Аглая Петровна

Аглая Петровна быстрыми торопливыми шагами спешила домой, сжимая дрожащей правой рукой смятую ручку пакета из супермаркета. Незатейливый набор – мука, гречка, булка хлеба, дешевенькие макароны, брусок мыла и упаковка сосисок неприятно шуршали целлофановыми оболочками при ходьбе. Пенсию Аглае Петровне начислили небольшую, и все эти восемь месяцев, наконец, свободных от каждодневного труда, Аглая Петровна училась экономить на всем. Хотя она и раньше не позволяла себе ничего лишнего и жила более чем скромно на зарплату регистратора в швейном цеху, но теперь особенно остро стала ощущаться зависимость от дешевых акций в магазинах и осознаваться ценность продуктов с выходящим сроком годности под привлекательной табличкой «скидка 50%».

Около дома Аглая Петровна увидела подъехавшую черную машину. В автомобилях Аглая Петровна совершенно не разбиралась, но машина выглядела дорого и очень ухоженно. Из машины спустя несколько секунд выскочила молодая девица с длинными, почти белыми, волосами. Девица была одета в ярко-розовое платье и желтые туфли. Она что-то разгоряченно кричала мужчине, сидящему за рулем, но Аглая Петровна, как ни старалась, не могла услышать разговор.

Аглая Петровна притаилась за деревом и, сжав губы, наблюдала за происходящим. Девицей была соседка Аглаи Петровны, которую звали Инна. Инна была девушкой симпатичной, современной, но, в то же время, немного наивной и где-то даже бесшабашной. Некоторое время назад Инна вышла замуж за достаточно обеспеченного мужчину, но, не прожив с ним и года, развелась. На деньги, оставшиеся после развода, Инна старалась максимально скрасить серые будни, гуляя с подружками по клубам, покупая себе одежду в бутиках, и активно подыскивая себе нового избранника. Аглая Петровна ненавидела Инну и одновременно подсознательно завидовала ей. Инна олицетворяла обеспеченность и уверенность, красоту и раскованность, все то, что Аглая Петровна сознательно осуждала, громко при всех порицала, но где-то в глубине души, хотела приблизить к себе, почувствовать в себе хотя бы на мгновение, и не могла достичь годами. Аглая Петровна старалась затушить эти мысли, самым банальным способом, по-женски выискивая недостатки у Инны, и это ей на некоторое время помогало.

- одевается как проститутка. Проститутка и есть, - бормотала Аглая Петровна, прижавшись к дереву и смотря на перебранку Инны и владельца автомобиля. – Худющая, страшно смотреть. Волосы выпадут скоро от перекиси. И ноги кривые, стыдно показывать. Лучше бы юбку подлиннее одела, срамота-то какая. Срамота. Поматросят и бросят ее. Лет пять пройдет, останется одна, никому не нужная, потасканная. Никто ее и не вспомнит.

Внезапно Инна завизжала «не приезжай больше!», резко захлопнула дверцу и быстрой походкой направилась к дому. Из машины вылез плотный мужчина лет сорока в костюме, резко стукнул кулаком по капоту автомобиля и закурил. Аглая Петровна еще больше вжалась в дерево, чтобы ее никто не заметил и внимательно наблюдала. Докурив, мужчина выбросил окурок и уехал.

Аглая Петровна, убедившись, что машина уехала, вышла из-за дерева и, оправившись, торопливыми шагами направилась к дому.

Мысли, словно рой мелких черных мушек, вертелись и дергались в голове. Но Аглая Петровна успокаивала себя: «Ничего, Иннушка, не радуйся, не выделывайся, останешься одна скоро, только поздно будет, поздно».

Около дома Аглая Петровна почти столкнулась с выходящим из подъезда грузным парнем лет тридцати, ходящим переваливающейся утиной походкой и вечно что-то пожевывающим. Это был ее сосед по площадке, живущий, как и она, на втором этаже, Альберт.

