Версия бунта

Нынешнее массовое неформальное движение началось не так давно, примерно с середины 1986 года. За короткий срок оно захлестнуло страну — для молодежи из самых разных социальных групп и слоев населения быть неформалом стало престижнее и проще, чем не быть им. Основой этого движения стали многочисленные подростки — все эти металлисты, панки, любера, фанаты, рокеры, брейкеры, хиппи...
Вот тогда и возник впервые в нашем обществе вопрос: что происходит? Было предложено два взаимоисключающих объяснения. Первое пугало: идет бунт неформалов! Второе успокаивало: просто возник бум вокруг неформалов.
Согласно версии бунта, вначале горбачевская перестройка, а затем ельцинские реформы сломали прежние структуры, сдерживающие естественное для подросткового возраста активное и подчас агрессивное поведение. Эта агрессия грозит неисчислимыми бедами: здесь и «потрясение основ», и «раскачивание лодки», и «натравливание детей на отцов» и многие другие, столь же пугающие формулировки. По этой версии неформалы казались передовым отрядом каких-то варваров-пришельцев, свалившихся неизвестно откуда с единственной целью — погубить привычный нам образ жизни. Версия «бунта» не просто пугала — она требовала наведения порядка, усиления воспитательной работы, принятия экстремальных мер.
Такое изначальное противопоставление неформалов и всего остального мира как бы поставило их вне закона: и пресса, и массовое сознание откровенно высмеивали петушиные гребни на головах панков, издевались над «африканскими судорогами» в танцах брейкеров, «веригами из чугуна» на шеях металлистов. Что уж говорить о пресловутых «всадниках смерти» — затянутых в черные кожанки лихих ночных наездниках на мотоциклах без номеров и глушителей?! Эти воспринимались просто как исчадия ада, сошедшие со страниц Апокалипсиса.
«Бунт» (правда, до сих пор точно не известно, благодаря чьим усилиям) стал принимать зловещие формы. По Москве поползли драматические слухи о массовых побоищах между «люберами» и «металлистами». Наряды родителей стали дежурить у школ, встречая и оберегая своих детей от рокового влияния неформалов. Была введена практика постоянного дежурcтва учителей в школах в вечернее время. Милиция браво рапортовала о десятках и сотнях задержанных, однако гуманно отпущенных после разъяснительной работы подростков. Все это взвинчивало общественное мнение, но никак не способствовало реальному пониманию проблемы.
Не могу отделаться от мысли, что кому-то был нужен, удобен и выгоден этот бунт неформалов. Он отвлекал общественное мнение от многих других проблем; он формировал откровенный «образ врага», с которым надо бороться; наконец, он в скрытой форме предупреждал о тех опасных последствиях, к которым приведут революционные изменения в нашем обществе: смотрите, мол, что дала ваша демократизация, то ли еще будет!
Однако версия бунта продержалась сравнительно недолго. Хотя и до сих пор у нее есть достаточно влиятельные сторонники, в массовом сознании вскоре стало распространяться иное объяснение происходящего: никакой это не бунт — это наши с вами дети, нельзя же и впрямь воевать с ними, обвиняя в каком-то злонамеренном вредительстве. Это просто бум, созданный отдельными журналистами и подхваченный теми, кто не сумел или не захотел вникнуть в проблему.