О, боже, где вы взяли эти лампы?! А мебель!

Мент, браслет, тюрьма, конвой.

Следак, допрос, навек урок,

Закона нет! Мне ж долгий срок.

Павел Суздалев – Заславский

Что это за интерьер?! Это разве обои? Освещение!

О, боже, где вы взяли эти лампы?! А мебель!

Я в шоке! - Ты не в шоке. Ты в тюрьме!»

*

В голове отупелость, полное оцепенение, ступор, состояние близкое к «коме». Это ощущение наступило у меня утром 24 апреля 200…года от рождества Христова. А очнулся я не много, не мало, в тюремной камере, знаменитой тюрьмы, на «Володарке». Грязная, темная от недостатка света комната, размером около восьми квадратных метров. Мрачные, покрытые рифленой штукатуркой стены, без единого окна, но с постоянно горящим на потолке, светильником. У стены, напротив двери, деревянная сцена, высотой сантиметров сорок.
На ней, на голых досках и расположились я, и пятеро несовершеннолетних мальчишек. Я долго лежал, не поднимаясь, и мысленно перебирал все произошедшее со мной. Как я здесь оказался, и что я тут делаю. В голову ни чего не приходило, полная пустота. Я даже не чувствовал, что лежу на голых досках. В камере шумно, ребятишки прыгают, скачут, дерутся, вроде и камера небольшая, но и им этого хватает. Собрали их сюда из разных тюрем, для отправки на этап, по зонам. Все они осуждены на разные сроки, в основном за мелкое воровство и хулиганство.
Каждый из них, строит из себя матерого зэка. Азартно, с блеском в глазах, перебивая других рассказчиков, повествует с большим преувеличением, о своих подвигах. Какой крутой он был на воле. Угрожают друг другу, задирают другого, особенно слабее себя. Каждый обещает на этапе опустить «ближнего». Жизнь в зоне им представляется сказкой. Они войдут туда, расскажут о своих подвигах на воле. Их сразу введут в круг блатных и появятся у них свои «кони»* и «шестерки»**. И будут они всех ближних «опускать». Особенно им нравиться, что они будут всех «опускать». У меня в голове все не могло вместиться, как я, «Генеральный директор» юридической фирмы, с тремя высшими образованиями, два из которых юридические, оказался здесь, в тюрьме, на «Володарке». Сразу возникли вопросы. Какие здесь правила? Как мне держаться? Я на свободе-то мало с кем общался, особо много не разговаривал. Мог послать любого, кто мне не понравился, куда подальше. Особо не церемонясь. Мог запросто настучать по голове и даже, в морду дать. Но здесь тюрьма, особые «зэковские» уставы. Понимал прекрасно, осознавая своими мозгами, что здесь могут и мне настучать по пятаку, наруши я, эти уставы. Со мной ребятишки держались более-менее уважительно, хотя некоторые из них, заранее причисляя себя к приблатненным, пытались мне тыкать, но я их резко останавливал. Тюрьма, тюрьмой, а человек всегда должен оставаться человеком. В их дела я не вмешивался, пусть врут, пусть рассказывают друг другу сказки. Пусть даже повозятся между собой, выясняя лидерство. Но иногда, видя, что дело доходит до более серьезных выяснений, чем, - " А, кто ты такой? " Когда их действия начинают предшествовать генеральной драке, говорил " брэк" и слегка повысив голос, успокаивал. Принесли баланду, мальчишки встретили ее с восторгом, даже подрались немного из-за нее. У товарища она вкуснее и надо хоть ложку украсть. Уже находясь в зоне, я понял, что таким, как они, беспокойным, чрезмерно активным, в зоне хана. Их обычно в «конях» держат, либо в «обиженных». Правда, мне до всех узнаваний было еще далековато.

Где-то ближе к обеду дверь камеры открылась и нам приказали: «Выходить, строиться, пойдем в баню». Выстроили в коридоре, рядом встала пара охранников, молодые парни из внутренних войск. Высокие, рослые, накачанные солдаты, одетые в красивую форму. Я сначала не мог понять, что за род войск. Формой и выправкой, походят на солдат-десантников. Форма десантников, но моя тут логика сработала, не будут же десантники зэков охранять. Оказываются, это внутренние войска, так красиво одеваются. Все спокойные, без эмоций, без лишних слов.

Команда: «Пошли», и мы, новоиспеченные ЗЭКа, потопали по коридорам. У меня для бани все снаряжение с собой было, так как выдернули меня из республиканской клиники, где я подлечивал свое сердечно. Поэтому к помывке я был готов. Вели нас длинными, извилистыми коридорами, различными переходами. Я с моей плохой зрительной памятью и не старался запоминать все эти извилины и переходы, тем более побег из этих казематов не планировал. Но, ребятне и здесь все нипочем. Они, идя по этим мрачным, гулким коридорам, под конвоем рослых, вооруженных автоматами солдат, не угомонились, весело переговариваются, хохочут, рассматривают двери камер. Не мелькнет ли, в одной из «кормушной» форточек, их земляк или знакомый. Спустились, по узкой каменной лестнице в небольшой подвал, где в крохотной комнатке располагалась баня. Баня, вернее душевая комнатка, похожая на небольшой правильный, замкнутый геометрический куб, в котором поместилась вся наша шестерка perituraque***. Я энергично взялся за помывку и неплохо, как можно было мыться в этой тесноте, помылся. Понимая, что это тюрьма, и чтобы не подцепить заразу, надо соблюдать чистоту своего тела. После бани нас привели в ту же камеру и снова мы улеглись на сцену. Почему улеглись? - спросит читатель. Ла, потому, что камера до того маленькая, что ходить в ней просто негде. Коридорчик между стеной и сценой, сантиметров пятьдесят, да и сама сцена, шириной не больше двух метров, особо не находишься. После бани, да, снова в эту грязь, на деревянную сцену. Это конечно дико, но, увы, ты уже себе не хозяин. Через несколько минут, щелкнула клямка, дверь открылась: - На выход! -

Нас всех вывели из камеры, и выстроили в коридоре. Стали опрашивать насчет нашего здоровья, осматривать, нет ли ушибов, ссадин, травм. Это тюремный медик, вернее симпатичная медичка. Полненькая, кругленькая, как я позже узнал, фельдшер Анна Ивановна, пришла осматривать вновь прибывших зэков. Дойдя до меня, мельком глянула на меня и задала стандартный вопрос, - Что вас беспокоит? -

Я тотчас подал ей документы, находящиеся при мне: выписку из истории болезни, электрокардиограмму. Рассказал о том, что я сердечник и прибыл сюда прямо из Республиканской клиники, где находился на излечении. Она глянула на мои документы, забрала их и молча, без эмоций, сочувствия, ушла. Жалоб на здоровье у пацанов не нашлось, и нас снова завели в камеру. Я лег на сцену и впал в ступор. Мой организм, таким образом, стал так реагировать на окружающую действительность. Это в дальнейшем спасло меня от сумасшествия. Ребята сразу затеяли драку, лидера среди них я не заметил, драку мог начать и самый маленький. Шум, гам и беспрестанные угрозы один одному. Вечером, в десятом часу, открылась дверь, и меня вызвали с вещами, для перевода в медицинское отделение, находящееся в этом же здании. Я душевно попрощался с ними, и от всего сердца пожелал ребятам, чтобы к ним подсадили более искушенного зэка, чем я. Чтобы он их " строил" постоянно, может скорей образумятся. Меня, в сопровождении невысокого, средних годов прапорщика, темными, затхлыми коридорами, переходами повели в тюремную медсанчасть.

* Кони - обычно зек, используемый на посылках

**Шестерка - молодой зек находящийся в прислугах (стирка, готовка) у блатняка.

*** (обречённых).

Продолжение следует…

13\-03-15

23\04-15 ***

Глава 2

Неспешно, не торопясь, а собственно куда торопиться, солдат спит, служба идет, так и «зека». Зек» сидит, а срок течет. Это я уже через несколько лет после отсидки, с юмором, с иронией вспоминаю мое нахождение в «сидельцах» Пищаловского замка*, а тогда мне было не до юмора. Поднялись на второй этаж, и передо мной открылся чистый, светлый, покрытый кафелем коридор. Запахло до боли знакомой валерьянкой (здесь это лекарство на все случаи жизни). Понял, что это и есть «лечебница». Небольшое отделение на несколько палат, сверкающее чистотой, сразу видно, что шныри здесь усердно работают. Завели в палату-камеру, или, как ее называют на местном диалекте, «хата». С высокими потолками, большая, светлая комната. На две трети стены окно. На нем висели, правда, не шторы, а металлические решетки-жалюзи, но освещения камеры было достаточное для читки книг и работы по мелочевки, чем занимались некоторые из обитателей палаты. Хата благоустроенная, на двенадцать человек, туалет, вода. Металлические койки на каждого зэка, в два яруса. Зашел, за мной заскочил «шнырь», и закинул матрац, и постельные принадлежности для меня, на ближайшую койку и сразу закрылась дверь. Без всякого представления, я очутился перед представителями того ущербного, богом обиженного контингента, с кем бы ни когда не хотел общаться, даже в самых черных снах. Но, как благовоспитанный, хотя категорически отрицающий в себе интеллигента, человек, поздоровался с коллективом, который тут же сбежался в круг, обступив меня. Вызвал у всех сидящих здесь зэков удивление, интерес, любопытство как это сюда залетел, не нашего круга кент. То есть моя фигура была явно не для этих мест. Меня даже это воодушевило, как будто все настоящее, " зэки, камера, тюрьма", происходит в каком-то не реалистичном сне. Даже в мозгу промелькнула фантастическая мысль, а, если только действительно, чуть-чуть попугают, хотя за что и выгонят. Посадив на кровать, давай меня расспрашивать, что почем. Рассказал свою трагическую историю. Облегчив рассказом свою душу, которая остро нуждалась в исповеди, сочувствии. Хоть кому либо. Ни, чего, не приукрашивая, что, да как. Собственно и рассказывать было не о чем, тем более приукрашивать, сам не знал, за что закрыли. Зэки начали обсуждать активно мое дело, каждый высказывал свое мнение. До самого утра стоял шум и гам, обсуждали различные версии моей посадки, пришли к единому мнению, что я временный человек, долго здесь не задержусь. Заодно я узнал, что все же мир тесен. С одним из зэков, огромным бугаем, как бы смотрящим по этой хате, у нас нашлась общая знакомая, его жена. Она работает медсестрой в клинике, в моем отделении, где я только, что находился на лечение. Откуда меня забрали, одели наручники и приволокли сюда.

Зэки, при первом впечатлении, показались мне серьезными, внушающими уважение. Авторитетами, по их разговорам. Ну, как же, один здоровяк, с заросшим жиром животом, по его словам торговал оружием и снабжал им банду, правда сейчас мне кажется странным, при новоприбывшем, рассказывать о своем криминальном промысле. Другой зэк, небольшой, занозистый мужичок, всю свою жизнь сидел и шастал по тюрьмам и по ссылкам, правда, чем он занимался на воле, я так и не понял, ради чего он в тюрьмах находился, но в общие камеры идти боялся. Ценой любых ухищрений цеплялся за проживание в лечебнице, закатывал истерики, но в хаты к своим собратьям не шел. Третий, уличный грабитель. И, только значительно позже дошло, а сейчас я, убежден, что там, в основном находятся зэковские отбросы. Тот, же грабитель, сам похвастался, что спаивал и грабил пьяных, одетых в приличную одежду. Увидев пьяного, определив, что можно взять с этого подвыпившего лоха, находил с ним общий язык, отводил в укромный уголок, парк, лесополосу, раздевал и грабил его. Женщин не трогал. Их, пьяных мало, да и найти общий язык, с пьяной, приличной женщиной, труднее, чем с мужиком, они истеричны. А, таких уголовников в общих камерах не любят, их считают отбросами и в зонах их загоняют на верхние койки, невзирая на то, сколько у него судимостей. Лежали, здесь, в основном те, кто увиливал от нахождения в колониях, зонах, либо кто боялся находиться с другими зэками в общих камерах, то есть те, у кого были грехи перед другими зэками, по законам зоны. Между прочим, они и больше всех активничали в камере, устанавливали свои правила. Особенно для, таких наивных первоходов, как я. Особенно находящихся в шоке от сотворенного судьей и ментами произвола, незаконного ареста. Конечно моя наивность, мне не к лицу, юристу, директору юридической фирмы, но наглость властей, ментов, судей, не имеет предела. И генеральных директоров останавливают, загоняют туда, куда Макар телят не гонял.

