XXIV. Буря перед грозой

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Рада уехала в Клисуру внезапно и даже неожиданно для себя самой. В то самое утро, когда Кандов кружил у ее ворот, к ней пришел один клисурец — человек надежный, который на своих лошадях возвращался домой из К — ва и сказал, что Бойчо просил его заехать за Радой и привезти ее в Клисуру.

Услышав эту долгожданную весть, Рада поспешила пойти проститься со своей подругой Лалкой, скончавшейся этой ночью, и отдать ей последнее целование. Девушке уже давно был закрыт доступ к Лалке и вообще в дом Юрдана. Но появление ее возле покойницы никого не удивило и не вызвало ничьего возмущения. Рада дружила с Лалкой, и этого было достаточно. Да и никому не позволено отнимать у людей право прощаться с покойниками. Там, где ступила смерть, дверные замки открываются сами собой; на пороге вечности всем одинаково говорят «добро пожаловать», кто бы ни пришел — старый или молодой, друг или недруг. Родственники Лалки, тронутые, расступились перед Радой и освободили ей место у гроба. Рада, преклонив колена, обняла покойницу, поцеловала ее в лоб и, заливаясь слезами, проговорила: «Сестрица, родимая Лалка, голубка моя, что же ты наделала?..» Все окружающие громко зарыдали, а сама Рада едва не лишилась чувств; ее подхватили под руки и вывели на улицу…

В Клисуре Рада остановилась у госпожи Муратлийской, недавно переехавшей в этот город. С удовольствием выполняя просьбу Огнянова, Муратлийская радушно приняла бесприютную девушку.

Из окон ее дома, выходивших на север, открывался вид на всю Клисуру, над которой вздымалась Стара-планина. Городок раскинулся у подножия скалистого, почти отвесного, южного ската исполинской Рибарицы (здесь ее называют Вежен). Ее вершина еще была увенчана зимней короной; по зеленым склонам, испещренным красноватыми пятнами овечьих загонов, там и сям ползли стада влашских кочевников. С востока Клисуру ограждали высокие изломанные скалы и рыхлые оползни, местами невозделанные, местами покрытые виноградниками и розовыми плантациями. Отсюда извилистая тропа поднималась до самой вершины и вела к расположенному по ту сторону горы обрыву — Зли-долу, откуда шла дорога в Стремскую долину. С других сторон Клисура огорожена холмами; она угнездилась в глубокой долине, утопающей в зелени, среди фруктовых садов и розовых кустов, наполнявших воздух благоуханием. Замкнутая со всех сторон и необычайно унылая зимой, Клисура в эту весеннюю пору была прелестным уголком, полным тени, прохлады и аромата.

Кандов приехал в Клисуру днем позже, чем Рада, и остался погостить у своего родственника, чтобы под этим благовидным предлогом оказаться поближе к Раде. Он заглянул к ней в тот же день и застал ее в слезах, оплакивающей смерть Лалки. Кандов понял, что приходить к Раде, когда она в таком горе, неуместно, но все же у него стало легко и светло на душе. Он даже почувствовал себя счастливым — ведь он увидел Раду.

На другой день утром Кандов снова зашел к ней. Он заметил, что девушка еще больше расстроена, чем вчера, — теперь она не только горевала об умершей подруге, но была встревожена слухами о предстоящем восстании в Копривштице и беспокоилась о Бойчо, не зная, где он и что с ним. Рада была в таком угнетенном состоянии, что обрадовалась приходу Кандова.

—Что слышно, господин Кандов? — с беспокойством спросила она.

—Поговаривают о восстании, — сухо ответил он.

—Боже мой, боже, что-то теперь будет?.. И Бойчо куда-то пропал, о нем ни слуху ни духу.

Кандов рассеянно смотрел в окно, устремив глаза на какую-то точку на Рибарице.

—А вы что об этом думаете? — нетерпеливо спросила Рада.