Альберт был сыном обеспеченных родителей, и почти все деньги, присылаемые заботливой мамочкой, тратил на еду. Альберт считал себя настоящим гурманом и проводил с едой, информацией о еде или людьми, участвующими в создании еды все свое время. Жена Альберта, не выдержав, забрала пятилетнюю дочь, и месяц назад съехала от него на съемную квартиру, и тут ему открылось полная гамма наслаждения вновь обретенной свободой.

- Аглая Петровна, какая встреча! Что-то я Вас давно не видел, – заулыбался Альберт.

- недавно виделись, - насупилась Аглая Петровна. Ей никогда не нравился Альберт, а в последнее время он стал раздражать еще больше.

- из магазина идете?

- что не видно, что ли?

- наверное, купили что-то вкусненькое, - мечтательно прошептал Альберт. – Видел в магазин, вроде бы черных тигровых креветок вчера завезли, очень неплохие, большие, сочные. Я Вам советую, если что, у меня есть потрясающий рецепт соуса к морепродуктам, можете приготовить. Пальчики оближете! Вы любите морепродукты?

- не твоего ума дело, что я люблю, - огрызнулась Аглая Петровна. – Дай пройти, мне домой надо.

- а что Вы так со мной разговариваете? – обиженно протянул Альберт. – Я с Вами просто пытаюсь поговорить. По-дружески, по-соседски, так сказать.

- с креветками своими разговаривай, - Аглая Петровна толкнула Альберта и поспешила к лестнице на второй этаж.

- какая Вы злая, противно.

- пошел ты…

Аглая Петровна взобралась на площадку и дрожащими руками попыталась вставить ключ в замок. На третий раз замок с легким поскрипыванием повернулся, и, зайдя в квартиру, Аглая Петровна с шумом захлопнула за собой дверь. Паршивец. Такого в ежовых рукавицах держать надо было. Родители распустили. Маменькин сынок.

Пройдя в небольшую кухню, Аглая Петровна начала спешно вытаскивать содержимое пакета. Сосиски, мыло, хлеб, макароны… Макароны! Аглая Петровна со злостью и отвращением бросила пакет на пол. Пакет порвался, и маленькие желтые трубочки шумно раскатились во все стороны. Она ненавидела этот вкус. Она ненавидела свою жизнь и свою судьбу. Она ненавидела все то, что происходило вокруг нее.

И еще она ненавидела Альберта. Он делал ее существование еще более невыносимым. Ей казалось, что он специально поджидает ее, чтобы унизить. Креветки, соусы, стейки…

- прекрасно ведь знает, какая пенсия сейчас. Специально меня злит. Хвалится, сколько денег ему родители отваливают. Мне бы хоть кто-то что-то присылал. Хотя бы половину от его денег. Хотя бы четверть. Жила бы как королева. Ну ничего, ничего, ты у меня попляшешь… Посмотрим, как запоешь потом, - шептала Аглая Петровна глядя в окно на сумрачное зимнее небо, покрытое мутными серыми облаками.

Сильное чувство обиды не отпускало ее. Словно огромная прожорливая личинка, сидящая внутри, оно прогрызало туннели в душе Аглаи Петровны все глубже и глубже, наполняя их холодной скользкой слизью зависти и злобы.

В последнее время Аглая Петровна старалась не выходить из дома. Каждое появление на улице все чаще и чаще стало приносить неимоверную моральную боль.

И раньше Аглая Петровна могла похвастаться цепким острым глазом, замечавшим любые детали, а по выходу на пенсию внимательность обострилась до мелочей. Но если в молодости такая способность была гордостью Аглаи Петровны и темой для женских сплетен среди сотрудниц швейного цеха, то теперь забавная особенность, дополняемая минимальными доходами, превратилась в каждодневное истязание.

Взгляд цеплялся за любую деталь - новые сапожки и сумка соседки снизу, обновленная машина упитанного начальника из дома напротив, пакет с деликатесами, пробиваемый на кассе.