*

В хате было людское разнообразие, вся прослойка уголовного мира. Сидели здесь бомжи за неуплату алиментов, воры, хулиганы, и «экономисты», сидевшие по экономическим статьям, а проще за хищения и взятки. И по должностям был большой выбор, можно сказать, весь слой страны, от безработного, до Генерального директора. Генеральный, правда только, что зашел, то есть, Я. Но заместитель министра здесь уже находился и был старожилом этой палаты-камеры. Познакомился с директоратом нашей страны, директором частной фирмы, «экономист». Лет тридцати пяти лет, разбитной молодой парень, но ухоженный, полненький, нашедший общий язык со всеми обитателями камеры и чувствующий себя здесь, как рыба в воде. Я думаю, он и в зоне устроится неплохо, типа шныря* в столовой. Словно еще на воле, готовился к здешнему проживанию. Видно сознавал, что «недолог век на воле». У него своя фирма, по оптовой торговле нефтепродуктами, в одном из областных городов Белоруссии. Подружившись с военным, начальником тыла, уговорил его на аферу. Перегонять составы с нефтью с армейских складов, через свою фирму, в Латвию, на чем и погорел, отделавшись восьмью годами лишения свободы, а мог лет на пятнадцать залететь. Мой сосед по нарам, я наверху, он снизу, импозантный мужик, лет пятидесяти, занимал должность заместителя министра, в каком-то министерстве, в каком, правда, не сказал. Он погорел на банальном взяточничестве, правда, в крупном размере. Иск у него был на восемьсот тысяч долларов. Я думаю, что он весь иск и проел в этой тюрьме. Адвокаты с него вытянули, да и в медсанчасти бесплатно не лежат, а он уже год здесь находится, симулируя из себя желудочного больного. К слову сказать, здесь я ему свалился кстати. По первому моему образованию, я врач и даже некоторое время, работал врачом на скорой помощи. И мне приходилось его консультировать для дальнейшей его симуляции. Находиться здесь больше месяца, бесплатно, т.е. если в лапу не дал, не положено. Я думаю, из тюрьмы он выйдет нищим и больным. Дело в том, что у него, а я с ним месяц находился здесь, в этой палате-камере, в конце концов, поехала крыша. Этот министр, с самого начала, взял надо мной опеку и по сути дела спас меня от мошенников и прохиндеев. За год нахождения в тюрьме, он освоился, стал умудренным зэком, научился готовить из имеющих продуктов. Рассказал мне, об обычаях, тюремных нравах, что положено, что не положено, о чем можно говорить, что нельзя. Составил список вещей, которые жена из дома должна была прислать м не, которые здесь необходимы. Потом целыми ночами рассказывал мне «сказки», прожекты, как разбогатеть, что он возьмет меня к себе в министерство и тому подобное. Я, находясь в прострации от ареста, соглашался, поддакивал, хотя сразу понял его, что ни хрена, он в экономике не «петрит», но думаю, бог с ним, это тюрьма, пусть ему, с его прожектами будет легче. Да и меня он отвлекал своими разговорами, мечтаниями, от моих мыслей. Забивал мою голову, хотя и не нужными, но все же не моими, сложными для меня мыслями. Арестовали его год назад, в Бресте, на вокзале, когда он приготовился уносить ноги из страны. Страны, которая его выучила, дала работу, жилье, семью, но которую он обокрал, обгадил. Подошли люди в штатском, предъявили ордер и на глазах детей и жены увезли сюда, на «Володарку». Шок конечно у него был сильнейший, да тут любой на его месте свихнется.

*Шнырь - заключенный, привлекаемый на хозработы. Простые заключенные их не любят и не дружат с ними.

*(тюрьма Володарка, это бывший Пищаловский замок, построенный Екатериной второй, находящийся в центре г.Минска)

***

23\04--15

Глава 3

Город, утро, луч на мостовой,

мент, браслет, тюрьма, конвой.

Следак, допрос, навек урок,

закона нет! Мне ж долгий срок.

Положили меня, вернее я сам лег, на второй ярус, но при моей неуклюжести, моем избыточном весе, это место было не для меня. Так что разок даже пришлось свалиться. Нужно было передислоцироваться на другое место. Здесь мне пригодилось мое медицинское образование. Фельдшера, которые нас обслуживали, знали, что я врач и естественно ко мне относились немного помягче, снисходительней, чем к другим зэкам. Я этим воспользовался и стал сам себе назначать лечение. Я прекрасно знал свойства медицинских препаратов (недаром в свое время, я работал начальником аптечных складов). Знал, какие препараты здесь разрешены. И назначил себе как лечение, антигистаминный препарат «димедрол», обладающий сильным седативным действием. В это же время один зэк лежащий, на лучшем месте нашей палаты-камеры (между прочим, с высшим образованием, вдобавок врачебным, но ветеринарным, правда, я всегда подозревал, что самые тупые врачи это ветеринары) был любитель димедрола. Я предложил ему свой димедрол обменять на его койку. Он согласился, тем более мы с ним были в неплохих отношениях. И я переехал на лучшее место в нашей палате-камере. На второй день нахождения здесь в палате – камере, пришла ко мне посылка. Все что мне надо, вернее, то, что здесь нужно для выживания, мне прислали. «Активисты», естественно сразу похватали, схавали, даже спасибо не сказав. Кроме сигарет, которые я сумел оставить себе. Сигареты в тюрьме – это необходимость, это жизнь, что доллары на воле. Без них можно прожить, но жизнь будет тяжелой. Даже наши белорусские дешевые сигареты «Прима», здесь очень высоко ценятся. Я, с помощью этих сигарет, наменял у каптеров, хороших новеньких наволочек, простыней и стал находиться в более, менее человеческих условиях. Навел контакт с девочками-шнырями, которые по решению ДИНа, отбывают срок здесь, в тюрьме, работая в прачечной. Стал отдавать им свое белье, для стирки, что категорически здесь запрещено, а они мне обратно, чистое, стираное, высушенное. Стирать свое белье положено в бане, самому, что все, кроме меня и делали. Чистота в тюрьме – это первое дело. Да и стало комфортней жить.

*

Здесь же стали происходить небольшие чудеса. У меня с собой был журнал «Криминальное обозрение». Я прочел в нем одну интересную статью, о том, как молодой паренек решил расправиться со своей женой, ради того, чтобы отнять квартиру и жениться на своей любовнице. Статья была интересно написана, я даже немного возмутился, над поведением молодого человека, над его жестокостью и вдруг этого молодого человека закатывают, на инвалидной коляске в нашу палату-камеру. Оказалось, что в действительности выглядело гораздо хуже, но только наоборот. Паренек, двадцати восьми лет, преподаватель химии в Белорусском Государственном Университете, рано захотел себе самостоятельности, рано женился. Родители хотя и были против его женитьбы, пошли ему навстречу, купили и подарили ему однокомнатную квартиру, и он довольный, стал жить и поживать со своей молодой женой. Но когда сильно хорошо – это тоже плохо. Молодая жена быстро себе нашла отдушину в скучной семейной жизни, завела себе любовника и фактически жизнь у них разладилась. Она то, уходила от него, жила у любовника, то вновь приходила, жалко ей было отдавать квартиру, хотя квартира была не ее. Однажды, он приезжает со своим другом к себе в квартиру, жена лежит на кровати, он подходит к ней спросить, какого черта она к нему приехала и вдруг его друг достает нож, который находился с ним и три раза ударяет ножом в спину. Обратите внимание, три раза, не один, не два, а три. Жестоко? Он падает без сознания, они долго совещаются добивать, не добивать его, но все же вызывают скорую помощь, которая увозит его в больницу скорой помощи. Там ему жизнь спасли, но он остался инвалидом первой группы и может передвигаться только на коляске. То есть спинной нерв у него был перебит. Было долгое следствие, но как не странно, срок дали ему. Восемь лет строгого содержания. Что оказалось. Его молодая жена была давно любовницей его друга. Об этой связи он и не подозревал. Друг с его женой вошли в сговор, и чтобы не потерять квартиру решили с ним расправиться. Свалив на то, что якобы он позвал своего друга убить ее и, что он пытался задушить ее, а друг стал на защиту молодой женщины. Хотя, что ее защищать, когда она была мастер спорта по борьбе дзюдо, да и нож не стоило бы применять, достаточно оглушить табуреткой (если бы так было в действительности), правда, мастера спорта по дзюдо задушить практически невозможно. Но наш суд решил по-другому, - виновен! Это же наш Белорусский, независимый суд. В действительности он конечно зависимый, особенно от денег. Эти деньги и помогли парню и другим оказаться в тюрьме. И как я в дальнейшем подсчитал, процентов двадцать в наших тюрьмах сидят невиновные.

