном Владимира Святополком, и этого он в конце концов добился. С памятью Бориса и Глеба связано наибольшее количество уже в древнейшую пору созданных житийных произведений. Им посвящена летописная повесть об их убийстве Святополком (под 1015 г.), проложные сказания и паримийные чтения, «Сказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба», приписывавшееся, однако, без достаточного основания Иакову Мниху, и «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерьпицу Бориса и Глеба» Нестора. Вопрос о взаимоотношении всех этих памятников и об их хронологии до сих пор продолжает ещё оставаться спорным. Обычно достоверным считается лишь то, что летописная повесть о гибели Бориса и Глеба предшествовала анонимному «Сказанию» и несторову «Чтению» и в той или иной мере повлияла на них '. Что же касается вопроса о взаимоотношении «Сказания» и «Чтения», то С. А. Бугославский утверждал, что «Сказание» было написано раньше «Чтения» и оказало на него влияние '. Датировать оба памятника следует концом XI — началом XII в. Древнейший список первого относится к XII в., второго — к XIV в. Остановимся сначала на анонимном «Сказании». После краткой похвалы автор перечисляет сыновей Владимира, упомянув о том, что Святополк родился «от двою отцю и брату», так как Владимир, будучи ещё язычником, взял жену убитого им брата Ярополка, когда она была уже «непраздна». Удерживая себя от многоглаголания и многописания, автор спешит перейти к изложению событий. Через двадцать восемь лет после крещения Владимир тяжко заболел. В это время пришёл из Ростова Борис, которого отец с войском посылает против печенегов, идущих ратью на Русь. «Блаженный» и «скоропослушливый» Борис с радостью идёт на врагов. Не встретив, однако, печенегов, он возвращается назад, и тут вестник сообщает ему о смерти Владимира и о том, что Святополк утаил кончину отца. Услышав эту весть, Борис стал слабеть телом, и, разливаясь слезами и не будучи в силах что-либо сказать, в сердце своём он так говорил: «Увы мне, свете очию моею, сияние и заре лица моего, броздо (узда) уности моей, наказание (наставление) недоразумия моего! Увы мне, отче и господине мой! К кому прибегну! к кому возьрю? Кде ли насыщуся таковаго благаго учения и казания (наставления) разума твоего? Увы мне, увы мне! Како заиде свет мой, не сущу ми ту!.. СерДЦе ми Г°РИТЬ1 Душа ми смысл смущаеть и не вемь, к кому обратитися и к кому сию горькую печаль прострети». Есть у него старший брат (Святополк), который пребывает в мирской суете и помышляет об его убийстве; но если он будет убит, думает о себе Борис, он станет мучеником у господа своего, потому что пишется: господь гордым противится, смиренным же даёт благодать, и у апостола сказано: кто говорит, что он любит бога, а брата своего ненавидит, тот ложь говорит, и ещё сказано: страха в любви нет: совершенная любовь изгоняет страх. И он размышляет: «Что скажу или что сделаю? Пойду к брату моему и скажу: будь мне отцом; ты брат мой и притом старший. Что велишь мне делать, господин мой?» «Что если я пойду в дом отца моего? — думает затем Борис.— Там могут побудить меня прогнать брата моего, как сделал некогда, ещё до крещения, ради славы мирской, отец мой. Но что этим я приобрету для будущей жизни? Что приобрели этим братья отца моего или отец мой? Где слава их и всё богатство, серебро, золото, роскошные пиры и быстрые кони, красивые и большие дома, бесчисленные дани? Уже всего этого как будто и не было: всё с ними исчезло, и нет им помощи ни от имения, ни от множества рабов, ни от славы мира сего. Потому и Соломон, всё пройдя, всё увидев и изведав и всё стяжав, сказал: всё суета сует и всяческая суета. Помощь только от добрых дел, от истинной веры и нелицемерной любви». И идя путём своим, помышлял он о красоте и о силе тела своего; разливаясь слезами, хотел удержать их и не мог. И все, кто видел его рыдающего, плакались о доброродном теле его и о честном разуме его, и каждый в душе своей стонал от сердечной горести, и все смущались от печали. «И в самом деле, — добавляет от себя автор, — кто не восплачется, воображая очами сердца своего эту пагубную смерть?» Но печаль вскоре сменяется у Бориса радостью при мысли о награде, которая ожидает его на небесах. Между тем Святополк, сидя в Киеве по смерти отца, подкупает киевлян богатыми дарами, затем посылает к Борису людей, предлагая ему льстиво свою мобовь и обещая его щедро одарить, а сам отправляется тайно ночью в Вышгород, близ Киева, где заручается поддержкой воеводы Путьши и вышгородских мужей. Дьявол, рассуждает автор, искони ненавидящий доброго человека, поняв, что всю надежду Борис возложил на бога, уловил в свои сети, как некогда Каина, Святополка, этого второго Каина, и внушил ему мысль истребить всех наследников своего отца, чтобы самому принять всю власть. Борис останавливается на реке Альте и разбивает там шатры. Дружина советует ему пойти в Киев и при её поддержке занять отцовский престол. Борис отказывается выступить против старшего брата, и тогда дружина покидает его; с ним остаются только его отроки. В слезах и молитве, приводя себе на память смерть других, таких же, как и он, мучеников, Борис ждёт своей участи. Посланные от Святополка приходят в то время, когда Борис молится у заутрени. Они пронзили копьём тело князя и убили его любимого отрока угрина Георгия, вступившегося за своего господина. Тяжело раненный, но не убитый ещё Борис просит дать ему малое время помолиться, затем, окончив молитву, обращается умильно к воинам, обливаясь слезами и предлагая им окончить порученное им дело. Слышавшие его не могли от слёз произнести ни слова, но каждый в душе своей прославлял его душевное величие и кротость. С Борисом были перебиты многие отроки его. Тело его повезли на повозке, но по дороге Борис стал поднимать голову, и Свято-полк приказал двум варягам проколоть сердце его мечом. Похоронили его в Вышгороде, у церкви святого Василия. Очередь наступает за Глебом, княжившим в Муроме. Он ещё не знает о смерти Владимира. Святополк зовёт его будто бы от имени тяжко заболевшего отца. Глеб быстро отправляется в путь, но в Смоленске через посланных от брата его Ярослава, предупреждающего его, чтобы он не шёл к Святополку, узнаёт о смерти Владимира и об убийстве Бориса. Услышав эту весть, Глеб возопил с горьким плачем и сердечной печалью, говоря так: «О увы мне, господине мой! От двою плачю плачюся и стеню; двою сетованию сетую и тужю. Увы мне! Увы мне! Плачюся по отци; плачю паче, зело отчаяхся, по тебе, брате и господине Борисе... Увы мне! Уне (лучше) бо ми с тобою умрети, неже уединену и усирену (осиротевшему) от тебе в семь житии пожити». В этом плаче Глеба как и в плаче Бориса, книжные элементы сочетаются с устнопоэти-ческими, обычными в народных похоронных плачах. Внезапно приходят с обнажёнными мечами злые слуги Святополка. С умильным взором, сокрушённым сердцем, обливаясь слезами, Глеб просит воинов Святополка не убивать его, обещая быть слугой своего брата. Близко к народным причитаниям-заплачкам звучит его просьба, обращенная им к своим убийцам: «Не пожьнете мене, от жития не созьрела, — умоляет он, — не пожьнете класа (колоса), не уже (ещё не) созьревша, но млеко беззлобия носяща! Не порежете лозы, не до коньца воздрастша, а плод имуща!» Но убийцы непреклонны. Глеб прощается с отцом, матерью, Борисом, Ярославом, с дружиной своей и даже со Свято-полком; потом ещё раз обращается к отцу и брату Борису, как бы ища у них защиты, затем произносит последнюю молитву, после чего, по повелению воина Святополка Горесяра, повар Глеба Тор-чин убивает его ножом, как агнца беззлобивого, в пятый день, в понедельник. Тело Глеба повержено было в пустынном месте. Над ним, говорится в «Сказании», видели проходящие купцы, астухи и охотники то огненный столп, то горящие свечи или слы-шали ангельское пение. Так лежало тело Глеба в небрежении до пор, пока Ярослав не победил окаянного Святополка. Победа совершилась на той же реке Альте, где был убит Борис и куда Святополк пришёл с множеством печенегов. Битва описывается в стиле, ставшем традиционным для воинских повестей: «И покрыта поле летьское (у реки Альты) множествомь вой, и сступишася всходящю солнцю, и бысть сеча зла отинудь (с обеих сторон). И сступашася трижды, и бишася через день весь». К вечеру Ярослав одолел, и окаянный Святополк побежал, и напал на него бес, и ослабели кости его, так что не мог он сесть на коня, и понесли его на носилках. И затем, встав, «гонимый гневом божиим», он добежал до пустынной земли между чехами и ляхами и тут испустил дух свой, приняв возмездие от господа, лишившись здесь не только княжества, но и жизни, а на том свете приняв муку вечную. И есть могила его и до сего дня, и исходит от неё смрад «на показание человеком». С тех пор прекратились усобицы в Русской земле, и Ярослав принял над ней всю власть. Он нашёл тело Глеба, оказавшееся, как повествует автор «Сказания», нетленным