Глава 2. Я снова с облегчением опустила голову на подушку

Я снова с облегчением опустила голову на подушку. Дядя Билли на всех парах пронесся мимо Ковальски, но мой взгляд заставил его остановиться как вкопанного. Я спросила себя: как ужасно я должна была выглядеть, чтобы на его лице появилось, объятое ужасом, выражение.

- Иисус, Мария и Иосиф, - выдохнул он.

Итак, всё было настолько плохо.

Не отводя от меня взгляда, он крикнул: - Сюда внутрь, Анни, - и появилась моя мама; она выглядела на десять лет старше, чем сегодня после обеда в ресторане. Еще один полицейский, молодой и в форме, проследовал за ней.

- Мора! Ох, Мо! Ох, моя малышка! - она поспешила ко мне со слезами на глазах. - Ох, сладкая, - крикнула она и убрала, дрожащими руками, мои волосы со лба.

Я люблю маму, но в критических ситуациях она не в самой лучшей форме. Но ее взгляд, ее благоразумная юбка цвета хаки, синяя рубашка, волосы собранные на затылке, уже поношенное обручальное кольцо, которое поблескивает на ее руке, делали все слишком обычным, чем все было на самом деле, и слезы снова подступили. - Мам?

- Что случилось? - она снова и снова убирала волосы назад, как делала это, когда я была еще ребенком, а ее руки пахли фиалкой и чаем.

- Я уже легла, ты же знаешь, что у меня завтра утренняя смена, и тогда мне позвонили из больницы, а я уже набрала Билли, мы приехали так быстро как смогли. Можешь ли себе представить, что я почувствовала, Мо? Я всегда боялась подобного звонка. У всех родителей кошмары по этому поводу. Это было ужасно - просто ужасно, я была в панике, По дороге я все время молилась. - Так типично для мамы. Она задает мне вопрос и отвечает, прежде чем я успеваю сказать хоть слово.

Она остановилась, чтобы глотнуть воздуха, а дядя Билли вмешался:

- Что произошло?

Краем глаза я вижу, как Ковальски прерывает разговор с другим копом, наклонившись и повернув голову, чтобы услышать мой ответ.

-Все расплывается, - пробормотала я. - Моя голова... - она действительно болела, и с каждым новым посетителем в переполненной комнате боль распространялась и усиливалась.

- Что-то болит? Может тебе нужно что-то принести? - в течение секунды мама держала руку у щеки, а затем схватила мою здоровую руку, как будто я могла ускользнуть от нее. - Сразу говори, если что-то нужно.

- Они ничего не говорят мне о Верити, - выдавила я из себя.

- О, дорогая, - сказала она неискренним веселым голосом. - Не нужно переживать сейчас об этом. Лучше сконцентрируйся на том, чтобы отдохнуть.

Ага. Один из запатентованных неответов в моей семье.

- Мам, пожалуйста.

Она беспомощно посмотрела на дядю Билли. - Мо, это так... - она бросила на него еще один взгляд женщины, которая тонет в третий раз, и он спас ее.

- Ей скоро станет лучше, моя дорогая, гораздо лучше, но ты не можешь встретиться с ней сейчас. Твоя мама права. Мы должны позаботиться о том, чтобы ты поправилась и смогла выйти отсюда, - он зло посмотрел на Ковальски.

Они лгали, все вместе. Единственное, что я знала с полной ясностью под холодом, который окружал меня, что Верити было совсем не так хорошо.

Моя мама начала тихо плакать, а дядя Билли, который был равнодушен к таким драмам, использовал Ковальски как запасной выход и как мишень.

Люди, которые встречаются с ним, склоняются к тому, что недооценивали дядю Билли с его белой копной волос и его маленьким телом. Вокруг его синих глаз появлялись маленькие морщинки, когда он смеется, а он делает это довольно часто. Он на пятнадцать лет старше моей мамы, и это довольно заметно.

Он - веселый, живой парень, который никогда не сидит спокойно, всегда находится в движении. Но если он сердится, становится тихим, и вся его энергия сжимается внутри, все теснее и темнее, как летняя гроза. Каждый, кто настолько глуп, чтобы доставать его дальше, подвергает себя опасности попасть под удар злости дяди Билли.