*

Еще одно интересное явление. Смотрим телевизор, программу криминал (зэки очень любят смотреть криминалистические программы, а за «боевики» душу отдадут), показывают портрет молодого преступника, в тематике их разыскивает милиция, и вновь открывается дверь, и естественно вводят этого парня. Положили его на второй ярус, надо мной, познакомились. Дима, двадцатипятилетний техник–электрик на линейной железнодорожной станции. Прозвали его «телезвездой», выслушали его рассказ. После окончания железнодорожного техникума, работал на железнодорожной станции, получал хорошие деньги, подружился с хорошенькой девушкой, влюбился в нее по уши, эта девушка и довела его до греха. Дима, для поднятия своего имиджа перед ней, решил купить машину, но где взять такие деньги. Вообще-то надо их заработать, как бы и поступил нормальный человек, но это нормальный, а Димка сам по себе. Где деньги взять? Да у проституток отобрать, а то они их слишком много зарабатывают. Дима, купив газету: «Из рук в руки», прочитав ее, нашел объявления жриц любви и недолго думая, взяв огромный гаечный ключ, которым прикручивают рельсы к шпалам, направился грабить столичных проституток. Пару сотен долларов, он, таким образом, наскреб и тут же стал телезвездой, его портрет был вывешен на экранах телевизоров и он прямым ходом попал в нашу тюремную палату-камеру. Что-то там у него с почками или как он говорит, милиция при задержании попинала. Таким образом, он заработал себе жизнь в уголовной среде на целых шесть лет. Правда здесь он не пропадет. Я встретился через некоторое время с ним на зоне в Бобруйске, жил он там неплохо. У него золотые руки и блатные определили его в подмастерья. Делать деревянные поделки, что он и делал с большим успехом. Этим он себе зарабатывал на хлеб, да и у блатных был в почете. Он и здесь, в камере, что-нибудь мастерил. Правда, что он техникум закончил, не скажешь, мышление, очень низкого уровня, примерно как у пятиклассника.

*

Жизнь в камере потекла сама по себе, одни приходили, другие уходили, но особо нас никто не тревожил, как бы свой замкнутый мирок. Хотя свыкнуться даже с таким, сравнительно легким сидением, очень трудно. Обвинение мне не было предъявлено, ордера на арест я тоже не видел. Просидев, вернее пролежав две недели, я написал петицию начальнику тюрьмы, на каком основании я здесь сижу. Пришел зам. по оперативной работе, сказал, что есть бумага из суда, на основании чего я здесь нахожусь, но мне не показал. Где-то месяц я сидел как Буратино, без всяких бумаг и предъявления обвинений. И только через месяц пришло постановление суда, о том, что мне дали три года усиленного режима, правда на приговоре меня не было и как говорится, без меня, меня женили. Но все равно стало немного яснее, правда, за что, это уже другой разговор, это я думаю, уже никогда не узнаю. Жизнь потекла дальше. Министр варил, готовил еду, даже один раз умудрился огромный торт сделать, но наши «активисты» разве оценят, схавали, как будто, так и нужно и даже спасибо не сказали. У меня настроение после вынесения приговора, совсем потухло, я перестал практически с койки слазить, даже на прогулки не стал ходить. Хотя своими мозгами прекрасно понимал, что прогулки и свежий воздух нужны, иначе неминуем туберкулез, но не мог я выдержать унижение, когда в толпе, руки назад, под охраной молодых, вышколенных солдат, бродить по этим коридорам. Для меня, по сути, и было самым тяжелым, что мной кто-то может командовать, когда я сам всю жизнь командовал.

*

Пробовал войти в «зэковскую» жизнь. У «ветеринара» выменял плетенку, сделанную из хлеба, но прочностью не уступавшую металлической, пальцы крутить, повертел неделю, но не выдержал, обратно подарил ветеринару, тем более, он долго плакал, чтобы я обратно ее отдал. Брал книги, у министра, в библиотеке, но не читается, да и книги быстро исчезали, сокамерники на них жарили сало. Интересный метод, один держит металлическую (алюминиевую) тарелку, а другие жгут бумагу, поджаривают на ней сало или что-нибудь варят. Я похудел, стал стройным. Боли все прошли (советую многим сюда попасть), тюрьма лучшее лечение, недаром многие зэки – Солженицын, Жженов, прошедшие лагеря, долгожители, по много лет живут. Спокойной, обстановку палаты-камеры, назвать нельзя было. Были и споры, и ссоры. Были наезды активистов и на меня, что я, мол, не почину лежу на престижном месте, не соответствуя своему статусу. Сами активисты побаивались наезжать на меня, но старались подзуживать новеньких сидельцев, особенно с большими сроками. Народ в камере, постоянно менялся. Но, увы, я им был не по зубам. Я уже стал немного разбираться в людях, понял, что это не те зэки, которые правят здешним балом. У одного из активистов, когда его хотели забрать, и перевести в обычную камеру, произошла истерика. По его словам у него несколько ходок, все смотрящие у него в друзьях, да он сам чуть ли не вор в законе, все пальцы веером держал, а здесь, даже по полу покатался в истерике, взбудоражив всю камеру. Прибежало начальство, нашли какую-то бумагу и его оставили. Общей камеры боится как огня, что там у него, чего он боится, я так и не понял. У министра, за день до его перехода в общую камеру, тоже произошел сбой. Сдали нервы. Он меня чем-то достал. Мне пришлось сказать насчет его крыши, что она у него поехала (это и на самом деле). Его это задело, он взъярился и кинулся на меня в драку. Я соскочил с койки и прицелился кулаком, врезать ему по черепку, предварительно подсказал, что он еще не дорос, чтобы драться с генеральными директорами. Моя решительность подраться с ним, и большая вероятность получить от меня кулаком по лбу, его остудила, и он утихомирился. Драки я, конечно, не хотел, но и не боялся. Я сразу подсчитал свои и его возможности. Хоть он и плотнее меня, и по возрасту немного моложе, но я активней, да и драться, мне не привыкать. Главное, чтобы никто третий не влез. Чего- чего, а драк в жизни у меня хватало. Я холерик по темпераменту, невыдержанный. На следующий день его переводили в общую камеру, он заплакал, просил у меня прощения, естественно я его простил, я все же бывший врач и понимаю, что мало кто может выдержать в спокойствии, в такой обстановке. Мы попрощались с ним, обменялись телефонами и его увели. Дали ему восемь лет, усиленного режима. Отбывать наказание, отправили, в колонию усиленного режима №8, г. Орша.