Он ответил равнодушно, словно это не Рада его спрашивала, а посторонний человек:

—Восстание… восстание!.. Ну что ж, будут драться, рубить друг друга, палить из ружей, — стараться освободить Болгарию…

Кандов отвечал рассеянно, как если бы его спрашивали о нравах жителей Новой Зеландии… Однако под этой маской рассеянности, под личиной холодного безразличия к событиям, решающим судьбы Болгарии, таилось мрачное отчаяние. Но ни он сам, ни Рада не чувствовали этого.

—Что же вы будете делать, когда восстание вспыхнет повсюду? — спросила Рада.

—А что же надо? Неужели вы не будете сражаться?

—Что я могу сделать, Рада? Только одно — отдать свою жизнь!.. — мрачно ответил Кандов.

—Бойчо! — крикнула Рада и бросилась отворять.

В комнату вошел Огнянов, усталый, в запыленной крестьянской одежде. Он только что вернулся из Панагюриште. Главное собрание близ Мечки, в котором и он участвовал, решило начать восстание первого мая. Теперь Огнянов торопился в Бяла-Черкву, чтобы в течение нескольких дней, остающихся до этого срока, закончить там подготовку и поднять знамя восстания в назначенный день. В Клисуру он заехал лишь для того, чтобы попрощаться с Радой. Но как только Огнянов зашел в тот дом на окраине города, где обычно останавливался, ему передали письмо из Бяла-Черквы, и он, ни с кем больше не повидавшись, поспешил к Раде.

Войдя, он остановился на середине комнаты и бросил холодный, презрительный взгляд на Кандова, спокойно стоявшего у окна.

Рада попыталась было сказать Огнянову, как она радуется его приходу, но, увидев, что на нем лица нет, запнулась, пораженная.

—Извините, что так рано помешал вашей беседе, — проговорил Огнянов, горько усмехаясь и бледнея.

—Что с тобой, Бойчо? — спросила она сдавленным голосом, подойдя к нему.

—Довольно притворяться! — холодно процедил Огнянов. Девушка кинулась было обнять его, но он отпрянул назад.

—Избавьте меня от ваших нежностей, — сказал он и, обернувшись к Кандову, проговорил раздраженным тоном: — Господин Кандов, не знаю, как и отблагодарить вас за то, что вы соизволили откликнуться на приглашение и приехали из самой Бяла-Черквы…

Душивший его гнев помешал ему докончить фразу. Кандов обернулся к Огнянову.

—О каком приглашении вы говорите? — сухо осведомился он.

—Что означают твои слова, Бойчо? — растерянно спросила Рада. — Господин Кандов приехал в гости к родным… Он…

Она не могла вымолвить ни слова больше и разрыдалась.

Рада заплакала потому, что первый раз в жизни была вынуждена солгать. В короткие часы свидания с Бойчо в Бяла-Черкве у нее не было времени да как-то и в голову не пришло рассказать ему о странном ухаживании Кандова и объяснить, почему она не решилась отказать ему от дома. И вот сегодня Огнянов застал у нее студента, да еще в такой ранний час. По-видимому, до него уже дошли слухи, что Кандов у нее бывает, а проклятая случайность теперь укрепила его сомнения, прежде чем Рада успела их рассеять.

Рада надеялась, что Кандов сам все объяснит, чтобы вывести ее из трудного положения, но он молчал.

—Ну что ж, Кандов, скажите и вы что-нибудь, порадуйте меня, — желчно проговорил Огнянов, с презрением глядя на соперника.

—Мне нечего вам сказать. Я жду, что вы скажете, — хладнокровно отозвался студент.

—Это — низость! — вскричал Огнянов, переводя глаза с одного на другую.

Кандов побледнел. Уязвленное самолюбие вывело его из состояния мрачного безучастия.

—Кричи громче! Так я тебя и испугался! — в тон ему крикнул Бойчо. Челюсть у него тряслась от гнева.

Рада бросилась к нему, опасаясь, как бы он чего-нибудь не выкинул. Она знала, что в гневе он неукротим.

