💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Глава XII. Пробыв в Париже менее трех недель, я отправилась в Прованс

Пробыв в Париже менее трех недель, я отправилась в Прованс. Здесь, к полному моему удовольствию, я поселилась в превосходном доме маркиза Гидона, заранее приготовленном для меня Воронцовым. Еще более была рада встретиться здесь с другом — миссис Гамильтон, с которой находился ее отец, архиепископ, брат ее, декан Райдер и их родственница, леди Райдер.

Прованский парламент был уже распущен, и потому Э-ла-Шапель представлял величайшие удобства; из моих знакомых англичан здесь жили также леди Карлил и ее сестра леди Оксфорд.

Зима прошла очень приятно, я продолжала совершенствоваться в английском языке и вместе с Гамильтон посетила Монпелье, Марсель, Тьер и пробежала по берегам королевского канала.

Между тем, я получала письма от Дидро. Одно из них, в котором он описывал борьбу версальского кабинета с прованским парламентом и закрытие последнего, особенно достойно замечания: в нем проглядывает та живая и глубокая мысль, которая составляла главный нерв его гения. По выражению чувств, возбужденных этим событием, и по предчувствию его неизбежных последствий письмо Дидро было верным предсказанием будущей французской революции.

В начале весны мы решили заглянуть в Швейцарию. К несчастью, время нашего путешествия пришлось на тот период, когда пьемонтская принцесса собиралась ехать в Париж перед ее бракосочетанием с графом д'Артуа, вследствие чего мы не могли достать себе почтовых лошадей, потому что все они были наготове для принцессы и ее свиты. Почтмейстер был до того несговорчив, что требовал от нас за двойные прогоны и в той же мере плату за вещи.

Мы не хотели уступить и потому отложили свою поездку на несколько дней. Между тем, наш почтмейстер сделался менее настойчив, снабдил меня пятью лошадьми и четырьмя быками, за что я вперед заплатила по расчету за шестнадцать лошадей. Мои спутники на другой или на третий день согласились на те же условия.

Наша дорога лежала через Лион. Когда мы приехали сюда, город готовил роскошный праздник по случаю прибытия пьемонтской принцессы. Хотя я вовсе не думала быть свидетелем этого торжества, но, не желая расстаться с Гамильтон и противоречить ее сестре Райдер, хотевшей видеть все замечательное на пути, согласилась пробыть в Лионе до окончания там народного торжества,

В путешествии нашем до Лиона ничего особенно замечательного не случилось. В Лионе мы осмотрели некоторые фабрики, которые вступили в состязание друг с другом, чтобы поднести пьемонтской принцессе самые лучшие образцы своих мануфактурных произведений.

Французский герцог, капитан гвардии, посланный передовым, уже приехал и очень вежливо приказал, чтобы квартира, нанятая мной, оставалась в моем распоряжении.

Наконец сама великолепная принцесса явилась. Ее приняли с восторгом, каждый спешил оказаться рядом с будущим членом королевской фамилии.

Патриотический энтузиазм еше был национальной гордостью; идея о монархе и гильотине еше была так темна, что Людовик, хотя его исподтишка и называли «королем по ошибке», был предметом народного обожествления.

Герцог, о вежливости которого я сказала, но имя его, к сожалению, забыла, предложил мне ложу в театре. Я отправилась вместе с Райдер, Гамильтон и Каменской на одно из первых представлений, на которое была приглашена пьемонтская гостья. Но когда мы вошли в свою ложу, в ней уже были четыре лионские дамы. Они, подобно статуям, остолбенели, увидев нас, и не слушали нашего проводника, который не раз повторил им, что эта ложа отдана знаменитым иностранкам. Спорить не стоило, и потому я и Гамильтон, оставив Райдер и Каменскую на заднем плане с этими неблаговоспитанными женщинами, решили уйти, не предвидя всех трудностей нашего ухода.

Под портиком театра мы оказались среди гвардейских солдат. Чтоб остановить народ, ломившийся вперед, они выставили ружейные штыки и в припадке усердия или милости так щедро сыпали ударами вправо и влево, что я не избежала толчка. Вероятно, за ним последовали бы и другие, если бы я не объявила своего имени.

Титул княгини возымел свое действие: раздались тысячи извинений, что дало мне истинное понятие о французской вежливости. Я заметила, что они лучше поступили бы, если бы вместо уважения к имени «княгиня» обратили внимание на мой пол. Чтобы искупить ошибку и предупредить жалобу, один часовой провел нас сквозь толпу с полным раскаянием за себя и своих товарищей.

