Раздел IV. Социальная жизнь

Тема 4.1. ЧЕЛОВЕК И ОБЩЕСТВО. ГЛОБАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОСТИ

«Я» — «Ты» — «Мы»

Абсолютно непосредственно и достоверно дано нам лишь наше собственное Я. Оно является той точкой, из которой наше сознание оза­ряет для нас весь остальной мир. Все остальное — другой человек, об­щество — воспринимается как производное от моего Я, как нечто внешнее, чужое, как все, что не Я. Однако при этом остается непонят­ным человеческое общение. Как можно понять другого человека, отне­стись к нему с доверием? Как можно «добраться» до другого человека, до другого сознания?

С точки зрения философии, «другое я» — это не просто объект, скажем, другое тело, другой организм, который можно воспринимать и познавать, но это в то же время другой человек, который меня воспри­нимает, на меня смотрит, меня слушает. «Ты» не стоит пассивно перед «я», покорно и безучастно предоставляя себя любопытствующему взо­ру, здесь происходит активная встреча двух. Мое «я» открывается дру­гому, становится для него «ты».

Не я открываю «ты», оно само открывается мне. Чужую душу нель­зя ни видеть, ни осязать, нельзя вообще чувственно воспринять. Чужая душа — это ведь не вещь, не предмет, на который я смотрю, — она сама на меня смотрит. Как два зеркала, поставленные друг против друга, да­ют бесчисленный ряд отражений, так и познание некоего «ты» должно содержать в себе бесконечное число преломляющихся и отражающихся узнаваний и пониманий.

«Ты», таким образом, дает нам знать о себе, затрагивая нас, проникая в нас, вступая с нами в общение. То, что называется «ты», есть непостижимая тайна живого человека, которая соприкасается с нами, вторгается в нас, переживается нами. Все это дано уже в любом чужом взоре, направленном на нас. Встреча двух пар глаз, скрещение взоров — то, с чего начинается любовь, и дружба, и вражда, всякое общение — есть, по словам С. Франка, наиболее конкретное обнаружение вечной тайны, образующей само суще­ство человеческой жизни. Здесь происходит чудо выхождения человека за пределы самого себя, взаимного самораскрытия друг для друга двух людей, которые в иных отношениях замкнуты в себе.

В человеческой истории сознание «я», с одной стороны, возникает из реакции на «ты» как чуждую и угрожающую ему инстанцию «другого», на «подобное» существо вне самого человеческого «я». Но, с дру­гой стороны, «я» как таковое впервые внутренне оформляется, начинает самого себя понимать и оценивать, лишь когда видит себя чужими гла­зами. Человек, писал К. Маркс, родится без зеркала в руках, и сначала, как в зеркало, смотрится в другого человека. Только увидев в другом, похожем на него, человека, он и к самому себе начинает относиться, как к человеку.

Известна концепция «зеркального Я» американского психолога Ч. Кули. С его точки зрения, личность — это сумма реакций человека на мнения о нем окружающих. То есть человек смотрит на то, как к нему относятся, и старается соответствовать ожиданиям. Если ему с детства твердить, что он глупый, он и вырастет глупым. Если же все уверяют его, что он способный и талантливый — он также постарается соответ­ствовать ожиданиям других.

Раньше в младших классах проводили опросы: каждый писал за­писку учителю, с кем он хочет сидеть за одной партой в следующем году. Выявляли тех, с кем никто в классе сидеть не хочет, то есть отвер­гаемых всеми, нелюбимых одноклассников. В таком возрасте дети ост­ро чувствуют, что их не любят, и вырастают несчастными, покинутыми, с острым чувством собственной неполноценности. И учителю нужно было переломить такое отношение класса к ребенку.

Первичное единство «я» и «ты» грамматически выражается в «мы». «Мы» — это не просто совокупность многих «я», это преодоление вечной противопоставленности меня и другого. «Мы» — первичная категория личной человеческой (а потому и общественной) жизни. Это единство, противостоящее множеству и разделению. Человек как «я» развивается в лоне «мы» всю свою бессознательную и сознательную жизнь.

Язык, культура, нравственность, весь духовный капитал, которым мы живем и который составляет наше существо, берется из сложивших­ся жизненных отношений между людьми. Социальная, общественная жизнь не есть, следовательно, какая-то чисто внешняя форма человече­ской жизни. Она есть необходимое выражение единства всех людей, составляющая основу человеческой жизни во всех ее областях. Человек живет в обществе не потому, что так жить удобнее, а потому, что лишь в качестве члена общества может состояться как человек, подобно тому, как лист может быть только листом целого дерева.

С начала XX века в философии различают «общество» и «общ­ность». Общество (в отличие от общности) — это внешняя связь меж­ду людьми, внешнее подчинение людей общей направляющей воле, власти или праву. Но внешнюю организацию общественной жизни, внешнюю механичность нужно отличать от внутренней органичности. Все органическое, живое, живущее внутренним единством, не может быть организовано извне. Единство и оформленность действуют в них самих, изнутри пронизывая их и внутренне присутствуя в их внутрен­ней жизни.

Это внутреннее органическое единство может выступать в форме семьи, в форме религиозной жизни, наконец, в форме общности судьбы и жизни всякого множества людей. Эта общность образует жизненное содержание самой личности. Общность — это духовное питание, кото­рым внутренне живет личность, ее богатство, ее личное достояние.

На первый взгляд, общество состоит из живых людей, населяющих землю в настоящее время. Но за наружным, временным аспектом на­стоящего в общественной жизни таится ее вечный фундамент и источ­ник сил — первичное сверхвременное единство настоящего с прошлым и будущим. В каждое мгновение наша жизнь определена силами и сред­ствами, накопленными в прошлом, и вместе с тем устремлена в буду­щее, выступает как творчество того, чего еще нет.

Этносы и суперэтносы как формы существования человека

Этнос — это объединение людей, лежащее на границе природы и общества, это жизнь людей в конкретных природных условиях, которые эпределяют физиономию этноса, и в то же время определяемая соци-пьными, культурными законами. В учение об этносах большой вклад внес Л.Н. Гумилев, в частности своей книгой «Этногенез и биосфера земли».

Греческое слово «этнос» означает вид, порода. В данном случае име­ется в виду вид, порода людей — homo sapiens. Этнос — это свойство человеческого вида группироваться так, чтобы можно было противопос­тавить себя и «своих» всему остальному миру. Эллины и варвары, иудеи и все остальные, европейцы-католики в Средние века и все остальные. Объединиться в этнос нельзя, он возникает как природное явление, и ка­ждый человек с младенчества принадлежит тому или иному этносу.

Есть и социальные объединения — классы, государства; есть при­родные объединения — семья, род, племя, народность, раса, и даже от­части нация. Этнос как бы перекрывает и тот и другой типы объедине­ния, являясь, с одной стороны, основой и природных, и социальных де­лений человека, с другой — самостоятельной единицей.

Этнос связан не только с природой, он имеет отношение к созна­нию, к психологии человека. Гумилев приводил такой пример: во Франции живут кельты-бретонцы и иберы-гасконцы (строго говоря, не французы: первые — выходцы из Англии, вторые — из Испании). В лесах Вандеи и на склонах Пиренеев они одеваются в свои костюмы, говорят на своем языке и на своей родине четко отличают себя от фран цузов. Но можно ли сказать про маршала Мюрата или про мушкетера д'Артаньяна, что они — не французы? Они считали себя принадлежа­щими к французскому этносу.

Русский этнос в 1869 году — это поморы, питерские рабочие, ста­роверы в Заволжье, сибирские золотоискатели, крестьяне лесных и степных губерний, казаки донские и казаки уральские — все они очень были непохожи друга на друга, говорили на разных диалектах, вели со­вершенно разный образ жизни, но народного единства это не разруша­ло. А вот терские казаки по быту очень близки чеченцам, но эта бли­зость их друг с другом никогда не объединяла.