и благоухающим, и положил его в Вышгороде, рядом с телом Бориса. «Сказание» заканчивалось похвалой Борису и Глебу и молитвой, обращенной к ним же и к богу. Затем к «Сказанию» позже присоединены были краткое описание-характеристика внутреннего и внешнего облика Бориса и сведения о посмертных чудесах братьев Характеристика Бориса, являющаяся типичным образчиком древнерусского литературного портрета, читается так: «Сей убо благоверьный Борис, блага корене сый, послушьлив отцю бе, покаряяся при всемь отцю. Теломь бяше красень, высок, лицемь круглом, плечи велице, тонок в чресла, очима добраама, весел лицемь, борода мала и ус, млад бо бе еще, светяся цесарскы, крепок телом, всяческы украшен, акы цвет цветый в уности своей, в ратех хоробр, в советех мудр и разумен при всемь, и благодать божия цветяаше на немь». «Сказание» о Борисе и Глебе значительно отличается от канонической формы византийского жития. В нём отсутствует последовательное изложение всей жизни святых или хотя бы основных её моментов, как это обычно для жития, а рассказан лишь один эпизод — их убийство. «Сказание» является скорее исторической повестью, стремящейся к точному обозначению событий и фактов, с упоминанием исторических местностей и имён, и в то же время представляет собой произведение, лирически насыщенное плачами, монологами, в том числе и «внутренними» монологами, молитвами и размышлениями, влагаемыми в уста Бориса и Глеба. Сам автор не остаётся в стороне от рассказываемых им событий и обнаруживает повышенную лирическую эмоцию там, где повествование достигает своего наибольшего драматизма, и особенно в конце его, в похвале Борису и Глебу. Но, стремясь к документализму в чисто внешних приурочиваниях и в указании имён и местностей, автор во всём остальном следует тем нормам, которые так типичны для житийной литературы. Всё, что думают и говорят Борис и Глеб, и то, как они поступают и как поступают с ними до убийства, — плод чистейшего авторского вымысла, точнее сказать — результат приспособления готовых схем агиографического повествования к судьбе данных конкретных личностей. Риторика и лирический пафос, в ряде случаев довольно талантливые, господствуют на протяжении всего «Сказания», подменяя собой рассказ об индивидуальной судьбе его основных персонажей. Автор пытается изобразить психологическое состояние юных братьев перед грозящей им смертью (особенно удачно младшего — Глеба), их внутреннюю борьбу между страхом и отчаянием и верой в небесную награду, но это изображение сделано обобщённо, так сказать, понаслышке и по соображению о том, что вообще испытывают благочестивые люди в сходных случаях. Столь же обобщённо, не индивидуализирование дан портрет Бориса, гармонически сочетающий в себе идеальные внутренние и внешние качества христианского героя. Как и все житийные произведения, «Сказание» — в первую очередь произведение тенденциозное, ставящее себе определённую публицистическую задачу, в данном случае защиту и поддержку 4 той политической ситуации, которая в лице Ярослава вышла победительницей в междукняжеских личных счётах. Литературное прославление Бориса и Глеба и последовавшая через шесть лет после их смерти церковная их канонизация, впервые вводившая в христианский пантеон русских святых, были делом прежде всего явного политического расчёта. Литературная и церковная апология Бориса и Глеба и проклятие, тяготевшее над Святополком, одновременно выполняли две задачи: с одной стороны, осуждались княжеские братоубийственные распри, с другой же — всем поведением убитых братьев, не хотевших поднять руку на старшего брата, подчёркивалась и укреплялась идея родового старшинства в системе княжеского т наследования, проводившаяся в целях утверждения новой феодальной системы. Всё это было очень на руку Ярославу, и потому-то он так поспешил с канонизацией Бориса и Глеба. Любопытно, что самоотверженный подвиг Георгия, дружинника Бориса, гибнущего исключительно из любви к своему князю и по христианским понятиям проявляющего этим высший пример христианской добродетели, упоминается в «Сказании» лишь мимоходом. С точки зрения политического эффекта фигура рядового воина и его подвиг были довольно безразличны, и ни литературное, ни церковное прославление такого неименитого героя не могли входить в задачи агиографа-публициста. В паримийном чтении о Борисе и Глебе (т. е. в чтении, вошедшем в богослужебные книги — «Паримийники» и «Служебные Минеи») сгруппированы формулы