Наконец леди Райдер согласилась оставить Лион, и мы направились в Швейцарию. Я не стану описывать эту восхитительную страну; ее красоты уже известны миру из сочинений других, более талантливых авторов. Я скажу только о некоторых замечательных личностях, с которыми успела познакомиться. Главным лицом был Вольтер.

Через день после нашего приезда в Женеву я послала попросить у него позволения посетить его вместе с моими друзьями. Он был не совсем здоров, но вместе с тем с удовольствием готов был принять меня и позволил явиться с кем угодно.

В назначенный вечер Гамильтон, Райдер, Каменская, Воронцов, Кэмпбел и я отправились в его дом. За ночь перед тем ему пустили кровь, и, несмотря на крайнюю слабость, он запретил говорить о том, чтобы не препятствовать нашему визиту.

Когда мы вошли в его комнату, он лежал в больших креслах истомленный и, по-видимому, страдающий. Я подошла к нему и упрекнула в том, что он позволил беспокоить себя в такую минуту. Лучше всего он докажет нам свое уважение, прибавила я, если поверит, что мы умеем ценить его здоровье и ради удовольствия видеть его можем подождать несколько дней.

Он прервал меня, подняв театральным жестом руку, и тоном удивления произнес: «Что я слышу? Даже ее голос — голос ангела!»[4]

Я пришла удивляться Вольтеру и вовсе не думала слышать от него такую приторную лесть. Я высказала ему свою мысль, затем несколько вежливых фраз, и потом мы заговорили о русской императрице.

Пробыв у него довольно долго, я хотела возвращаться домой, но он очень настоятельно просил зайти к его племяннице, мадам Денис, где он пригласил нас отужинать. Мы согласились. Вольтер не замедлил присоединиться к нам.

При разительном контрасте племянницы с дядей мадам Денис показалась мне самой обыкновенной женщиной.

Вольтер был принесен в столовую слугой и поставлен на колени в его больших креслах, на задок которых он оперся, и в этом положении напротив меня пробыл до конца ужина. Может быть, это его стеснение или присутствие в нашем кругу двух генералов из Парижа, портреты которых висели в нижней зале, значительно разочаровали меня в ожиданиях от этого посещения.

Когда мы прощались, Вольтер просил меня видеться с ним почаще, пока я в Женеве. Я обещала навестить его как-нибудь утром и побеседовать наедине в его кабинете или в саду. Он был очень рад, но я избегала частых визитов. В это время Вольтер был другим существом; он действительно показался мне тем, кем я представляла его по сочинениям.

В Женеве мы также познакомились с Губером, «птицеловом», как обыкновенно называли его за любовь к охоте на коршунов. Он был необыкновенно умный человек, обладающий самыми разнообразными талантами; он был поэт, музыкант, живописец и со светской любезностью соединял всю прелесть вполне благовоспитанного добряка. Вольтер сильно побаивался его, потому что Губер знал многие слабости философа и живо воспроизводил их в глазах фернейского чуда. Они часто состязались в шахматы; Вольтер почти всегда проигрывал и при этом обыкновенно сердился.

Губер имел у себя любимую собачку, с которой он забавлялся насчет других. Он бросал ей кусок сыра, который она, повертев во рту, выбрасывала с полным подражанием Вольтеру, так что иной мог принять ее за миниатюру известного бюста Пигаля.

Мы часто проводили свои вечера на Женевском озере. Губер руководил нашими прогулками, привязывая русский флаг к мачте швейцарской лодки. Он был очарован нашими заунывными песнями, которые я с Каменской пела ему и которые он благодаря удивительному слуху скоро перенял.

С истинным сожалением мы оставили Женеву и многих наших друзей. Между ними было семейство Веселовского, одного русского, который был послан Петром I в Вену и тут же отозван. Не желая подвергаться жестокости строгого царя, он навсегда оставил Отечество, убежав в Голландию, потом женился и устроился в Женеве. Старшая его дочь была замужем за Крамером, славным живописцем, который был сначала знаменитым другом, а потом врагом Вольтера.

Покидая Швейцарию, мы взяли две большие лодки, чтобы плыть вниз по течению Рейна. В одной помещались наши кареты, веши и кухонный прибор; в другой, разделенной на маленькие каюты, сидели мы сами. Женщины спали под занавесом, укрываясь от глаз матросов и слуг, а джентльмены выходили на берег проводить ночи.