Голоса мужчин были приглушенными, но я могла слышать их даже несмотря на плачь моей матери. - Девочка травмирована, Вы - лошадиная задница! Как вы только додумались допрашивать ее сейчас?

- Она - свидетельница, - невыразительно ответил Ковальски и подтянул брюки. - До сих пор она - моя единственная свидетельница, разве только, если вы захотите дать показания. Есть ли что-то, о чем вы охотно рассказали бы мне, Грейди?

- Она несовершеннолетняя. И если вы еще раз заговорите с ней без адвоката или разрешения ее матери, я позабочусь о том, чтобы ваша служба закончилась. Не будет ли это особенно грустно, Джозеф, до пенсии осталось всего ничего? - дядя Билли осматривал Ковальски тем же взглядом, который уже обратил в бегство упаковщика мебели, но он заметил выражения моей матери, и как быстро эта гроза началась, так же быстро и закончилась.

- Мо, моя дорогая, - сказал он, подошел с другой стороны моей кровати и поцеловал меня в макушку. - Тебе что-нибудь нужно? Просто скажи.

Мне нужна была Верити. И дядя Билли вернул бы ее назад, если бы мог, так же как он заботился обо мне и маме последние двенадцать лет, но даже он не мог возвращать из мертвых. Я знала Верити всю мою жизнь.

Мы вместе пришли в детский сад в синих юбках шотландках и гольфах. Вместе приняли первое причастие и недавно вместе хихикали в белых платьицах с рюшечками. Мы купили вместе спортивные бюстгальтеры и одежду для бала выпускников.

Мы прочитали брошюры колледжей и зубрили на полу ее комнаты для заключительной проверки. Со всем, что я должна была перенести в прошлом от преподавателей, огромных прыщей, первой любви, когда моего отца посадили в тюрьму, она тоже была рядом и помогала мне во всем.

Когда происходило что-то ужасное, она поддерживала меня. Теперь произошло наихудшее, а она не могла мне помочь, также как я не могла помочь ей.

Я совершенно не лгала, когда рассказывала Ковальски, что я не могла ничего вспомнить. Многое из того действительно смешалось, черные тени и крики, многое просто стерлось, но одно я помнила несомненно.

Это то, что я никогда не доверяла бы ему. Верити сказала мне, что я должна была бежать, когда эти кинулись на нас, и я сделала это.

Я взглянула на мою перевязанную руку и кровь, высохшую на коже и оставившую след на предплечье и ранее зеленой футболке. Кровь Верити. Не моя. Кровь Верити на мне. Комната стала уменьшаться и темнеть, а дыхание стало сбивчивым.

- Мо, - забеспокоилась мама и тверже сжала мою руку. - Дыши, сладкая.

- Я хочу увидеть Верити, - тяжело дышала я из темноты. - Сейчас, мам, пожалуйста.

- Ты устраиваешь театр, - говорит она. - Давай, дорогая. Глубоко и медленно. Вдох и выдох.

Правильно. Одиннадцатая заповедь семьи Фицджеральд: Не устраивай театр.

Врач, на этот раз настоящая, темноволосая женщина с тихим мелодичным голосом, раздвинула занавески и выставила всех кроме мамы наружу. Она надела черный зажим на мой палец, осмотрела меня и изверга странный звук. Затем записала неразборчивую запись в медицинской карточке.

- Как ты себя чувствуешь?

- Обманутой, - сказала я.

Мама плотно сжала губы.

- Мо!

- Теперь, когда ты не спишь, мы можем дать тебе что-то против боли, - улыбаясь сказала врач. - Миссис Фицджеральд, могу я поговорить с вами снаружи?

Они хотели поговорить, наверное, о всех тех вещах, которые скрывали от меня, а я была так слаба, чтобы подслушать. Когда они вернулись, глаза мамы были мокрые от слез и испуганные, а взгляд врача задумчивым.

- Можно мне домой? - спросила я.