Цыгане вот уже тысячу лет как оторвались от своего общества и от Индии, откуда они пришли, потеряли связь с родной землей и, тем не менее, не слились ни с испанцами, ни с французами, ни с румынами. Цыгане везде, куда бы ни попадали, оставались иноплеменной группой.

Лев Николаевич Гумилев (1912-1992 гг.) — сын двух великих русских поэтов — Анны Ахматовой и Николая Гумилева. Участник многих этногра­фических и археологических экспедиций в Азию в 1930-х годах. Доктор исто­рических и географических наук. Результатом его исследований стали заме­чательные, хотя во многом спорные, книги — «Древняя Русь и Великая Степь», «В поисках вымышленного царства», «От Руси к России», «Хунну».

Этносы часто складываются в систему этносов. Например, «китай­цы» или «индусы» эквивалентны не «французам» или «немцам», а за­падноевропейцам в целом, ибо являются системами этносов, объеди­ненных на других принципах культуры. Индусов связывает система каст, а китайцев — иероглифическая письменность. Как только уроже­нец Индостана переходил в мусульманство, он переставал быть инду­сом. Китаец, живущий среди варваров, в древние времена рассматри­вался как варвар, а иноземец, знавший китайский этикет, — как китаец.

В Иране, наоборот, персом нужно было родиться. В США, чтобы стать полноценным американцем, нужно там родиться, а кто ты по на­циональности — еврей, русский или немец — не важно.

Этнос — это, согласно Гумилеву, еще и поведение людей, его со­ставляющих. Каждый человек должен вести себя особым образом, и характер этого поведения определяет его этническую принадлежность. Возникновение нового этноса — это также создание нового стереотипа поведения. Особенно это относится к суперэтносам, которые, складыва­ясь на основе старых этносов, создавали новый специфический тип по­ведения.

Современные испанцы, считал Гумилев, сложились в этнос, нося­щий это название, относительно поздно, в Средние века — из смешения древних иберов, кельтов, римских колонистов, германских племен (свевов и вестготов), к которым примешались баски — прямые потом кииберов, аланов — потомков сарматов и ближайших родственников осе­тин, арабов-семитов, мавров и туарегов-хамитов, норманнов и каталон­цев (частично сохранивших свое этническое своеобразие).

Англичане — это сложный суперэтнос из англов, саксов, датчан, норвежцев и западных французов из Анжу и Пуату.

Русский суперэтнос образовался из смешения восточных славян из Киевской Руси, западных славян (вятичей), финнов (меря); муромы, веси, чуди заволоцкой; угров, смешавшихся сперва с перечисленными финскими племенами; балтов (голядь); тюрок (крещенных половцев и татар) и в небольшом числе монголов.

Только через принадлежность к этносу любой человек осознает свою связь с человеческим обществом, с государством, с историей.

Семья

Семья — клеточка, как бы мини-модель общества. Без семьи и се­мейного воспитания, семейной заботы о ребенке не было бы ни общест­ва, ни государства, ни этноса. Как бы ни менялись общественные уст­ройства, какие бы бури ни проносились над людьми — семья всегда оставалась.

Утописты-революционеры всех времен почему-то мечтали унич­тожить семью, брачные отношения, выступали за свободную любовь, за то, чтобы функции семьи передать государству. В.И. Ленин ратовал за то, чтобы построить огромные фабрики-кухни, фабрики-прачечные и освободить женщину от домашнего труда.

Однако давно замечено, что дети, получившие домашнее, а не ка­зенное воспитание, лучше учатся, более способны. Никакие детские сады и школы не заменят материнской любви. Л. Толстой писал в «Войне и мире», что Наташа страстно любила своего будущего ребенка. Вот когда нас так любят, так страстно желают еще до нашего рождения, — то в этом заложены все наши таланты, все наши способности.

Семья исторически изменялась. В эпоху матриархата, когда власть принадлежала женщинам, каждый знал свою мать, но никто не знал своего отца, вместо семьи были так называемые беспорядочные поло­вые отношения. Затем власть перешла к мужчине, и отец стал заинтере­сован в том, чтобы точно знать, кто его дети, кому передать свое хозяй­ство, свой дом. Возникла парная семья. Она еще не была скреплена за­конами и легко распадалась и вновь образовывалась.

С появлением государства и права появились законы и о браке, и постепенно в Европе начала складываться моногамная семья — один мужчина и одна женщина. Однако в некоторых мусульманских странах до сих пор, особенно в деревнях, существуют полигамные браки. По мусульманским законам мужчине разрешается иметь до четырех жен, в некоторых странах еще больше. В Непале в первой половине XX века семья строилась по противоположному принципу: одна жена могла иметь до пяти мужей. Но в большинстве стран укрепилась и сохраняет­ся моногамная семья.

Семья воспитывает и развивает чувство взаимной связанности лю­дей, их умение служить друг другу. Семья, живущая в одном доме — это, согласно Л. Гумилеву, пример социальной системы. «Элементы системы: члены семьи и предметы их обихода, в том числе муж, жена, теща, сын, дочь, дом, колодец, кошка. Они составляют семью до тех пор, пока супруги не разведутся, дети не отколются, начав зарабатывать сами, теща не разругается с зятем, колодец не зацветет и кошка не заве­дет котят на чердаке. Если после этого они останутся в доме, хотя бы туда провели водопровод, это будет не семья, а заселенный участок, то есть все элементы живой и косной природы останутся на месте, но сис­тема семьи исчезнет. И, наоборот, если умрет теща, будет перестроен дом, сбежит кошка, уедет учиться любящий сын, семья сохранится, не­смотря на перемены в числе элементов. Это значит, что реально суще­ствующим фактором системы являются не предметы, а связи, хотя они и не имеют ни массы, ни заряда, ни температуры».

Надо отметить, что семья и сейчас эволюционирует, причем, ка­жется, в худшую сторону. Еще в начале XX века типичной для Европы была большая семья, все жили вместе: родители, родители родителей, дяди, тети, кузены, кузины и т.д. В настоящее время типичная семья — это родители (отец и мать) и один — два, максимум три ребенка. Дети, едва став взрослыми, стараются как можно раньше уйти из семьи и за­вести свой дом, жить самостоятельно. В странах Запада это вообще ста­ло правилом: сын или дочь, достигнув совершеннолетия, отделяются и живут, стараясь экономически не зависеть от родителей, и родители не рвутся им помогать, считая, что они должны сами пробить себе дорогу в жизни.

Постепенно исчезает тот аромат большой семьи, в котором и долж­ны расти дети.

Государство

Согласно английскому философу XVI века Томасу Гоббсу, госу­дарство существовало не всегда. Сначала была «война всех против всех», человек сам должен был себя защищать. Постепенно люди при­шли к идее «общественного договора»: они как бы заключили договор, что часть своей свободы они отдают государству, то есть обязуются ему повиноваться, а оно обязуется их охранять от разбойников и внешних врагов. Таким образом, главная цель государства — охрана своих под­данных, забота о них.

Первое государство возникло в древнем Египте много тысяч лет назад, а сейчас нет ни одного народа, кроме первобытных племен где-нибудь в джунглях Амазонки, которые не имели бы государст­венного устройства. Древние греки перепробовали все виды и формы такого устройства: монархию (власть одного, покоящуюся на зако­не), тиранию (беззаконную власть одного человека), олигархию (не­законную власть группы людей), демократию (власть народа) и ох­лократию (власть толпы).