Если представлялся нам какой-нибудь замечательный предмет, мы приставали к берегу и осматривали его. Каменская и я ходили в черных платьях и соломенных шляпах, очень оригинальных, и иногда ради потехи закупали провизию для стола у местных жителей. Кэмпбел был нашим толмачом в этом случае, но он часто ошибался, и я решила победить в себе стыд и начала говорить по-немецки. После нескольких опытов, по общему признанию, я сделалась для всех переводчиком на все время нашего путешествия.

Мы предприняли хорошую прогулку к славному Карлсруэ, загородному имению, принадлежавшему баденскому маркграфу, куда нас подвезли две нанятые кареты. Но едва мы достигли гостиницы, как придворный управитель сообщил нам желание их высочеств видеть нас во дворце.

Я извинилась, потому что вовсе не была готова к такому визиту, предполагая провести несколько часов в парке, в своем дорожном костюме. Прошло не более часа, когда мы увидели великолепную карету в шесть лошадей, подъехавшую к дверям сада, с придворным конюшим, который передал нам очень любезное приглашение маркграфини. Она знает, сказал он, что под именем Михалковой путешествует княгиня Дашкова, с которой она желала бы познакомиться. А так как она приняла орден Св. Екатерины от русской императрицы, то этот залог дружбы служит достаточным поводом к моему посещению. Если маркграфиня не будет иметь удовольствия видеть нас, то по крайней мере она просит воспользоваться ее каретой для прогулки по саду, где конюший покажет нам все примечательное.

Невозможно было отказаться от такого милого приглашения: мы сели в карету; я старалась объяснить своему проводнику, как глубоко чувствую столь обязательное внимание гениальной и образованной маркграфини.

Мы въехали в первую аллею парка, и навстречу нам показался другой, подобный нашему, экипаж. В нем были маркграф и маркграфиня баденские, наследный принц и другие. Придворные кареты, съехавшись, остановились. Маркграфиня поклонилась нам и с непритворной добротой и лаской предложила сама показать мне лучшие места сада, которыми они, прибавила она, действительно гордятся».

Я тут же вышла из кареты и, поменявшись местами с наследником, поехала с ее высочеством по чудесному парку. Я, однако, не могла вполне наслаждаться им, увлеченная умным разговором маркграфини. Между тем мы подъехали ко дворцу, и я не подумала извиниться в том, что хотела отклонить свое посещение ее высочества.

Очаровательный концерт, великолепный ужин, но главное всего беседа и искреннее гостеприимство наших знаменитых друзей оживили этот приятный вечер. Мы, намеревавшиеся проститься, были предупреждены, что наши слуги уже во дворце, где приготовлены нам постели, и если нам не угодно пробыть дольше, то остается только назначить час: завтрак, лошади и проч., все будет готово на другое утро.

Я и мои друзья, переночевав здесь с истинным комфортом, рано, до зари, оставили дворец, подаривший нас такое непредвиденное удовольствие.

В другой раз мы отдалились от рейнских берегов в Дюссельдорф, чтобы взглянуть на его славную картинную галерею. Но о предметах, столь известных всем, я не стану распространяться.

В Франкфурте мне приятно было встретить Вейнахт, вдову одного банкира, жившего двенадцать лет в России. Я близко знала ее еще в детстве и ради воспоминаний о прошлом решила уделить ее обществу один или два дня лишних: воображение любит обращаться к прошедшему, жить первыми и юношескими мечтами,

В том же городе я познакомилась с младшим Орловым, Владимиром, пустым юношей. Все, что он вынес из немецких университетов, — это надменная уверенность в своем необыкновенном образовании. Вследствие этого он принял заносчивый и педантичный тон, в чем я убедилась по некоторым диспутам (я не говорю — разговорам), которые мне довелось иметь с ним. Спорить с кем бы то ни было составляло для него наслаждение и, по-видимому, главный предмет его жизни. Не было ни одного дикого софизма Ж. Ж. Руссо, в котором он не подметил бы глубокой истины и нагло не присвоил его себе со всей чужеядностью этого красноречивого, но опасного писателя.

Трудно было вообразить, что впоследствии его поставят во главе Петербургской академии наук, а потом сменят одной из его креатур, Домашневым, человеком глупым и ничтожным, подобно Орлову. Еще меньше я могла вообразить, что со временем мне придется быть их преемницей.