*

Ровно месяц отсидев, в тюрьме «на Володарке», меня направили в СИЗО №1, в Республиканскую тюремную больницу, находящуюся на улице Кальварийская или по простому, «Кальварийка». Вот здесь я столкнулся с настоящими матерыми зэками. Дело в том, что в Республиканскую тюремную больницу направляют со всех лагерей страны, а их не мало, даже по номерам -22-е исправительные колонии, а еще тюрьмы, СИЗО, и т.д. И все больные зэки сюда и здесь же место пересечения, встреч, всех блатных зэков, так называемых воровских сходок (Как говорится в известном фильме, -место встречи изменить нельзя-, здесь происходят встречи всего белорусского криминала). Здесь уже встретились настоящие, матерые зэки, с настоящим волчьим взглядом. Но и здесь бог не оставил меня в одиночестве, на расправу волкам, хотя я сам не верю не только в бога, но и в черта. Ко мне подошел, подъехал, нашел во мне близкого по духу человека, Сергей. Высокий, жилистый зэк, лет пятидесяти, без правого большего пальца, потерянного им на тюремных просторах, с огромным тюремным стажем, больше двадцати лет. Побывал в лагерях практически по всему Советскому Союзу. Сейчас он сидит за умышленное убийство в зоне с особым режимом, - в городе Глубоком, сидит уже шестой год, учится заочно в международном, теистическом университете, на проповедника-протестанта. Меня как «белого» человека положили на нижнюю койку, в углу, это считается престижное место. Сергей постоянно находился около меня, рассказывал свои жизненные мытарства. Я его слушал часами. Закрою глаза, лежу. А он сидит около меня и рассказывает. Я любил слушать, это меня успокаивало, да и с другими зэками меньше приходится встречаться. Работал он машинистом тепловоза, на торфозаводе. Руки золотые, все умел, все мог. Была у него сожительница, дом, т.е. все, что надо для спокойной жизни. Не было одного выдержки, привык махаться руками. Вот рассказывает мне,

-Иду к себе домой с очередного срока, по дороге встречаю директора своего завода, тот приветливо здоровается, расспрашивает меня. Говорит, отдохнул, завтра выходи на работу, на свой тепловоз. Я, конечно, обрадовался, захожу домой, а там меня незнакомый мужичок встречает, выгнал его, но особо скандалить не стал. Сожительница с работы пришла, спросил. Что, да как? Говорит просто знакомый. Стал ходить на работу, подремонтировал тепловоз. Недели через две прихожу домой, а тот мужичок снова у меня, поговорил с ним по круче, он хватается за топор, я за оглоблю. Оглобля оказалась эффективней, голова раскололась, я в бега, но куда тут убежишь, на двенадцать лет набегал.-

*

Я лежу, слушаю его, иногда поддакну, что-нибудь, переспрошу, он довольный и мне хорошо. На обед ходим вместе. Кормили неплохо, особенно по сравнению с общей камерой. Сергей обо мне договорился со шнырем, о стирке белья, а там это не просто, Шныри держатся за свое место, им запрещено общаться с другими зэками. Он же договорился с банщиком, и мы с ним в баню стали ходить через день, а баня в тюрьме, еще раз повторюсь, это главное. Обстановка в больнице ужасная. Палаты тесные, мрачные, темные. Окна есть, но заделаны стеклянными кирпичами с цветным стеклом, т.е. что на улице не видно, а хотелось бы, как ни как, а это центр Минска и жизнь с той стороны стены, бурлит. Контингент больницы, разных мастей, от немощных стариков, до молодых, накачанных, полностью разрисованных зэков. Один из зэков являлся действующим чемпионом мира, по «кик-боксингу». Как говорится - боксера каждый обидеть может, но не каждый увернется. Вот и в его случае один не смог увернуться, а боксер сюда пришел. В палате конечно чистота, стерильность, шныри крутятся, моют, обрабатывают хлоркой, облучают кварцевой лампой, но страх подхватить какую-нибудь заразу, все же присутствует. Немного расскажу о так называемой касте неприкасаемых. Я первый раз столкнулся с ними здесь. К нам в палату положили молодого, лет тридцать пять зэка. И вдруг один из зэков, лежащих в нашей палате, забунтовал, давай его гнать. Что такое. Вызвали «смотрящего» по больнице. Оказалось, этот зэк находится на «положении» (ходит в подозрении на «обиженного») и ему с нами не положено находиться. Он должен был прийти в палату и сообщить об этом, но он этого не сделал. Смотрящий быстро и решительно утряс этот вопрос. Спросил у больных,

- Он вам говорил, что он на положении-

Зэки, что удивительно для меня, подтвердили, что, да.