—Боже мой! Бойчо! Что с тобой! Что ты собираешься делать? — спрашивала Рада, захлебываясь от рыданий. — Погоди, я тебе все расскажу!

—Перестань, Рада, не унижай себя слезами. И я, глупец, верил, что нашел самую чистую, самую святую невинность…

А я так любил тебя! И что же — я выбросил свое сердце на улицу!.. Какое ослепление!

—Бойчо! — в отчаянии крикнула Рада, заливаясь слезами.

—Замолчи! Между нами нет больше ничего общего. С глаз моих спала пелена… Как мог я так заблуждаться! Вообразил, что ты можешь любить меня, любить какого-то бродягу, которого ждет кол или виселица, в то время как на свете есть такие рыцари громкой фразы, такие высокомудрые и благонадежные трусы… Господи, на какие низости способны люди!..

—Огнянов! Возьми свои слова обратно! — крикнул Кандов, бросаясь за ним.-Огнянов остановился.

—Нет, я их повторю. Все это — низость и подлость! Гнусное злоупотребление доверием товарища… Неужели ты станешь отрицать то, что ясно, как день? — проговорил Огнянов, гневно глядя на студента.

—Или возьми свои слова обратно, или смерть! — зарычал Кандов, брызгая слюной от ярости.

—Смерть? Она пугает только таких революционеров, которые спасают Болгарию, прячась под бабий подол.

Кандов ринулся на Огнянова, чтобы ударить его по голове. Все накопившиеся в его груди долгие муки и страдания превратились в поток ненависти к их косвенному виновнику.

Огнянов был очень силен. Он отшвырнул от себя Кандова так, что тот отлетел до самой стены, и вытащил из-за пояса два револьвера.

—Драться на кулаках не хочу, — проговорил он. — Вот, возьми.

Рада, обезумев от ужаса и отчаяния, распахнула окно и закричала во весь голос, чтобы привлечь внимание прохожих.

Но тут внезапно раздался громкий звон колоколов, и воздух задрожал от их призывного гула. Огнянов оцепенел с револьвером в руке. Послышался торопливый топот, и дверь с шумом распахнулась.

—Восстание! Восстание началось! — крикнули они. — Да здравствует Болгария!

—Где собирается народ? — спросил Огнянов, очнувшись.

—На окраине, на Зли-доле, на Пересвете… Не мешкайте! И с криками: «Да здравствует Болгария!» — повстанцы быстро удалились, распевая песню «Бой наступает…».

А колокола били, как в набат. Огнянов повернулся к Кандову.

— Сейчас я занят, — сказал он, — но если останусь жив, я дам тебе удовлетворение! А ты составь компанию барышне, чтобы ей не было страшно.

Рада, потрясенная этой новой бедой, вскрикнула и в глубоком обмороке упала на тахту. Услышав крик, госпожа Муратлийская прибежала к ней и стала приводить ее в чувство.

Кандов слушал колокольный звон, точно в забытьи. Случайно бросив взгляд на пол, он заметил скомканное письмо, очевидно оброненное Огняновым, нагнулся и поднял его. Он прочел следующее:

«Граф! Неплохо иметь приятелей. Таких, как Кандов, и за мешок золота не купишь. Знай, что, пока он был здесь, он ни на час не оставлял в одиночестве Раду Госпожину — твою верную голубку, твоего невинного ангелочка! Сегодня Кандов уехал в Клисуру, получив записочку от твоей голубки, — очень уж ее душа стосковалась по тебе, вот она и вызвала Кандова, чтобы он ее утешил… Тебя можно только поздравить с такой возлюбленной и с таким приятелем… Счастливый ты человек!.. И еще одно: то, что я тебе сообщаю, — великая «тайна»: кроме попа да всего села, знаешь ее один лишь ты… Валяй, освобождай Болгарию, а Раду Госпожину мы сделаем царицей».

Письмо было без подписи; оно пришло вчера, но кто его доставил в Клисуру, осталось неизвестным.

Кандов изорвал в клочки этот мерзкий донос, плюнул и вышел из комнаты.