- Скоро, - сказала врач. - Я наметила еще несколько исследований и пару болеутоляющих средств. Твоя мать и я разговаривали о твоих повреждениях. Тебе повезло, Мо.

Я посмеялась бы над этим, если бы мне не было так больно.

Понятие «скоро» было настолько же подходящим, как и оценка врача «повезло» относительно меня, так как ночь тянулась целую вечность.

Мама дремала на стуле, дядя Билли снова и снова выходил в вестибюль, чтобы позвонить по мобильному телефону, я не знала по какой причине и решила, что было бы лучше не осведомляться, а медики видимо забыли о моем существовании.

Все время Ковальски и второй полицейский сидели у входа. Хотя должны были быть на улице и искать улики.

Я не умею общаться с людьми. Верити была той, которая умела это. У нее был талант выделять оттенки и неправильные лица.

Этим она занималась всю среднюю и высшую школу; как-то ей удавалось уходить от клише и глупых девочек, которые любили звезд класса как и аутсайдеры, в то время как я следовала только за ее образом.

Все же не надо было обладать сверхспособностями, чтобы заметить разлад в отношениях между моим дядей и Ковальски, как если бы полицейский хотел, чтобы дядя Билли был в ответе за все. Конечно, дядя Билли не был святым, но он всегда заботился о мне и маме.

Ковальски, напротив, выглядел не внушающим доверия, особенно, когда стрелки часов шаг за шагом приближались к утру.

В отделении реанимации покой не наступал - каждые пару минут я слышала, как кто-то пробегал мимо, вскрикивал, кого-то тошнило или кто-то тихо серьезным тоном сообщал плохие новости.

Меня сводило с ума такое количество информации о жизни других и отсутствие ответов на мои вопросы, и я решила собраться и отыскать их сама.

Я дождалась, пока мой дядя снова вышел позвонить, тихо кашлянула, чтобы убедиться, что мама все еще спит на своем стуле.

Лекарства тем временем начали свое действие, и было уже не так больно спустить ноги с края кровати и медленно встать. Я старалась не натолкнуться ни на один из немых мониторов и проскользнула через занавески в коридор.

Кто-то схватил меня за здоровую руку.

- Разве ты не должна лежать в постели?

Я быстро повернулась и почти упала. Это был тот самый таинственный врач, что должно было бы удивить меня больше, чем удивило на самом деле.

- Если бы ты был настоящим врачом, ты бы знал это, - возразила я, и он взглянул на меня немного пристыженно. Я пошла по коридору, в другую сторону от сестринской. - Я хочу увидеть Верити.

- Это ничего не даст. Его акцент стал более отчетливым, чем ранее, насыщенный, томный и медленный; слова перетекали одно в другое как музыка. Но вместе с тем чувствовался сильный оттенок ожесточения. Его рука все еще держала меня за локоть, и я никак не могла освободиться от нее. Казалось, люди шли мимо, не замечая нас, как будто это было вполне обыденно, что окровавленная девушка и молодой человек в ворованном медицинском халате спорят в коридоре. Он обвел меня вокруг полки, которая целиком была набита ящиками с инвентарем.

- Я найду ее.

- И как тебе это удастся? Ты едва стоишь на ногах. - Свободной рукой он легко тронул меня за бок и что-то тихо пробормотал. Я сочла это оскорблением.

Его пальцы, лежащие на моей грудной клетке, были теплыми, и я отстранилась от него. - Прекрати! Кто ты вообще? Ты не работаешь здесь. Откуда ты знаешь Верити? И, пожалуйста, не говори мне, что я не должна задавать никаких вопросов, иначе я позову охрану.

Он по-прежнему держал меня за руку, но отступил на шаг назад. - Я тебе уже говорил, что я друг.

- Друг Верити?

Он кивнул, и я закатила глаза. - Как тебя зовут?

- Люк. - Когда я снова посмотрела на него, он вздохнул. - Де Фудре.

- Но она никогда не говорила о тебе. А она рассказала бы мне. Верити рассказывала мне всё.

- Ты так уверена? Уверена на все сто процентов?