Тем самым спасли его. «Смотрящий», показал ему верхнюю койку, сказал, лежи, мы проверим тебя. Нам велел, его не трогать. Его положили у нас в палате, но общаться нам с ним нельзя. Так я здесь узнал об этой касте. В дальнейшем, в зоне, мне часто пришлось с ними встречаться, вернее не встречаться, а видеть, так как, там они есть в каждом отряде. По сути дела, в зонах, да и здесь, без них не обойтись, это нужный контингент, но опять это все позже. Вечером Сергей начинает готовить ужин, обычно из Ролтона, с добавлением каких либо специй, чай заваривает. Мы с ним поедим, чай попьем, заодно угостим, рядом лежащего, так называемого «смотрящего» по отделению. В зонах и тюрьмах, смотрящих, как не резаных собак, куда не ступишь, везде «смотрящий». Это зэк, назначаемый блатными следить за порядком, по нашему отделению. Тоже звать Сергей, из Витебска, молодой парень, всю жизнь находящийся по тюрьмам, и нахватавший море болезней. Я с ним находился в хороших отношениях. Он мне подарил записную книжку, естественно сделанную здесь зэками, блокнот из простыни, но от кожи отличить практически невозможно. Натуральная кожа. Здесь у них целый подпольный цех, по производству разных поделок. Блокноты, шахматы, нарды, изделия под золото, серебро. Умельцы удивительные, туфли модные, костюмы. В общем можно приодеться. Но и мошенников хватает, ко мне естественно стали подскакивать, нежными голосами петь, как страдают зэки. Что их надо поддержать, а, для этого им нужны мои наручные часы. А, между прочим, подпольные цеха работают на блатных, в тюрьме и в зоне продать или купить ни чего нельзя, только у особо уполномоченных людей, так называемый «промот». Я бы может купился на ихние посылы, но Сергей научил, как здесь поступать, как отговориться. Главное держать себя по смелее, увереннее, не унижаться и главное, прежде чем сказать, подумай о последствиях сказанного. За свои слова надо отвечать, золотой закон зоны. Часы я им так и не подарил. В больнице сильно не разгуляешься, разрешают находиться, только в палате или коридоре, днем на часок можно выйти во двор. Двор, закрытый зданиями больницы, народу полно, кого тут только нет - вот ходит степенно бывший председатель Дзержинского райисполкома, развратник, вор и бандит, но с большими связями в верхах, поэтому и долго держался, но потом застрелил свою любовницу, прямо в своем кабинете, видите ли, не захотела лечь на диван, и оказался здесь. Правда, не намного, только восемь лет дали. Ну, года два отсидит, и потом опять куролесить будет. Здесь же вышагивает, зэк, с военной выправкой, это бывший генерал-майор, начальник ДОСААФ республики. Работал, работал, видит, настали воровские времена, все воруют, богатеют, и он решил разбогатеть, но ум-то военный, одна прямая извилина в мозгу. Составил договор с одним мошенником о закупке топлива и давай казенные деньги перегонять. Но откуда ему понять, что гоняй, не гоняй деньги безналом, в банке они все равно прослеживаются. Коммерсанты его надули. А он сел на одиннадцать лет. Он подошел ко мне, сел рядом, познакомились, он рассказал свою историю, ну что я мог ему сказать, разговора не получилось, я даже в тюрьме с дураками не могу разговаривать, у меня от глупостей, когда их слушаю, голова болит.

Глядел я со своей скамеечки на толпящихся во дворе людей и думаю, какие же судьбы их сюда закинули, какие жизненные невзгоды их сюда занесли. И, тут же автоматически перекинулся на себя. А как же ты здесь очутился, Генеральный директор, с юридическим образованием. Но вспоминать мне об этом было больно, и я, чтобы сбить мои мрачные мысли перешел на воспоминания из детства.

*

Вспоминаю свое родное село, где я родился. Старинное глухое село, где жили богатырского здоровья, решительного, мужественного характера, кержаки-чалдоны. Когда-то в далекие времена, шли они с Донских степей, ища свою судьбу и более лучшую долю. Воюя с местными сибирскими племенами, шли они все дальше и дальше, вглубь Сибири. Дошли до Ангарской тайги. Река, сибирский простор, природа чудесная, и здесь они остановились. Здесь прижились. Эволюция жизни внедрила в них сибирские гены и заставила жить по законам тайги, спасла их и создала это большое, богатое, сибирское село Проспихино, на великой красавице - реке Ангаре.

«Чалдоны» шли,

заснули здесь,

проспали все

и дальше не пошли.

А раз они проспали,

то стан, Проспихино назвали.

*

В далеком тяжелом пути,

бредя от Дона и Чала,

счастье и долю свою найти,

но этому нет, не конца ни начала.

Поняв, что чалдоны идут во тьму,

образ святой их озарил,

это им ни к чему

и спать, утомив, уложил.

*

Утром оттаяли мрачные лица,

увидев сияющие солнца лучи,

готовые в эту землю влюбиться,

услышав, как ласково шепчут ручьи.

*

Здесь мрачное величие тайги

и красота полярного сияния,

угрюмый рев порогов Ангары

и сладость хвойного дыхания.

*

Сибирский простор и богатство тайги,

пришлых чалдонов пленили,

не будем к этой природе строги,

остаться, на круге своем, порешили.

*

Поставили стан, построили хаты,

часовню построив, ее освятили.

Увидев постройки, приплыли буряты,

взяв в жены буряток, счастливо зажили.

Село огромное, несколько верст, в длину. Через него проходил путь из золотоносных районов Якутии, Байкала, и дальше к центру российской империи. Заходит золотоискатель с намытым мешочком золота в село, встречают его всем миром, дорогу перед ним накрывают самотканым ковром. И он важно направляется в самую богатую избу, где его устраивают на постой. Село загудело, запьянствовало. И, несколько недель спустя, ободранный, опухший Золотоноша бредет обратной дорогой. Редко какой старатель-искатель счастья и фортуны, проходил с золотом село, чаще входил и терялся, находили всплывшим весной, далеко за селом. Кержак не мог спокойно смотреть, когда мимо него проходит золотоискатель и, что тому подвернулась фортуна, его это сильно обижало, а обиженный кержак становится похожим на медведя, с кем ему по жизни не раз приходилось схватываться. Здесь и жила красавица - сибирячка, пятнадцатилетняя Аришка, это была моя бабушка Привалихина Ирина Прокопьевна. И однажды эту глухомань сильно встряхнуло, пришло очень много, вооруженных людей, в красивой, но сильно обтрепанной военной форме, людей измученных, но гордо державшихся. Среди них был один красивый, молодой штабс-капитан, мой дед, князь Павел Иванович Суздалев-Заславский. Это были остатки войск, армии адмирала Колчака. Они с боями прорывались на восток, пытаясь уйти от наседавших войск красной армии, но, на великой сибирской магистрали, около города Черемхово, попали в ловушку. Партизаны, помогавшие большевикам, разобрали железнодорожный путь, и белая армия оказалась в мешке. Часть во главе с адмиралом оказалась в плену у партизан и была расстреляна, часть погибла в бою, а часть ушла на Ангару, где и решили остаться и пережить бурю времени, там, где не было, ни белой, и ни красной власти.

Нет Белой Армии, взят в плен Адмирал,

красный террор хороводит в стране,

Верховный правитель мученья принял,

в морозном Иркутске, ледяной полынье.

***

Возглавил отряд молодой офицер,

в шрамах лицо, на плече перевязь,

штабс-капитан, орденов кавалер,

он был по рожденью, потомственный князь.

***

Остаток отряда, отбиваясь от красных,

повел капитан на реку Ангару,

надеясь найти там сибирское счастье,

уйти от проклятий на эту страну.

***

Звериные тропы, медвежья берлога,

усталый отряд во главе с командиром,

брел, утопая в снежных сугробах,

идя навстречу новому миру.