Демократия, наверное, лучшая форма государства: всеобщее изби­рательное право (когда каждый может выбирать и быть избранным в органы власти), соблюдение прав и свобод каждого человека. Правда, в древнегреческой демократии рабы людьми не считались и прав не име­ли. Однако в мировой истории и демократии, и монархии тяготели к установлению тирании или олигархии, к узурпации власти, к подавле­нию прав и свобод личности.

Чтобы избежать такой тенденции, английский философ Дж. Локк предложил принцип разделения властей. В соответствии с этим принци­пом современное демократическое общество имеет четыре ветви власти: законодательная власть (парламент, дума и т.п.); исполнительная власть (президент, правительство); судебная власть; свободная пресса, которую сейчас называют четвертой властью.

Все эти ветви власти друг от друга не зависят, все друг друга кон­тролируют и делают невозможной узурпацию, захват власти каким-нибудь одним лицом или одной ветвью власти.

В настоящее время подавляющее большинство стран мира — это демократические парламентские республики. Даже те страны, где у вла­сти находится монарх (например, Великобритания, Швеция), по суще­ству, функционируют в режиме республики.

Власть во все времена считалась у людей наивысшей ценностью. Люди всегда стремились властвовать над другими людьми — войны, преступления и злодеяния почти всегда связаны с жаждой власти.

Немецкий социолог XX века Макс Вебер выделил три типа власти:

традиционная власть, харизматическая власть, бюрократическая власть.

Традиционная — это власть, передаваемая по наследству, по тра­диции. Король правит не потому, что он умный или талантливый, а по­тому, что родился в семье короля. Харизматическая власть покоится на личном обаянии человека — харизме. Харизматический лидер — это человек, прорвавшийся к вла­сти за счет своей мощной воли, ума, энергии. Типичным харизматиче­скими лидерами были Наполеон, Ленин, Муссолини, Ф. Кастро, Ельцин в начале своей деятельности и др.

Самой «совершенной» в смысле неуязвимости, самой распространен­ной и могущественной является ныне бюрократическая власть — власть аппарата. Это анонимная власть — почти никто не знает людей, которые готовят самые важные решения. Те, кто их подписывает, — на самом деле «свадебные генералы». Аппарат могущественнее их и может их убрать, если они мешают. Типичный пример — августовский путч 1991 г., когда партийно-государственный аппарат лишил власти М. Горбачева.

Бюрократический аппарат — это совокупность людей, работаю­щих, как машина, без страха и упрека, без эмоций, без инициатив. Со­временный чиновник тем успешней работает винтиком этого аппарата, чем сильнее подавил в себе все человеческие качества. Аппарат может работать на кого угодно, кто бы ни стал у руля власти, хотя на самом деле аппарат служит прежде всего самому себе.

Государство, корпорация, университет, армия, даже церковь — все управляется ныне бюрократическим аппаратом. Он постоянно разбуха­ет, втягивая в себя все новых людей. Он, как гидра: если у него отру­бить одну голову, то вскоре вырастают сразу три.

Аппарат — и благо и зло одновременно: ничего более эффективно­го в деле управления человечество не создало, и в то же время аппарат, если его все время жестко не контролировать (а он никаких контролеров не терпит и неизменно пытается от них избавляться), начинает работать на себя.

В некоторых странах роль государства в жизни общества мини­мальна, и достижение такого ограничения считается важнейшим завое­ванием демократии. Государство охраняет границы, защищает людей от преступности, собирает налоги и заботится о пенсионерах и безработ­ных. В США, например, в государственном секторе только 5% эконо­мики, все остальное — в частных руках.

У нас государство традиционно очень сильно и вмешивается во все дела и обязанности граждан. Оно по-прежнему определяет основные направления экономического развития, по-прежнему у нас нет сильного класса собственников, которые не зависели бы от государства. По-прежнему большая часть населения живет в совершенном неведении по поводу своих юридических прав и обязанностей.

Возможно, что сейчас это исторически оправдано: нужна сильная государственная власть, чтобы справиться с разгулом преступности, остановить падение производства и т.д. Но рано или поздно государство должно будет умерить свои аппетиты, и очень значительно.

Социальная структура

Во все века, начиная с возникновения государства, общество было разбито на разные классы, сословия, касты и т.д. В России XIX века бы­ли помещики, крестьяне, буржуа, рабочие, ремесленники, сословия дво­рян, священников, купцов, мещан, казаков. Крестьяне, например, были государственные, помещичьи, монастырские, вольные.

Общество было довольно сложным и дифференцированным. После октябрьской революции 1917 года все значительно упростилось: сосло­вия были уничтожены, остались рабочий класс, крестьянство и интелли­генция, которую называли «прослойкой».

По мнению социологов, сейчас в России, помимо правящей элиты, можно выделить три класса: средний, базовый и низший, а в рамках каждого — по два самостоятельных страта (слоя): средний класс распа­дается на «состоятельных» и «обеспеченных»; базовый — на «средне­обеспеченных» и «малообеспеченных», низший — на «бедных» и «ни­щих». Средний класс в России теперь составляет не более 20 процентов населения страны.

Что касается социальной структуры развитых капиталистических стран, то там «средний класс» составляет 60 процентов населения и со­стоит, как правило, из следующих страт: «средние-богатые», «средние-средние» и «средние-бедные». Единственным критерием различения является размер доходов. «Средне-богатым» может быть и управляю­щий государственным предприятием, и владелец крупного магазина. Но даже «средние-бедные» — это люди, живущие в соответствии с очень высокими стандартами жизни. Помимо среднего класса есть класс бога­тых — это крупные собственники и высокопоставленные управляющие корпораций, банков и т.д., и класс бедных — людей, получающих доход ниже необходимого прожиточного уровня.

В каждом обществе есть и еще одна часть населения, в некоторых довольно внушительная — маргиналы (раньше их называли декласси­рованными элементами): воры, бандиты, проститутки, бродяги, нищие.

В СССР в 1930-е годы во время коллективизации огромная масса кре­стьян хлынула в города, спасаясь от голода и репрессий. Многие из них, оторвавшись от крестьянской среды и культуры, так и не приросли к горо­ду. Без корней, без роду и племени, без религии, без культуры, они как бы повисли в воздухе. Эти люди, как правило, выполняли самую простую, неквалифицированную работу, селились по окраинам городов, в бараках — тогда деревянных, сейчас многоэтажных панельных.

Маргиналы всегда первыми пополняли ряды безработных, всегда были питательной средой для преступности. Они в силу своего низкого культурного развития всегда поддерживали реакционные режимы — фашистский режим, коммунистический. Беда этих людей в том, что они никому не нужны, в обществе все меньше потребности в неквалифици­рованном труде, все меньше рабочих мест, везде требуется хорошее образование и достаточно высокая общая культура.

Гражданское общество

Вечным анекдотом при советской власти был следующий: «чего только у советской власти нет — масла нет, мяса нет!» Но еще при со­ветской власти никогда не было гражданского общества. В то время господство государства было тотальным, потому и государство явля­лось тоталитарным. Государство определяло, что людям слушать — почти все западные радиостанции, вещающие на русском языке, глуши­лись; определяло, что смотреть и читать — все издательства и типогра­фии были государственными, свирепствовала цензура, и страшным пре­ступлением было иметь свой печатный станок; определяло, что думать — с детского возраста людям пытались так промыть мозги, чтобы они или думали в соответствии с решениями партии, или вообще не думали.

Все права личности, записанные в Конституции, существовали только на бумаге: свобода совести, свобода слова, свобода собраний, свобода печати. Не было презумпции невиновности (человек не обязан доказывать, что он невиновен; он не может считаться преступником, пока его вина не доказана судом) и т.д. Человек был не гражданином, а винтиком огромной государственной машины. Человек всегда существовал один на один с государством.