Верити обматывает гладкую белокурую прядь волос вокруг указательного пальца и снова разматывает ее, как она делает всегда, когда волнуется. - Мне очень жаль, Мо. На самом деле. - Она через стол хватает мою ладонь.

Я убираю руку назад. - Ты обещала. Мы обещали. - Это не может произойти! Верити иногда бывает ненадежной, но в таком важном деле она бы не подвела.

Она выглядит очень жалкой, с уставшими глазами и дрожащим ртом. Ее мороженое со вкусом мокко и миндаля тает, стекает по стенкам вафельного рожка, оставляя капли повсюду; она даже не замечает этого. - Я знаю.

- Моя мама ни при каких обстоятельствах не отпустит меня одну в Нью Йорк! - В переполненном кафе мой голос звучит очень громко, и люди оборачиваются на нас. Но в этот раз мне все равно.

- Но, возможно, если ты ей все объяснишь, - предлагает она.

- Может, ты объяснишь. Мне. Почему ты это делаешь? Что там с тобой случилось?

- Я... не могу. Но мы будем разговаривать с тобой каждый день, я клянусь. Мы постоянно будем слать друг другу смс. У нас пальцы отвалятся.

Я бросаю свой вафельный рожок с малиновым мороженым в мусорное ведро. Оно больше не кажется вкусным. - Почему, черт возьми, я должна хотеть делать это? - крикнула я ей и вышла на улицу в душную августовскую ночь.

Я оперлась на Люка; вдруг у меня закружилась голова.

- У всех есть секреты, - сказал он. Его выражение лица, такое самодовольное, в то время как я так неуверенно держалась на ногах, злило меня. Я ухватилась за полку, чтобы подстраховать себя, и попыталась изобразить на лице скучающий пренебрежительный взгляд, которым так великолепно владели многие девочки в моей школе.

Он был выше меня, стройный и широкоплечий в этом ворованном медицинском халате. Растрепанные черные волосы, сияющие глаза и рот, который слишком часто лукаво улыбался. Это был абсолютный тип Верити - немного опасный, немного дерзкий, совсем другой, не такой как мальчики из церкви, которых мы знали с пяти лет.

- Вероятно, она не считала тебя достойным упоминания, - солгала я.

- Должно быть, так и есть. - Он ухмыльнулся и затем стал серьезным. - Иди домой, Мышка. - Доверительное прозвище доконало меня. - Не называй меня так!

Он элегантно пожал плечами. - Она говорила, что ты так скажешь. Тебе неприятно придерживаться указаний, ты знаешь это? Я сказал тебе, что ты должна обо всем забыть, но ты просто наглым образом приходишь и создаешь сложности, хотя и так уже всем достаточно.

- Я только хочу ее увидеть. Ты знаешь, где она, не так ли? Пожалуйста. - Если нужно было подлизаться, хорошо, тогда я буду подлизываться. Одна я никак не смогла бы найти Верити, и мне вдруг стало очень важно увидеть самой все то, что не хотел рассказывать мне никто - даже этот тип. - Только на одну минуточку.

Он покачал головой. - Ты не хочешь этого. Чем быстрее ты все забудешь, тем лучше.

Ярость вспыхнула во мне, пробила ужасное холодное чувство, и я закричала:

- Забыть? Ты ненормальный? Послушай, я не знаю, кто ты и почему утверждаешь, что знаешь Верити, но мне, собственно, это и неважно. Все, что мне важно, это моя лучшая подруга. Я никогда ее не забуду. Никогда. Она погибла, пытаясь спасти меня, и будь я проклята, если я выйду отсюда и все забуду. Либо ты поможешь мне ее найти, либо иди к черту! - сказала я, задыхаясь, то всхлипывая, то крича, и никто не повернулся в мою сторону.

Люк, напротив, долго смотрел на меня. То, что он увидел, должно было изменить его мнение, так как, все, что он сказал, было: - Сюда.

Одну руку он положил мне на поясницу, другой взял мой локоть и повел меня в комнату в конце коридора, с настоящими стенами и раздвижными дверями вместо занавесок.

- Ты уверена? - спросил он.

Я кивнула и вошла в дверь.