***

Пройдя сквозь тайгу и таежные дебри,

вышел отряд на сибирский простор,

здесь он увидел лесную деревню,

здесь он увидел реку Ангару.

***

За рекой, над скалой, полыхнула зарница,

словно в чьих-то скрижалях было записано,

встретили их кержацкие лица,

это было селенье Проспихино.

*

Но возвратимся к реалиям жизни, вернемся, к тому, где мы находимся, а находимся мы в республиканской тюремной больнице. Все идет своей чередой, меняются в палате уголовные рожи, не меняется только тюремная обстановка. В шесть утра прискакивает зам. начальника по режиму, по прозвищу «пуля», со своей кодлой, заставляя больных подняться и застелить кровати. Для тех, кто не желает, есть место в карцере, а желающих туда идти не находятся, поэтому, оправдывая прозвище начальника, все пулей соскакивают со своих кроватей, и бегут, кто куда: в курилку, туалет, чефир заваривать. Меня потихонечку лечат. Лекарства те же, что и на воле. Назначаю сам. Медики относятся ко мне благожелательно, даже с воли, специально для меня, привезли кардиохирурга. «Прогнали» на всей аппаратуре, что у них есть, а есть у них практически все, что и в столичных клиниках. Врачи здесь сильнейшие, да и практика куда лучше, больных полно, на любой выбор, хирурги говорят вообще уникальные. Все правильно, зарплата намного выше, чем у «вольняшек», плюс военное звание, не меньше майора, выслуга лет и через двадцать лет на пенсию. Зав отделением, молодая, красивая, решительная женщина. Лишнего не говорит, но все, что надо, мне назначила. Со мной она была в хороших отношениях, но в пределах, «разумного», я все же здесь зэк. Пожаловалась мне, что не со всеми зэками может справиться, есть маньяки, с которыми бесполезно говорить и даже опасно. Продержала она меня у себя в отделении три недели, максимум возможного, да и действительно, сколько могут на казенных харчах держать, меня отправили обратно на Володарку. С Сергеем я немного раньше распрощался. Ему пришло смягчение приговора, его перевели с «особого» режима, на «строгий». И в связи с этим, перевели в другой лагерь, колонию строгого режима «Горки». Подогнали автозак, денег видно на тюрьму не жалеют, автозаки новенькие, охрана я уже говорил на подбор, одета с иголочки. Везти здесь недалеко, двадцать минут, и мы на Володарке. Лафа мне кончилась, да и бог, наверное, смотрел, смотрел и решил, ну, что это такое, я ему наказание придумал, а он по лазаретам отлынивает. Поместили меня на второй этаж, в камеру усиленного режима. Боже мой, что я испытал, при входе в камеру, темная камера, вся забита мужиками, температура градусов сорок, влажность процентов восемьдесят, дышать совершено нечем. Двенадцать коек, на двадцать два человека.

Завели, я сначала растерялся. Водяной туман, голые мужики, картина сатанинского «чистилища», подошли ко мне два нарисованных, вернее полностью разрисованных черта и подвели к «смотрящему» за этими чертями. «Смотрящему» лет тридцать пять, из Минска, организовал свой водочный завод, правда, говорит, водка у него была, лучше «Кристаловской» (государственный водочный завод в Минске) водки. Водка может и лучше, но государство не терпит, рядом с собой конкурентов, за это и погорел.

Объяснил ему, кто я, за что сел, сказал, что у меня сердечко барахлит, рассказал о своих знакомствах уже здесь, в зэковской среде. Положили меня на нижнюю койку, на двоих с одним мошенником. Виктор, молодой, лет около тридцати, тоже из Минска. Посадили по ст. 209-«мошенничество», дали восемь лет. Со своей родной сестрой и зятем (они живут в Греции) создали в Греции фирму и поставляли из Беларуси минеральные удобрения. Бизнес был неплохим. Поставляли железной дорогой до Одессы, а там теплоходами, Часть удобрений шла греческими машинами. Но Виктор же наш, «русский» человек и не украсть даже у себя, это же выше всяких сил. Две фуры зашли в Беларусь, но отсюда уже не вышли, т.е. он тайком от сестры «загнал», украл, два грузовика. Шурин-грек был в истерике. У них, у греков, так не принято, чтобы свои, у своих, воровали. А наша Фемида не делит на своих и чужих, всем лепит по «полной», вот и Виктору восемь лет влепили. Брат братом, но деньги деньгами. Сестра ему ни чего не простила. Договорились мы с ним, что я буду днем спать, он ночью. Для меня это выгодно, днем самое движение, все ходят туда, сюда, беспрестанно кипятят воду для чая, без чая в такой жаре и влажности, невозможно выжить. Зэки сами сделали электрические точки, умельцев здесь хватает и беспрерывно кипятят чай, заваривают чефир, но чиферят все же немного, больше чай глотают и курят безостановочно. Шум я легко переношу, поэтому, как в восемь утра залег, так в восемь вечера встал. Я ложусь и сразу отключаюсь, на прогулки не хожу, ни кто меня не беспокоит. А ночью тишина, большинство спит, ни каких споров, скандалов, склок. А без конфликтов в такой тесной камере невозможно. Месяцем раньше меня, сюда сел Женя, еврей, мужик лет сорока, зам. генерального директора одной государственной фирмы, сел совершенно ни за что, я смотрел его протокол судебного заседания, чистая подстава, вины совершенно нет, но нужно было и посадили, дали шесть лет и иск предъявили на шесть тысяч долларов. Просидел он месяц в этой камере, почувствовал себя закоренелым «зэком», стал уже права качать, не пропустил молодого паренька вперед себя заваривать чефир, а оказывается заварка чефира, это дело святое и первоочередное, ну что ж, ссора. Повели его к «смотрящему». Тот выслушал обе спорящие стороны и в лоб несколько раз двинул Жене, чтобы помнил, где находишься. Потом словами объяснил, что почем. И на последок пояснил, что если считаешь, что смотрящий, то есть он, не прав, пиши маляву, мы ее закинем смотрящему по зоне, пусть он рассудит. Меня это очень удивило, значит, здесь в тюрьме есть правила и порядок, который соблюдается. Женя, я с ним был в хороших отношениях, долго мне возмущался, насчет смотрящего, но здесь я ему уже объяснял, где мы находимся и что зэковские правила надо соблюдать.