Гражданское общество — это общество структурированное. Оно содержит внутри себя массу негосударственных объединений, не зави­сящих от государства, и человек, являясь членом одного или нескольких союзов или объединений, уже не стоит один на один перед лицом госу­дарственной машины. Она уже не может спокойно проехать по челове­ку, даже не заметив его.

Если общество однородно и монолитно, как при тоталитаризме, то оно подобно студню — толкнешь его с одного бока, и толчок, не встре­чая никакого сопротивления, свободно проходит через всю массу до другого края. Отсюда и всенародное одобрение решений партии, и все­народное осуждение проклятых империалистов или их пособников — инакомыслящих. Отсюда страх, царивший в обществе: человеку некуда было укрыться от вездесущего государева ока. Все мы были погружены в этот студень и дружно колебались в такт его колебаниям.

Иное дело — гражданское общество. Я здесь не только гражданин государства, но и член союза потребителей, член клуба содействия по­жарным, член секты «Свидетели Иеговы», член общества трансценден­тальной медитации. Я — член коллектива, с которым у меня общие интересы, мы защищаем друг друга, мы помогаем друг другу. Тот же «Союз потребителей» — серьезная общественная организация, которая по вашей просьбе может подать в суд на государственное предприятие, выпускающее некачественные продукты. Она имеет свой журнал, своих адвокатов и может, в принципе, разорить любое государственное или частное предприятие, если уличит его в неуважении к правам потреби­телей.

В России еще только появляются ростки гражданского общества. А вот, к примеру, в современной Германии оно сильно развито. Там суще­ствует широкое «альтернативное движение». Одна из основных про­грамм этого движения — ограничить зависимость людей от государства и могущественных концернов. Создать такие условия, чтобы люди сами обеспечивали себя собственным трудом, не работая на государство и крупных собственников. Можно жить лучше, даже если имеешь мень­ше. Меньше денег, меньше потребления, но больше возможностей для личной самореализации. Нужен переход от «экономики услуг» к «эко­номике самообслуживания».

Нужно, считают идеологи альтернативных движений, работать, чтобы жить, а не жить, чтобы работать. Создаются мелкие предприятия, которые называют себя «коллективами», «социальными проектами». Это центры дошкольного воспитания, продовольственные кооперативы, коллективные мастерские, общественные библиотеки, терапевтические группы взаимопомощи (например, группа помощи женщинам, подвер­гающимся плохому обращению в семье), группы социо- и психотера­пии, товарищества по закупкам. Основная идея «альтернативщиков» — переход от централизованного государства к «федерации коммун», коо­перативов, мелких аграрных и ремесленных производств. В Германии сотни сельскохозяйственных коммун, много самоуправляемых моло­дежных коммун. Существует широкое движение за гражданские права, оно выступает против запретов на профессии, поддерживает «Между­народную амнистию». Наконец, много религиозных нетрадиционных обществ и сект.

Все это вместе создает богатое гражданское общество, в котором че­ловек всегда может найти себе группу единомышленников, защиту от несправедливостей государства и от собственного одиночества. Человек чувствует себя комфортно только в своей маленькой группе, где все друг друга знают, любят и помогают друг другу.

В этом плане в России человек в массе своей чудовищно одинок и часто пользуется суррогатами общения: возле пивного ларька, где все действительно друг друга «уважают», или вливаясь в орущую массу болельщиков на стадионе.

Утопия и алхимия

Платон, написав свою книгу «Государство», стал первым социаль­ным утопистом. С его точки зрения, люди будут счастливы только при справедливом государственном строе, где каждый живет в соответствии со своими способностями, знает свое место, и где никто никому не за­видует. В платоновском государстве существует три класса: философы управляют, стражники охраняют, а ремесленники работают. Каждого ребенка, достигшего пяти лет, Платон предлагал приводить к филосо­фам, чтобы те решали, в какой класс его отдать. Если умный — то ребе­нок становится философом, если глупый и сильный — стражником, ес­ли не то и не другое — тогда ремесленником. Все в этом государстве расписано и регламентировано: когда вставать, когда петь гимны, когда жениться и т.д.

Но, как мы видели, попытка Платона претворить этот проект в жизнь не удалась. Впоследствии все подобные проекты идеальных го­сударств, которых на самом деле нельзя построить, получили названия «утопий» («у» — нет, «топос» — место, «утопия» — то, что не имеет места).

Там, где мы пытаемся внедрить утопию непосредственно в жизнь, возникает социальная алхимия. Алхимия — это средневековая наука, занимавшаяся поисками «философского камня», способного превра­щать все металлы в золото. Главным в алхимии было не само золото, а внутренняя духовная трансформация человека, философский камень — это сам алхимик, который в результате многолетних опытов по изуче­нию природы и самого себя в ней становился мудрым. Когда же дейст­вительно ищут философский камень вовне человека — например, ищут золото, или рецепты идеального общественного устройства, или рецеп­ты воспитания нового человека — тогда и начинается социальная алхи­мия, вера в то, чего нет и принципиально не бывает.

Подобные «алхимические» попытки никогда не прекращались в ис­тории человеческой мысли. Иеремия Бентам — английский философ, занимавшийся проблемами морали, написал «Паноптикум, или руково­дство народом в целях его блага». Паноптикум — это не только музей, это еще и башня, с которой все видно очень далеко. В «Паноптикуме» Бентам давал рецепты жизненного обустройства людей ничуть не менее утопические, чем платоновские. Бентам считал, что можно представить себе тюрьму, детский дом, любой социальный институт и даже общест­во в целом как нечто такое, что может быть охвачено взглядом, видя­щим все насквозь. Иначе говоря, можно, наивно полагал Бентам, по­знать социальную среду и то, как она воздействует на человека, а следо­вательно, можно с помощью определенных манипуляций с этой средой получать заранее вычисляемые и предсказуемые результаты. Организуя систему обстоятельств, можно совершенно управлять человеком — ра­зумеется, для человеческого же блага. Подобную же машину для обол­ванивания попытались создать позднее в России и Германии, отыскивая такие формы воздействия на людей, которые превращали бы их в по­слушных баранов.

Английский писатель Джордж Оруэлл в своем знаменитом романс «1984» описал идеальное тоталитарное общество, весьма напоминавшее жизнь в СССР. Министерство госбезопасности называлось там мини­стерством любви, министерство пропаганды, которое врало каждый день и постоянно изощрялось, как бы еще ловчее соврать, — министер­ством правды и т.д. Семьи не было, каждый жил в маленькой комна­тушке, где одну стену заменял телевизор, работавший круглые сутки. Не только человек на него смотрел, но и через него «министерство люб­ви» постоянно смотрело на человека. Каждый раз в месяц получал та­лончики разного цвета — на табак, на еду, на женщину или мужчину. Все были довольны и счастливы, а кто случайно оказывался чем-то не­доволен, тот исчезал. Роман Оруэлла — антиутопия, в которой он, од­нако, опирался на реальные факты управления людьми в тоталитарных государствах.

Наше государство, конечно, не достигло вершин такого господства над личностью, но приближалось к нему. Поскольку никакие утопии не свершились — коммунизм не удавался, новый человек, с пламенным взором в будущее и с горячей любовью к партии, никак не хотел появ­ляться, — то место утопии почти полностью заняла алхимия. Людей заставляли верить в то, чего на самом деле не было. Но заставляли так искусно и методично, что многие верили. Верили, например, в то, что у нас — государство рабочих и крестьян, хотя ни рабочие, ни крестьяне никакой реальной власти не имели, вся власть была в руках мощной бюрократической машины. Партийная бюрократия держала в своих ру­ках все инструменты воздействия на народ — власть, печать, радио, телевидение — и с детства внушала каждому человеку утопические ил­люзии.