воинского боя, типичные для описания воинских эпизодов: «Бе же пяток тогда, восходящго солнцю, приспе бо в той час Святополк с печенегы, и сступишася обои, и бысть сеча зла, якаже не была в Руси. И за рукы ся емлю-ще, сецаху, и по удолием кровь течаше, и сступишася тришьды, и омеркоша (покрылись мраком) биющеся. И бысть гром велик и тутен (гулкий), и дожгь (дождь) велик, и молнии блистание. Егда же облиетаху молния, и блистахуся оружия в руках их, и мнози вернии видяху ангелы помагающа Ярославу. Святополк же, дав плещи, побеже». Анонимное «Сказание» пользовалось очень большой популярностью и дошло до нас более чем в 170 списках; на его основе возник духовный стих о Борисе и Глебе. Оно, будучи в XIII в. переложено на армянский язык, вошло в армянские Четьи Минеи 1. Сказание не было каноническим житием. Такое житие написано было Нестором, автором «Чтения о житии и погублении... Бориса и Глеба», а также жития Феодосия Печерского. (Весьма возможно, что Нестор — автор житий — и Нестор-летописец были разные лица, о чём можно заключить по наличию противоречий между сведениями, сообщаемыми в обоих житиях, и теми сведениями, которые сообщаются редактированной Нестором летописью.) Начав «Чтение» с молитвы к богу о помощи в писании жития и с признания «грубости и неразумия» своего сердца, Нестор говорит затем о сотворении мира и грехопадении первых людей. Далее речь идёт об искуплении Христом человеческого греха и о том, как христианство дошло до Русской земли, которая сначала пребывала «в прелести идольстей». Сам бог призрел Русскую землю, ибо ни от кого она не слыхала о Христе, и не ходили по ней апостолы и не проповедовали слова божия. Владел в то время всей Русской землёй князь Владимир, муж правдивый, милостивый к нищим, к сиротам и к вдовицам; верою же он был язычник. И положил ему бог, как некогда Плакиде, быть христианином. Язычнику Плакиде, мужу праведному и милостивому, явился Христос, которого он чтил, не ведая его, и сказал ему, чтобы он крестился. Плакида крестился с женой и детьми, и дано было имя ему Евстафий. Так было и с Владимиром. И ему было «явление божие», и он крестился и назван был Василием. Вчера ещё он велрл всем приносить идольские жертвы, сегодня же вельможам своим и всем людям повелевает креститься. Этим Нестор, так же как Иларион и как древнейший летописный свод, подчёркивает независимость Владимира от Византии в деле крещения. Но если Иларион говорит о том, что вслед за Владимиром крестились все, кто по своей воле, а кто и по принуждению, из страха перед князем, потому что благоверие его было сопряжено с властью, то Нестор утверждает, что крестились все с радостью. Затем идёт повествование о Борисе и Глебе, которые светились «акы две звезды светле посреде темных». С детства Борис читал божественные книги и проводил время в молитве, а Глеб день и ночь, не отрываясь от брата, слушал его чтение. Оба брата оделяли милостыней всех нуждающихся. То, что Борис при крещении наречён был Романом, а Глеб — Давидом, побуждает автора к довольно многословному сопоставлению обоих русских князей с византийскими святыми Романом и Давидом. Как и в житии Алексея человека божия, юный Борис женится, уступая лишь воле отца. В анонимном «Сказании» говорится о том, что Борис послан был отцом в Ростов, а Глеб в Муром, в «Чтении» же Борис оказывается во Владимире, а Глеб, будучи ещё ребёнком, живёт с отцом. В области своей Борис показывает пример милосердия и кротости, так что все люди дивятся ему. Святополк задумывает погубить Бориса, чтобы после смерти отца самому завладеть всей Русской землёй. Узнав об этом, Владимир вызывает Бориса в Киев, чтобы предохранить его от покушения Святополка. Святополк же, думая, что Борис хочет по смерти отца занять престол, ещё больше разгневался на Бориса. В дальнейшем факты в «Чтении» передаются приблизительно так же, как и в «Сказании», но конкретные имена и местности здесь почти не указываются. Так, Борис отправляется против «ратних» (а не конкретно против печенегов, как говорится в «Сказании»), не названо место смерти Бориса и Глеба и т. д. О битве Ярослава со Святополком в «Чтении» также нет речи. Святополка изгоняют жители «области», он убегает в чужие страны и там «живот свой сконца разверже». После этого власть в свои руки берёт Ярослав. «Чтение» заканчивается подробным описанием чудес, происходивших над гробами Бориса и Глеба (аналогичные чудеса в «Сказании» — позднейшее добавление), упрёками юным