*

Общался я в основном с Виктором и Женей. Виктор в основном писал «касатку», я ему редактировал, правил. Ему все не по душе было, что родная сестра за несчастные два грузовика отправила его сюда. Возмущался нашей «Фемидой», на ее строгости, но на это все возмущались. Все сравнивали с Российской судебной системой, мол, там по мягче приговоры. Между прочим, Россиян тоже много сидят. Своей России мало, а может уже все ограбили, так едут грабить нашу маленькую Беларусь. Женя уже не возмущался, он уже свыкся со своей судьбой, только просчитывал, как добрый еврей, где лучше ему свой срок отсидеть. Сидели здесь иностранцы из дальних краев. Пакистанец, отлично разговаривающий по-русски, заехал, организовал в Минске переговорный пункт по мобильной связи с Пакистаном, с Африкой и все за счет нашей сотовой компании «Велком». Наколол ее на сто тридцать тысяч долларов. Умеют иноземцы нас грабить. Залетал негр, тоже русскоговорящий, но ненадолго, перевели в колонию номер один, где они, иностранцы, в основном сидят. Народ, в камере постоянно менялся, но свободных мест ни когда, не было. Народ свершено разный, были и люди умнейшие, такие как Степан с поселка Ратомка. Закупил настоящую итальянскую линию по выпуску водки, и этой нелегальной водкой завалил все магазины города Минска, естественно ни платя, ни каких налогов. Были и совсем дебилы. Зашел один двадцатилетний недоумок. Очевидно, с него Дарвин списывал своего питекантропа, невысокого роста, с крупным выдающимся лбом и огромными надбровными дугами.

Спрашиваю,

: - За что сел?

- Да, хотели одну свою знакомую ограбить.

Я офанорел, говорю, - как ограбить, убить?

- Нет, просто ограбить,

- Ограбить? - я не врубаясь, спрашиваю,

- А как можно свою знакомую ограбить, она же вас сдаст.-

Нет, он свое, ограбить. Я говорю, ну и что ограбили, нет, пришлось убить. Убили и пошли в кафе погулять, по дороге вспомнили, что у нее свой паспорт оставили. Вернулись, а там уже милиция. Прямо в их объятья, даже искать не пришлось, милиция сильно довольная была, такое преступление, убийство, раскрыли по горячим следам.

*

Но все же таких дебилов в камере находилось немного, видно администрация «Володарки» сортировала народ. У нас все же больше сидело по экономическим статьям, да и сам смотрящий был «экономист». Даже молодежь сидела в основном по экономическим преступлениям, неуплата налогов, работа без лицензий, не законное обогащение и так далее. И все равно обстановка в камере была напряженная, за каждым своим словом, за каждым своим действием приходилось следить. Иной раз такая тоска находила, что была бы веревка, повесился.

Помню ласковый дождь

Помню запах травы

Трели юрких скворцов

От зари до зари

И ночные рулады лягушек в пруду

И цветение слив в близлежащем саду

Красноперый комочек слетит на забор

И малиновки звон выткет мелкий узор

И не птица, не слива слезы не прольет

Если сгинет в земле мой единственный род

И только весна встретит новый рассвет

Не заметив, что нас, что меня уже нет.

Из администрации тюрьмы, меня ни кто не дергал. Но каждый день ко мне приходила фельдшерица Анна Ивановна, спокойная, добродушная. Вызывала меня в коридор, где я старался подольше задержаться, подышать воздухом. Приносила мне таблетки, по сути дела, я их сам выбирал. Отказа в таблетках мне не было. На прогулки я перестал ходить, только ночью, как говорится во время моего дежурства, разгадывал кроссворды, да читал, что есть. Принесли протокол моего судебного заседания. Изучил, чуть не по буквам проверил, все правильно, ни чего не исказили. Но ни нашел, ни чего, в чем бы я был виновен - «только по глубокому убеждению суда виновен». Вот эта стандартная формулировка, с которой меня и посадили. Лучше бы записали, да, виновен, не платил дань милиции. Действительно, в последнее время участились наезды на меня милицейского начальства, нашего местного отделения милиции. Составлялись Филькины протоколы на меня, передавались в суд. Оттуда звонили судебные исполнители,

- Вам штраф!

-За что? И есть ли там моя подпись. Кто и когда на меня составил.-

- Зам начальника Ждановичского отделения милиции.-

- Но на меня ни кто не составлял, откуда этот протокол? -

Мне в открытую, говорят, - Вы бы лучше штраф заплатили.-

Я конечно, ни когда не платил. Вначале 90х, когда еще была, как говорится «советская милиция», я с ней жил неплохо, угощал коньячком, сигаретами и все были довольны. Но пришел капитализм и волчьи законы. Советскую милицию разогнали, пришли новоиспеченные, молодые, наглые, без совести, без морали и требовали уже не коньяк и сигареты, а наличные, желательно в зеленом цвете. Но меня не изменишь. Я то, советского воспитания, воровать не умею, в лапу давать тоже. Да и самолюбия столько, что нельзя мне на этом свете, вернее в этом веке жить. Все же княжеское сословие давало во мне, себя знать. Я их, милицию, посылал подальше. Но ведь так долго продолжаться не могло, кто-то должен был уступить. Я не уступил. Однажды нахожусь, дома один, двенадцатый час ночи, слышу звонок. Подхожу, смотрю в глазок, мужик с женщиной. Я – какого «хера» надо, бегом «уе» отсюда. Но они давай барабанить. Открываю, лохматый мужик, лет сорока, под градусом, с синяком под глазом. Визуально знакомый, но ни когда со мной не общавшийся. Я, не спрашивая его, что к чему, говорю,

-Тебе, что давно морду не били.-

Он резко хватает меня за руку, вытягивает на площадку и начинает махать руками перед моим носом. Я, опешив в начале, от такого нахальства, но сообразив, что меня сейчас будут бить, принял боевую стойку и нанес упреждающий удар в челюсть. Как бывший боксер, еще не забывший навыки боксерских поединков, себя ударить ему ни разу не позволил, старался уклониться. А ему еще пару раз врезал. Женщина перекрыла дверь и тоже сзади пытается меня ударить. Мог, конечно, их здесь поубивать, но ночь, соседей беспокоить не хотел. Кое-как отбился и заскочил домой, но они рвутся ко мне в квартиру. Я хватаю свой газовый пистолет. Он у меня всегда рядом, приоткрываю дверь, и пальнул. Убежали. Я расстроенный лег спать. Прошло время, я стал забывать. Через полгода вызывают меня в отдел милиции и заводят на меня дело. Хулиганство. Я в шоке, понять ни чего не могу. Ко мне ночью, в квартиру рвались. Явное нападение на меня, покушение на грабеж. И мне шьют хулиганку, да еще третью часть. А, это тяжкая статья.

Создав юридическую фирму «БЭЛПАН»,

Люди о защите, ко мне обращались,

Что не понравилось злобным ментам,

Менты постоянно меня прессовали

***

Я, как юрист, отбивался от них.

Вся фирма на страже закона стояла.

Много невинных удалось мне спасти,

Но вот и предсказанье гадалки настало.

***

Менты на меня ополчились.

Проверки, одна, за другой.

Бандитский налет, - еле отбились,

вызов Ментов, пришли, но за мной.

Конец первой части