Верили в то, что живут при социализме, хотя ни материальных, ни политических условий для социализма в стране не было. Верили в то, что живут хорошо и все имеют, хотя страна по уровню жизни занимала одно из последних мест в мире. М. Мамардашвили в своих лекциях описывал такой случай: как-то вскоре после войны они с другом, секре­тарем комсомольской организации факультета, стояли на улице Горько­го и разговаривали. И тут к ним подошел нищий мальчик и стал просить милостыню. А друг продолжал так же увлеченно разговаривать, не за­мечая мальчика. И тут, вспоминал Мамардашвили, я понял, что он про­сто не видит мальчика, не может увидеть, поскольку, будучи человеком партийным, твердо верит, что при социализме нищих не бывает. Никаких рецептов счастливого переустройства общества никогда не было и не будет — это вообще не по силам человеку. А все созна­тельные усилия государства, направленные на это, всегда порождали нелепые социально-алхимические эксперименты, за которые расплачи­вался народ. Как говорил древний китайский мыслитель Лао-Цзы: выс­шая форма поведения в государстве — бездеятельность. Общество нельзя привести в порядок никакими внешними усилиями, нужно толь­ко дать людям свободу, не навязывая им никаких рецептов, и они сами найдут правильный путь. Мудрый правитель следует дао, не делает ни­чего, чтобы управлять страной, и тогда она процветает.

Глобальные проблемы современности

XX век стал веком глобальных проблем. Глобальные проблемы — это совокупность острейших жизненных вопросов, от которых зависит прогресс и само выживание человечества: экологический кризис, поро­ждаемый катастрофическим по своим последствиям вторжением чело­века в биосферу; нарастающее исчерпание невозобновимых природных ресурсов, стремительный рост численности населения («демографиче­ский взрыв») в бедных странах и резкое падение рождаемости в странах развитых.

В настоящее время ко всем этим бедам добавилась еще антрополо­гическая катастрофа: повреждение генофонда и как следствие этого — появление все большего числа умственно отсталых и физически непол­ноценных детей. Это вызвано и загрязнением окружающей среды, в том числе радиоактивным, и ростом потребления алкоголя, и уничтожением лучших людей общества. В России был истреблен цвет нации: сначала дворянство и купечество, затем наиболее инициативная и энергичная часть крестьянства, творческая интеллигенция. Огромный ущерб гено­фонду был нанесен войной, голодом и репрессиями: первыми погибали всегда самые лучшие, самые инициативные, самые талантливые.

Глобальные проблемы называются так потому, что нет ни одной страны в мире, которых они так или иначе не касались бы — и еще по­тому, что решить их можно только общими усилиями всех стран вместе.

Еще одной глобальной проблемой стал уже в XXI веке междуна­родный терроризм, который угрожает всему цивилизованному челове­честву. За вспышками насилия, убийствами заложников, взрывами до­мов с людьми в разных странах стоит, возможно, целая разветвленная организация, финансируемая крупными промышленными группами или даже целыми государствами. Борьба с международным терроризмом стала самой важной глобальной проблемой современности, для ее ре­шения объединяются сейчас все демократические государства мира.

Глобальной проблемой стали современные средства массовой ком­муникации. Телевидение и радио не только распространяли информа­цию, но были и мощным орудием культурного образования народа. Но за последние 20 лет во всех развитых странах сформировалась такая система массовой коммуникации, в которой все централизовано и мо­нополизировано.

Раньше разные группы людей в разных странах могли интерпрети­ровать происходящее по-своему. Теперь все информационные потоки распространяются по всему миру по существу из одного центра и чаще сего дают искаженные интерпретации происходящего. Подавляющее большинство коммуникационных потоков производится или контролируется узкой группой медийных олигархов. Глобальное общество в действительности перешло в руки владельцев гигантской «фабрики грез». Например, американский образ жизни становится доминирующим для всего мира. Американское кино, которое транслируется всеми телеком­паниями мира, в том числе и российскими, стоит недорого (почему и покупается всеми), а содержание этого «культурного ширпотреба», — почти сплошь кровь, насилие, непрерывные убийства и т.д. Сравнение нашей Останкинской телебашни со шприцем с наркотиками, воткнутым в тело России, довольно адекватно отражает существующую ситуацию.

Для огромных масс людей весь мир сконцентрирован на экране те­левизора. Без телевидения никакие идеи не существуют, никакие поли­тики не функционируют, никакие социальные движение неизвестны, если не показаны на экране. Сейчас политика — это то, что прошло че­рез экран телевизора. Наша озабоченность уровнем преступности или экологией прямо связаны с тем, в каком объеме эти темы затрагиваются СМИ, прежде всего телевидением. Наша представление о значимости некоторого события, то есть о его «событийности», опять-таки возника­ет благодаря его демонстрации телеканалами. В этом смысле не только отдельные политики «делаются» телевидением; телевидением делается сама политика. Говорят даже о новом типе человека «homo videns» (че­ловек смотрящий), для которого то, что он видит на экране, и является единственной реальностью, который глотает любую идеологическую жвачку и каждый день требует новую порцию. Все это очень тревожные симптомы современного процесса глобализации.

Мы живем в эпоху массового функционирования развернутой сис­темы «симулякров». Симулякры — это такие копии, или подобия, кото­рые вытесняют собой оригинал, становятся важнее оригинала. Объект рекламы, например, имеет весьма отдаленное отношение к «реальному» предмету, продать который пытается коммерсант. Покупая его, мы по­купаем не столько сам предмет, сколько его образ. Объекты наших стремлений (и, соответственно, покупок) имеют весьма отдаленное от­ношение к нашим реальным потребностям. Симулякрами может быть все: любовь, секс, смерть, политика, война. Самодостаточные знаки — симулякры — поглотили собой предметы, то есть «реальность» в привычном смысле слова.

Общество как бы перестает существовать всерьез, симулякры, игра, фантомы поглощают все. Возможно, это свидетельствует о конце чело­веческой истории, — если люди не найдут в себе силы обрести или от­крыть новые глобальные смыслы своего существования и предназначения.

Избранные тексты

Семья

«Мы не имеем активной семьи — вот где узел всего; мы не имеем и никогда не было у нас религиозно-активного ощущения самого ритма семьи — таинственных, совершающихся в ней сочленений в «мужа» и «жену», расчленений в «отца» и «ребенка», в «дитя» и «мать». <...>

Счастливых семей, то есть верных подлинно, в сердце, — еще го­раздо менее, чем думают. Буквально это есть редчайшие исключения; но они есть, и, присматриваясь там и здесь, сейчас можно узнать такую семью. Это — оазис, заброшенное живое зерно среди мертвой (в сущно­сти) ткани брака; она никуда не спешит, ни к кому не «не собирается» и к себе никого не «ждет». В ней есть какой-то свой собственный свет, тепло, поэзия. Часто это бывают молчаливые семьи, то есть все шумли­вое или, по крайней мере, все суетливое исключено из них: их члены «копаются» друг около друга, то есть заняты каждый своим делом, но «около» друг друга, непременно в физическом почти касании.

