Перекличка

Храни моё слово, славянская вязь.

Я билась в тенётах твоих, словно язь,

Покуда клевало страну вороньё,

Пока шили дело на слово моё.

Но рухнули царства, сдались рубежи,

И правду мою утопили во лжи.

Назойливой мухой в селеньях слепцов

она колотилась в сердца мертвецов.

Прося подаянья, как голь и рваньё,

на паперти слово стояло моё.

И, дико куражась, вертясь чумово,

прохожие хамы плевали в него.

Твоё достояние шло с молотка.

Но жизнь всё равно мне казалась сладка,

пока твой наследник, весь в пятнах чернил,

кириллицей Имя Имён выводил.

Я знала наверно, что вся не умру.

И норы точила и грызла кору

я с теми, кто свечкой горел на пиру,

трамвайною вишенкой жил на юру.

Покуда горчит и клокочет гортань,

язык мой из праха и пепла восстань.

Кипела сирень. Повилика вилась.

Царевич Димитрий был. Я родилась.

Исчезнет бумага, сгниёт береста,

и клёкот чужой преисполнит уста.

Я Имя Имён напишу на песке

на рыбьем и птичьем своём языке.

***

Лене Витечкиной

Ах, Франция! Ах, Франция!

Прелестная страна!

Провинция, шампанция,

где пьян ты без вина.

Ах, мон ами, шерше ля фам!

И в розанах лужок!

В Парижцию, во Францию

поехали, дружок!

Ах, Немция! Ах, Немция!

Цузамен хенде хох!

Там выдох – как сентенция!

Как аксиома – вдох!

И в этой фатерляндии

ты станешь сам собой.

В Берлиндию, в Германдию

поехали с тобой!

А Греция! Припомнилось,

как бел овечий сыр!

Чудак один – Макропулос

там создал эликсир.

С ним там живут – не старятся.

Сиртаки пляшут – эй!

Ах, к эллинам в Афинцию

поехали скорей!

Любовция! Романсия!

Я знаю ту страну.

Там каждый день – экспансия.

Там каждый час – в плену.

Да высока инфляция.

Да горек табачок.

И я с тех пор, душа моя,

про ту страну – молчок.

***

Никогда мне уже не войти в этот дом,

где рос худенький тополь под самым окном,

где, накат на обои недавно сменив,

глава дома насвистывал странный мотив,

где не дай Бог разбить или что-то сломать,

где из командировки приехала мать,

и по этому поводу в доме уют,

ананасы с шампанским на стол подают.

Ну, а в будние дни – всё пшено да пшено...

Скоро будет развод. Это предрешено.

Где под вечер сестра, накрутив бигуди,

спать ложится со вздохом печальным в груди.

Мой не собран портфель. За три двойки подряд

весь отряд исключил меня из октябрят.

Никогда мне так чисто про поле не спеть.

И так часто ангиной уже не болеть.

След мой смыло волной. Опалил меня зной.

Предал друг. Поглотил океан ледяной.

Как ни странно – всё это случилось со мной!

Где (всему любопытство, конечно, виной),

меня током ударило в жизни одной.

А в другой, дорогой, как последний глоток,

всё другое: и время, и тополь, и ток.

***

В последнем времени всё так же, как всегда.

Власть жаждет властвовать. Войска идут парадом.

Цветёт герань. Из крана капает вода.

И так же слесарь не идёт, хотя пора бы.

В последнем времени торгуют анашой,

старинной живописью, семечками, прочим...

И каждый рад бы подторговывать душой,

но сей товар уже не ценится – подпорчен.

Дух празднословия ласкает змейкой слух,

что речь непраздная почти во всех языках

стучит, как в сморщенном стручке сухой горох,

и, как состав порожний, лязгает на стыках.

В последнем времени всё так же ждут Христа,

но не Судью, а вновь голгофского страдальца:

грешат по-чёрному, что каплет кровь с Креста,

и ноет дух, и проступает ад сквозь пальцы.

В последнем времени, все роли проиграв,

никто не понял, где же быль была, где небыль.

Всё как всегда... Но чуть острее запах трав,

и чуть взволнованней и глубже дышит небо.

В последнем времени природа хороша

и так свежа, как в допотопном вертограде.

Закат божественен. И лишь внутри душа

всё понимает и дрожит, как зверь в осаде.

***

Георгиновый сентябрь.

Богоданная погода.

Под холстиной небосвода

мир почти такой, как встарь.

Пламенеют кромки крон.

Рдеет трав хитросплетенье.

Будто до грехопаденья

воздух благорастворён.

Но внезапно по садам

пронеслись сухие тени.

И попрятались в Эдеме

птицы, звери и Адам.

Вся природа напряглась.

Ветер ринулся навстречу.

– Где ты? Где ты, человече? –

Прокатился трубный Глас.

Человек не отвечал.

Выпил чай. Вздремнул немножко.

С кресла встал, прикрыл окошко,

глянул в сад и заскучал.

Колотила капель дрожь –

Божьих слёз по гулкой крыше.

Человек, конечно, слышал.

Но подумал – это дождь.