Аглая Петровна завидовала всем и ненавидела каждого. Жизнь медленно угасала в полном одиночестве уже около пятнадцати лет - супруг скончался, дети давно выросли и уехали учиться в большие города, материально никогда особо не помогали, считая, что в ее возрасте особые траты излишни, а всем необходимым она обеспечена с помощью пенсии. И в последнее время все реже и реже удостаивали ее своими редкими телефонными звонками. Да и сами звонки все больше становились похожими на выполнение какого-то неприятного поручения, чем на беседу с любимой мамой: стандартный набор фраз, поверхностное освещение последних новостей ленивым недовольным голосом и торопливое радостное прощание. Звонки становились все короче и короче с каждым годом, и Аглая Петровна больше не старалась противостоять себе. Проводя наедине с собою почти все время, она задавала вопросы и читала внутри себя монологи о несправедливости в мире, высокомерии в людях и отвращении к жизни.

И в один момент Аглая Петровна решила бороться. Набрав остатков ваты и тканевых обрезков, кипя гневом и ненавистью, она наспех смастерила куклу, больше похожую на неправильной формы снеговика и начала яростно втыкать в него иголки, оставшиеся от шитья. Аглая Петровна решила начать с самого злейшего своего врага, и в красках представляла свою соседку Инну, и иголки проходили в снеговика все глубже и глубже. Черной магией Аглая Петровна никогда не занималась, поэтому не знала, какие заклинания нужно произносить в этот момент, и нужны ли они вообще, поэтому говорила все, что приходило в голову.

- ненавижу! Прохвостка! Проститутка! Постоянно пялится на всех! Покупает себе все! Непонятно на какие деньги! С любым мужиком готова пойти! Ненавижу! Ненавижу, сдохни! Сдохни!

Закончив, наконец, свой монолог, Аглая Петровна, наконец, почувствовала себя лучше. Она ощущала в себе приятное, светлое опустошения, как будто гной, годами копившийся внутри, наконец, вылился, и появилось долгожданное ощущение покоя.

Аглая Петровна была счастлива. Единственное, не был решен последний вопрос – что же делать с куклой. Снеговичок, утыканный иголками, по всем правилам, впитал зло, и Аглая Петровна, подсознательно побаивающаяся последствий от Высших сил, решила, что дома оставлять его нельзя и необходимо выбросить. Выйдя за двери подъезда, Аглая Петровна побродила вокруг дома, и решила, что разумней всего будет отдать его тому, кому он и предназначался, и положила его на землю под окном Инны, жившей на первом этаже. Устрашающего вида снеговичок аккуратно поместился между фундаментом дома и большим камнем. Аглая Петровна взяла горсть снега и несколько веток и немного присыпала сверху. Все, теперь точно никто не найдет.

Довольная и радостная Аглая Петровна вернулась домой и начала наводить порядок. Давно у нее не было так легко и свежо на душе. Прекрасное настроение продолжалось три дня, пока Аглае Петровне не сообщили новость – Инна не дошла до дома метров пять, поскользнулась на гололеде, сломала ногу и теперь находится в больнице.

Соседи судачили о том, что виноваты службы ЖКХ, вовремя не убирающие ледовые наросты вокруг подъезда, соседки осуждали высокие каблуки, носимые в угоду моде и совершенно не приспособленные для нормальной жизни. А Аглае Петровне вдруг стало страшно. Она твердо решила для себя, что беда произошла по ее вине. Целые сутки Аглая Петровна не могла уснуть, мучалась совестью и думала, как поступить – рассказать об этом, что-то исправить или оставить все как есть.

Но потом на исходе суток, когда Аглая Петровна почти дошла до мысли о самораскаянии, ей, откуда-то изнутри пришла мысль, которая вмиг успокоила ее. «Она получила по заслугам». Мысль холодным током пробежала внутри ее, и Аглая Петровна почувствовала надежду. «Действительно, так ей и надо, за все. Почему виновата я? Она сама виновата. Вела себя неприглядно, показывала постоянно, что она высший класс, а мы кто? Нищета, которая за ней и не поспеет? Отбросы? Никто даже спасибо не скажет. Всю жизнь работали, не поднимая головы. Скромные, честные, себя не жалели. И ничего. Государство подачку на хлеб кидает, и эти все вокруг ходят. Ни скромности, ни порядочности. Извела эта проститутка меня всю, постоянно как специально на глаза попадалась, сколько ночей уснуть не могла из-за нее. И таких хоть пруд пруди. Ставят из себя не тех, кем являются, унижают всех. Сами все сволочи никчемные, ноль без палочки. Ничего настоящего внутри нет, все сволочи, подлецы, да проститутки. Им в самый раз унитазы драить, да за коровами убирать, чтобы нормальной жизни научить. Но нет, таким как нам к ним и не подступиться. Все умные, богатые, образованные, словечками иностранными кидаются. А на нас, простых честных людей им плевать. Может, так кому-то надо? Кому-то свыше? Чтобы за все мои страдания, за все дни, что я живу, они получили наказание. Ничего говорить не буду. Пусть будет так. Никто не узнает, никто не докажет».