Сбиты в «кучку»; и свет, и теплота здесь, бесспорно, «животного», то есть «живого», характера: это даже заметно по неубранности, все­гдашнему отсутствию «парадности» в таких «животно-теплых» семьях. Долго и внимательно изучая их психический склад, всегда можно заме­тить, что — опять в инстинктах ли, в догадках или в какой-то теплой атмосфере дыхания, — но у них «религиозность» и «святость» брака продвинута несколько дальше, чем обыкновенно, и несколько вглубь... Например, у них заметно религиозное чувство детей — религиозное чувство самого рождения. Это сказывается в записочке, извещающей о «прибавлении семейства», в способе приглашения на «крестины», не­уловимо — но скажется какой-то торжественностью во всем этом, вовсе отсутствующей в пассивных семьях, где рождение почти также скрыва­ется, оно составляет такую же «неловкость», как и венчание. <...>

...Без света религии в таинственных «завязях» бытия своего чело­век неудержимо стал загнивать в них, и «европейская» цивилизация, именно и только «европейская», неудержимо расплывается из «пассивного» брака просто в проституцию. Нет огня, нет таинственного и жгу­чего огня, стягивающего человека в «брак», — это так очевидно и это очевидно только в Европе, с ее начинающимся «вырождением»! Мы изнутри похолодели, залив внутри себя святой очаг Весты и на месте священных ему жертвоприношений устроив своз нечистот. Вот узел европейской цивилизации, наших философских дефектов, и скорбей нашего дня...» {Розанов В.В. Религия и культура. Сборник статей// Розанов В.В. Религия. Философия. Культура. М., 1992. С. 182-186).

Власть

«Почти всем нам приходится, по крайней мере на каком-то этапе жизни, употреблять власть. Воспитывая детей, люди — хотят того или не хотят — осуществляют власть, чтобы защитить своих детей от гро­зящих им опасностей и дать им какие-то советы по поводу того, как следует вести себя в различных ситуациях. В патриархальном обществе женщина также является для большинства мужчин объектом власти. Большинство членов бюрократического, иерархически организованного общества, наподобие нашего, осуществляют власть, исключение со­ставляют только люди самого низкого социального уровня, которые служат лишь объектами власти.

Наше понимание власти в соответствии с тем или иным способом существования зависит от осознания нами того, что слово «власть» — достаточно широкий термин и имеет два совершенно различных значе­ния: власть может быть либо «рациональной», либо «иррациональной». Рациональная власть основана на компетентности; такая власть способ­ствует росту человека, который на нее опирается. Иррациональная (то есть анти- или противоразумная — В.Г.) власть зиждется на силе и слу­жит для эксплуатации того, кто ей подчиняется. <...>

В самых примитивных обществах, где основным источником суще­ствования является охота или собирательство, власть осуществляет ли­цо, которое по всеобщему признанию является компетентным для вы­полнения этой задачи. То, какими качествами должен обладать этот че­ловек, в большой степени зависит от конкретных обстоятельств; как правило, эти качества включают жизненный опыт, мудрость, великоду­шие, мастерство, «внешность», храбрость. <...>

Власть по принципу бытия основывается не только на том, что ка­кой-то индивид компетентен выполнять определенные социальные функции, но в равной мере и на самой сущности личности, достигшей высокой ступени развития и интеграции. Такие личности «излучают» власть, и им не нужно приказывать, угрожать и подкупать. Это высоко­развитые индивиды, самый облик которых — гораздо больше, чем их слова и дела, — говорит о том, чем может стать человек. Именно таки­ми были великие Учителя человечества; подобных индивидов, хотя и достигших не столь высокой ступени совершенства, можно найти на всех уровнях образования и среди представителей самых разных куль­тур. (Все это имеет прямое отношение к проблеме воспитания. Если бы родители сами были более развитыми и последовательными людьми, то вряд ли существовала бы противоположность авторитарного и демокра­тического подходов к воспитанию. Нуждаясь в авторитете, осуществ­ляющем свою власть по принципу бытия, ребенок реагирует на него с величайшей готовностью; с другой стороны, он восстает против давле­ния или пренебрежительного отношения со стороны людей, чье собст­венное поведение свидетельствует о том, что сами они в свое время не утруждали себя усилиями, которых требуют теперь от подрастающего ребенка).

С образованием иерархически организованных обществ, гораздо более крупных и сложных... власть, основанная на компетентности, уступает место власти, основанной на общественном статусе. Это не означает, что существующая власть обязательно некомпетентна; это значит, что компетентность не является неотъемлемым элементом вла­сти. Будь то власть монарха, компетентность которого определяется качествами, обусловленными случайным сочетанием генов, или бессо­вестного преступника, которому удается прийти к власти с помощью убийства или предательства, или, как это часто бывает в современных демократических обществах, власть людей, обязанных своим избранием фотогеничной внешности или той сумме денег, которую они в состоя­нии вложить в предвыборную кампанию, — во всех этих случаях между компетентностью и властью может не быть почти никакой связи.

Однако серьезные проблемы имеют место даже тогда, когда власть устанавливается на основе компетентности: руководитель может ока­заться компетентным в одной области и некомпетентным в другой — например, государственный деятель может обладать качествами, необ­ходимыми для ведения войны, и оказаться несостоятельным в условиях мира; или же руководитель, которого в начале его карьеры отличали честность и мужество, может утратить эти качества, не устояв перед искушением власти; старость или физические недуги также способны привести к тем или иным видам деформации. <...>

Каковы бы ни были причины утраты качеств, составляющих ком­петентность, в большинстве крупных и иерархически организованных обществ происходит процесс отчуждения власти. Первоначальная ре­альная или мнимая компетентность власти переносится на мундир или титул, ее олицетворяющие. Если облеченное властью лицо носит соот­ветствующий мундир или имеет соответствующий титул, то эти внеш­ние признаки компетентности заменяют действительную компетентность и определяющие ее качества. Король — воспользуемся этим ти­тулом как символом власти такого типа — может быть глупым, порочным, злым человеком, то есть в высшей степени некомпетентным для того, чтобы быть властью; тем не менее он обладает властью. Пока он имеет королевский титул, считается, что он обладает качествами, делающими его компетентным. Даже если король голый, все верят, что на нем роскошные одежды.

То, что люди принимают мундиры или титулы за реальные призна­ки компетентности, не происходит само собой. Те, кто обладает этими символами власти и извлекает из этого выгоду, должны подавить спо­собность к реалистическому, критическому мышлению у подчиненных им людей и заставить их верить вымыслу. Каждому, кто даст себе труд задуматься над этим, известны махинации пропаганды и методы, с по­мощью которых подавляются критические суждения, известно, каким покорным и податливым становится разум, усыпленный избитыми фра­зами, и какими бессловесными делаются люди, теряя независимость, способность верить собственным глазам и полагаться на собственное мнение. Поверив в вымысел, они перестают видеть действительность в ее истинном свете» (Фромм Э. Иметь или быть? М., 1990. С. 44-47).

О бюрократической власти в массовом обществе.

«Господство аппарата. Превращая отдельных людей в функции, огромный аппарат обеспечения существования изымает их из субстан­циального содержания жизни (то есть делает их жизнь эфемерной, как бы повисшей в воздухе — В.Г.), которое прежде, в качестве традиции влияло на людей. Часто говорили: людей пересыпают, как песок. Сис­тему образует аппарат, в котором людей переставляют по своему жела­нию с одного места на другое, а не историческая субстанция, которую они заполняют своим индивидуальным бытием. Все большее число лю­дей ведет это оторванное от целого существование. Разбрасываемые по разным местам, затем безработные, они представляют собой лишь голое существование и не занимают больше определенного места в рамках целого. Глубокая, существовавшая раньше истина — каждый да выпол­няет свою задачу на своем месте в сотворенном мире — становится об­манчивым оборотом речи, цель которого успокоить человека, ощу­щающего леденящий ужас покинутости... Исчезает любовь к вещам и людям. Исчезает готовый продукт, остается только механизм, способ­ный создать новое. Насильственно прикованный к ближайшим целям, человек лишен пространства, необходимого для видения жизни в целом.