князьям за неповиновение князьям старшим, похвалой Борису и Глебу, их гробу и Вышгороду, в котором братья были погребены, и просьбой к читателям помолиться «блаженным страстотерпцам» за него, «Нестора грешнаго». Написанное по установившимся агиографическим схемам, «Чтение» Нестора, как и принадлежащее ему житие Феодосия Печер-ского, представляет собой довольно типичный образчик житийного произведения. Риторизм и назидательность являются его преобладающей чертой. Как литературное явление, оно менее значительно, чем анонимное «Сказание»; оно лишено той относительной лирической свежести, какая ощущается в «Сказании»; риторика его слишком холодна и напыщенна, и стиль очень искусствен. Это обстоятельство, видимо, было причиной меньшей, по сравнению со «Сказанием», популярности «Чтения», дошедшего до нас лишь двадцати с небольшим списках. В нём мы находим приблизитель-н0 ту же публицистическую тенденцию, что и в «Сказании». В связи с прославлением Бориса и Глеба, в 1175 г., 2 мая, в день празднования их памяти, было произнесено в черниговском соборе неизвестным нам духовным лицом похвальное слово в честь братьев, известное под именем «Слова о князьях». Оно составлено в интересах будущего киевского великого князя Святослава, фигурирующего в «Слове о полку Игореве», соперничавшего тогда с младшим по возрасту князем Олегом Святославичем из-за черниговского стола. Идея повиновения младших князей старшим и осуждение княжеских усобиц звучит в этом слове ещё более энергично, чем в «Сказании о Борисе и Глебе». «Слушайте, князья, противящиеся старшим братьям своим, рать на них воздвигающие и поганых приводящие! — читаем мы здесь.— Не обличит ли вас бог на страшном суде этими двумя святыми? Как претерпели они от брата своего потерю не только власти, но и жизни! Вы же и слова брату стерпеть не можете и за малую обиду вражду смертоносную воздвигаете, помощь принимаете от поганых против своих братьев... Постыдитесь, враждующие против своих братии и единоверных друзей, вострепещите и плачьтесь перед богом! Своей славы и чести вы хотите лишиться за свое злопамятство и вражду!» Значительная роль в развитии житийной литературы принадлежала Киево-Печерскому монастырю как русскому религиозному центру. В его стенах, как мы знаем, велась летопись, вобравшая в себя ряд житийных сказаний, на основе которых частично в первой четверти XIII в. возник памятник, оформившийся впоследствии в Киево-Печерский патерик. Ядром его была переписка епископа владимирского Симона (ум. в 1226 г.), бывшего инока Киево-Печерского монастыря, с иноком того же монастыря Поликарпом. Не удовлетворённый скромной ролью рядового монаха в монастыре и претендовавший на занятие епископской кафедры, Поликарп, отличавшийся незаурядными литературными способностями и начитанностью, пожаловался своему другу Симону на то, что его обходят. В ответ Поликарпу, обнаружившему недостаток основной монашеской добродетели — смирения, Симон написал укоризненное письмо, присоединив к нему в назидание несколько кратких рассказов из жизни печерских иноков и повесть о построении Печерской церкви. Весь этот материал должен был внушить Поликарпу сознание святости обители, скромным положением в которой он тяготился. Видимо, увещание Симона подействовало на Поликарпа, и он в свою очередь, в форме обращения к печер-скому игумену Акиндину, дополнил труд Симона рядом новых рассказов из жизни монахов Киево-Печерского монастыря. В дальнейшем, точно когда — неизвестно, видимо, в середине XIII в., писания Симона и Поликарпа с присоединением к ним летописного сказания 1074 г. о «первых черноризцах печерских» были объединены. Древнейшая рукопись, заключающая в себе такой объединённый текст обоих писателей, с присоединением к нему сказания о первых черноризцах печерских, несторова жития Феодосия Пе-черского и некоторых других материалов, относится к началу XV в. (1406). Она создалась в Твери по почину тверского епископа Арсения, по имени которого текст этой рукописи называется «Ар-сеньевской» редакцией Киево-Печерского патерика. В том же, XV в., в 1462 г., в Киево-Печерском монастыре по инициативе инока Кассиана возникает новая редакция памятника, так называемая «Кассиановская», в которой он впервые получает название «Патерик Печерский» '. Она в свою очередь подверглась дальнейшим переработкам, вплоть до XVII в., когда в 1661 г. Киево-Печерский патерик по распоряжению архимандрита Иннокентия Гизеля был напечатан в Киеве.
|