Аглая Петровна улыбалась. Давно ей еще не было так хорошо. Она чувствовала в себе силу, время, когда будет покончено с несправедливостью по отношению к ней, время, когда восторжествует справедливость.

Вскоре Аглая Петровна будто помешалась. Днями и ночами она высматривала и выслеживала соседей, пыталась общаться с местными цыганками и искала книги о черном колдовстве.

Соседи начали находить булавки, вонзенные в их двери, комки шерсти, разбросанные у порога и какой-то мелкий мусор. Вначале кто-то пытался ругаться, угрожать, один раз даже вызвали полицию, но все заканчивалось простыми разговорами и недолгими выяснениями отношений. Пенсионерка, со слабыми попытками навести самодельную порчу, полиции была не интересна, опасности она не представляла, и в целом вела себя тихо и замкнуто. Действий не было, постепенно соседи даже стали как-то привыкать к вдруг начавшимся странностям Аглаи Петровны, списывая на возраст и трудную жизнь. А тем временем дом изнутри все больше покрывался странными надписями и знаками, смысл которых могла знать только Аглая Петровна, восковыми каплями и дорожками из соли.

В большинстве случаев ничего не происходило, но Аглая Петровна внимательно отслеживала жизнь вокруг и в какой-то момент научилась соотносить любой негатив со своими наговорами. Спустило колесо в машине, кто-то заболел гриппом, кто-то уволился с работы, в парикмахерской сделали неудачную прическу, в магазине купили несвежую рыбу – Аглая Петровна с параноидальной твердостью верила, что это произошло из-за нее. И необычайно гордилась собой.

Однажды, когда Аглая Петровна, довольная и умиротворенная, сидела на кухне и неспешно помешивала варящееся в небольшой кастрюльке пшено, внизу, под лестницей, вдруг послышался дикий шум и крик.

Аглая Петровна вышла в коридор, открыла входную дверь, перегнулась через перила и осторожно посмотрела вниз. На полу, распластавшись, лежала безумная старуха, жившая на первом этаже, периодически истошно воющая по ночам, обладающая кучей болезней и непонятно, какими силами продолжавшая существовать. Старуха поскользнулась на солевой дорожке и упала навзничь, из головы шла кровь. На Аглаю Петровну смотрели безумные и бессмысленные бледно-голубые глаза. Старуха продолжала громко вопить и стучала скрюченной рукой в дверь, где жил мало кому интересный химик Иннокентий.

Аглая Петровна замялась, с одной стороны, старухе она зла не желала и даже почти не замечала, а с другой стороны, если упала именно она, то кто знает, может, это Высшие силы решили именно так и пришел ее час? Может так старуху за что-то наказывают? За что? Аглая Петровна ответ на вопрос не знала, но твердо решила для себя, что на всякий случай противиться этому точно не стоит, иначе для нее самой будет хуже.

Постояв еще минуту, посмотрев на корчащуюся старуху, и убедившись в правильности своей теории, Аглая Петровна прошептала про себя: «не ори… Значит, так тебе и надо… Не нам здесь решать… Лучше грешки за собой припомни получше…» и, повернувшись, снова зашла в свою комнату.

Тяжелая дверь со скрипом захлопнулась, ключи повернулись в замке, и Аглая Петровна неторопливо вернулась в маленькую уютную кухню, к своей кастрюльке, в которой по-прежнему неспешно варилось дешевенькое пшено, купленное на последней распродаже.