Там, где мерой человека является средняя производительность, ин­дивид, как таковой, безразличен. Незаменимых не существует. То, в качестве чего он был, он — общее, не он сам. К этой жизни предопреде­лены люди, которые совсем не хотят быть самими собой; они обладают преимуществом. Создается впечатление, что мир попадает во власть посредственности, людей без судьбы, без различий и без подлинно че­ловеческой сущности.

Кажется, что объективированный, оторванный от своих корней че­ловек утратил самое существенное. Для него ни в чем не сквозит при­сутствие подлинного бытия... Живя со дня на день, он видит цель, вы­ходящую за пределы сиюминутного выполнения работы, только в том, чтобы занять по возможности хорошее место в аппарате. Масса ос­тающихся на местах отделяется от меньшинства бесцеремонно проби­вающихся вперед. Первые пассивно пребывают там, где они находятся, работают и наслаждаются после работы досугом; вторых побуждают к активности честолюбие и любовь к власти; они изматываются, приду­мывая возможные шансы к продвижению и напрягая последние силы.

Руководство всем аппаратом осуществляется бюрократией, кото­рая сама является аппаратом, то есть людьми, превратившимися в аппа­рат, от которых зависят работающие в аппарате.

Государство, общество, фабрика, фирма — все это является пред­приятием во главе с бюрократией. Все, что сегодня существует, нужда­ется в множестве людей, а следовательно, в организации. <...>

Господствующий аппарат покровительствует людям, обладающим способностями, которые позволяют выдвинуться: умеющим оценивать ситуацию беспардонным индивидам, которые воспринимают людей по их среднему уровню и поэтому успешно используют их; они готовы в качестве специалистов подняться до виртуозности, одержимые желани­ем продвинуться, они способны жить, не задумываясь и почти не тратя времени на сон. <...>

Господство массы. Масса и аппарат связаны друг с другом. Круп­ный механизм необходим, чтобы обеспечить массам существование. Он должен ориентироваться на свойства массы: в производстве — на рабо­чую силу массы, в своей продукции — на ценности массы потребителей.

Масса как толпа не связанных друг с другом людей, которые в сво­ем сочетании составляют некое единство, как преходящее явление су­ществовала всегда. Масса как публика — типический продукт опреде­ленного исторического этапа... Масса как совокупность людей, рас­ставленных внутри аппарата по упорядочиванию существования таким образом, чтобы решающее значение имела воля и свойства большинст­ва, является постоянно действующей силой нашего мира...

Для расчлененной в аппарате массы главное значение имеет фикция ра­венства. Люди сравнивают себя с другими, тогда как каждый может быть самим собой, только если он не сравним ни с кем. То, что есть у другого, я тоже хочу иметь; то, что может другой, мог бы и я. Тайно господствует за­висть, стремление наслаждаться, иметь больше и значить больше. <...>

Расчлененная в аппарате масса бездуховна и бесчеловечна. Она — наличное бытие без существования, суеверие без веры. Она способна все растоптать, ей присуща тенденция не терпеть величия и самостоя­тельности, воспитывать людей так, чтобы они превращались в муравьев».

(Ясперс К. Духовная ситуация времени // Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 310-314)

Поговорим о прочитанном:

1. Многие считают, что гордиться своей национальностью — все равно, что гордиться тем, что у тебя два глаза или две ноги. А вот американцы очень гордятся тем, что они американцы. Может быть, у нас вообще нет чувства собственного национального достоинства? Может быть, оно нам и не нужно?

2. Многие современные политические деятели утверждают, что демокра­тия для России не подходит и неплохо было бы восстановить монархию как наиболее подходящую для россиян форму правления. Как вы счи­таете, есть ли серьезные аргументы в пользу этого? Может быть, нам и правда нужна монархия? Во многих европейских странах монархия со­храняется и не противоречит демократии.

3. Можно ли сказать, что современное российское образование сильно бюрократизировано: все управляется сверху донизу, все регламентировано, расписано до деталей, на все есть правила? Или там, где вы учитесь, процветает самоуправление, и вы можете влиять на процесс своего образования?

4. К какому классу или слою общества вы хотели бы принадлежать? Какими сдвигами в сознании нашего общества объясняется тот факт, что в 1960-х все мечтали стать космонавтами, а сейчас — бизнесменами? Только высо­кими доходами бизнесмена, или есть более серьезные причины?

5. Как вы считаете, какое общество лучше — такое, где царят суровые, безжалостные к человеку законы, но зато есть порядок и гарантирован­ный минимум благ; или общество с мягким, либеральным законодатель­ством, но зато там вы идете на постоянный риск: риск разориться, риск не найти работу, — и должны сами отвечать за себя и полагаться только на собственные силы?

6. Некоторые теоретики считают, что в недалеком будущем семья исчез­нет, люди будут сходится на несколько дней, а потом снова расходиться, а воспитание детей возьмет на себя государство. Хотели бы вы жить в таком обществе? Согласны ли вы с тем, что все хорошее, что есть в че­ловеке, закладывается с детства семьей, а не школой или коллективом?

7. Какого человека вы хотели бы видеть во главе нашего государства: харизматического (яркого, энергичного, сильного, прекрасного оратора, любителя тенниса или футбола, своевольного, капризного, постоянно показываемого по телевидению) или бюрократического (серого, не­взрачного, почти невидимого, не навязывающего нам свой характер, не лезущего нам в душу, а тихо делающего свое дело)? Или вы считаете, что это две крайности, а истина должна быть посередине?

8. Остались ли справедливыми в наши дни слова поэта: «У нас в России две напасти: внизу власть тьмы, вверху тьма власти»?

Тема 4.2. ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ Культура и культ

В самом общем виде культуру можно определить так: культура — это все то, что не природа. Это все, что сделано руками человека. Культура — это тот искусственный мир, который человек создает, чтобы под­держать себя в своем искусственном, то есть человеческом состоянии.

Есть две точки зрения на происхождение понятия и смысла слова «культура»: одни исследователи считают, что «культура» происходит от латинского слова «культивировать» — обрабатывать почву. Первым проявлениями культурной деятельности человека была, по их мнению, обработка земли.

Согласно второй точке зрения, культура производна от слова «культ» — от совокупности религиозных, ритуальных действий, с по­мощью которых человек призывал высшие силы, «общался» с ними. Вы знакомы с мнением Л. Мамфорда, который полагал, что культурная ра­бота была для развития человека важнее, чем физический труд. Важнее, чем обработка земли, было создание тотемных столбов, молитвенных дощечек, ритуальных танцев и песен, исполнение обрядов, то есть со­вершение чисто человеческих действий, преображавших душу человека. И сама обработка земли была священным обрядом, частью культа — похороны зерна как разъятого тела бога и затем возрождение этого бога в виде выросших растений.

Русский мыслитель Павел Флоренский в своей работе «Философия культа» писал, что культура как бы отщепляется от культа, это его бо­ковой побег. Так же как обработка земли или приручение животных первоначально носили культовый, религиозный характер, так и искус­ство в своих первых элементарных проявлениях выполняло священную функцию — заклинало злые силы.

Но и техника, работа с первыми орудиями труда, первые согласо­ванные координированные действия в совместном труде целиком нахо­дились в рамках религиозного обряда. Лишь постепенно утрачивался, выветривался религиозный смысл многих действий, — и оставался ути­литарный набор операций и инструментов.

Это же касается и науки — геодезия держится на астрономии, астроно­мия возникла из астрологии, астрология — из поклонения древних людей звездам, а это поклонение выросло из мистического чувства Вечного и Без­условного, которое окружало первобытного человека со всех сторон. Из это­го мистического чувства и вырастало понятие окружающего пространства.

Священник Павел Флоренский (1882-1937 гг.) — Леонардо да Винчи XX века. Писал труды по философии, богословию, математике, электротех­нике, истории живописи, истории культуры. Принимал участие в составлении плана ГОЭЛРО. Будучи священником, одновременно читал лекции в духов­ной академии и в электротехническом институте и в 1930-х приходил в ин­ститут в рясе и с крестом.

Был арестован в 1933 году по ложному обвинению, работал в Забайкалье на мерзлотоведческой станции, потом был отправлен в Соловецкий лагерь, где в лаборатории занимался проблемой добычи йода и агар-агара из водо­рослей. В 1937 г. был расстрелян.

Основные работы П. Флоренского: «Столп и утверждение истины», «У водоразделов мысли», «Философия культа».

Это же касается и времени — мы живем не в некоем абстрактном времени, а отсчитываем время от рождения Иисуса Христа. И чувству­ем время, переживаем его, когда оно течет в ритме религиозных празд­ников — рождество, крещение, пасха и т.д. Пространство и время — производные культа.

Культура имеет глубинные сакральные корни. Всякая культура яв­ляется живой, динамичной, развивающейся, если она эти корни чувст­вует, ими питается, в них набирает свою силу. Культура, полностью оторванная от своих корней, быстро вырождается, становится сугубо утилитарной, часто бессмысленной. Внутри такой культуры уже нельзя отличить кабак от церкви (поскольку и то и другое является продуктами культуры), Сикстинскую мадонну — от пулемета, воровскую отмычку — от заповеди «не укради».

Культура давно стала для человека второй природой: все, что он видит в мире, он видит через свою культуру. Древние видели в небе Большую медведицу, а мы — ковшик с ручкой, потому что у нас другая культура. Но и для древних и для нас звездное небо — продукт культу­ры. Оно осмыслено, упорядочено, звезды названы, туманности обрисо­ваны, короче, вся история астрономии вошла в картину звездного неба.

Все, что мы видим вокруг себя, есть продукт деятельности предше­ствующих поколений. Мир, справедливо замечал К. Маркс, есть про­дукт промышленности и торговли, то есть это — «сделанный» мир.

Все, что мы сами из себя представляем, — наши мысли, чувства, наш воображение — есть продукт культурного воспитания. Надо пом­нить, что культура — это еще не все, что сама культура выросла из че­го-то более глубокого и бездонного, чем она сама, что культура — это только часть окружающего нас мира. Хотя самая главная часть. Борьба Аполлона и Диониса

Фридрих Ницше исследовал в своей работе «Рождение трагедии из духа музыки» древнегреческую культуру и пришел в выводу, что ее основу составляет борьба между двумя культами — культом бога Апол­лона и культом бога Диониса.

Культ Аполлона — это культ светлого, меры и соразмерности, ра­зума и науки (Аполлон — покровитель искусств и наук). Типичные об­разцы аполлоновского искусства, ясного, светлого, жизнерадостного — гомеровские «Илиада» и «Одиссея».

Культ Диониса — это культ темный, культ самой земли, культ пло­дородия, вина и опьянения, культ половой любви. Греки чествовали Диониса в дни сбора винограда, устраивали по ночам настоящие оргии, так называемые мистерии, в едином экстазе пели гимны, поклоняясь Дионису. Из этих мистерий возникли первые греческие трагедии.

Культ Диониса пришел в Грецию с Востока. До этого греки жили гармонично и счастливо, в ладу с природой и богами. Так считали все исследователи Древней Греции до Ницше. Но как только в Греции стал распространяться культ Диониса, перед греками распахнулись такие бездны и пропасти собственной души, такие ужасы мира, о которых они даже и не подозревали в прежнем олимпийском спокойствии.

Ницше приводил старинное предание о том, как царь Мидас долгое время ловил по лесам мудрого демона Силена, спутника Диониса. И когда Силена поймали, царь спросил: что же для человека является наи­лучшим? Демон долго молчал, но потом разразился такими словами: первое, самое наилучшее для вас, — не родиться вовсе; а второе — по­быстрее умереть!

Ницше утверждал, что олимпийское искусство было только занаве­сом, которым грек заслонялся от страхов и ужасов существования, хо­рошо ему известных. Ведь греки знали о муках Прометея, которому коршун каждый день клевал печень, знали об ужасающей судьбе Эди­па...

Вся греческая культура — это союз, заключенный между двумя враждебными и друг другу необходимыми силами — аполлоническими и дионисийскими. Аполлон не мог жить без Диониса. Аполлон — это только блестящая форма, это, например, талант, который необходим каждому художнику, чтобы выразить свои мысли и чувства. Но откуда приходят мысли и чувства? Как наполняется эта блестящая форма? Только из прозрений художника в бездонную глубину своей души, только из тех пугающих и ужасающих бездн, которые вдруг открылись ему. если он не побоялся смело, честно и глубоко заглянуть в себя, не побоялся заглянуть в лицо смерти, узнать безжалостность и суровость человеческой судьбы, если он доверился своему инстинкту и проник в те измерения, которые для разума закрыты. Тогда и только тогда ху­дожник и может стать гением, а не просто иметь талант, талантливо исполнять и повторять чужие слова, чужие прозрения.

Не только искусство — любая культура является соединением двух этих противоположных начал: дионисииского и аполлоновского. Евро­пейская культура, сетовал Ницше, страдает ослаблением дионисииского начала, все — и философия, и наука, и искусство — сведено к набору рациональных правил, методов, приемов. Дионисииское мироощущение или загнано в подполье, или вообще исчезло. Дионисийские мифы объ­являются детскими сказками.

Но без мифа, полагал Ницше, без дионисийской стороны нашей души всякая культура теряет свой здоровый творческий характер. Аполлоновское искусство только мифом и спасается. «Образы мифа должны незаметными вездесущими демонами стоять на страже; под их охраной подрастает молодая душа, по знамениям их муж истолковывает свою жизнь и битвы свои; и даже государство не ведает более могуще­ственных неписанных законов, чем эта мифическая основа».

Нет дионисийских восторгов и ужасов, нет мифической основы культуры — и она засыхает, становится скучной, банальной, не способ­ной к великим свершениям. Остается только абстрактное воспитание, абстрактные нравы, абстрактное государство.

Проблемы массовой культуры

В XX веке возникает удивительный феномен, никогда ранее не встречавшийся в человеческой истории — массовая культура. Чтобы стоять на уровне тех достижений культуры, которые были созданы в этом веке, нужно очень много работать над собой. Но большинство лю­дей много работать не хочет, поэтому они не соответствуют сегодняш­нему уровню развития культуры. Но ничуть этим не опечалены. Они прекрасно приспособились благодаря наличию массовой культуры.

Например, в любой отрасли современной Науки открытия делают несколько человек. Но их открытия, их труд, его результаты размножа­ются, доводятся до каждого, могут быть использованы каждым. Сейчас необязательно иметь специфический талант, чтобы преуспевать в науке, достаточно усвоить технику научно-исследовательского труда, методи­ку проведения и описания экспериментов, технику построения и обоб­щения выводов — и можно делать небольшие открытия, писать книги, защищать диссертации. Но это все — «массовые» ученые.

Сегодня необязательно иметь поэтический талант — часто доста­точно овладеть техникой стихосложения (имея, конечно, некоторый уровень поэтической культуры и слух, как в музыке) — и можно писать неплохие стихи, издавать книги. В Союзе писателей бывшего СССР состояло более тридцати тысяч членов: писателей, поэтов, драматургов, критиков. Каждый из нас с большим трудом назовет хотя бы десять из­вестных фамилий ныне живущих писателей или поэтов, а тут — три­дцать тысяч. Понятно, что основную массу профессиональных литера­торов составляют «массовые» писатели и «массовые» поэты.

Массовая культура имеет и положительные стороны: не надо знать основ кибернетики, чтобы работать на компьютере, надо то